Рыцари без страха и упрека

Кёнигсмарки принадлежали к старинному немецкому дворянскому роду из княжества Бранденбург, поступившему на службу к шведским королям. В те времена подобное явление выглядело делом совершенно обычным, ибо регулярные армии были невелики, офицерских должностей немного. Значительная часть представителей так называемого «дворянства шпаги», прекрасно владевших оружием, не боявшихся ни Бога, ни дьявола, кочевала по Европе, чутко прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь призывный клич трубы, знаменующий начало новых военных действий. Кое-кто из них обретал славу и состояние, кое-кому выпадала судьба сложить голову в бою, а кое-кто навсегда переходил в разряд так называемых «охочих людей», т.е. чистой воды авантюристов, готовых ввязаться в самые сомнительные предприятия.

Наиболее прославился дед Филиппа, фельдмаршал Ганс-Кристоф фон Кёнигсмарк. Во время Тридцатилетней войны шведские войска под его командованием опустошили Саксонию и Богемию, разграбили Прагу, причем при этом полководец не постеснялся совершенно беззастенчиво набить до отказа свои карманы. Часть добычи Ганс-Кристоф отправил шведской королеве Кристине; в нее входил так называемый «Серебряный кодекс». После этого похода, который принес ему титул графа, звание фельдмаршала и губернаторство Бремена и Вердена, он получил также в собственность обширные земли. На награбленные деньги отставной военачальник построил между Гамбургом и Бременом замок, названный в честь жены Агатенбург, где вел весьма расточительный образ жизни, упрочив за собой славу не только непобедимого воителя, но и просвещенного покровителя наук и искусств.

Из трех его сыновей особенно отличился младший, Отто-Вильгельм (1639–1688). Хотя он и учился в университетах Йены, Тюбингена, Страсбурга, Базеля, Женевы и Блуа, но выбрал карьеру военного. Ему довелось воевать во французской армии в Нидерландах, в шведской – в Германии, против турок – в Венгрии и опять же против Оттоманской империи в Греции на службе у венецианского дожа. Именно по его приказу при осаде Афин был обстрелян из пушек и взлетел на воздух тогда еще полностью сохранившийся древнегреческий храм Парфенон, где турки устроили пороховой погреб. За блестящие успехи в военных действиях руководство Венецианской республики щедро вознаградило героя и преподнесло ему дивной работы золотой кубок стоимостью 6000 талеров. Неизвестно, куда еще занесла бы судьба этого искателя приключений, не пади он жертвой чумы, свирепствовавшей в войсках. Опечаленная Венеция почтила его заслуги, поставив ему памятник в Арсенале. Тем не менее повсюду сопровождавшая его в походах бездетная вдова, урожденная графиня Катарина-Шарлотта де Лагарди, родственница шведского короля, была вынуждена судиться с родней мужа из-за наследства и по причине полного безденежья заложить уникальный кубок за 2400 талеров.

Два брата Отто-Вильгельма не оставили столь заметного следа в истории. Средний ушел из жизни еще молодым, упав с лошади, а старший, Курт-Кристоф, граф фон Кёнигсмарк (1634–1673), геройски погиб при осаде Бонна. Невзирая на молодой возраст, он успел стать отцом четверых детей: Карла-Иоганна (1659–1686), Марии-Авроры (1662–1728), Амалии-Вильгельмины (1663–1740) и Филиппа-Кристофа (1665–1694). Все дети были очень хороши собой: стройные, высокие, прекрасно сложенные шатены с дивным цветом лица и синими глазами. Надо сказать, что после гибели главы семьи его вдова оказалась в нелегком положении. К тому времени шведский король принял решение забрать часть земель, пожалованных некогда его предками немецким военным, да и крупное состояние Кёнигсмарков оказалось существенно растраченным. Тем не менее овдовевшая графиня прилагала все усилия к тому, чтобы дать детям хорошее образование и сохранить, невзирая на безденежье, их положение в высшем обществе.

Какая закваска была у молодых Кёнигсмарков, можно представить себе по короткой, но бурной жизни Карла-Иоганна. Он получил домашнее воспитание, а в возрасте 15 лет отправился вместе с гофмейстером семьи Вальтером в путешествие по Европе, так называемый «Большой тур», считавшийся неотъемлемой частью образования молодого аристократа.

Когда в 1675 году Швеция объявила очередную войну, мать, видя в старшем сыне свою единственную опору, запретила Карлу-Иоганну вступать в армию. Тогда своевольный юнец отправился на Мальту, где столь отважно сражался за католический Мальтийский орден, что по личному решению Великого магистра Рафаэля Котоне был посвящен в рыцари, невзирая на его протестантизм и тот факт, что его дед Ганс-Кристоф был одним из выдающихся протестантских героев Тридцатилетней войны. Далее последовала служба Карла-Иоганна при различных дворах Европы. Перед ним открывалась блестящая карьера при Людовике ХIV, но он отказался перейти в католичество и действовать против гугенотов.

Будучи послан со шведской миссией в Англию, сей мальтийский рыцарь отправился воевать в Марокко, в Танжер (полученный королем Карлом II в приданое за португальской принцессой Катариной Браганса), где христианам угрожали мавры. Карл-Иоганн успешно провел операцию по снятию осады и героем вернулся в Англию.

Во время одной из поездок в Нидерланды в 1681 году он познакомился с 14-летней Элизабет Перси (1667– 1722), не по годам развитой рыжеволосой девицей с ослепительно белой кожей, чья история заслуживает особого рассказа. Элизабет была единственной дочерью лорда Перси, эрла Нортумберленда, владельца обширнейших земель и огромного состояния. Когда Элизабет исполнилось три года, отец умер, и она оказалась наследницей всех этих несметных богатств. Еще через три года ее овдовевшая мать вышла замуж за герцога Монтегю, и девочку отдали под опеку бабке. Та выдала двенадцатилетнюю (!) внучку замуж за 15-летнего лорда Огла, через год скончавшегося от оспы.

