Глава XXVII

 

С наступлением ночи, когда темнота

Становилась торжественнее и священней,

Я вникал в разбивавшиеся о борта

Предсказанья зеленых и желтых свечений.

…

Область крайних болот, тростниковый

уют, —

В огуречном рассоле и вспышках метана

С незапамятных лет там лежат и гниют

Плавники баснословного Левиафана.

 

А. Рембо

 

Искуплены его стяжанья

И зло воинственных чудес

Тоскою душного изгнанья

Под сенью чуждою небес.

 

А. С. Пушкин

«Альтаир» уже двадцать минут шел малым ходом на дизеле вдоль берега. Паруса свернуть, грот примотан к гику, стаксель накручен на штаг, или как у них там называется этот стальной трос, идущий от верхушки мачты к носу? Метрах в ста от белых хлопьев обсыхающей на песке пены, из-за пологого серовато-бежевого мыска, увенчанного пятью угловатыми валунами и похожего на хребет дракона, выглянула избушка… нет, не избушка – навес из листьев саговника на шести столбах из какой-то солидной древесины, покосившийся легкий частокол, решетчатые мостки, уходящие в море…

Яхта подошла ближе. Матросик на носу (на баке, как поправил давеча Казакова шкипер) то и дело опускал в воду длиннющий полосатый мерный шест и выкрикивал глубину. К удивлению, ее вполне хватило: через несколько минут «Альтаир» ткнулся кранцами в доски, матрос зацепился багром, подтянулся… Под днищем, в прозрачной лиловой толще проплывали, преломляясь в игре волн, какие-то конусообразные сооружения из потемневших бревен, прутьев и досточек.

«Верши, – подумал Казаков. – Голь на выдумки хитра. Ловят разнообразную съедобную мелочь при отливе».

Берег был тих и безлюден. Каменисто-песчаный пляж тянулся на полкилометра вглубь, сайва чернела вдали своими неровными шапками. Казаков мельком отметил, что место выбрано удачно: лесные жительницы, панцирные обезьяны, вряд ли пустятся в такой путь по открытому пространству.

– Скоро отлив, – озабоченно сообщил шкипер Неретин. – Часа через два нужно будет отходить в море. Что они тут, повымирали?

Казаков посмотрел на шкипера и внутренне улыбнулся. Вот уже месяц Неретин отращивал бородку, подобающую званию, но из-за восемнадцатилетия капитана бородка упорно имела вид не шкиперский, а какой-то разбойничье-кайсацкий.

– Не думаю, – сказал он. – Видите, от изгороди тропинка в сайву по песку? Они, наверное, перебрались вглубь острова, а сюда приходят как раз в отлив, верши осматривают. Так что давайте-ка мы выгрузимся, а вы потом отойдете подальше. Связь – по рации.

Подавая пример, координатор спрыгнул с борта на решетчатый настил и пошел к берегу, балансируя над водой, лениво плескавшейся между ребер решетки. Кажется, это даже и не мостки были вовсе (кому бы сюда швартоваться?), а что-то вроде садка, на дне которого, под ногами Казакова, густо ветвились трубочки приливных червей.

«Хорошо устроились, черти», – подумал Казаков, ступил на берег, с некоторым удовольствием прошелся по плотному, слежавшемуся песку, подошел к навесу. Под его крышей на множестве деревянных полочек были разложены, развешаны дары моря – сушились впрок. Стволы, поддерживавшие навес, были не земными: бугорчатая древесина без коры, узлы-суставы – все это напоминало толстый и поросший ракушками бамбук, но было настоящим деревом.

Казаков оглянулся: новые ссыльные вереницей сходили по решетке на берег. Одна из девиц поскользнулась, нелепо замахала руками и с визгом плюхнулась в воду; соседи испуганно закричали и немедленно извлекли пострадавшую, будто море вокруг кишело чудищами. Выбравшись на берег, рокеры и их дамы принялись озираться с растерянным любопытством. Следопыты тоже глазели вокруг, особо не обращая внимания на пленных: бдительные морячки все равно держали их под прицелом пулемета. Да и это, пожалуй, было излишним, никакой опасности уже не представляли бывшие грозные легионеры, а тем более их отнюдь не глупый герцог. С ним, кстати, Казаков с удовольствием бы пообщался, если бы не свидетели…

– Будем ждать хозяев, – сказал Казаков. – Все могут загорать… кроме, конечно, одного из вас. – Он кивнул Следопытам и подал пример, стянув рубашку и плюхнувшись в обжигающий песок.

