Матримониальная эпопея

По мере того как Бекингем взрослел, он все чаще поддавался порыву своих чувств и желаний. Как писал один из историков, «его притягивала красота женщин, но он не переставал видеть в них существ низшего порядка». Однажды, представляя короля, он держал младенца в руках над крестильной купелью. Священник, согласно ритуалу, задал пришедшему в этот мир существу дежурный вопрос:

– Отвергаешь ли ты искушения плоти?

Бекингем состроил такую игривую гримаску в адрес хорошенькой крестной матери, что присутствующие были весьма скандализованы.

Иакова похождения любимца огорчали, и он иногда начинал подумывать, что хорошая женитьба заставила бы его любимца остепениться. Подобную же мысль лелеяла мать Джорджа, которая положила много сил на то, чтобы обеспечить выгодные браки для всей семьи, вплоть до самых дальних родственников. Между прочим, одну из этих девиц выдали замуж за сэра Энтони Эшли, который, как ни для кого не было тайной, «всегда знал одних лишь мальчиков». Правда, жадность сильно подвела графиню в выборе жены для старшего сына Джона. Она замыслила женить его на дочери главного королевского судьи, сэра Эдварда Коука. Хотя Коук в ту пору уже впал в немилость, дочь его, тем не менее, как наследница очень богатых родителей, оставалась одной из самых завидных невест Англии. Отставной судья жаждал восстановить милость короля к себе и, невзирая на свою крайнюю скупость, был готов дать за дочкой приданое в 3000 фунтов. Его собственный брак к тому времени распался, развода тогда не было, но супруги оформили раздельное проживание. Сэру Джону Вильерсу по уму и внешности было далеко до своего блестящего брата. Принуждаемая силком к браку невеста была влюблена в другого дворянина, сэра Роберта Говарда. Девица подняла ужасный шум и сбежала к матери, которая спрятала ее в окрестностях Лондона. Отставной судья получил поддержку у государственного секретаря Уинвуда, послал за город вооруженный отряд и силой вернул беглянку. Рассвирепевшая бывшая жена вчинила Коуку судебный иск.

Бракосочетание состоялось в 1617 году, причем в качестве свадебного подарка король пожаловал жениху титул лорда Пёрбека. Однако новобрачная незамедлительно сбежала с сэром Робертом Говардом, а молодой муж от такого афронта помешался. Графиня Бекингем сделала из этой истории должные выводы и задалась целью приискать Джорджу не просто выгодную партию, но и вовсе из ряда вон выходящую невесту. Она перебрала всех родовитых и богатых девиц, но, как уверяют современники, на нужную кандидатуру ей помогла выйти чистая случайность.

В конце лета 1617 года граф Ратленд, принадлежавший к прославленному католическому роду Мэннерсов и когорте самых сановных английских лордов, устроил пышный прием для короля в своем замке Бельвуар. У вельможи была четырнадцатилетняя дочь Кэтрин. Блестящий фаворит его величества совершенно ослепил юную барышню как своей красотой, так и потрясающей манерой держаться. Смятение девицы не ускользнуло ни от самого маркиза Бекингема, ни от его бдительной мамаши. Будучи склонной к католицизму, она не боялась заполучить невестку, принадлежащую к презренной религии. В то же время семья Мэннерс обладала всеми теми преимуществами, которые графиня Бекингем мечтала приобрести для своего сына. Она не постеснялась заслать к лорду Ратленду сватов, причем, считая своего сына лучшей партией королевства, безо всякого смущения продиктовала условия, которые отец девицы должен был выполнить за оказанную ему высокую честь. Стоимость чести приравнивалась к поистине королевскому приданому: десять тысяч фунтов стерлингов наличными (около полутора миллионов по нынешнему курсу) и земли, приносящие доход в четыре тысячи фунтов. Ответ прижимистого и набожного лорда был короток и ясен: он не намерен ни разоряться, ни отдавать свою дочь за еретика посредственного происхождения.

И потянулись месяцы, перетекавшие в годы, в течение которых роковая судьба, отдававшая сильным привкусом злокозненной ворожбы и черной магии, свела в могилу обоих сыновей графа Ратленда и сделала из шестнадцатилетней леди Кэтрин единственную наследницу своего горделивого папеньки. Однако графиня Бекингем все это время не проявляла особых поползновений подыскать иную кандидатуру для своего сына. Она обрела союзника в лице преподобного Уильямса, окормлявшего приход Уолгрейв близ замка Бельвуар. Этот теолог решил сделать карьеру, поспособствовав союзу фаворита с дочерью упрямого католика. Он предложил себя графине в качестве посредника и тотчас же принялся за работу, используя свои хорошие отношения с графом Ратлендом. Тонкий психолог буквально взял в осаду сердце молоденькой девушки, без труда воспламенив его елейными речами о прекрасном принце, который не перестает мечтать о ней. Что же касается разницы в вероисповедании, то она, по словам этого златоуста, не должна служить непреодолимым препятствием. Преподобный ненавязчиво и с тончайшим дьявольским лукавством внедрил в ее неокрепший ум мысль об обращении в англиканство.

Тем временем мамаша Бекингем прожужжала сыночку все уши о препонах, которые делают этот брак невозможным. Она слишком хорошо знала натуру своего сына, которого наличие преград лишь раззадоривало. Ему были нипочем упрямство знатного вельможи, возможное недовольство короля и церкви – запретный плод становился от этого лишь слаще. И графиня Бекингем принялась за дело.

В один прекрасный день она подъехала к замку Бельвуар в роскошной карете и нанесла визит леди Ратленд (второй жене упрямого графа) и ее падчерице, леди Кэтрин. Неприступный глава семейства по странному стечению обстоятельств находился в отлучке, и дамы очень мило провели время в светской болтовне. Собираясь покинуть гостеприимных хозяек, графиня Бекингем предложила девушке поехать вместе с ней, чтобы поразвлечься оставшуюся часть дня. Кэтрин была на седьмом небе от счастья.

Трудно сказать, что же в действительности произошло потом. На девушку нашло какое-то затмение, она заснула у графини, и когда на следующее утро та привезла ее к замку, двери отчего дома захлопнулись перед ними. Граф Ратленд попался в западню, ловко расставленную мамашей фаворита.

Оскорбленный отец во всеуслышание заявил, что Бекингем и Кэтрин провели ночь вместе, назвал молодого человека совратителем, а дочь – обесчещенной девицей, которой нет более места под отчим кровом. Это наделало много шума при дворе и в Сити, и лишь личное вмешательство принца Уэльского позволило избежать дуэли. Понемногу шум утих, и настала пора трезво оценить ситуацию. Графиня Бекингем тайно восхваляла себя за сообразительность. Разгневанный же Ратленд осознал, что сам раздул скандал, который делает неизбежным заключение ненавистного ему брака и выделение достойного приданого. Разгневался и король: Бекингемы не сочли нужным посвящать его в свои замыслы и его взбесило, что пройдоха-мамаша вынуждает его дорогого Стини взять в жены папистку. Он наложил высочайший запрет на этот брак.

Граф Ратленд сочинил и отправил Бекингему весьма странное письмо, возможно, самое странное, которое зять когда-либо получал от тестя:

«Милорд!

Я признаю, что не совсем сообразовался с условиями этого дела, ибо разум мой всегда наставлял меня отвращать свою дочь от греха и, в глубине души, я убежден в ее грехе… Хотя она и не заслужила таких забот со стороны отца, которого она столь мало уважает, мой долг состоит в том, чтобы сохранить ее честь, даже ежели сие сопряжено с опасностью для моей жизни. И, поскольку мы уж завели речь о чести, простите меня за эти слова, что в сем нет моей вины…, но, если общество судачит о нас, то вина в этом ложится целиком на вашу светлость… В заключение вот мое решение: хотя совесть моя не удовлетворена, Кэтрин ваша, несите ответственность за нее. Я должен принять на себя свою ответственность и, полагаю, могу вооружиться терпением, а не гневом. Ваша светлость найдет меня столь же заботящимся о вашей чести, как я должен радеть о своей… Желаю вашей светлости столько же счастья с моей дочерью, сколько этого желает ваше сердце.

Остаюсь слугой вашей светлости.

Фрэнсис Ратленд».