Разумеется, на руку и сердце вдовы-полуребенка явилась целая толпа претендентов, вплоть до побочного сына короля Карла II, Джорджа Фицроя, но против этого жениха выступила ее бабка, не желавшая породниться с бастардом, хоть и королевским. Она отдала внучку в жены чрезвычайно богатому Томасу Тинну (1648–1682), гуляке и распутнику, который был противен невесте до отвращения. После бракосочетания с помощью друзей, супругов Темпл, а также матери и ее мужа герцога Монтегю, Элизабет сбежала в Нидерланды, где ее приютила при дворе штатгальтера, принца Вильгельма Оранского III, его жена Мария, племянница Карла II. Там Элизабет познакомилась с Карлом-Иоганном, немедленно влюбилась в отважного вояку и стала молить его о помощи. Современники уверяют, что героя прельстило, в основном, богатство молоденькой Элизабет, ибо состояние Кёнигсмарков неудержимо таяло. Нам трудно судить об истинной причине его последующего опрометчивого поступка, но он, как истинный рыцарь, не мог пройти мимо страданий несчастной прекрасной дамы.

Карл-Иоганн немедленно отправился в Англию, где нанял трех головорезов. 12 февраля 1682 года они остановили карету Тинна на Пэлл-Мэлл и, несколько раз выстрелив в него, сбежали. Перенесенный в свой дом Тинн на другой день скончался. Однако в тот же день убийцы были арестованы, задержали и Кёнигсмарка, причем буквально при посадке на судно, отплывавшее из Англии. Состоялся суд, который признал вину троих исполнителей, и 10 марта их казнили через повешение. Карла-Иоганна признали заказчиком, но его мать подкупила продажное жюри присяжных (что нанесло окончательный удар по состоянию Кёнигсмарков), и сына оправдали, но он был вынужден покинуть Англию. Томаса Тинна похоронили в Вестминстерском аббатстве под беломраморным памятником, а по Лондону пошла гулять язвительная эпитафия:

 

Здесь покоится сэр Том Тинн,

Который бы жизнью сполна насладился,

Женись он на женщине, с которой спал,

Иль спал бы с женщиной, на которой женился.

 

30 мая Элизабет сочеталась браком с герцогом Сомерсетом, носившим кличку «гордый герцог», который, невзирая на богатейшее приданое жены, обращался с ней довольно пренебрежительно. Впоследствии герцогиня Сомерсет стала камер-фрейлиной и хранительницей гардероба сначала королевы Марии II, а затем, на тех же должностях, возвысилась еще и до положения фаворитки королевы Анны. Таким образом, она приобрела довольно значительное политическое влияние, вследствие чего заслужила направленный против ее особы один из ядовитейших памфлетов писателя Джонатана Свифта и прозвище «Морковка» из-за своих ярко-рыжих волос.

Карл-Иоганн быстро утешился и во время одного из своих посещений Венеции умыкнул молоденькую хорошенькую графиню Саутгемптон, жену знатного англичанина. Они вместе отправились в Париж, причем ищейки, нанятые разгневанным мужем, довольно долго не могли напасть на след беглецов, поскольку графиня переоделась пажом. В конце концов все открылось, когда «паж» был вынужден по причине беременности облачиться в женское платье. После громкого скандала муж вытребовал жену обратно и, по некоторым сведениям, добился ее заключения в монастырь, – более о ней не было ни слуху, ни духу. Новорожденную девочку (ее окрестили то ли Марией-Доро-теей, то ли Марианной) по просьбе Карла-Иоганна принял в свою семью некий, сочувствовавший ему, французский дворянин. По достижении совершеннолетия девушка вышла замуж за бретонского графа де Каркарона.

Несостоявшийся отец продолжал воевать в разных странах, в частности, в Греции под командованием своего дяди, но 28 августа 1686 года «жестокая лихорадка» оборвала его яркую жизнь.

Семейная часовня Кёнигсмарков при замке Агатенбург продолжала пополняться захоронениями безвременно усопших членов этого славного рода, единственным представителем мужского пола которого оставался Филипп-Кристоф. Такое положение обязывало, он прекрасно осознавал это и старался поддержать репутацию предков тем, что продолжал вести широкий образ жизни. Мотовство продолжателя династии намного превосходило размеры жалких крох, оставшихся от состояния его деда. Подогревать в обществе интерес к семье Кёнигсмарк молодому человеку в немалой степени помогала его исключительная красота. Французский дипломат, писатель и литературный критик барон Анри-Блаз де Бюри (1813– 1888) так описывал внешность графа в своей книге «Эпизод из истории Ганновера, семья Кёнигсмарк»: «Невозможно представить себе ничего более горделивого, более привлекательного и более пленительного, нежели этот молодой человек. Глаза большие, широко открытые, полные огня, черные как смоль волосы, ниспадающие шелковистыми кудрями в манере утонченных щеголей времен Людовика ХIII, а на устах чувственного рисунка скользила трудноописуемая склонность к иронии, насмешке, язвительности, в которой крылась одна из характерных черт и, возможно, погибель этой натуры, одновременно и возвышенной, и приземленной». Один из самых выдающихся мемуаристов ХVII–ХVIII веков герцог Сен-Симон выразился так: «Он принадлежал к числу тех людей, которые появились на свет, чтобы порождать величайшие несчастья любви».

Филипп-Кристоф пожелал учиться в Оксфордском университете и там старался не ударить лицом в грязь перед отпрысками английской знати, требуя от родни содержания в одну тысячу фунтов в год. Если кому-то интересно узнать, чему эта сумма приблизительно соответствует по курсу сегодняшнего дня, пусть умножит данную цифру на семьдесят. Уже тогда мать пыталась призвать сына к порядку, указывая на несоответствие его запросов доходам семьи, но он и слышать ничего не хотел.

Естественно, что после университета молодой человек выбрал военную службу и, пребывая на таковой, принял участие в походах против турок. В Венеции Филипп-Кристоф встретился с наследным принцем Саксонии Фридрихом-Августом и сдружился с ним. Они разделили удовольствия венецианского карнавала, после чего граф фон Кёнигсмарк последовал за принцем в столицу княжества Дрезден, где и прожил некоторое время. В начале 1688 года он приехал в Ганновер вместе с принцем Карлом, младшим братом Георга-Людвига, дабы повеселиться на местном карнавале перед отъездом на войну против турок. Тоскующий по Венеции курфюрст Эрнст-Август уже давно решил перенесли это прекрасное увеселение на немецкую почву, оно прижилось в Ганновере и внесло вклад в репутацию местного правителя как европейски культурного человека, мецената и гостеприимного хозяина. На этот период приглашались также французские и немецкие театральные труппы, поэтому веселье кипело вовсю.