– Мы посменно, – сообщил старший из Следопытов.

Ссыльные тоже садились, ложились – временно отдохнуть от горестей. Дамы стягивали свои балахоны, нимало не смущаясь отсутствием белья. Казаков принялся смотреть на море, где покачивался белый, изящный «Альтаир». К солено-остро-гнилостному запаху побережья примешивался еле уловимый дух солярки. «Начинаем загрязнение окружающей среды, – подумал координатор. – Надо Левченке мыслю подкинуть: "Долой огонь, врага экологической системы"».

– …Сан Саныч, – позвал голос откуда-то издалека. Казаков вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, он незаметно задремал. Он рывком сел, отчего в голове слегка замутило, а перед глазами поплыли круги. Было томно.

– Идут, – сообщил Следопыт.

От границы сайвы двигались две темные фигурки. Казаков оглянулся на море: море отступало, оставляя полоски взбитой пены и клочья водорослей. Деревянная осклизлая решетка садка-причала была уже почти полностью на обсохшей литорали. Крупная панцирная рыба билась в луже, какие-то мелкие твари, панически размахивая клешнями и хвостами, мчались вдогонку воде. Приливные черви со слабым всхлипом втягивали свои трубки в норы. «Альтаир» уже маячил где-то вдали, в километре, не больше, от берега: Неретин боялся зацепить килем дно в малознакомых местах. Следопыты поспешно одевались и озабоченно обтряхивали автоматы. Рокерские девицы, вдруг застеснявшись чего-то, тоже принялись натягивать балахоны.

Фигурки среди камней ускорили шаг. Последние метры они преодолели почти бегом и остановились, с любопытством (довольно-таки жадным, сразу подсчитав, что женщин среди выгруженных больше мужиков) озирая табор. Герцог встал с песка, с достоинством отряхнул и одернул свое одеяние. Казаков, неспешно натягивая рубашку, разглядывал панков.

Юнцы сильно изменились – похудели, загорели до черноты, отрастили ежики на головах и равновеликие редкие бороденки. Одеты они были легко и странно: плавки, широкие кожаные портупеи на голое тело, самое интересное – плащи из шкур обезьян, закрывавшие плечи, спадавшие по спине до пояса и с капюшонами.

Сейчас капюшоны были откинуты. На ногах было нечто вроде кожаных унт с деревянными, видимо, подошвами; на портупеях висели ножи, топоры и короткие деревянные лопатки. Грудь и левая рука одного из парней были исполосованы страшными, корявыми шрамами.

– Еще привезли? – хрипловато спросил этот израненный, обращаясь к Казакову.

– Еще, – подтвердил Казаков.

– Это хорошо, – раздумчиво сказал парень со шрамами и еще раз оглядел рокеров, подошел к герцогу, сразу выделив его как главного, протянул руку, представился: – Виктор.

– Роман, – не менее лаконично ответствовал герцог.

– За что это вас?

– Война была… – Герцог искоса глянул на координатора. Израненный Виктор сделал большие глаза.

– Вот даже как… Ладно, потом расскажете. Сейчас улов соберем и пойдем в гости.

– Мы поможем, – оживился герцог и сделал головою приглашающий жест. Офицеры повскакали с песка и обступили панков.

Через несколько минут старые и новые ссыльные обирали обсохшие верши, откапывая уходящих в песок тварей и сдержанно матерясь или визжа – в зависимости от пола, – когда какая-нибудь из них кусала за палец. Добыча складывалась в мешки, извлеченные панками из-под плащей. Через полчаса сбор даров моря был завершен.

– С нами пойдете? – обратился Виктор к Казакову. – У нас вообще-то проблемы…

– Пойдем. – Казаков открыл футляр рации, покопался в ней, сообщил на «Альтаир», что отправляется инспектировать быт ссыльных. – Далеко?