Тем временем Джордж, обеспокоенный дурным настроением короля, упал на колени перед ним, умоляя «дорогого папеньку» простить «его первое прегрешение», и, естественно, был прощен. Он с гордостью сообщил об этом Ратленду, не преминув уязвить его:

«…Не могу далее умолчать о том, сколь глубоко ранила меня жестокая манера, которую вы использовали в отношении меня и вашей дочери. Поскольку вы столь низко оценили мою дружбу и ее честь, я должен, в противоположность своему первоначальному решению, прекратить свое стремление к этому союзу, оставив вам выбор устроить вашу дочь по-иному, в соответствии с вашими пожеланиями. Кем бы ни оказался тот, кто получит шанс завоевать ее, я всегда буду утверждать, что ее честь не запятнало ничто, кроме ваших собственных уст…»

Далее ломать эту комедию не имело смысла, и, выставленные на всеобщее посмешище в роли обманутых ловкой сводней простаков, король и граф Ратленд были вынуждены скрепя сердце дать свое благословение на этот брак.

Было сочтено благоразумным не затевать роскошного празднества. 16 мая 1620 года вышеупомянутый преподобный Уильямс, за свои неоценимые труды получивший место декана Вестминстера, сочетал брачными узами маркиза Бекингема и леди Кэтрин Мэннерс. Новобрачному было 28 лет, его жене – 16. На церемонии присутствовали только король и ближайшие родственники жениха и невесты.

Невеста была недурна собой (ее можно было бы назвать красивой, кабы не длинный нос, который Ван Дейк слегка подправил своей волшебной кистью), мягкого нрава, являлась одной из самых богатых наследниц Англии, но навсегда осталась в плену чар, наложенных на нее любимым супругом. Обычно приводят выдержки из ее писем мужу:

«…Если бы каждый выказывал в отношении вас лишь четверть моей любви, вы были бы самым счастливым человеком в мире, но это не представляется возможным…»

«…Да вдохнет в меня Господь достаточно признательности за дар, каковой он преподнес мне!…Я клянусь любым способом сделать себя достойной вас!..»

«…Не существовало доселе в мире ни одной женщины, которая любила бы мужчину так, как я люблю вас…»

Джордж, этот законченный эгоист, был тронут такой любовью и отвечал своей жене тем же. Безусловно, он не отказывался от мимолетных удовольствий, но, по крайней мере в течение первых пяти лет супружеской жизни он оправдывал слова Кэтрин: «Не существует в мире лучшего мужа, нежели вы!» Бекингем был настолько уверен в слепой преданности жены, что имел обыкновение рассказывать ей о своих похождениях. Как реагировала на это его супруга, видно из ее письма:

«…Вы на самом деле такой хороший муж, что один грех не превращает вас в великого виновника… Надеюсь, что Господь простит вас, и уверена, что вы не повторите сего».

Что совершенно точно – так не существовало и лучшего отца. Господь благословил эту счастливую чету пятью отпрысками: Мэри (1622), Жаклин (1623; получила это редкое имя в честь короля, ее крестного отца), Чарльз, граф Ковентри (1625), Джордж (1628) и Фрэнсис (родившийся уже после смерти отца в 1629 году). Жаклин и Чарльз умерли в младенчестве, Джордж появился на свет всего за несколько месяцев перед гибелью фаворита. Бекингем излил свою любовь прежде всего на Мэри, которую в семье нежно звали Молль.

Девочка унаследовала красоту и обаяние своего отца. Она с детства умела завоевывать благосклонность людей. Ей было всего четыре года, когда Джордж брал ее с собой на важные дипломатические совещания, зная, что эта малышка могла смягчить сердца самых несговорчивых его врагов.

Королю Иакову пошел шестой десяток, старик ослабел, стал слишком чувствителен и нуждался в ласке и заботе. Он был тронут семейным счастьем своего Стини, Кэтрин стала его любимой дочерью, Молль – внучкой. С годами привязанность короля только усиливалась. Прошло то время, когда он разделял со своим молодым фаворитом удовольствия охоты и ночных пирушек. Теперь Иаков наслаждался радостями чужого семейного очага.

«Дорогое сердце!

Благословенны, благословенны, будьте благословенны, мое нежное сердце и вся его семья, за прекрасную свору молодых псов, присланных мне…, и Господь да вознаградит моего главного конюшего за обеспечение меня такими красивыми и послушными лошадьми. Не забывай с осторожностью пребывать на свежем воздухе (Бекингем лишь недавно оправился от болезни) и, ради Бога и меня, держи в тепле голову и плечи… Люби меня все больше и больше. Господь благослови тебя, а также мою дорогую дочь и мою крестницу (Жаклин) для счастья твоего дорогого папочки.

Король Иаков».

Таких писем было множество, и супруги Бекингем иногда отвечали на них совместно. Порой леди Бекингем одна благодарила за присланные сливы, виноград, дичь, сласти и сообщала новости о Молль. Тут уместно упомянуть, что через непродолжительное время после свадьбы Кэтрин без особого шума вернулась в лоно католической церкви.

В некоторых письмах короля уже наблюдаются признаки того, что Иаков начинает довольно рано несколько выживать из ума. Примером этого является письмо, приведенное ниже, которое выставляет старика фигурой, достойной осмеяния; похоже, сам автор осознает это и просит получателя никому не показывать его.

«Мое единственное нежное и дорогое дитя!

Я нынче так несчастен и вял, что не занимаюсь ничем, кроме как лью слезы и скорблю. Я призывал в свидетели небо, после полудня долго ездил верхом по парку, ни с кем не разговаривая. Слезы ручьями текли по моим щекам, как они и текут в настоящий момент настолько обильно, что я с трудом могу писать. Увы! Что я буду делать, когда мы расстанемся? Единственное утешение, которое я буду иметь, так это наблюдать твои недостатки глазом врага, превращать каждый пригорок в гору и, таким образом, закалять свое сердце против твоего отсутствия. Но эта небольшая зловредность смахивает на ревность… Ибо она порождена любовью, она не имеет иной цели, кроме любви.

Дорогое сердце! Потребуй, чтобы Кейт приехала встретить тебя в Нью-холле через восемь-десять дней. Обязуйся быть здесь завтра, как можно ближе к двум часам пополудни и мчись галопом. Не забудь свой портрет и не позволь приехать ни одному из членов Совета. Бога ради, не пиши больше ни слова и не дай ни одной живой душе увидеть сие письмо. Да благословит Господь небесный и земной тебя, мою нежную дочь и моих славных внуков и всю твою благословенную семью и обеспечит тебе счастливое возвращение – сейчас и в тот момент, о котором ты знаешь, – к твоему дорогому папочке и другу во Христе.

Король Иаков».

Намного меньше известно об отношениях между маркизом Бекингемом и принцем Уэльским. Этот юноша был более недоверчив, более нетерпим к проявлению привязанности своего лучшего друга. Но жить исключительно погружением в свои чувства короли не могли никогда, уж тем более в ХVII веке, когда в Европе поистине не утихали войны, в которых переплелись религиозные, династические и гражданские интересы.

Девизом всей жизни Иакова были слова из Нагорной проповеди Христа: Beati pacifici, quoniam filli Dei vocabuntur. В 1603 году он положил конец бесконечному англо-испанскому конфликту, хотя и к неудовольствию значительной части своих сановников и подданных. В ту пору европейский мир был разделен на два лагеря. Австрийский императорский дом, обе ветви правителей которого, австрийская и испанская, оставались тесно сплоченными, был ярым защитником католицизма, хранителя традиционного деспотического порядка. Ему удалось вовлечь в свою орбиту также государства феодально раздробленной Италии, Баварию и Испанские Нидерланды. Протестантизм же утвердился в большей части мелких немецких государств, в скандинавских королевствах, Англии и Голландии. Франция занимала двоякую позицию, ибо, храня верность папе римскому, не теряла надежды подорвать гегемонию дома Габсбургов. Однако, после убийства Генриха IV его вдова Мария Медичи, регент при малолетнем Людовике ХIII, которая по матери была в родстве с Габсбургами, примкнула к испано-католическому лагерю.

Однако в 1618 году, после кончины австрийского императора Матиаса, знать королевства Богемия со столицей Прагой отказалась признать его преемника Фердинанда II, напомнила о том, что местный повелитель испокон веков подлежал избранию чехами, и предложила корону Фридриху V, курфюрсту Пфальцскому. Тот состоял в счастливом браке с красавицей Элизабет Стюарт, единственной дочерью короля Англии Иакова I. Элизабет, в отличие от большинства принцесс, которых готовили единственно к роли матери, способной произвести на свет как можно большее число наследников династии, являлась женщиной весьма образованной и неплохо разбиравшейся в религиозных хитросплетениях того времени. К тому же она, будучи дщерью монарха крупной страны, питала большие амбиции и не собиралась удовольствоваться прозябанием в столице княжества Пфальцского, богатом, но небольшом и провинциальном Гейдельберге. Получив предложение от богемцев, Фридрих запросил согласие своего тестя Иакова I на совершение столь решительного шага.

