2. Суки и ведьмы

Что ему нужно? Зачем он ее догоняет? Может, маньяк? Вот никакой веры в людей… Может, она просто оставила что-то в баре, и он пытается вернуть ей забытое? Инга похлопала себя по карманам. Телефон, кошелек… Ключи в руке… Вроде всё при ней. Или он всего лишь так энергично хочет с ней познакомиться, этот хмурый парень, будто спрыгнувший с черно-белых фоток Антона Корбайна?

Усталая зимняя улица с моросящим дождем. Мертвое серое небо, от одного взгляда на которое хочется с головой забиться под одеяло. Влажный воздух, перенасыщенный выхлопными газами. Каша подтаявших, рассыпающихся на пиксели сугробов с черными штрихами брызг вдоль проезжей части и курагой собачьих экскрементов со стороны тротуаров. Налипшая на автомобили городская грязь, скрадывающая их заводские цвета.

Февральский Петербург в объятиях проституирующей погоды.

И на размытом фоне города – парень в черной куртке и накинутом на глаза капюшоне. Едва ли не бегом приближавшийся к Инге, он на секунду показался ей молодым рок-стар, вроде «депешей» или «роллингов», какими их навсегда запечатлел на пленке Корбайн.

* * *

Несколько лет назад, когда она хотела стать известным – ладно, пусть хотя бы не известным, а просто профессиональным – фотографом, Инга так часто и подолгу сидела над работами знаменитого голландца, что многие выучила наизусть. Поза, угол поворота головы, взгляд мимо камеры, пейзаж на заднике… Что это за волшебство? Какой такой магический проявитель был у него, что получались такие снимки? А может, все дело в его двухметровом росте?

Из-за Антона Корбайна она начала фотографировать.

И не в последнюю очередь из-за него же и забросила свой «Nikon», поняв, какими жалкими и натужными были ее попытки скопировать стиль нидерландского фотографа рок-звезд, прикоснуться к настоящему искусству, хоть на пару шагов отойдя от селфи и снимков в стиле: «Я красивая сбоку от пальмы». Последним ее опытом оказалась фотосессия на свадьбе подруги, первой из их компашки «Bitches and Witches», как они сами себя называли, выскочившей замуж. Инга не заставляла жениха, упитанного мо́лодца в костюме с дурацкой гвоздикой в петлице, и невесту, миловидную шатенку в кремовом платье и с обязательной корзинкой подвядших роз, позировать, а снимала их в стиле папарацци: со спины, сбоку, поправляющими прически или принимающими поздравления по мобильнику. В общем, пыталась делать небанальные снимки. Позже, просматривая получившийся материал, Инга поняла, что кто-то на небесах – тот, кто заведует фотоделом, – посмеялся над ней. Кадры, все до одного, вышли на редкость неудачными, только подчеркивающими недостатки моделей. Подруге Инга соврала, что в процессе съемок у камеры накрылся объектив, и поэтому снимки оказались испорчены. Теперь ее «зеркалка» пылилась на шкафу. Продать камеру у Инги не поднялась рука. Все равно что котенка утопить. Так она и не стала фотографом, угрохав на попытку им сделаться почти год по окончании института.

Родители тогда ничего ей не сказали. Потомственные интеллигенты, до какого-то момента они старались не лезть в дела дочери. Мама – врач, папа – ведущий инженер в НИИ. Детство Инги прошло в благоустроенном трехкомнатном храме дома сто двадцать первой серии. В храме, потому что родители были богами. Мама – всепрощающим Христом, ругающим только за редкие пропуски занятий в музыкальной школе, где Инга училась по классу фортепьяно. По молодости хипповавший, веривший в карму и перерождение, слушавший «Аквариум» и читавший Керуака отец – Буддой. Была еще бабушка, олицетворявшая собой гремучую смесь богоборчества и военного коммунизма. Жить в таком пантеоне было нескучно, но так эмоционально сложно, что иногда девочке Инге казалось, что еще немного – и она сойдет с ума. Не сошла. Потому что первыми с ума сошли сами боги.