– Нет, часа полтора…

Через час они шли по едва заметной тропинке через сайву. Она была не совсем такая, как дома. Среди привычных саговников («ананасов», как их называли ссыльные) попадались росшие пучками, из одного мясистого пня, побеги тех самых коленчатых стволов. Из каждого узла рос пучок черных листьев, и все это растение очень напоминало безумную гигантскую икебану из бамбука, морских ракушек и листьев саговника. Виктор, накинув на голову капюшон, шагал рядом с координатором. Он выглядел довольно нелепо; впрочем, и сам Казаков, и Следопыты (один впереди колонны, двое чуть отстав), и новые ссыльные смотрелись не менее живописно: в своеобразных венках из побегов саговника, похожих на гигантские вороньи гнезда. Их соорудили по совету «аборигенов»; оказывается, в листве «бамбука» обитали «пиявки» – существа, обладающие привычкой падать сверху на все движущееся и кусать. Яд пиявок, видимо, мог парализовать любого теллурийского зверя. Для человека он был не смертелен, но очень болезнен и оставлял долго заживающую язву. Второй панк, молчаливый «Фенимор» (как звал его Виктор), продемонстрировал на плече круглую рану с красным дном с металлический рубль величиной.

– Двое погибли, – вполголоса и бесстрастно рассказывал Виктор. – Один еще в июне – обезьяны напали, тогда же и меня покоцали, еле выкарабкался… Второй, Швед, два месяца назад. Можно сказать, по собственной дурости. Они с Фенимором, – Виктор дернул плечом назад, на своего спутника, который замыкал колонну ссыльных, – затеяли поход вокруг озера, ну и нарвались на какую-то х…ю. Привидение, а?

– Что? – не понял координатор.

– А хрен его знает. Фенимор сказать ничего толком не может. Месяц из землянки не вылезал… Мы его нарочно пинками ходить на побережья заставляли, чтобы в себя пришел. Эй, Фенимор! – обернувшись, заорал он. – Начальство хочет знать про твое привидение!

Казаков даже за тридцать шагов увидел, как побледнел Фенимор.

– Зае… вы меня, – огрызнулся он, но без уверенности в голосе. – Что я, помню, что ли? Темнело уже…

– Ну-ка, иди сюда, – всерьез заинтересовался Казаков. – Рассказывай.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

7 тиберия.…толком ничего. Какое-то серое, бесформенное облако выползло из леса, когда они шли пляжем, и обволокло Шведа, тот сразу же упал. Фенимор клялся, что при движении облако выбрасывало «рога», и что сквозь него просвечивала лунная дорожка на озере. Сам он чуть не рехнулся от страха, хотя облако так и застыло над Шведом, никаких поползновений напасть на спутника своей жертвы не делало. Баныпи, короче, а-ля Саймак. А панки назвали его Бэби Элис. На тот мысок они больше не ходят, и вообще на ту сторону озера.

Эх, мало было мне обычной фауны – баныпи пошли… Устроились наши ссыльные солидно. Здесь к озеру с пологих холмов стекают два ручья, прорыв глубокие отвесные овраги; панки выкопали свои землянки на «острове» между оврагами и озером, в месте, недоступном никакому хищнику. Разве что Бэби Элис по воздуху прилетит.

Перешеек, соединяющий их Берлогу с «большой землей», перегородили забором и рвом; смастерили плоты, ловят рыбу, разводят каких-то икронесущих черепах – в общем, перебиваются. Двух своих женщин имели, видимо, по очереди, соблюдая осторожность: ни одна до сих пор не беременна. Явный лидер – некто Филин (в миру Георгий Пылин, о как!); они вроде бы заключили мировую с нашим герцогом, ну, я на всякий случай предупредил: то, се… Оный Филин имел со мною беседу: они, оказывается, боятся, что зимой приливная фауна оскудеет и поселение ссыльных вымрет с голоду. Договорились вот о чем: мы им будем подбрасывать регулярно картошку и теплые вещи, а они будут рубить и оттаскивать на побережье лес. А то земной пора кончать валить… Ссыльнопоселенцев теперь здесь – 16 мужиков и 12 баб; пусть трахаются, радуются жизни, не ходят на тот конец озера и работают в меру сил во славу Первограда.

Кстати, этот покусанный Виктор высказал здравую мысль: Бэби Элис – разновидность ночесветки, только покомпактнее. Тогда, выходит, с ней можно бороться огнем… В Первограде все спокойно, даже удивительно. Я начал писать положение о каторге, хватит легионерам загорать…

* * *

…«Альтаир» шел под парусами, узлах на пяти – по словам Неретина. Едва заметный ветер дул в бейдевинд левого галса, с северо-востока, неся из камышовых пространств запах нашатырной гнили. Впрочем, толку от парусов было чуть – мутное приливное течение, прорываясь сквозь узость пролива, само несло яхту в нужном направлении.