Миротворец Иаков был категорически против. Однако Элизабет принялась обрабатывать мужа, внушая ему, что «лучше вкушать сухой хлеб за королевским столом, нежели пировать в трапезной курфюрста». Она добилась своего: Фридрих принял корону Богемии раньше, чем получил настоятельный совет тестя отказаться от этой безумной затеи. Здесь нет смысла углубляться в перипетии европейской политики того времени, в результате которых разразилась исключительно кровавая и опустошительная Тридцатилетняя война. Для Фридриха и его супруги она обернулась тем, что княжество Пфальцское, несмотря на договоренность отца Элизабет с испанцами и обещания посла Гондомара Бекингему, было захвачено и разграблено, а его властитель потерял все права курфюрста (напоминаем, что основным из оных было полномочие участвовать в выборах императора Священной Римской империи германской нации, на тот момент Фердинанда II Габсбурга). Лишь в 1648 году его сыну Карлу-Людвигу по Вестфальскому мирному договору удалось вернуть себе часть княжества и все прежние привилегии отца.

Свежеиспеченная королевская чета процарствовала в Праге всего один год, хотя Элизабет успела родить там наследника короны, принца Руперта (точнее, Рупрехта, на немецкий манер), чем завоевала еще большую любовь подданных. 8 ноября 1620 года армия Фридриха была наголову разбита в битве при Белой горе, и низложенные супруги без оглядки бежали из Праги в Нидерланды. Бегство было настолько поспешным, что они чуть не забыли своего младшенького отпрыска, Руперта. Жизнь спеленутому в свивальники и, надо полагать, исходившему истошным криком младенцу спас некий сообразительный расторопный придворный, в последний момент забросивший царственное дитя в родительскую карету. По-видимому, эти необычайные события оказали свое влияние на дальнейшую судьбу Руперта: уже в возрасте 14 лет подросток, свободно владевший несколькими языками, поступил на военную службу к своему дяде, королю Англии Карлу I. Руперт Рейнский, герцог Камберлендский (1619–1682), со временем вымахал в статного молодца, которому до двухметрового роста не хватало всего трех дюймов, и в дальнейшем сделал незаурядную карьеру в армии. Он воевал с одинаковым успехом как на суше, так и на море, под различными знаменами, что в то время было вполне в порядке вещей, параллельно же с успехом занимался как наукой, так и живописью. Герцог Камберлендский был одним из трех соучредителей Королевской академии наук в Англии. Принц также внес свой вклад в колонизацию Северной Америки, оставив в Канаде в качестве напоминания о своей деятельности город и реку, названные в его честь.

Тем временем его отец не стал сидеть сложа руки и создал в Гааге правительство в изгнании. Забегая вперед, скажем, что попытки Фридриха V вернуть свое княжество оборвала преждевременная смерть в ноябре 1832 года, когда он скончался от воспаления легких, оставив на милость рока безутешную вдову с 13 детьми. В Англии же общественное мнение было в высшей степени взбудоражено. Хранили молчание, как набрав в рот воды, лишь приверженцы католической веры, совершенно естественно не желая навлекать беду на свою голову. Все же прочие, начиная с сановников и кончая уличной чернью, требовали спасти дочь короля, вырвать Богемию из-под власти тирана, прийти на помощь протестантам, возведенным в ранг мучеников веры, и расправиться с подручными их палача-императора. Разъяренная толпа зашвыряла камнями особняк посольства Испании в Лондоне, и до смерти перепуганный посол Гондомар, уверовавший в свою неминуемую погибель, исповедался и причастился святых даров.

Тут уже и Бекингем забыл все льстивые уверения Гондомара в вечной дружбе и то значение, которое он придавал союзу с Испанией. Маркиз предложил Государственному совету открыть подписку в помощь потерпевших поражение и первым отвалил неслыханно огромную сумму в 10 000 фунтов стерлингов. Принц Уэльский упал на колени перед отцом, умоляя ему выделить под его командование армию, которая отомстила бы за унижение сестры.

Король, скованный по рукам и ногам волей парламента, не обладал никакими средствами для оказания военной поддержки протестантам на континенте. Более того, он оставался верен своему замыслу заключить хорошее англо-испанское соглашение, которое позволило бы освободить княжество Пфальцское, так сказать, малой кровью. Тем не менее ему было ясно, что охваченный священным гневом народ не поймет его миролюбивых устремлений. К тому же Англия не могла оставаться беззащитной перед охваченной безумием Европой. Необходимо было набрать армию, вооружить ее, привести в порядок флот, совершенно разваленный лордом-адмиралом из рода Говардов. Все это требовало колоссальных денег, единственным средством изыскания которых было либо увеличение налогов, либо введение новых, а согласие на это следовало испросить у избранников народа. И король решил созвать третий за время его царствования парламент.

Большинство в этом новом парламенте составляли пуритане, английские протестанты, последователи кальвинизма, одного из самых суровых течений. В основном это были представители нетитулованного и худородного дворянства и нарождавшейся буржуазии. Они были недовольны половинчатостью Реформации в форме англиканской церкви и выступали оппозицией к абсолютистской форме правления, которой был столь привержен король. Пуритане были скупы до скаредности, не испытывали страха ни перед кем, для достижения своих целей были готовы хоть завтра положить голову на плаху и прямо-таки исходили религиозным фанатизмом. Они ненавидели роскошь и распутство королевского двора; по выражению пуританки Люси Хатчинсон, поэтессы и мемуаристки (1620–1681), «двор был полон идиотов, шлюх, шутов и содомитов».

На открытии парламента Иаков в своей неубедительной манере прочел искусно составленную речь, где не постыдился восславить свою особу за то, что в течение восемнадцати лет обеспечивал мир в королевстве и требовал от своих подданных меньше денег, чем любой из его предшественников. Надо сказать, что эти достижения не произвели никакого впечатления на членов палаты общин, похоже, они были даже несколько оскорблены тем, что к ним не обращались с просьбой о выделении средств почаще, дабы дать им возможность щегольнуть своей властью. Услышав заключительную просьбу короля выделить пятьсот тысяч фунтов на военные цели, они воспрянули духом, заполучив такой основательный повод отвести душу в парламентских прениях. Члены палаты не менее других жаждали войны, но им никак не хотелось нести колоссальные затраты на нее. Для начала парламентарии решили устроить показательную порку правительству, и удобным предлогом для этого послужили патенты.

Патенты, созданные для поощрения развития ремесел и торговли, выдавались изобретателям изготовления какой-нибудь ходовой продукции, собственно говоря, обеспечивая им своего рода монополию (вспомним дурной памяти отравительницу миссис Анну Тернер с ее патентом на торговлю крахмалом с примесью шафрана). Подобная система была бы весьма действенной при полной добропорядочности ее участников, но выдача патентов при разгуле повальной коррупции создала благодатную питательную почву для взяточничества. Выдача патентов превратилась в источник незаконных доходов: очень скоро укоренился обычай, согласно которому держателям патентов надлежало платить мзду особам, близким к королевскому двору. Таким образом, Эдуард Вильерс, граф Энглси, сводный брат Бекингема, и Кристофер Вильерс, родной братец фаворита, оказались заинтересованы в торговле золотой канителью, зеркальным стеклом и другими товарами. Наиболее дотошные члены палаты общин не поленились поточнее изучить деятельность соответствующих фирм и обнаружили там вопиющие злоупотребления.

Стоило кому-нибудь хоть намеком задеть честь семейства Бекингем, как фаворит немедленно стеной вставал на защиту своего клана. По этому случаю он произнес в палате лордов пламенную речь в защиту патентов. Генеральный прокурор Йелвертон, которого он счел ненадежным, был смещен с должности по обвинению в ненадлежащем исполнении служебных обязанностей и заменен придворным сэром Томасом Ковентри. Лордом верховным судьей стал угодливый старичок сэр Джеймс Ней, пообещавший завещать свое немалое состояние внучке графини Бекингем. На должность лорда-казначея был назначен умевший держать язык за зубами сэр Генри Монтэгю, принесший в дар его королевскому величеству двадцать тысяч фунтов стерлингов.

Это ни капельки не испугало воинственно настроенных членов палаты общин: они пригрозили братьям Вильерс публичным обвинением и предали гласности торговлю пивом и вином, которую полностью подмял под себя двоюродный брат фаворита, сэр Джайлс Момпессон. Здесь царил полный разгул произвола, поскольку, учредив патент как единственное средство разрешения на открытие таверны, закон обеспечил бандитам преимущество перед честными людьми. Таверны стали притонами наемных убийц, мошенников и воров всех мастей, которые без труда устраняли любых конкурентов.