Историки расходятся во мнениях, по какому поводу встречались Филипп-Кристоф и София-Доротея еще в отрочестве. Одни сообщают, что во время визитов семьи Кёнигсмарк в герцогство Целле; другие утверждают, что Филипп служил там некоторое время пажом; третьи даже уверяют, что его мать уже тогда предлагала герцогу Цельскому породниться, но все испортил первый министр герцогства, граф Берншторф. Эта старая лиса пронюхала, что от сказочного состояния Кёнигсмарков почти ничего не осталось и предпринял все усилия к тому, чтобы настоять на браке с ганноверским принцем. Во всяком случае, молодые люди были знакомы друг с другом, но вряд ли эти встречи в детстве оставили какой-то заметный след в их памяти. С тех пор они сильно изменились: оба повзрослели, красота Софии-Доротеи расцвела, а Филипп-Кристоф превратился в элегантного кавалера, утонченно учтивого и чрезвычайно опасного для неустойчивой женской добродетели. Через год принц Карл погиб на войне, а курфюрст Эрнст-Август предложил другу сына пост полковника своей лейб-гвардии. В качестве такового граф фон Кёнигсмарк принимал участие в военных кампаниях против Франции и Нидерландов.

Филипп-Кристоф, по-видимому, решил надолго обосноваться в Ганновере, потому что купил там дом с очень красивым садом, разбитым на французский манер, и поселился в нем со своей сестрой Авророй. Прелестная Аврора, отлично усвоившая все тонкости обхождения светской барышни, музыкантша, владевшая несколькими языками, прекрасно справлялась с обязанностями хозяйки. Поначалу Кёнигсмарков весьма радушно приняли при дворе курфюрста, где он произвел сильное впечатление своим широким образом жизни. О расточительных привычках графа красноречиво свидетельствует тот факт, что штат прислуги брата и сестры состоял из 29 человек, а на конюшнях стояли 52 лошади. Филипп-Кристоф с юных лет слыл щеголем, а уж во взрослом возрасте, выйдя из-под опеки матери, развернулся вовсю: в описи его имущества числились почти две сотни различных одеяний и мундиров, сорок семь плащей, подбитых мехом, шестьдесят одна сабля, пара сотен часов и несколько богато украшенных королевских орденов.

Неудивительно, что на такого блестящего красавца тотчас же обратила внимание графиня фон Платен, не упускавшая возможности поразвлечься на стороне от своего стареющего любовника курфюрста Эрнста-Августа. Ни для кого не было секретом, что она регулярно привлекала для ублажения своих плотских желаний молодых придворных, а те не могли отказать фаворитке курфюрста, зная ее мстительную натуру. Но на сей раз это увлечение не стало преходящим капризом графини фон Платен. Ее охватила внезапная неистовая страсть к этому элегантному бравому офицеру. По всеобщему утверждению, вначале Филипп-Кристоф не был склонен отказывать ей, хотя дама была на 17 лет старше, и между ними возникла кратковременная связь. Известно также, что он тогда не гнушался мимолетных увлечений и заезжими актрисами, и женщинами из дворцовой прислуги.

Постепенно графу стало известно о несчастливой семейной жизни Софии-Доротеи. Ее супруг Георг-Людвиг перестал стесняться, регулярно распускал руки, и молодая женщина тут же спешно уезжала в Целле, чтобы переждать там, когда исчезнут следы побоев, тем более что после подобных столкновений у нее нередко случался приступ нервной лихорадки. Между Филиппом-Кристофом и Софией-Доротеей начался роман, сначала в письмах, которые помогала передавать сестра Аврора, уже завоевавшая благоприятную репутацию при ганноверском дворе.

Первое письмо было написано 1 июля 1690 года. Всего сохранилось 282 письма, 209 от Кёнигсмарка, 73 – от Софии-Доротеи. Ганноверский историк Шнат предполагает, что всего писем должно быть около 660, 340 вышли из-под пера Филиппа–Кристофа, 320 – принцессы, и явно часть их, наиболее компрометировавшая жену кронпринца, была впоследствии уничтожена. Влюбленные переписывались на французском языке и, помимо ежедневных новостей, изливали в них свои чувства. Окружавшие их лица скрывались под кличками, о которых договорились адресаты: например, герцог Цельский именовался Ворчуном, его жена – Педагогом, графиня Платен – Толстухой. Сам Кёнигсмарк называл себя Тирсисом, повелителем бурь, свою сестру (странно, но недалеко от истины!) Авантюристкой или Султаншей. Граф писал:

«Что есть любовное послание, как не письменное свидетельство страдания, доказательство прохождения крестного пути шаг за шагом, со всеми его ступенями ревности, подозрений и страхов двух существ, которых разлука сводит с ума… Я никогда не перестану любить вас, и вы составите все несчастье моей жизни, точно так же, как вы составляете все ее счастье. Если судьба обойдется со мной настолько жестоко, что лишит меня ноги или руки, не забудьте меня и сохраните немного доброты к несчастному, чье единственное наслаждение состояло в том, чтобы любить вас».

В подобном же духе отвечала София-Доротея:

«Вы околдовали меня, я суть самая влюбленная изо всех женщин. Я денно и нощно призываю вас к себе… Я привязана к вам узами слишком крепкими и слишком прекрасными, чтобы смочь когда-либо разорвать их, и все мгновения моей жизни заполнены моей любовью к вам, невзирая на все то, что желает противодействовать сему. … более смерти и несчастья боюсь я, что вы можете оставить меня. Если вы сотворите сие, для меня более не будет счастья».

Во время одной из своих служебных отлучек в Гамбург Филипп отправляет такое письмо:

«У меня в комнате содержится медведь, которого я кормлю из своих рук с той целью, чтобы, ежели вы поколеблете мою веру в вас, я подставил бы ему свою грудь, дабы он вырвал мне сердце. Я даю ему выучку на баранах и телятах, и он недурно овладевает сим ремеслом. Если когда-нибудь у меня будет в сем потребность, мне не придется долго страдать».