В начале перестройки отца позвали в компьютерный бизнес, представлявший собой в те годы перепродажу оргтехники «желтой» сборки. Дела сразу пошли в гору. Со временем родители стали обеспеченными, но всё так же любили книги, музыку, театр и дважды в год – в день знакомства и в день свадьбы – ездили в Таллин, где когда-то повстречались впервые. Единственным минусом оказалось, что по непонятной причине деньги превратили их из спокойных, уравновешенных, пускай и со своими странностями, людей в оголтелых психопатов вроде гангстеров из «Бешеных псов». Они орали по пустякам друг на друга, на коллег, соседей и родственников, били посуду, ломали вещи. Однажды отец с пеной у рта выкинул из окна восьмого этажа новенький «бумбокс», потому что Инга, тогда еще школьница, обманула его, сказав, что выучила уроки. Всего лишь обманула, но отцу этого оказалось достаточно.

– Будь ты моя жена, а не дочь, улетела бы в окно следом! – крикнул он тогда.

В другой раз ее мама до хрипоты спорила с телевизором, показывавшим передачу «Здоровье», с тезисами которой она была не согласна. Или на чем свет стоит кляла прическу Жанны Агузаровой и саму певицу, концерт которой показывали по ТВ. Попытавшийся пошутить над ней отец Инги получал свою порцию женского возмущения. Потом родители успокаивались, мирились, извинялись, раскрывали Ремарка или Гранина, включали Баха или Гребенщикова, но назавтра или в крайнем случае послезавтра все повторялось. Так что Инга как-то вдруг оказалась в камере пыток нервной семьи представителей среднего класса. Впрочем, пытки были только моральными, рук ее родители никогда не распускали. Наоборот, с годами у них появились по отношению к ней сентиментальные чувства. Единственная дочь. Красивая, умная. Когда сразу после защиты диплома Инга объявила родителям, что не хочет искать работу по специальности («Управление технологическими инновациями»), а собирается стать фотографом, они сказали: «Хорошо, давай вперед!» Только отец добавил: «Раз уж не собираешься работать, думаю, с твоей внешностью тебе лучше было бы попробовать в модельном бизнесе». В ответ на его слова Инга поморщилась. Подобное ее не интересовало.

Она записалась на курсы, купила пару дорогих книжек по фоторемеслу и распоследнюю на тот момент модель «Nikon». Потом сделала шенгенскую визу и умотала на полгода на Средиземное море фотографировать «натуру», мама с папой проспонсировали. Инга снимала африканцев, втюхивающих на римских холмах туристам поддельные сумочки «Gucci» и «Prada»; местных жителей, сидящих рядом со своими скутерами в баре возле базилики Санта-Мария-ин-Трастевере; увешенных фенечками испанских старушек за столиками кафешек Барселонеты; молодых басков в «рибоках», пьющих на набережной пиво; сицилийских чаек на линии прибоя и мальчишек – будущих тореадоров, сражающихся с муляжом быка на арене в Малаге. А еще в ярких платьях и на шпильках танцевала в клубах Баррио Готико, а ночами в тесной, как шкаф, квартирке в районе Клод давала себя раздеть ненасытному до секса смешливому загорелому каталонцу по имени Хесус Антонио.

Они познакомились в маленьком баре на пересечении кайе Де Провенца и кайе Де Пау Кларис. В тот вечер «Барса» билась с мадридским «Атлетико», бар переполнили мужчины всех возрастов, азартно болевшие за свой любимый клуб. Инга сидела за столиком на улице, потягивала ледяной лагер и прямо через витрину бара фотографировала эмоции болельщиков. Один из них, растатуированный высокий каталонец в модной розовой футболке с надписью «No shoes, no money, no problem», в перерыве вышел на улицу с сигаретой. Закурив, он заулыбался Инге, шагнул к ней и, сделав упреждающий жест лысоватому бармену за стойкой, подсел за ее столик. Смеясь, заговорил по-каталонски. Инга ответила по-английски. «Йес!» – кивнул парень. Бармен принес и поставил перед ними на столик два бокала кавы. Второй тайм каталонец смотрел с улицы через стекло, сжимая руку Инги в моменты, когда «блауграна», сине-гранатовые, шли в атаку. Столичные «матрасники» выиграли, Месси в дополнительное время попал в перекладину, а судья не назначил очевидный пенальти. Сокрушенно качая головой, Хесус смешно расстраивался. Словно корову проиграл. Чтобы подбодрить парня, Инга погладила его по руке и кокетливо похлопала ресницами. И сразу стало ясно, что от этих похлопываний по телу Хесуса, как пузырьки в новом бокале с кавой, побежали мурашки, чтобы потом превратиться в бабочек внизу живота. Или кто там водится в животах испанских мачо? Ящерицы? Лангустины? Маленькие дорадо? Расплатившись, они рванули на Пласа Реаль – в клубы, набитые людьми так, что все плотно и жарко прижимались друг к другу, а руки ниже локтей и пальцы жили своей секретной жизнью. Сначала Инга смеялась и делала вид, что не замечает прикосновения Хесуса, а когда они стали более настойчивыми, заулыбалась одними глазами и закусила нижнюю губу, приглашая к чему-то большему – твердому, влажному и высокооктановому.