Вызванный в палату общин сэр Джайлс Момпессон, выслушав обвинение, не стал дожидаться продолжения этой прилюдной порки, выпрыгнул в открытое окно и пустился в бега. Он успел скрыться за Ла-Маншем раньше, чем преследователям удалось напасть на его след. Общественное возмущение было столь неистовым, что Бекингем наконец-то реально оценил создавшееся положение и испытал некоторый приступ страха. В нем отсутствовала жилка политика, и его попытка защититься в палате лордов имела жалкий вид: он совершенно неубедительно пытался доказать, что зло исходит не от патентов, но от злоупотреблений при их выдаче, в чем были виноваты министры и чиновники.

В парламенте еще не вызрела ненависть к Бекингему, и в нем еще не усматривали никакой опасности, а потому его члены решили свалить столп правительства, сэра Бэкона, и направили все усилия на выполнение этой задачи.

Король решил, что пора выступить против такой наглости, явился в палату общин и выступил с длинной речью, уснащенной громоздкими латинскими фразами. Он напомнил о своем божественном праве на правление и пожаловался на непостоянство своих подданных. Ранее просьбы, уважение, послушание высказывались и выражались ему и маркизу Бекингему, теперь же все обращались в парламент, как будто ни короля, ни фаворита не существовало. Это ничуть не охладило пыл членов парламента, который подогревал сэр Эдвард Коук, заклятый враг Фрэнсиса Бэкона. Бэкона подвергли такому безжалостному допросу, что это вызвало страх у миролюбивого монарха.

Тут положение спас Бекингем, совершивший поистине театральный эффект: он выступил в палате лордов – палата общин не позволила ему нарушить регламент, дело дошло до обнаженных шпаг и конфликт уладило лишь вмешательство принца Уэльского, – со страстной обличительной речью против патентов. Он завершил ее сенсационным заявлением, прозвучавшим как гром среди ясного неба:

– Если мой отец породил двух сыновей, которые нанесли оскорбление английскому обществу, тот же отец породил и третьего, который ускорит их наказание!

Успех этого маневра превзошел все ожидания оратора. Парламентарии решили, что фаворит говорит от имени его величества и изменение позиции монарха есть полная заслуга парламента. Собственно говоря, теперь он представлял собой опору короля Иакова; что же касается братьев Вильерс, то парламентарии потеряли всякий интерес к их преследованию. Однако король сделал вид, что глас народа не оставил его равнодушным, и через несколько дней отменил патенты на золотую и серебряную канитель, продажу пива и вина, открытие таверн и гостиниц. Он также приказал выпустить из тюрем всех, кто содержался в заключении по делам о патентах. Парламент счел это своей победой и вознаградил короля, выделив ему субсидию в размере шестисот тысяч фунтов стерлингов. Бэкон же был обвинен в мздоимстве и злоупотреблении служебным положением – вещь, широко практикуемая в то время, – и смещен со всех своих постов. Его приговорили к тюремному заключению на усмотрение короля, штрафу в сорок тысяч фунтов – для погрязшего в долгах Бэкона это было фантастической суммой, – запрету проживать на расстоянии ближе 12 миль от Лондона, запрету на занятие государственных должностей и право заседать в парламенте. За этот приговор дружно проголосовали все лорды, за исключением Бекингема. Он прилагал все усилия для спасения друга, даже просил короля распустить парламент, но это был единственный случай, когда монарх отказал ему. Но, благодаря Джорджу, Бэкон провел в Тауэре всего несколько дней.

Падение Бэкона имело решающее воздействие на судьбу Бекингема. Во-первых, парламент стал рассматривать его как врага. Во-вторых, он лишился мудрого и проницательного друга, который служил ему проводником в запутанных государственных делах, разъяснял ему истинное положение дел и охлаждал его пыл. Этой незаменимой поддержки Джорджу не хватило именно тогда, когда позднее ослабление власти короля и осложнение политической обстановки придали дополнительную злокозненную окраску его действиям.

Оставалась небольшая возможность того, что Бэкон на расстоянии сохранит свою роль наставника. Но она была погублена досадной размолвкой. Бэкон проживал в Лондоне в королевском особняке Йорк-хаус, содержать который ему теперь было не по карману. Бекингем, подыскивавший резиденцию, достойную его положения, вежливо предложил купить его у отставного канцлера, но тот не хотел расставаться с привычным ему жилищем и сослался на то, что здоровье не позволяет ему переносить трудности сельской жизни.

Бекингем счел этот отказ оскорблением и черной неблагодарностью. Однако желание купить Йорк-хаус выразил герцог Леннокс, и тогда Бэкон заявил, что не продаст этот особняк никому, кроме Бекингема, что смягчило обиду фаворита. К тому же он уже приобрел для проживания не менее роскошный особняк Уоллингфорд-хаус. Рассорившиеся друзья помирились. В конце концов, король помиловал Бэкона и заплатил часть его долгов, но, вплоть до своей смерти, тот уже не смог ни вернуться на государственную службу, ни получить кредит.

Хотя парламент одержал победу во внутригосударственных делах, ему не удалось добиться ни малейшего успеха в вопросах иностранной политики. Король не вел никаких приготовлений к войне, а неустанно гнул свою линию, ведя переговоры с Мадридом и Веной, не снисходя до предложений других государств.

Фаворит Людовика ХIII, герцог де Люинь, слишком поздно осознал, какую ошибку он совершил, поддержав австрийского императора, и решил восстановить равновесие посредством союза между Францией и Англией. Брат герцога отправился в Лондон, где на открытых переговорах просил его величество короля не оказывать поддержки французским гугенотам, на секретных же переговорах речь шла о тайном союзе между двумя фаворитами. Он даже зашел настолько далеко, что предложил заключить брак между принцем Уэльским и младшей сестрой Людовика ХIII, принцессой Генриэттой-Марией.

Король отнесся к этим предложениям весьма прохладно, дав понять, что место его невестки давным-давно предназначено испанской инфанте. Что же касается Бекингема, тот учтиво отклонил предложение своего французского коллеги, дав понять, что полностью настроен на союз с Испанией. Испанский посол граф Гондомар явно пускался во все тяжкие, чтобы не выпустить фаворита из своих цепких лап.

Все это стало известно парламенту, собравшемуся в ноябре 1621 года на зимнюю сессию. Члены этого беспокойного собрания исходили гневом против Испании как источника вселенского папистского зла и требовали начать военные действия. В качестве сильного довода Иаков сообщил им, что содержание армии, способной спасти княжество Пфальцское, обходилось бы в 900 000 фунтов в год. Прижимистые члены парламента сильно скисли, но потребовали как следует прижать католиков внутри страны, отомстить Испании и выбрать в жены наследнику престола невесту-протестантку. Окончательно выведенный из себя этими требованиями, король распустил парламент.

В 1622 году испанцы захватили княжество Пфальцское, но Иаков упорно отказывался ввязываться в военные действия, предпочитая выжидать и наблюдать за развитием событий. Невзирая на возмущение общественности, Иаков понимал, что Англия не в состоянии противостоять Австрийской империи, результатом же войны будет поражение, разорение, возможно, даже восстание обездоленных подданных.

Трудно сказать, кому пришла в голову мысль заключения брака между принцем Уэльским и дочерью короля Испании Филиппа III, инфантой Марией. Ряд историков считает, что в ходе неспешных предсвадебных переговоров Иаков надеялся склонить короля Испании оказать давление на императора Австрии возвратить княжество Пфальцское своему зятю Фридриху.

Посол Испании Гондомар преследовал вообще фантастическую цель обратить принца Карла и все королевство в католичество. Что же касается Бекингема, то отсутствие влияния Бэкона, этого противовеса его стремлению к губительной власти, дало полный простор его тщеславию. Он не желал отдать успех этого исключительного замысла в руки старцев вроде короля Иакова и посла Англии в Мадриде лорда Бристля, которые годами будут тянуть постыдные по своей мелочности переговоры. Именно он, маркиз Бекингем, добьется блестящего успеха, который прославит его как галантного и рыцарственного государственного деятеля.

Дерзкий план был задуман с романтическим размахом и заключался в следующем: принц Карл тайно прибудет в Мадрид, упадет к ногам инфанты, заявит ей о своей любви, вступит с ней в брак и триумфально привезет ее в Англию. Разумеется, Бекингем планировал разделить с принцем все тяготы и радости этого опасного путешествия. Посла Гондомара сей граничивший с безумием план привел в восторг. У него была еще одна причина для радости: мать Джорджа, графиня Бекингем, которую он усиленно обхаживал, приняла католичество. Это вызвало большое возмущение англичан, бурно негодовал и король. Джордж, обеспокоенный дурными последствиями этого поступка мамаши для себя самого, уговорил ее выслушать религиозный диспут между иезуитом и протестантским доктором богословия. На этом диспуте председательствовал сам король, но сердце новообращенной осталось постыдно глухим к призывам протестантской веры. На некоторое время графиню отдалили от двора, но вскоре она вновь обрела прежнее влияние.