В ответ на это принцесса уверяет возлюбленного:

«Никогда ни одного мужчину не любили так истинно и нежно, как вас».

Одно из последних писем Филиппа-Кристофа как будто проникнуто предчувствием грядущей беды:

«Вы говорите мне, что рождены, чтобы любить меня. Я ощущаю, что рожден для того, чтобы умереть от этой любви. Моя судьба – это удел мотылька, который сгорает на пламени свечи. Я не смогу избежать своей участи».

На основе анализа сохранившейся переписки, подлинность которой оспаривалась, но теперь доказана, примерно в 1692 году любовники вступили в сексуальную связь, которую София-Доротея при жизни всегда отрицала. Тайным свиданиям содействовала фрейлина и подруга Софии-Доротеи, беззаветно преданная ей фрейлейн Элеонора фон Кнезебек (1655–1717), ей же для маскировки Филипп-Кристоф адресовал свои письма. Подобно любой старой деве, она была в восторге от того, что могла покровительствовать такому прекрасному тайному роману. Как и было принято в те далекие времена, любовники обменялись медальонами с миниатюрными портретами. Похоже, Софии-Доротее нравилась подобная жизнь, балансировавшая на грани огромного риска, но она по-детски считала себя неуязвимой. Будучи вынужденной слечь в постель из-за очередного нервного срыва, молодая женщина написала своему возлюбленному:

«Однако моя болезнь проистекает из-за того, что я люблю тебя и не желаю излечиться от сего».

Непосредственный начальник Филиппа-Кристофа, маршал Подевильс, сослуживцы-офицеры и сестра Аврора по-дружески предупреждали его о возможных роковых последствиях этого романа. В таком узком мирке, как ганноверский двор, скрыть подобную вещь было невозможно, и история постепенно выплыла на свет Божий. Масла в огонь подлила графиня фон Платен: поскольку граф постепенно прекратил свидания с ней, она возлелеяла замысел выдать за Кёнигсмарка свою дочь Софию-Шарлотту (как известно, рожденную ею от курфюрста Эрнста-Августа), но Филипп-Кристоф вежливо отказался от этой чести. К тому же придворные подхалимы донесли ей, что граф, сильно подвыпив, во время пирушек в мужском обществе нелестно отзывался об ее увядших прелестях. Естественно, графиня фон Платен стала нашептывать своему давнему покровителю, что невестка позорит его имя, и за Софией-Доротеей была установлена слежка.

Родители кронпринца Георга-Людвига потребовали, чтобы невестка прекратила эту связь, и объявили сестру и брата Кёнигсмарков нежелательными особами при дворе. Курфюрст поставил графу в вину то, что офицер как-то без разрешения покинул полк. Его сестра Аврора была вынуждена уехать домой, в Штаде. София-Доротея попыталась искать защиты у своих родителей, но те равным образом настаивали, чтобы дочь и не помышляла о разводе. Герцогству Брауншвейг-Люнебург, в особенности его цельской части, постоянно угрожали вторжением датчане и шведы, а курфюрст Эрнст-Август нес на себе основной груз военной защиты владений, так что ссориться с ним родной брат не мог. Когда в июне 1694 года муж в очередной раз избил ее, София-Доротея уехала в Целле, но, отлежавшись в отчем доме, была вынуждена возвратиться в Ганновер. Там она предпочла поселиться во дворце Ляйнешлос, хотя свекор со свекровью ожидали ее в летнем поместье Херренхаузен. Положение любовников становилось все более отчаянным, и они начали помышлять о побеге. Как всегда, все упиралось в отсутствие финансовых средств. Граф отправился в Дрезден, к своему другу, курфюрсту Августу Сильному, за которым числился карточный долг в 30 000 талеров. Только что взошедший на престол и сильно потратившийся на коронационные торжества Август тоже оказался не при деньгах, но предложил своему другу командование полком, и Филипп-Кристоф дал согласие. По возвращении в Ганновер он продал свой дом и приказал секретарю Михелю Хильдебранду подготовить переезд.

Свекор и свекровь Софии-Доротеи пребывали в своем поместье Херренхаузен, муж принцессы гостил у сестры Шарлотты, королевы Пруссии, в Берлине. 1 июля 1694 года граф фон Кёнигсмарк около 10 часов вечера покинул свой дом и бесследно исчез.

Что произошло в ту ночь? Точно этого не знает никто, но все предположения основаны на ходивших тогда смутных слухах. Он, безусловно, направился в Ляйнешлос – по одной версии, на условленное свидание с Софией-Доротеей, пробравшись в ее покои по потайной лестнице, которая вела из Кавалерского зала; по другой – ему направила от имени возлюбленной поддельное письмо с просьбой явиться во дворец графиня фон Платен; по третьей – любовники собирались бежать либо в княжество Вольфенбюттель, либо в Саксонию, но София-Доротея попросила отсрочку на сутки, чтобы проститься с детьми. Датский посол в соседнем княжестве Вольфенбюттель писал, что в Кавалерском зале на графа набросились четыре человека и закололи его кинжалами. Упоминали даже их имена: старший камер-юнкер Вилкен Кленке, придворный Филипп-Адам фон Эльтц, камер-юнкер Ганс-Кристоф фон Штубенфоль и итальянский священник по имени Николо Монтальбан. Называли совершенно умопомрачительную сумму в 150 000 талеров, выплаченную убийцам (стоит отметить, что Монтальбан получал годовое жалованье в 200 талеров, тогда как жалованье министра княжества составляло 1 500 талеров). Кое-кто добавлял даже такие ужасающие подробности, что при убийстве присутствовала графиня фон Платен, жаждавшая в полной мере насладиться местью неверному любовнику и для полного торжества раздавившая каблуком своей туфельки рот умиравшего Филиппа-Кристофа.