Просыпались к обеду. Инга тянулась за фотокамерой и снимала на кровати, занимающей полкомнаты, заспанного Хесуса. Они включали на кухне кофеварку. Потом по очереди шли в душ, завтракали, затем выбирались в город или на пляж, если Ингиному приятелю, сплошь покрытому несуразными татуировками, не нужно было на службу. Работал он в трех кварталах от дома стюардом в Саграда Фамилия. Смеясь, говорил, что с его именем только в монастырь или сюда – в собор Святого Семейства. «В богадельню» – так называла его место работы Инга.

Пользуясь служебным положением, он раз десять бесплатно проводил Ингу в Саграда Фамилия. Фотографировать собор она прекратила после второго визита, но регулярные посещения уже век как недостроенного храма стали для Инги чем-то вроде поездки на «американских горках». Всякий раз у нее захватывало дух от взгляда на Рождество, прямо как Безумное чаепитие, никогда не кончавшееся на фасаде Саграда Фамилия, на распятого кубического Иисуса и на колонны, похожие на нити тянущейся слизи ксеноморфов Ридли Скотта. И от неслышного никому другому шепота внутри храма. И от туристов, бездумно щелкавших весь этот страх божий (вот откуда взялось это выражение, думала Инга) своими телефонами или «зеркалками». В этом городе Инга фотографировала совсем другое – расстроенных или счастливых фанатов «Барсы», стариков, сидящих с бренди за стойками, дома, казавшиеся вывернутыми наизнанку, потому что украшавшее их сграффито больше всего походило на узор обоев… От ремня, на котором Инга носила камеру, на плече появились мозоли, но толку от этого было мало. Количество никак не перерастало в качество. Точно такими же снимками была засыпана вся инста – красиво, но ничего нового или выдающегося. Фотки, чтобы показать друзьям, не более.

Завершилось все, когда кончилась виза. Инга вернулась домой. Провожая ее в аэропорту, опечаленный Хесус держался молодцом, не плакал, обещал скоро приехать в гости.

Так и не приехал.

Затем случилась та свадебная фотосессия, и Инга поняла, что не получилось из нее того вора, который, фотографируя людей, крадет их души.

Отец осторожно предложил дни напролет слоняющейся по квартире Инге пойти работать к нему в фирму. Для начала менеджером. У Инги случился нехарактерный для нее приступ ответственности, а может, ей просто захотелось самостоятельности или надоело сидеть в четырех стенах, и она согласилась. А через полтора месяца уволилась, когда окончательно достало каждый день видеть в офисе отца, орущего из-за остывшего кофе или внезапно кончившихся в принтере чернил. Не говоря уже про ушедший к конкурентам заказ. Это точно не было тем зрелищем, ради которого каждое утро стоило открывать глаза.

Она свинтила в Киев к Махе, одной из экс-«Bitches and Witches». Жила у подруги больше трех месяцев – гуляла по городу, тусовалась, смотрела, как на Днепре встает лед, прочитала всего грустного Чехова и почти всего веселого, сделала стрижку андеркат с выбритыми висками, бросила курить, встретила Новый год. У Махи была «вертушка» и целая куча пластинок из каталога «Ninja Tune», и Инга подсела на приджазованную электронику. На звонки родителей, предупреждающих о новом переводе, она отвечала неохотно и коротко.