Король Филипп III Испанский умер, и его место занял Филипп IV, который практически передал бразды правления своему фавориту, графу Оливаресу. Пока король Иаков продолжал неуклонно вести свою сложную политику, посол Гондомар отправился в Испанию для подготовки визита принца Уэльского. Оттуда он регулярно направлял маркизу Бекингему послания, полные самой неприкрытой лести:

«В моей комнате висит портрет маркиза Бекингема, моего дорогого повелителя и верного друга. Все твердят мне, что у него лицо хорошего приятеля».

Король Иаков не подозревал, какой удар будет нанесен его политике, когда одним прекрасным февральским утром к нему явились его «дорогие детки» и испросили разрешение поговорить с ним приватно. Внезапно Карл упал перед ним на колени и заявил, что не хочет уподобиться людям своего ранга, связывающим себя узами брака с женщиной, ни лицо, ни характер которой им не ведом. Он поступит как принц и истинный дворянин, если сам отправится за своей возлюбленной, сердце инфанты не устоит перед порывом любви. Что же касается отношений между двумя королевствами, то присутствие наследного принца в Мадриде даст более ощутимые плоды, нежели бесконечные многолетние переговоры между посланниками. К просьбе принца Уэльского присоединился маркиз Бекингем, который заявил огорченному отцу, что отказ повергнет принца в глубокие страдания. Карл далее поклялся, что непременно добьется освобождения княжества Пфальцского. Иаков не мог устоять перед просьбами обоих молодых людей, составлявших ныне все счастье его жизни, его, престарелого, больного, овдовевшего, разлученного со страдалицей-дочерью, лишенного преданных друзей, проклинаемого собственными подданными, никем не понятого. Король уступил. Он согласился даже на то, что молодые люди отказались от морского путешествия и решили под фальшивыми именами пересечь Францию как частные лица.

Опасаясь, что сын может оказаться в Испании в положении заложника, а подданные в таком случае уцепятся за повод обвинить Бекингема в государственной измене, он приставил к молодым людям сэра Фрэнсиса Коттингтона, секретаря-католика, хорошо знакомого с Испанией, где он провел свою молодость. Отправляя молодых людей в путешествие, король горько плакал.

Этот брак открывал перед испанцами перспективу присоединения Стюартов к католической церкви и австрийской партии, для англичан же – надежду восстановить Фридриха в княжестве Пфальцском и создать в Европе то равновесие сил, которое помогло бы избежать участия в военных действиях. На самом деле ровно настолько же в мире нуждалась и Испания, переживавшая экономический упадок: казна была совершенно пуста, еще король Филипп II был вынужден несколько раз объявлять банкротство государства. Бракосочетание двух августейших отпрысков одним махом решало бы проблемы сложнейших дипломатических переговоров, осужденных тянуться бесконечно из-за препятствий в виде религиозного фанатизма обеих сторон, английской подозрительности, мании величия, мелочного формализма и чрезмерной медлительности испанцев.

Маркиз Бекингем превратил путешествие в настоящий роман плаща и шпаги, помесь развлечения с маскарадом. Уже при отъезде принца и фаворита была разыграна небольшая комедия. При большом стечении придворных король объявил, что позволяет наследнику престола отлучиться на трое суток для совершения путешествия в обществе лорда-адмирала.

– Обязуйтесь возвратиться вечером в пятницу, – заявил Иаков, прощаясь с отъезжавшими.

– Надеюсь, что ваше величество не будет чрезмерно строг, если мы припозднимся на несколько дней, – со своей обаятельной улыбкой промолвил Бекингем.

– Хорошо, хорошо, – поспешил ответить монарх, пытаясь скрыть под исполненной отеческой любви улыбкой свое отчаяние при мысли об опасностях, подстерегавших двух самых дорогих ему людей в этом дальнем путешествии.

Вечер путешественники провели в особняке фаворита, где им пришлось в полной мере выслушать вздохи и причитания по уши влюбленной в мужа супруги Бекингема. Утром, изменив свою внешность с помощью накладных бород, они тронулись в путь под именем Тома и Джона Смита. Их сопровождал только конюший фаворита Ричард Грэхем.

Вы можете представить себе радость двух полных сил, отменного здоровья молодых людей, связанных близкими узами, сбросивших с себя все сковывавшие их условности общества: родственные связи, прямо скажем, иногда тяготившие их, мелочные требования придворного этикета, невозможность полностью отдаваться спонтанным желаниям? Они были свободны как ветер – и этим сказано все! Нестись на быстрых скакунах, вдыхать свежий воздух, пропитанный запахом трав, обретать в этой скачке волчий аппетит, удовлетворять его в придорожных гостиницах и тавернах, засыпать как убитые на набитых соломой тюфяках – вот это была настоящая жизнь!

Приключения не замедлили посыпаться на молодых путешественников с самого начала. При пересечении реки в Грейвзенде невзрачный с виду мистер Смит расплатился золотой монетой с лодочником, который порешил, что имеет дело либо с преступниками, либо дуэлянтами, скрывавшимися от преследования закона. Бдительный подданный короны известил полицию о подозрительных личностях, и правоохранительные силы бросились в погоню за предполагаемыми татями. Прекрасно экипированные всадники сумели ускользнуть от преследования, но натолкнулись на кортеж нового посла Нидерландов, который сопровождал эскорт из родовитых английских дворян. Путники спрятались за живой изгородью, но сопровождавший посла сэр Генри Мейнвеэринг счел за лучшее отрядить гонца к местным властям. Путешественников арестовали в Кентербери за ужином на местном постоялом дворе. Лорд-адмирал был вынужден отодрать фальшивую бороду и сообщить мэру города, что тайно направляется на инспекцию портов. Наконец, в Дувре они отплыли на арендованном Коттингтоном судне прямиком в объятия сильнейшего шторма. Письмо Бекингема королю уведомляло трясущегося от страха Иакова: «Первым почувствовал дурноту ваш сын, но дольше всего от нее страдал я сам».

Высадившись в Булони, они не стали медлить, вскочили на коней и, невзирая на гололед, добрались до Парижа за двое суток. Столица Франции в 1623 году все еще оставалась средневековым городом, с улицами, покрытыми липкой черной грязью, вонь от которой ветер разносил на несколько миль в округе. Однако в центре города все это затмевалось роскошью туалетов и экипажей, изяществом манер дворян, готовых в любую минуту по ничтожнейшему поводу, а иногда и без оного выхватить шпагу из ножен. Инкогнито обоих было очень быстро раскрыто, и французские власти установили наблюдение за ними, но сделали это весьма ненавязчиво.

Конечно же, оба отправились в королевский дворец Лувр, куда не был закрыт доступ любому прилично одетому человеку. Таким образом, благонамеренный подданный мог насладиться видом тех знаменитых праздников, когда королевская семья и первые лица государства танцевали в балетах, сочиненных лично Людовиком ХIII – молодой король брал уроки танцев вплоть до 22-летнего возраста. Скуповатый монарх, однако же, не жалел денег на эти представления, и 22 февраля 1623 года в большом зале на втором этаже не снявшие своих бород путешественники восторгались роскошью убранства и костюмов, переливавшихся блеском золота и драгоценных камней. Мифологические персонажи сражались с великанами, карликами, канатоходцами, сказочными зверями, странствующими рыцарями и колдуньями. Театральная машинерия, установленная выписанными из Италии искусниками, поистине творила чудеса. Король в маске старухи прилежно исполнял свои па среди прочих участников представления. Центральным персонажем праздника выглядела его мать Мария Медичи, дородная особа в глубоком трауре, мрачность которого несколько оживляли украшения из любимых ею крупных жемчугов.

В зале появилась супруга Людовика ХIII Анна Австрийская во главе свиты из своих придворных дам. Она была старшей сестрой инфанты Марии, отсюда неудивительно, что оба путешественника буквально пожирали глазами молодую королеву. Придворные льстецы возвели ее в ранг самой красивой женщины королевства. Конечно, ее внешность полностью соответствовала идеалу женской красоты того времени: блондинка с белоснежной кожей, хорошей фигурой, руками и ступнями ног невиданного изящества, кротким взглядом зеленых глаз с несколько раскосым разрезом. Ее лицо не портил даже длинноватый нос с несколько утолщенным кончиком, выдававший в ней потомка великого императора Карла V Габсбурга. С виду она ничем не выказывала переживаний от преследовавших ее несчастий: два выкидыша не позволили ей дать Франции столь радостно ожидаемого наследника и лишили привязанности супруга, Людовика ХIII. Когда королева произносила слова своей роли, звуки ее голоса, несколько огрубленные не изжитым до конца жестким испанским акцентом, прозвучали для Бекингема райской музыкой. Он был ослеплен этой женщиной.