Труп, к которому привязали тяжелые камни, был якобы сброшен в реку Ляйне, где наверняка с ним быстро разделались плотоядные сомы. По другой версии, бездыханное тело замуровали в стенах замка. Неясно было лишь то, кто отдал приказ на убийство. Смерть фон Кёнигсмарка на довольно долгое время стала темой для обсуждения в дипломатических кругах и при европейских дворах. Например, английский посол в Ганновере Джордж Степни писал в своем донесении в Лондон:

«Яд и кинжал здесь дело такое же обычное, как и в Италии. … Возможно, участие в этом деле приняла некая дама (имеется в виду графиня фон Платен), с которой он состоял в очень близких отношениях».

Пропажей графа фон Кёнигсмарка заинтересовался даже французский король Людовик ХIV, брат которого, герцог Орлеанский, напоминаем, был женат на племяннице курфюрстины Софии, принцессе Пфальцской. Его величество попросил невестку выяснить у родственницы обстоятельства этого события, но та получила от тетки весьма невнятный ответ. Кто захочет выносить сор из замка столь родовитой семьи?

Много лет спустя по рукам ходила копия предсмертного признания графини фон Платен, каявшейся в том, что Филипп-Кристоф был убит по ее наущению. Правда, оригинала никто в глаза не видел.

Во время Второй мировой войны Ганновер сильно пострадал от воздушных налетов, эта печальная судьба не обошла стороной и замок Ляйнешлос. При его восстановлении был найден ряд костей от семи разных человек и даже череп, который сочли останками фон Кёнигсмарка. Однако череп оказался женским, а анализ, произведенный намного позднее самыми современными методами в сравнении с данными потомков Кёнигсмарков, проживающих в Англии, дал отрицательный результат. То же самое произошло в 2016 году, когда в замке Ляйнешлос при рытье шахты для установки лифта обнаружили человеческие останки.

София-Доротея узнала об исчезновении своего возлюбленного только тогда, когда был учинен обыск в ее покоях, найдены зашитые в оконные занавеси и спрятанные в коробках для игорных карт письма Кёнигсмарка, а также задержана фрейлейн фон Кнезебек. Предполагалось, что фрейлина выступит в качестве главного свидетеля в уже начатом процессе о разводе. Однако, невзирая на попытки заставить ее дать нужные показания, та непоколебимо отстаивала невиновность своей повелительницы. Нарушение супружеской верности никак не удавалось доказать. Поэтому Элеонора фон Кнезебек безо всякого суда была заключена в государственную тюрьму Шарцфельс в Гарце. Женщина принадлежала к старинному, но захудалому роду; семья всячески пыталась добиться проведения судебного процесса, предлагая даже залог в 100 000 талеров, но эта борьба оказалась безуспешной.

София-Доротея хотела уехать в Целле, но отец отказал ей в убежище, и принцессу поместили в здание управления округа Альден. Здесь с ней во время подготовки бракоразводного процесса обращались как с заключенной. Она не имела права никого принимать и ни с кем советоваться. Ее предположительно невиновный и ничего не подозревающий супруг в ту пору не без приятности проводил время у своей сестры, королевы Пруссии, в Берлине, как сообщала о том курфюрстина София в письме своей племяннице, герцогине Орлеанской:

«Мой сын весьма недурно развлекается у своей сестры, он не знает, что случилось, и будет ошеломлен. Но он должен будет взять себя в руки, как все прочие герои».

Тем временем София-Доротея осознала ошибочность своего поведения и наивно положилась на милость курфюрста. Но она категорически отметала подозрение, что будто бы Кёнигсмарк явился на свидание ночью в ее покои. Принцесса просила о разводе со своим супругом, поскольку не может переносить его. По этому поводу курфюрстина выразилась в своем письме ко все той же герцогине Орлеанской следующим образом:

«Ежели жена не может переносить своего мужа, ей лучше находиться не при нем, чем подле него».

В итоге 24 декабря 1694 года было вынесено решение о разводе. София-Доротея теряла свой титул и ей было воспрещено вступать в повторный брак, видеться с детьми, ее более не поминали в молитвах на территории княжества, а имя удалили из официальных документов. Дабы честь ганноверского дома была спасена, принцесса взяла всю вину на себя, будучи полностью уверена, что после развода может вести частную жизнь.

Это оказалось огромным заблуждением. Без какого бы то ни было решения суда, из чистой мести мужа, в феврале 1695 года она вновь, уже пожизненно, была заключена в замок Альден, располагавшийся на землях герцогства Целле. Отец и свекор поделили между собой пополам затраты на содержание молодой женщины и ее охраны из сорока человек с комендантом во главе. Здесь Софию-Доротею, отныне именуемую «гецогиня Альденская», продержали до самой смерти. Ее существование полностью игнорировалось ганноверским двором. Двенадцатилетний сын и семилетняя дочь так больше и не увидели свою мать. Только после очень длительного срока посещать ее разрешили матери, герцогине Цельской.

Современник писал по этому поводу: «Была ли София-Доротея виновна или нет, не имело значения для ганноверского дома. Они вытянули с нее все, что можно было получить; она родила детей для обеспечения престолонаследия; они прикарманили ее деньги и наследство, на том и конец». Ему вторил английский посланник: «София-Доротея принесла им 50 000 крон посредством продажи ее земель, вдобавок драгоценности, которые они у нее отобрали, а теперь отделались от нее, затрачивая около 800 фунтов, подобно небольшим годовым процентам».

Когда 7 января 1695 года появилось в печати постановление суда о разводе, там не было ни слова о супружеской неверности. Основанием послужило «самовольное оставление супруга и детей». Дело в том, что наличие адюльтерной связи в семье могло помешать Эрнсту-Августу в подтверждении его прав как курфюрста. Многие считали это решение необоснованным и полагали, что принцесса должна воззвать о помощи к императору Священной Римской империи, тогда Леопольду I Габсбургу. Но София-Доротея была лишена этой возможности. Она не имела влиятельных друзей, а письма ее просматривались.

Замок Альден, небольшое строение из красного камня, располагался на берегах реки Аллер, в самой обездоленной части Люнебургского герцогства. Как и полагалось, сооружение с таким гордым названием было окружено крепостным рвом с перекинутым через него подъемным мостом. Никогда не просыхавшая земля в округе наполовину состояла из гравия, и на ней невозможно было возделывать ничего, кроме гречихи, приносящей скудный урожай. В небольшой деревеньке рядом с замком проживали грубые и неотесанные крестьяне, часть которых работала в соляных шахтах – труд, отнюдь не способствовавший смягчению диких местных нравов.