А потом пришла эсэмэска от мамы – отец в больнице с обширным инфарктом, врачи ничего не обещают. Инга купила билет на завтрашний ранний рейс из Борисполя, собрала вещи и торопливо попрощалась с подругой. Пулково встретил ее такой вьюгой, что было странно, как это еще самолет не отправили на запасной аэродром. Из маршрутки она позвонила матери, та сухим голосом попросила ее ехать домой. Холодея от плохого предчувствия, Инга на ватных ногах подошла к домофону и набрала номер квартиры. В дверях ее встретили родители – оба. Отец выглядел усталым, немного постаревшим, но вполне здоровым. Ингу, недоуменно хлопающую слезящимися глазами, мама усадила на пуфик и прямо в коридоре покаялась. Оказалось, что она придумала иезуитский план по возвращению дочери в лоно семьи – обмануть, сказав, что отец болен. Инга, так и не сняв куртку, сидела, привалившись к стене, чувствуя одновременно дурную влажную слабость, боль внизу живота, как при месячных, и раздражение, какое у нее бывало, когда она забывала налепить новый никотиновый пластырь. Хотелось прямо сейчас встать и улететь обратно в Киев. Позже, на кухне, где мать пыталась привести ее в чувство, сварив крепкий кофе, перед Ингой открылись сразу две бездны. Бездна цинизма ее родителей и бездна их любви к ней. Совершенно неправдоподобным образом оба этих космоса сплелись в полученном ею в Киеве эсэмэс-сообщении. Инга вдруг увидела мать и отца другими глазами – неподобающе суетливыми, слабыми, чем-то похожими на два засыхающих комнатных растения, которые забыли вовремя полить. Пожилыми. Накатывающая на них старость будто добавила к возрасту самой Инги десяток лет. Ненадолго, на пять минут, но за это время фантомные годы материализовались в мудрость, которой она никогда не отличалась. Инга решила остаться дома.

Отец сказал, что поможет ей найти работу, – и слово свое сдержал. Он был коротко знаком с совладельцем частного банка, где обслуживалась его фирма. Пара звонков – и Ингу ждали там на собеседование. Светлый просторный кабинет на первом этаже здания недалеко от метро, пожилой, похожий на писателя Михаила Веллера фешенебельный киногеничный еврей в дорогом костюме в качестве потенциального босса, неплохая зарплата для человека без опыта – у Инги, по сути, не оставалось выбора. Даже когда она узнала, что работать будет не в самом банке, а в его «дочке».

– Они занимаются кредитами, – сладко улыбнулся Веллер. – Помогают физлицам осуществлять свои мечты…

Включив ответную улыбку, Инга кивнула, в том смысле, что да, осуществлять мечты физлиц – благая миссия. На следующий день с ней оформили трудовой договор.

Понимание, где она трудится, пришло чуть позже, через неделю, когда от «бумажной» стажировки (новые коллеги-«старослужащие» просто скинули на нее часть своих рутинных обязанностей) Инга перешла к работе с клиентами. То, что ее босс при первой встрече назвал «дочкой», оказалось небольшой самостоятельной фирмой. Босс (он же – глава кредитного отдела банка) являлся ее соучредителем. Сферой деятельности конторы являлось оказание коллекторских услуг банку. Фирма брала у банка кредит на льготных условиях, на него выкупала портфель просроченных на шестьдесят и больше дней потребительских и бизнес-кредитов. В результате цессии банк избавлялся от части объема непогашенных кредитов, а коллекторское агентство получало фронт работ в виде очередного «расстрельного списка». Операторы колл-центра, три молодых стрессоустойчивых, как железобетон, выпускника психологических факультетов, обзванивали нерадивых клиентов банка и неживыми голосами предлагали в срочном порядке рассчитаться по кредиту. После третьего-четвертого звонка за неделю многие «зерна», как их тут называли, нервно бросали трубку, не дослушав до конца первую фразу, и выплачивали долг, обычно сильно выросший за счет штрафов и пеней. Если числящиеся в должниках люди тянули время или меняли номер телефона, к ним отправляли одну из «выездных групп» – мобильную бригаду, состоящую из пары человек. Эти двое были крепкими, брутального вида мужиками в возрасте около сорока, то ли отставными военными, повоевавшими в «горячих точках», то ли бывшими уголовниками, отмотавшими не по одному сроку в колониях строгого режима. Инга подозревала, что были там и те и другие.