– Не меньше трех узлов течение! – прокричал Неретин координатору. Александр стоял на носу, одной рукой держась за леер, а другой застегивая куртку.

Было свежо. За спиной в фиолетово-лиловые слоистые облака садилось большое, пузатое алое солнце, неестественно подсвечивающее утесы и известковые изъеденные скалы, проплывавшие в двух километрах справа. Под скалами белело бурунами море, дробясь в пену о многочисленные валуны. Там холмы Дикого берега превращались в обрывистую гряду. А слева тускло алела спокойной солнечной дорожкой лениво текущая мелководная гладь, кое-где нарушаемая черными стрелками камышей, корягами…

Дальше к горизонту камышей становилось больше, но даже в бинокль нельзя было рассмотреть сайву: литоральное болото, пахшее солью, разложением и мокрой растительностью, тянулось не менее чем на десять километров вглубь материка. Видимо, оно совершенно обсыхало при большом отливе и становилось таким, как сейчас, лишь в большой прилив. Под килем «Альтаира» насчитали всего пять метров воды, и странно было думать, что это камышовое мелководье уходит за горизонт. Здоровенная черная лоснящаяся тварь с фырканьем погрузилась в мутную воду при приближении яхты…

– Ближе к берегу не пойдем! – объявил Неретин. – Не рискну! Мели. Килем зацепим…

– Подождем отлива! – откликнулся Казаков. – А пролив назовем твоим именем. А, первооткрыватель?

– …Как бы нам ночью на ночесветок не напороться, – после паузы перевел разговор польщенный шкипер. – Такое болото – по идее, самое для них место…

– Скомандуй, пусть факелы готовят, – сказал Казаков. – Надо уж до конца пройти, нет?

Солнце село, стремительно начало темнеть. Правда, впереди из-за очередного скалистого мыска с правого борта поднималась бледная Пандора, четко высвечивая зубцы и причудливые шапки скал, но это был ночной, блеклый свет, наводивший миражи и лишь набрасывавший на темноту скрадывающую серебристую паутину. Луна и Селена, вытянувшись в линию, в настоящее время были в надире, там, под днищем яхты и под тысячами километров скальных пород и раскаленных металлов. И так же, как они там, на неизвестном полушарии, оттягивали море от тверди и вызывали прилив, точно так же они оттягивали и саму эту твердь от моря, по которому сейчас плыл координатор, отчего получался такой же прилив.

В свете Пандоры и загоревшихся звезд правый берег рисовался зубьями тьмы, и Неретин правил уверенно, имея в виду не напороться на камни. Слева осталась лишь тусклая дорожка, изредка перечеркиваемая тростниками, и вот над этой черной гладью вдалеке, у горизонта, затрепетала, замерцала лиловатая полоска призрачного света. «Сплошные привидения», – подумал координатор, а Неретин уже командовал и суетился, и матросы вставляли в специальные гнезда на бортах смоляные факелы. Все натягивали самодельные угольные респираторы, нацепил корявую маску на нос и рот и Казаков. Лиловое свечение, мягко ползущая над водою лента приблизилась. Что-то забурлило, заметалось в воде, всплыло, покачиваясь, отравленное. Факелы вспыхнули, и лиловая фосфоресценция шатром накрыла яхту, не решаясь перевалить границу дыма, огня и копоти. Все испытали острое облегчение. На секунду показалось, что эта ночесветка другого вида – лиловая, не голубая – и может проигнорировать огонь…

Со стороны, наверное, это было красиво: ночь, темный силуэт яхты, обрамленный по бортам цепочкой факелов, будто стаей огненных птиц, лежит на воде, не шелохнувшись, и все это накрыто ореолом лилового сияния. Но вот только некому было посмотреть со стороны, разве что выбраться от нечего делать на берег, на торчащий в сторонке утес и подождать здесь еще одну ночь.

Неретин тронул координатора за плечо, указал рукой, но не на берег, а в сторону моря. Казаков пригляделся. Мористее, за лиловой стеной ночесветок, угадывалась темная масса. Там, где фосфоресцирующий полог истончался, можно было различить контур берега, переплетенные заросли, невысокие песчаные холмы. А правее, из пролива, отделявшего остров – это был остров, никаких сомнений! – от материка, вытягивались новые колышущиеся ленты лиловой мерзости.