В замке принцессу разместили в двух комнатах с простым дощатым полом, с парой окон в каждой. Обширную столовую узница была вынуждена разделять с офицерами и прислугой. По воскресеньям в сопровождении стражи она посещала службу в деревенской церкви, а с июля 1695 года получила дозволение на ежедневную получасовую прогулку в саду. Позднее ей разрешили выезжать в карете, но только по предписанному маршруту длиной примерно 2 километра. При хорошей погоде София-Доротея нередко часами колесила туда-сюда в открытом ландо, с отчаянием взирая на один и тот же пейзаж: низко нависшие облака, бесконечная равнина, наводящая уныние своей опустошенностью и бесцветностью. Здесь не было ни зарослей можжевельника или вереска, ни валунов, как на севере княжества. Серая стоячая вода в ложбинах, кучки гравия, редкие пучки пожелтевшей травы, где-то на самом горизонте – лесок хилых сосен с искривленными стволиками.

Бывшая принцесса имела свой штат: две придворные дамы, два кавалера, две камер-фрау, два пажа, двенадцать служанок, три повара, один пекарь и гофмейстер. Естественно, отбирались они по принципу преданности ганноверскому двору, куда и доносили обо всем, происходящем в Альденбурге. В качестве хозяйки замка Альден вместе с деревней и окрестностями, ей со временем разрешили принимать деревенское начальство и дворян из округи. После того, как утихла первая боль, София-Доротея занялась помощью деревенским бедным и поддержкой тамошней школы.

Тем временем семья фон Кнезебек не оставляла попыток освободить фрейлину принцессы, Элеонору. Она томилась в одиночном заключении в небольшой камере замка Шарцфельс, так называемом «княжеском кабинете», причем надзирательница посещала ее лишь один раз в день. Отчаявшись добиться проведения законного судебного процесса, родные женщины решились на кардинальные меры. Сценарий состоявшегося побега поистине достоин приключенческого романа.

Семья наняла кровельщика из Херцберга Ханса-Файта Ренча, который предварительно закупил на рынке большое количество веревок из пеньки. Под покровом ночи 5 ноября 1697 года он взобрался по отвесной стене скалы, на которой в лучших феодальных традициях был построен замок, перелез через каменную ограду и проник на чердак. На длинном чердаке он нашел место, под которым располагалось помещение заключенной и проломил потолок. Отверстие получилось небольшим, но Ренч ухитрился вытащить через него Элеонору на веревке и пустился в обратный путь. Естественно, немолодая женщина тех времен, да еще просидевшая в заключении без движения 3 года, не была приспособлена к подобным упражнениям, поэтому кровельщику пришлось буквально взвалить ее на себя. Далее он привязал узницу к себе и спустился с ней по веревке со стены вниз, с высоты около 20 метров. Внизу их уже ожидал муж сестры Элеоноры, господин Меч, с верховыми лошадьми и четырьмя сопровождающими. Они отъехали на некоторое расстояние к месту, где стоял экипаж, и вскоре весь отряд уже находился в безопасности в герцогстве Вольфенбюттельском.

Побег заключенной обнаружился лишь в обеденное время. Впоследствии местные жители припоминали, как кровельщик еще в октябре брякнул как-то вечерком в местной пивной:

– В этом месяце птичка упорхнет из Шарцфельса.

Расследование, учиненное после побега, выявило, что фрейлейн Кнезебек, дабы не сойти с ума в одиночном заключении, расписала все стены своей камеры с помощью угля и карандаша стихами, о примерном содержании которых можно судить по такому четверостишию:

 

Пусть тиран меня держит в неволе,

Не паду перед ним я ниц!

Зорко видит все око Господне,

И раскроются двери темниц!

 

Ей удалось добиться для себя охранной грамоты, родители Софии-Доротеи выплатили ей 2000 талеров, и в 1717 году она мирно окончила свои дни в сельской местности, но не на территории Ганновера. Прискорбным последствием ее побега стало то, что охрану принцессы Альденской значительно усилили.

В начале 1698 года скончался курфюрст Эрнст-Август, и ему наследовал бывший супруг Софии-Доротеи, Георг-Людвиг, который не проявлял ни малейшей заботы о своей бывшей жене. Ее смиренные письма, в которых заключенная умоляла об облегчении своей тяжкой участи и просила разрешить детям посещать ее, просто-напросто игнорировались. Несчастная узница сообщала, что каждый день молится за здоровье бывшего мужа и на коленях умоляет его простить ее прегрешения. В письме с выражением соболезнования курфюрстине Софии она писала, что ничего не желает более, как «поцеловать руки вашего высочества раньше, чем я умру». В Ганновере все было обставлено таким образом, будто принцесса действительно скончалась. По этой причине сын Софии-Доротеи, Георг-Август, возненавидел своего отца. По слухам, он как-то попытался прорваться к матери во время одного из выездов на охоту, но безуспешно. В 1705 году Георг-Август обвенчался с принцессой Каролиной Бранденбург-Ансбахской (эту, оставшуюся полной сиротой в возрасте 13 лет, высокородную барышню приютила и воспитала курфюрстина София, устроившая затем этот брак), а дочь Софию-Доротею в 1706 году взял в жены прусский кронпринц Фридрих-Вильгельм, впоследствии получивший известность под прозвищем «король-солдат». Семейная жизнь у нее также сложилась неудачно, она родила множество детей, из которых наиболее прославился в истории король Фридрих Великий. Ни одна живая душа не сочла нужным извещать Софию-Доротею об этих важных семейных событиях.