Что же касается принца Карла, то это предварительное знакомство с образом его будущей невесты также произвело на него благоприятное впечатление. Вряд ли он обратил внимание на подростка, предложенную ему в суженые тринадцатилетнюю черноглазую девчушку, сестру короля Генриэтту-Марию. Узнав на следующий день, что балет инкогнито наблюдал принц Уэльский, она небрежно промолвила:

– Его высочеству не было необходимости ехать в Мадрид, чтобы найти себе жену.

В тот же день некий Эндрюс, тайный эмиссар короля Иакова, явился в посольство Англии в Париже и уведомил посла, лорда Херберта, о присутствии в столице двух высокопоставленных особ. Тот не мог поверить своим ушам и на другой день бросился к государственному секретарю по иностранным делам Франции г-ну де Пюизьё. Однако тот с учтивой улыбкой уведомил дипломата, что нежданные гости уже отбыли утром в направлении испанской границы.

Воздух свободы вновь опьянил двух молодых людей, ветер свистел в ушах, кони неслись к Пиренейским горам. Путь был неблизок и опасен даже с точки зрения непростых географических условий: в ту пору густые леса кишели волками и кабанами, болотистые низины испокон веков становились могилой для немалого числа незнакомых с местностью людей, разлившиеся по весне реки становились иной раз непреодолимым препятствием. Во избежание ненужных осложнений госсекретарь отправил вслед путешественникам тайный эскорт, ибо опасался не только вероломства болот и оголодавших хищных зверей, но также и возможного контакта путников с гугенотами.

Тем временем в Англии, прознавшей об отъезде принца, разразилась настоящая буря. Королю в открытую высказывали упреки и требовали предъявить обвинения маркизу Бекингему.

Молодые люди же испытывали истинное наслаждение от своего путешествия. Правда, им несколько портили настроение попытки владетельных вельмож устроить высокопоставленным гостям торжественный прием – весть об их прибытии намного опередила сиятельных путников. Однако они начисто отвергали все эти поползновения, хотя им сильно омрачал настроение пасхальный пост, лишивший их столь привычных в Англии мясных блюд. Около Байонны принц Уэльский не выдержал, купил козу и лично пристрелил ее из пистолета.

Молодым людям потребовалась дюжина дней, чтобы пересечь Францию и добраться до Мадрида. По меткому выражению историков, из шекспировской Англии они прибыли в страну Лопе де Вега. Контраст был разительным. Узкие улочки Мадрида с высоченными каменными оградами, за которыми прятались дома, дворцы и замки, своей массивностью и небольшими окнами напоминавшие помесь укрепленной крепости с тюрьмой, множество монастырей, служителей церкви и дуэний в черных одеждах. Неудивительно: из шести миллионов населения Испании миллион двести тысяч составляли священники, монахи и монашенки. Получившая большой авторитет во время отвоевания земель Испании у некогда захвативших их мавров, церковь осуществляла полную власть над душами и телами подданных. Как было принято говорить, инквизиция выступала «сторожевым псом европейского католицизма». Всячески поощряемые доносы поддерживали поистине нетлеющий огонь в кострах, на которых сжигали еретиков, и созерцание этого зрелища считалось неким нравоучительным развлечением. К оным же относились языческие корриды и серенады под окнами возлюбленных.

Вследствие глубокого экономического кризиса, охватившего королевство еще до разгрома англичанами Великой армады в 1588 году, местное дворянство быстро разорялось, кое-кому в наследство не оставалось ничего, кроме фамильного герба и чести. Щепетильность в вопросах чести среди испанских дворян принимала порой поистине извращенные формы: дрались на шпагах по всякому поводу и без оного. В театре, который в Испании стал чем-то вроде храма, поклонники Лопе де Вега готовы были смешать с грязью или лишить жизни любого соперника знаменитого драматурга. Взбешенному мужу ничего не стоило безнаказанно заколоть кинжалом жену, легкомысленно выставившую из-под необъятной длинной юбки миниатюрную ножку, обутую в изящную туфельку. Этот застывший удивительный мир до глубины души потряс молодых путешественников, свалившихся на голову сотрудников английского посольства буквально как снег на голову.

Что же касается его католического величества короля, тот был окружен непробиваемой стеной такого этикета, который под страхом смертной казни не допускал никаких отступлений. Известно, что отец инфанты Марии, король Филипп III, умер, поскольку ни один из окружавших его вельмож не имел права приглушить огонь в камине, подле которого сидел больной монарх. С 1623 года на троне королевства восседал Филипп IV (1605–1665). Ему в описываемое время исполнилось всего восемнадцать лет; в 1615 году отец женил 10-летнего подростка на 13-летней французской принцессе Елизавете, сестре короля Людовика ХIII. Естественно, брак этот до 1620 года существовал чисто номинально и был фактически осуществлен лишь с благословения короля Филиппа III. Насчет семейной жизни монарха особых данных не сохранилось, но, несмотря на десяток рожденных в браке детей, вряд ли он был счастливым, ибо количество побочных отпрысков, приписываемых любвеобильному Филиппу IV насчитывало тридцать человек. Хорошо образованному королю не было чуждо ничто земное: он обожал женщин, причем безо всякого различия их социального статуса, от аристократок до непотребных девок, от которых подцепил дурную хворь; охоту, живопись, музыку, театр с его красавицами-актрисами, корриды, а все государственные дела доверил первому министру, графу Оливаресу. Этот в высшей степени талантливый и умный человек счел всем делом своей жизни химерическую мечту подчинить себе весь белый свет, дабы обратить его в католическую религию. Оливарес, казалось, не видел отчаянного положения разоренной Испании, неуклонно терявшей остатки былой мощи.

Неожиданное прибытие в Мадрид наследника престола и фаворита короля переполошило английского посла лорда Бристля. У него в голове не укладывалось, что они совершили столь далекое путешествие исключительно для того, чтобы разыграть роль влюбленного рыцаря у ног неведомой красавицы. Он осторожно и с большой опаской поинтересовался, не собрался ли принц перейти в католичество, на что тот с большим возмущением ответил, что об этом не может быть и речи. Однако испанцы почему-то придерживались иного мнения. Именно поэтому они поначалу с восторгом приняли гостей: сначала его католическое величество Филипп IV тайно принял лорда-адмирала, затем сам посетил принца Карла в английском посольстве и поинтересовался, какие у него есть желания. Тот ответил, что есть одно, но чрезвычайно большое: увидеть свою возлюбленную, инфанту.

Принц плохо представлял себе те условия, в которых воспитывались испанские принцессы. Как правило, до замужества они не видели никаких посторонних мужчин, кроме членов своей семьи и духовных лиц. Отсюда никакое, даже официальное, свидание между молодыми людьми не представлялось возможным. Был устроен целый спектакль, который разворачивался на главной улице столицы Прадо при большом стечении охочего до зрелищ народа, сдерживаемого дюжими стражниками. По ней проследовал кортеж из двух десятков карет, в которых восседали гранды и послы. Далее следовала карета, в которой расположились король с супругой, инфант дон Карлос, кардинал-инфант дон Фернандо и инфанта Мария-Анна. Экипаж, в котором сидели принц, Бекингем и оба посла, ехал навстречу. Когда кареты поравнялись, король приказал донье Марии поднять мантилью. Карл успел заметить, как гордое миловидное лицо девушки заалело. Он счел это признаком зародившейся любви, но, не будучи знаком с особенностями воспитания принцесс-католичек, глубоко ошибся. Девица покраснела от негодования и стыда, ибо, будучи убежденной католичкой, заранее ненавидела этого еретика, который подвергал смертельной опасности ее душу. Марию вовсе не прельщала перспектива стать королевой Англии: она рассматривала себя в таком случае как жертву, принесенную на алтарь любви к отечеству.

Тем не менее визит принца Уэльского был с размахом отпразднован в Мадриде. С большой помпой Карл в роскошном одеянии совершил торжественный въезд в столицу бок о бок с королем, по случаю чего жители украсили дома вывешенными фламандскими гобеленами. Принцу Уэльскому поднесли богатые подарки: кубки и подносы из золота, украшенные драгоценными камнями, расшитые золотом халаты для спальни, перчатки из знаменитой толедской кожи, духи с восточными ароматами. В честь высоких гостей были помилованы двадцать заключенных, осужденных на смертную казнь, в течение восьми дней по вечерам устраивали фейерверки, а народ веселился под звуки гитар и веселые песенки. Мадрид не испытывал недостатка в местах, где можно было бы с приятностью для себя провести время: на 70 000 жителей в городе имелось одних таверн четыре сотни, не считая домов терпимости, игорных домов и всяческих притонов. ПлодовитыйЛопе де Вега, который, по легенде, никогда не писал черновиков, а всегда творил сразу набело, сочинил подобающую случаю оду.