Казаков до рези в глазах вглядывался в береговую черту, то и дело растворявшуюся за светящейся завесой, в изломанный контур зарослей над линией пляжа, и потому не сразу заметил темный предмет, маячивший немного правее, в самой густоте флюоресцирующего тумана. Это была шлюпка, ял, точно такой же, как и у них, в Первограде, – массивный, с привычными обводами, с покосившейся мачтой и косо висящим на ней рейком. В мерцании ночесветок можно было даже различить, как вяло трепыхаются под ним какие-то неопределенные клочья – надо думать, остатки паруса…

Шлюпка приткнулась к песчаной отмели чуть ли не посредине пролива и, вне всяких сомнений, была давным-давно брошена. Казаков подкрутил колесико бинокля. Ночесветки заливали отмель призрачным лиловым свечением, и в его отсветах координатору показалось, что он видит над самым бортом шлюпки что-то круглое, белое, костяное. Казакова передернуло, он поспешно опустил бинокль.

– Подойти сможем?

Неретин с сомнением покачал головой.

– Там, к гадалке не ходи, сплошные мели, сядем… Разве что шлюпку спустить и с промерами – но куда на шлюпке в эту мерзость соваться, никаких факелов не хватит. Может, лучше днем?

Казаков, подумав, кивнул.

– Тогда я отойду на полмили мористее, за остров, – шкипер ткнул биноклем в сторону дальней оконечности пляжа, – и там попробуем встать на якорь. Вряд ли там глубоко, да и дно, наверное, песчаное. А как рассветет, спустим надувнушку и попробуем подойти, с промерами.

– Ладно, шкип, командуй. Я – вниз, а то зябко что-то. Да, и пригляди там за факелами, а то мало ли…

– Так ведь ветер поднимается! – весело ответил Неретин. – Еще полчаса, и сдует всю эту мерзость. Хотя факелы – конечно, прослежу, а как же…

Казаков еще раз кивнул и полез по крутому трапу вниз, в каюту. Лодка, значит… и наверняка поблизости поселок. Хотя если в лодке нет скелетов – то, значит, ее могло просто унести ветром. Пролив не такой уж узкий, но длинный и, судя по всему, весь испещрен отмелями. Приливные течения гуляют по нему туда-сюда, и неуправляемую шлюпку могло унести в океан, но ее вместо этого выкинуло на мелководье, и песок крепко засосал добычу…

Да нет, вряд ли, наверняка в лодке были люди. Вон – даже парус спустить не удосужились, недаром клочья его до сих пор свисают с косо висящего рейка. И скелеты там, скорее всего, есть, вон как белело то, круглое, над фальшбортом… ночесветки за пару недель вполне могли очистить кости добела. Наверняка эти бедолаги попытались добраться до материка, они ведь не знали про литоральное болото, не понимали, что ловить там нечего и надо долго идти вдоль берега, чтобы отыскать место, годное для высадки, – и, разумеется, немедленно выскочили на отмель. Под материковым берегом сплошные мели – здесь, в середине пролива, дно песчаное, как уверяет Неретин, но дальше-то сплошь ил и чуть ли не мангры. В общем, вылетели сдуру на отмель, не сумели стащить своими силами тяжеленный ял с песчаного ложа, в котором ноги тонут по колено, и остается одно – куковать, ждать утреннего прилива, когда прибывающая вода сама поднимет увязшую шлюпку. А ночью пришла светящаяся бледно-лиловая смерть. Только все равно непонятно, почему они так и не спустили парус…

Но неважно, это все выяснится потом. Главное – ведь не одни же они были, кто-то ведь отправил их на лодке, чтобы пересечь пролив и добраться до маячащей у самого горизонта земли? А значит, придется искать этих пославших людей, искать и, конечно, найти. Но это все – завтра, завтра… А пока – спать. День и без того выдался длинным.

По палубе над головой координатора простучали босые пятки, донесся взревывающий голос Неретина – шкипер скомандовал убирать паруса. За спиной, в машинном отделении, стукнул пару раз дизелек, потом замолк, снова стукнул и наконец бодро затарахтел, набирая обороты. «Альтаир» слегка накренился в пологой циркуляции, и Казаков, чтобы не потерять равновесие, обеими руками вцепился в медный поручень, привинченный к стенке каюты, над узкой полкой-рундуком.

«Завтра. Все – завтра. А сейчас спать…»