В 1701 году английский парламент принял закон о престолонаследии. Хотя королева Англии Анна была счастлива в совместной жизни со своим супругом Георгом Датским, с наследниками ей просто катастрофически не везло – видимо, сыграло свою роль проклятие династии Стюартов. Первые две дочери умерли от бича той эпохи, оспы; последовавшие после этого беременности Анны либо кончались преждевременными выкидышами, либо младенцы умирали при рождении. Долгожданный наследник мужского пола, герцог Глостерский, появился на свет с водянкой головного мозга, и лекари, ничтоже сумняшеся, проделали ему отверстие в голове, что при тогдашнем состоянии гигиены было равносильно смертному приговору. Бедный ребенок скончался во время пышного празднования своего десятилетия. Чрезвычайно высоко осознававшая свой долг обеспечения престолонаследия, Анна, тем не менее, упорно ежегодно ездила лечиться на воды в Бат, ибо они якобы творили чудеса. В качестве примера местные врачи обычно приводили женщин из простонародья, обслуживавших ванны, «которые беременеют с лету и вынашивают полную беременность, разве что если их не спустит с лестницы муж». Всего Анна родила в результате семнадцати беременностей 19 детей (были две пары близнецов), но наследника короне так и не дала.

Обеспокоенный парламент в 1701 году принял акт о престолонаследии, исключавший всех католических претендентов на престол, отныне королем Англии мог стать только протестант. Хотя вдовая курфюрстина София Ганноверская, приходившаяся Анне двоюродной теткой, в принципе числилась в списке имевших право на корону лишь 52-й, ее все-таки сочли наиболее подходящей кандидатурой и утвердили как таковую. Тем не менее некоторые горячие головы не теряли надежду на обеспечение наследования по прямой линии. Королева Анна овдовела в возрасте 43 лет, но парламент чуть ли не сразу потребовал от нее как можно скорее выйти замуж и дать королевству наследника. Видно, благоразумие в конце концов все-таки взяло верх, и эту бредовую идею быстро похоронили.

Королева Анна, похоже, на всю жизнь сохранила обиду на ганноверскую родню за то, что в молодости они сочли ее недостойной невестой для Георга-Людвига, и пресекала все поползновения оной проникнуть в Великобританию или же получить от короны какие-то материальные выгоды. Курфюрстина София напрямую заговаривала либо о назначении ей пенсии от англичан, либо о переезде своего сына или внука в Лондон с целью освоиться в будущей своей вотчине, но Анна делала вид, что ничего не слышит и не видит. Тем не менее престарелая, но бодрая курфюрстина София не теряла надежды воцариться на троне Великобритании. Судьбе же было угодно подшутить над ней: София скоропостижно скончалась за несколько недель до равным образом скоропостижной смерти королевы Анны 1 августа 1714 года, по-видимому от апоплексического удара. Из-за этого непредвиденного поворота событий не исполнилась, по собственным словам курфюрстины, величайшая мечта ее жизни: чтобы на ее могильном камне высекли надпись «Королева Великобритании».

Таким образом, в Великобританию на коронацию отправился ее сын Георг-Людвиг, взошедший на трон под именем Георга I. С юридической точки зрения, всеми прочно забытая «Альденская принцесса» становилась полноправной королевой, тем более что в глазах многих судебное решение по разводу выглядело весьма сомнительным и не имело никакой силы. Поэтому Георг I усилил охрану в Альдене, дабы София-Доротея не могла сбежать или же быть насильно освобождена. Ходили упорные слухи, что влиятельные представители английской знати все-таки ухитрились проникнуть к узнице в заточение с предложением отстоять ее право на трон, но получили следующий ответ:

– Если я виновна, я недостойна быть вашей королевой; если я невиновна, ваш король недостоин быть моим мужем.

Вместо супруги Георг-Людвиг привез с собой в Лондон Мелюзину фон Шуленбург и свою, так сказать, сводную сестру, дочь графини фон Платен и своего папаши, Софию-Шарлотту, жену ганноверского обер-шталмейстера фон Кильмансегга. Георг-Людвиг всегда поддерживал тесные отношения с ней, а потому англичане приняли ее за вторую любовницу. Обе женщины являли собой престранную пару: высокая и тощая как щепка фон Шуленбург и приземистая и отличавшаяся необыкновенной полнотой фрау фон Кильмансегг. Как писал политик Уолпол, «она обладала гектаром румяных щек, морем двойного подбородка, неотделимого от нижней части тела». По мнению лорда Честерфилда, «обе дамы являли собой удивительное подтверждение дурного вкуса и крепкого желудка короля». Народ дивился уродливости королевских любовниц и немедленно окрестил их «слон и майское дерево». От нового короля подданные также были не в восторге. Современный историк Уилкинс пришел к следующему заключению: «В противоположность своей матери он не обладал образованностью, в противоположность отцу – манерами». Однако же деваться было некуда, и законный наследник при большом стечении падкого на зрелища народа был торжественно коронован под именем Георга I Ганноверского.

Новый король привез с собой также обширную свиту из ганноверских дворян, которых постарался пристроить на хлебные должности. Однако первостепенную заботу он проявил о своей любовнице, графине фон Шуленбург. Сначала новоиспеченный король буквально осыпал ее ирландскими титулами, а затем, освоившись в новом качестве короля, прибавил к ним еще английские – герцогини Кендал, графини Фивершем, баронессы Гластонбери, а в 1723 году по его ходатайству император Священной Римской империи Карл VI Габсбург пожаловал ей титул принцессы Эберштайн. Из этого историки сделали вывод, что, по всей видимости, Георг-Людвиг был тайно обвенчан с Мелюзиной. Фаворитка обладала огромным влиянием, Уолпол писал о ней: «Она была такой же королевой Англии, как и любая другая в истории». Мелюзина прославилась тем, что немилосердно вымогала взятки и занималась всяческими темными делишками, направленными на умножение своего значительного состояния. Разумеется, она с выгодой пристроила всех своих трех дочерей от Георга-Людвига.

Георг I не скрывал того, что не любит ни свое новое королевство, ни новых подданных, и они платили ему той же монетой. Пожалуй, одним из немногих, выигравших от воцарения на троне короля из Ганноверской династии, был опальный герцог Мальборо, тосковавший по неблагодарному отечеству в изгнании в Европе. Георг-Людвиг, некогда сражавшийся под командованием знаменитого полководца в Войне за испанское наследство, вернул его и восстановил в некоторых должностях. Когда Георгу становилось в Лондоне уж совсем тошно, что случалось весьма нередко, он отправлялся в родной Ганновер, проводя там примерно пятую часть всего времени своего правления.