Однако церемонный прием во дворце сильно охладил восторги принца. Его стихотворное приветствие, в котором он изливал бурные чувства своего сердца, было встречено присутствующими гробовым молчанием, а инфанта произнесла слова, продиктованные ей Государственным советом таким ледяным голосом, что это было способно затушить любовный жар самого пылкого Ромео. Однако Бекингем, не желавший выпускать из рук инициативу, потребовал более определенного ответа. На сей раз ему без обиняков сообщили, что ничто не сдвинется с места, пока не будет получено разрешение папы римского, Григория ХV. Но папский нунций в Мадриде тут же нашел сотню отговорок, Рим был далек, а папская курия слишком хорошо известна неспешностью принятия решений. Без папского разрешения можно было бы обойтись лишь в том случае, если принц перейдет в католическую веру.

Такого афронта Бекингем не предвидел. Он выставил то возражение, что, побуждаемый единственно порывами любви, принц не рассчитал, что ему предстоит отказаться от англиканской веры. Граф Оливарес предложил оставить все на усмотрение папы. Бекингем понял, что эти непоколебимые люди никогда не отдадут инфанту в жены протестанту.

Испанский же двор отправил в Рим курьера, который вез с собой два письма. В одном король требовал немедленно дать разрешение на брак, а во втором, секретном, просил его святейшество Григория ХV не принимать слишком скоропалительного решения. Тем временем высоких гостей развлекали бесконечной чередой выездов на охоту, пиров и театральных представлений. Это совершенно не устраивало Бекингема, который планировал одним махом устранить все препоны на пути брака и, таким образом, заработать себе капитал крупного политического деятеля. Зная маниакальную страсть своего повелителя к животным, он отправил ему чистопородного скакуна невиданной красоты, несколько берберийских верблюдов и присовокупил длинное послание, в котором требовал прислать драгоценности:

«Ваш песик полагает, что у вас имеются драгоценности, недостойные вас и ваших чад, но весьма подходящие для особ, которым надлежит вручить подарки».

Фаворит пытался сыграть на тщеславии Иакова, ибо отлично знал, какую больную струнку престарелого короля следует задеть. Невзирая на тяжелое финансовое положение Испании, гранды еще были в состоянии пускать пыль в глаза. На их черных бархатных костюмах выгодно выделялись массивные золотые украшения с крупными камнями, вывезенными из Южной Америки, а платья женщин были поистине неподъемными от золотого шитья и тысяч жемчужин. Известно, что королев и принцесс в парадных одеяниях в то время либо водили под руки, либо носили, поскольку сами они были передвигаться не в состоянии. На груди королевы Елизаветы, сестры Людовика ХIII, красовалась знаменитое «Королевское украшение»: квадратный голубой бриллиант «Эстанк» чистейшей воды, весом в 100 карат, в филигранной оправе, с которой свешивалась идеальной формы каплевидная жемчужина «Перегрина», одна из самых крупных и совершенных в мире (134 жемчужных грана).

Гостям было далеко до хозяев, в особенности принцу Карлу, которому Бекингем был вынужден одалживать золотые цепи и украшение для шляпы. Фаворит потребовал от короля выслать сыну самое красивое украшение для шляпы, бриллиант «Португальское зеркало» уникальной огранки (26 карат), алмазные серьги для инфанты и несколько ниток самого крупного жемчуга, «в противном случае ваш песик потребует ошейник (игра слов: по-французски collier означает как ожерелье, так и ошейник)». Он также запросил драгоценности леди Бекингем, чтобы более изобретательно варьировать украшения своих костюмов. Надо сказать, что в то время не существовало особой разницы между ювелирными изделиями для женщин и мужчин, которые ровно так же носили серьги и ожерелья. Известно, что Карл I не вынимал из уха огромную каплевидную жемчужину, таинственным образом пропавшую после его казни. Что же касается украшения для шляпы, у Иакова I их было два, вошедших в историю: известное под названием «Три брата» (в центре крупный квадратный бриллиант, зажатый между тремя прямоугольными рубинами и тремя крупными жемчужинами, четвертая закреплена подвижно, как подвеска), второе же было создано в честь воссоединения Шотландии и Англии при восшествии Иакова на трон. Это было ювелирное творение из квадратного рубина, двух квадратных бриллиантов, одного ромбовидного (так называемый «Большой Гарри» из наследства Марии Стюарт), грушевидного «Санси» (55 карат), двух крупных жемчужин и множества мелких бриллиантов.

Иаков, остро воспринимавший упреки своего фаворита, не замедлил откликнуться на его запросы. Сохранился перечень присланных им драгоценностей: «старинный лотарингский крест, две пары удлиненных бриллиантов в форме якоря, длинная нить жемчуга, каркан, тринадцать крупных рубинов, тринадцать ниток жемчуга, завязанных в виде бантов, три алмазных подвески, одна для лба и две для серег» (также предназначенных для подарка инфанте). «Зеркалу Португалии», бесцветному бриллианту прямоугольной формы, предстояло украсить собой шляпу фаворита. Король, для которого на первом плане стояла задача ублажить Бекингема, написал ему: «Если Бэби Карл сможет обойтись без двух бриллиантов в форме якоря и подвески, они будут достойны лорда-адмирала».

Таким образом, в Мадрид были отосланы драгоценности на баснословную сумму шестьсот тысяч фунтов стерлингов. Маркиза Бекингем, которая ни в чем не могла отказать любимому мужу, хотела присовокупить все содержимое своего ларца, но король, считая удовлетворение потребностей фаворита делом своей чести, запретил ей идти на такие крайние жертвы.

Целью Бекингема было ослепить испанский двор, чрезмерная учтивость которого лишь прикрывала возведенную в крайнюю степень спесь. Испанцев же, помешанных на этикете, потрясало крайне свободное поведение маркиза, который обращался с принцем Уэльским как с младшим братом, садился, вставал, снимал шляпу или покрывал ею свою голову, когда ему вздумается, выражался по принципу «что на уме, то и на языке», ни с того ни с сего разражался оглушительным смехом (испанским грандам казалось, что фаворит смеется над ними). Такая привычная манера поведения Бекингема, не знавшего никаких ограничений при дворе Иакова Стюарта, лишь навредила ему на церемонном Иберийском полуострове.

Набожные испанцы всеми силами старались вывести души сих заблудших овечек на путь истинной веры. При посещении ими монастыря Св. Иеронима кармелит Франческо употребил все свое красноречие на длиннющую проповедь, которая не произвела совершенно никакого впечатления на англичан. Тогда испанцы привлекли ученых теологов, и они, под предводительством мудрейшего Антонио де Сотомайора, обратились к гостям с речами, прославлявшими католическую веру.

Все их труды пошли прахом. Карл, достойный сын своего отца, достаточно поднаторел в изощренных словопрениях, дабы разбить доводы Сотомайора, толковавшего церковные тексты в качестве обоснования утверждения, что папа римский является наместником Христа (как известно, главой англиканской церкви является король). Бекингем, плохо переносивший подобные мероприятия, вскочил, швырнул свою шляпу на пол и принялся неистово топтать ее ногами. Ученые мужи были окончательно скандализованы подобным поведением и с достоинством удалились.

Надежды испанцев на то, что папа римский затянет с выдачей разрешения, не оправдались: Григория ХV, похоже, не покидала надежда обратить Англию в истинную веру без развязывания войн, от которых и так сотрясалась вся Европа. Карл сперва решил, что одержал победу, но ознакомление с условиями, сопровождавшими это разрешение, оказало на него воздействие ушата холодной воды, вылитой на его юную бесшабашную голову. Родившиеся от брака дети должны стать католиками, их воспитатели и наставники также быть католиками, инфанте предоставлено право привезти с собой столько католических священников и прислуги, сколько ее душеньке угодно, и гарантирована свобода исповедания католической веры. Наконец, все законы, преследующие католиков в Англии, должны быть признаны утратившими силу. Это означало возбудить ненависть народа как Англии, так и Шотландии против правящей династии, что повлекло бы за собой самые тяжкие последствия.

Перечень условий вывел из себя Бекингема, и, если поначалу он вложил всю свою душу в претворение в жизнь этого невозможного брака, теперь с таким же пылом принялся за его разрушение. Фаворит понял, какую ошибку совершил, и больше всего боялся стать посмешищем в глазах английской знати.