После смерти родителей – отца в 1705 и матери в 1722 году, – София стала богатой женщиной. На смертном одре герцог Цельский пожелал в последний раз увидеть родную дочь, но первый министр, граф Берншторф, заявил, что эта встреча приведет к дипломатическим осложнениям с Ганновером, и, по-видимому, у старика уже не было сил настоять на своем. Кстати, после его смерти ганноверская родня немедленно приказала вдове герцога Элеоноре покинуть дворец в Целле, что та и сделала, без малейших протестов и с большим достоинством удалившись в свое поместье Винхойзер. Мать Софии-Доротеи до последнего вздоха пыталась облегчить участь дочери, даже обращалась к французскому королю Людовику ХIV, который проявил склонность помочь, но поставил условием переход обеих женщин в католическую веру. Элеонора отказалась.

Согласно совместному завещанию родителей, София-Доротея получила большое наследство, поместья Альден, Ретем и Вальсроде, обширные владения во Франции и Целле, большое состояние отца и легендарное собрание драгоценностей матери. Она стала еще больше тратить на благотворительность, чрезвычайно разумно помогая бедным, учредив пенсии челяди родителей, помогая гугенотам, бежавшим из Франции в Нидерланды. Она заново отстроила Альден после пожара, опустошившего деревню.

Дочери Софии-Доротеи, королеве Пруссии, в последние годы все-таки удалось наладить тайную переписку с ней. В 1725 году она приехала в Ганновер повидаться с отцом, уже королем Англии. Мать известили об ее прибытии, и бедная затворница, нарядившаяся еще тщательнее, нежели всегда, тщетно прождала дочь у окна.

После смерти матери она осталась окруженной сплошными врагами. Говорили, что София-Доротея пишет мемуары, однако после ее смерти ничего не было обнаружено. Она теперь находила утешение только в еде и от недостатка движения сильно располнела. В начале 1726 года узница замка Альден перенесла апоплексический удар, в августе того же года слегла с сильными коликами и больше уже не встала с постели. Она отказалась от лечения и приема пищи, отчего сильно исхудала, и скончалась 13 ноября. Вскрытие обнаружило больную печень и в желчном пузыре наличие 60 камней, некоторые из которых перекрыли желчные протоки.

Из Лондона поступил приказ полностью игнорировать смерть Софии-Доротеи, но никаких инструкций по поводу ее похорон дано не было, так что свинцовый гроб поставили в подвал. Дочь усопшей объявила траур при прусском дворе, чем вызвала гнев своего венценосного родителя. Разумеется, при лондонском дворе официально никто и не пикнул про усопшую супругу монарха. Только в «Лондон Газетт» появилось короткое сообщение о смерти «принцессы Альденской». Лишь в январе Георг I повелел похоронить свою бывшую супругу без каких бы то ни было церемоний на деревенском кладбище. Однако Альден заливали проливные дожди, и гроб до мая так и простоял в подвале, присыпанный песком. Лишь в мае его тайно установили ночью рядом с гробами родителей принцессы в склепе городской Мариенкирхе в Целле. Так тихо закончила свою жизнь буквальным образом похороненная заживо королева Великобритании, которую историки называли «бабушкой Европы», ибо она являла собой родоначальницу двух самых крупных королевских домов этого континента, английского и немецкого.

Все свое имущество София-Доротея отказала детям, но Георг I приказал уничтожить завещание и прикарманил наследство сам. Тотчас же после кончины принцессы поползли слухи, что королю не суждено намного пережить свою супругу. Говорили, что перед смертью она написала ему письмо, в котором проклинала Георга-Людвига. Это письмо якобы было подброшено ему в карету, когда король приехал с визитом в Ганновер. В нем София-Доротея будто бы утверждала свою невиновность, обвиняла бывшего мужа в жестокости и грозила судом Божьим. Послание произвело такое сокрушительное впечатление на Георга-Людвига, что 22 июня 1727 года он скончался от удара в Оснабрюке, и поэтому стал единственным королем Великобритании, похороненным не в Англии, а в земле предков. На престол под именем Георга II вступил его сын Георг-Август.

Политик Хорэс Уолпол так писал в своих мемуарах о Георге II: «Георг Второй настолько любил свою мать, насколько ненавидел отца; если бы она пережила своего мужа, он непременно привез бы ее в Англию и объявил королевой-матерью». В его гардеробной комнате будто бы висели два прижизненных портрета Софии-Доротеи.

Мелюзина фон Шуленбург осталась жить в Англии и обзавелась ручным вороном, которого постоянно держала при себе. Говорят, она верила, что в него переселилась душа усопшего короля.

Вот так драматично, подобно вошедшей тогда в моду французской трагедии в стиле классицизма, закончилась смертью обоих героев эта любовная история. Из нее должен был бы получиться типичный рыцарский роман: отважный герой, наделенный всеми добродетелями, освобождает от гнета жестокого недостойного мужа невинно страдающую прекрасную даму. Увы! Жизнь оказалась много сложнее и коварнее, сурово разрушив мечту о красивой сказке, хотя действующими лицами в ней были люди из самого высшего общества, насквозь пропитанного идеями чести, благородства и великодушия. Жаль, что выдающийся немецкий поэт и драматург Фридрих Шиллер по какой-то причине отказался от замысла создания пьесы о принцессе Цельской, от нее сохранился лишь небольшой черновой отрывок. Судя по его исторической драме «Мария Стюарт», романтическое перо Шиллера как нельзя более подходило для перенесения этих событий далекого, даже для самого драматурга, прошлого на сцену.

Зато выдающийся английский писатель и великий знаток эпохи королевы Анны и первых королей из Ганноверской династии У.М. Теккерей, конечно же, не смог обойти столь нашумевшее в свое время событие и включил его в свой роман «Записки Барри Линдона, эсквайра». Не без помощи данного эпизода он старался воскресить истинную обстановку и колорит того периода в Европе и не прогадал – ему это блестяще удалось.

Но здесь не время ставить точку в нашем повествовании, ибо нежданно-негаданно эта во всех отношениях печальная история получила непредвиденное продолжение, о котором непременно стоит рассказать читателю.