Первым делом он бросился к Оливаресу, но, совершенно не обладая дипломатической выдержкой, чуть было не довел дело до дуэли. Далее Бекингем призвал на помощь все свое обаяние и убил три часа на то, чтобы переманить на свою сторону папского нунция Массими, но и здесь его ожидал полнейший провал.

Тем временем принц Карл шаг за шагом сдавал свои позиции, так что испанцы были близки к тому, чтобы праздновать победу. Дабы закрепить ее, Оливарес заявил, что инфанта не покинет Испанию, прежде чем не будут отменены антикатолические законы, восстановлена свобода католического вероисповедания и гарантирована тройственной клятвой короля, принца Уэльского и Государственного совета. В ответ на вспышку гнева Бекингема граф Оливарес спокойно промолвил:

– Вы лучше бы не ввязывались в это дело, а доверили его лорду Бристлю.

В этот момент из Англии прибыла грамота, посредством которой король желал вознаградить своего любимца за тяжкие труды в ходе этого визита. Джорджу Вильерсу были пожалованы титулы графа Ковентри и герцога Бекингема. Было ли ведомо Джорджу Вильерсу, что сей герцогский титул имел весьма зловещую репутацию? Впервые он был пожалован в 1444 году 6-му эрлу Стаффорду по имени Хамфри, могущественному стороннику дома Ланкастеров в войне Алой и Белой роз. Сэру Хамфри не пришлось особенно долго наслаждаться своим возвышением, ибо в 1460 году он пал в битве при Нортхэмптоне. Титул перешел к его внуку Генри, который поддержал претензии Ричарда III на королевский трон, но потом по какой-то причине поднял восстание против этого злодея и узурпатора власти, за каковое дерзкое деяние лишился и титула, и головы. Насколько значимым было это событие для истории Англии, говорит тот факт, что великий Шекспир счел нужным ввести эту особу в свою одноименную трагедию. Судьбе было угодно, чтобы Джордж Вильерс посетил ее представление буквально накануне своей гибели. Король Генрих VII в 1485 году восстановил сына мятежного лорда, Эдварда, в правах на герцогский титул, но тот принялся интриговать против всесильного первого министра, кардинала Томаса Вулси и был казнен в 1521 году по обвинению в государственной измене. Таким образом, титул остался выморочным, но, по каким-то своим соображениям, король Иаков выбрал для возведения в герцогское достоинство именно дорогого Стини. Подобная милость для худородного дворянина, которым и являлся Джордж, представляла предел несбыточных мечтаний. Вряд ли он усмотрел в пожаловании титула, за которым в прошлом числились такие незадачливые носители, какое-то нехорошее предзнаменование.

Иаков I тем временем готовился к свадьбе: Сент-Джеймсский дворец великолепно украсили, небольшая флотилия под командованием лорда Ратленда была готова доставить принца и принцессу Уэльских в Англию. Поэтому донесение от Коттингтона, полученное 14 июня, прозвучало для него ударом грома. Король долго проливал слезы, опасаясь, что его дорогие дети будут удерживаться в заложниках в Мадриде, пока парламент не проголосует за свободу католического вероисповедания. Он жаждал как можно скорее обнять их, о чем и написал им в своем послании, уверяя их, что «вы будете приняты здесь столь же сердечно, как если бы выполнили все задачи, которые стояли перед вами при отъезде».

Но еще раньше незадачливого жениха со сватом в Лондон прибыл новый посол Испании маркиз Инохоза, который привез с собой кучу сплетен о неподобающем поведении герцога Бекингема, выставлявших его неисправимым буяном, который в угоду своим капризам разрушил союз двух молодых людей. Как это обычно бывает, подобные истории обрастали самыми невероятными подробностями. Например, вполне серьезные историки утверждали, что он решил отомстить графу Оливаресу, соблазнив его жену. Лорд Кларендон первый отметил, что жена Оливареса была так стара и безобразна, что «не могла ни возбудить его аппетит, ни удовлетворить его мщение». Похоже, она проявляла к Бекингему нечто вроде материнской заботы и даже пыталась помирить его со своим мужем.

В Мадриде царила невыносимая жара, но принц Карл, со свойственным ему упрямством (которое и стало впоследствии одной из причин его гибели) не хотел покидать испанскую столицу с пустыми руками. Переговоры затягивались, и тогда Бекингему пришла в голову очередная блестящая идея одним прыжком перемахнуть через все препоны. Он подбил Карла упасть к ногам прекрасной принцессы и убедить ее в своей неукротимой любви, тогда уж точно все хитрости испанцев пойдут насмарку. Инфанта имела обыкновение по утрам дышать свежим воздухом в саду. Карл тайно направился туда, перебрался с помощью Бекингема через стену и упал к ногам девушки. Та не оценила романтического порыва принца, этого нечестивого еретика, и убежала, испуская отчаянные крики о помощи. Карл пытался преследовать ее, но путь ему преградил наставник инфанты. Принц понял, что попал в смехотворное положение, и ретировался.

В конце августа прибыло письмо от обеспокоенного короля, которое гласило: «Положение дел обязывает меня заявить вам, что вы должны предпочесть сыновнее послушание любви девицы». Тем временем до Бекингема дошли заявления испанцев, что они скорее бросят инфанту в колодец, нежели отдадут ее в лапы еретика. Затем обстоятельства сложились таким образом, что отъезд стал неизбежен. Один из дворян принца Генри Вошингтон заболел и на смертном одре призвал к себе иезуита. Его взбешенные друзья загородили священнику путь, а один из них даже ударил его в лицо. Скандал наделал много шуму, и Филипп IV призвал Карла отправить на родину всех протестантов из своей свиты. Это дало повод Бекингему для яростных пререканий с графом Оливаресом. Тот, выйдя из себя, показал ему письмо Филиппа IV. В нем король сообщал своему министру, что перед смертью его отец изложил свою волю никогда не отдавать инфанту Марию-Анну в жены принцу Уэльскому.

Положение несколько смягчилось, когда переговоры дошли до казуса с княжеством Пфальцским. Прижатый к стене граф Оливарес признался, что его католическое величество не собирается оказывать воздействие на императора Священной Римской империи по этому вопросу. Принц Карл очень любил свою сестру и поклялся вернуть ей ее владения, поэтому признание графа вывело его из себя. Он пригрозил, что без решения этой проблемы не может быть и речи ни о браке, ни о союзе между государствами.

В этот самый подходящий момент на горизонте показались паруса английской флотилии. Министры Филиппа IV перепугались, ибо плачевное состояние финансов Испании не позволяло им роскошь ведения войны на море. Принц Карл также убоялся риска быть задержанным в качестве заложника. Этот обоюдный страх смягчил непримиримость обеих сторон. Свой вклад внесла внезапная смерть 8 июля 1623 года, после двух лет совершенно бесцветного правления, папы Григория ХV, ибо теперь потребовалось разрешение на брак от нового главы католической церкви.

Был подписан брачный контракт, в ожидании разрешения папы Карл отплыл в Лондон для подготовки прохождения в парламенте законов об облегчении положения католиков. Принц оставил доверенность лорду Бристлю на заключение брака с инфантой, как только папская курия выдаст разрешение. Инфанта Мария получила титул принцессы Английской и засела за изучение английского языка.

2 сентября, после многочисленных прощальных празднеств, состоялся последний прием в королевском дворце, на котором присутствующие убедились, что король Англии передал свою власть в руки юнцу, которым управляют подростковые эмоции. Выразив свою благодарность и признательность королю, королеве и инфанте, Бекингем повернулся к графу Оливаресу и без обиняков заявил:

– Я буду изо всех сил трудиться на благо дружбы между Англией и Испанией, но что касается лично вас, сударь, в отношении вас я не буду выказывать ни малейшего проявления дружбы. Будьте уверены, я всегда буду настроен против вас.

Оливарес на это ответил, что дружба герцога не имеет для него ни малейшего значения. Слова первого министра взбесили Бекингема, и словесная перепалка могла бы зайти далеко, если бы король не пресек ее в зародыше. Негодующий фаворит покинул дворец, отказался сесть в карету и в гордом одиночестве ехал верхом, невзирая на непереносимую жару, перед каретой короля и принца Уэльского. Король оказал Карлу высокую честь, проводив его до Эскуриала.

Перед самым отплытием из Испании Карл получил письмо от короля Филиппа IV и ответил на него следующим образом: «Я имею твердое и неуклонное намерение выполнить все то, о чем мой отец и я договорились и решили с вашим величеством». Но взойдя на адмиральский корабль, он с горечью окинул взглядом роскошную каюту, подготовленную для инфанты, и почувствовал сильнейшее желание как можно быстрее покончить с этой неудачной затеей.