Вот ты выходишь вечером с работы, думая о том, что купить к ужину в «Перекрестке», или в какое место закатиться в ближайшую пятницу с друзьями, или о том, что жена просила новые туфли взамен тех, у которых лопнула подошва, а тебя вдруг останавливают двое коротко стриженных мужиков в черных кожаных куртках. Высверливая в тебе дыры стальными взглядами, они интересуются, когда ты собираешься заплатить долг. Ты нервно сглатываешь и чужим голосом начинаешь что-то лопотать про кризис и просевшие продажи, про то, что перестали выплачивать премии, про «я обязательно отдам».

«Кожаные куртки» кивают:

– Знаем, что отдашь. Вопрос – когда? Потому что чем раньше, тем лучше, даже тебе. Меньше придется платить. Счетчик-то тикает, деньги капают – и не в твой карман, а из него, просто ты об этом не думаешь. Что ты как октябренок?

Ты судорожно вздыхаешь, безуспешно пытаешься набрать полные легкие воздуха. У тебя начинается паническая атака. Ты расстегиваешь ворот рубашки, словно это впустит в легкие дополнительный кислород. «Кожаным курткам» твое состояние неинтересно. Их занимает только один вопрос:

– Когда?

Непослушными руками ты достаешь из кармана кошелек, открываешь его, дрожащими пальцами достаешь из него купюры.

– Все, что есть. На карте еще три тысячи. Я их сниму сейчас в банкомате, тут у метро есть…

«Куртки» презрительно щерятся на смятые разноцветные бумажки, говорят сквозь зубы:

– Не по частям. Нужны все деньги сразу. По частям надо было раньше отдавать.

Все? Там ведь сумма раз в двадцать больше, чем у тебя сейчас за душой.

– У меня нет столько! – взвизгиваешь ты. – Где мне их взять?..

– Найдешь, – пожимают плечами «куртки», – если не хочешь, чтобы мы завтра твою дочку забрали из садика.

Тебе становится страшно. Так страшно, что ты едва стоишь на ногах. Бледнея, ты вдруг чувствуешь себя коктейлем в шейкере у бармена в том заведении, где ты с коллегами отмечал покупку нового «кашкай», взятого по программе автокредитования. Внутренности смешаны и взболтаны – сердце ушло под колено, печень всплыла на место сердца, а почки ты сейчас, кажется, выблюешь одну за другой.

– На следующей неделе, – сипишь ты в ответ на очередное «когда?» «кожаных курток». – После выходных.

Ты даже сам себе не веришь, просто хочешь, чтобы «куртки» исчезли, дали тебе отдышаться, собраться с мыслями. И коллекторы вдруг уходят, удовлетворенно кивнув. Провожая их взглядом до дорогого черного «немца», будто заехавшего сюда прямо из девяностых, ты думаешь, скольких таких же, как ты, бедолаг пришлось им выпотрошить, чтобы иметь возможность ездить на этой машине. Плывя в метро через густой человеческий суп, ты проклинаешь день, когда уступил жене и взял в кредит тот злоебучий «ниссан», всего лишь через три месяца разбитый этой дурой вдребезги. Хорошо, не убилась сама. Или наоборот – плохо. И что теперь делать? Обратиться в полицию с жалобой на незаконные методы досудебного взыскания, на то, что на тебя оказывается психологическое воздействие путем угроз твоему ребенку? Копы будут заодно с коллекторами всего лишь за обещание процента от твоего долга. Лихорадочно вспоминаешь всех знакомых, нет ли у кого родственников в ФСБ или других силовых ведомствах? Банкротство физического лица? Потом ты осознаешь, что платить все равно придется. И лучше сделать это быстрее. Где только взять деньги? Занять в долг? Ограбить банк? Продать чуть было не выблеванную почку? Найти вторую работу? Что угодно, только больше не видеть этих страшных, будто из другого времени, людей и их скучающие лица… Перекредитоваться в другом банке? А что? Наверное, это выход. Пусть в этот раз жена берет, у тебя теперь неважная кредитная история, а вы ведь еще собирались к лету дачу покупать…

Недели три Инга занималась отчетами и бухгалтерскими выкладками, понимая, что ее взяли по блату на место, которого попросту нет в отлаженной цепочке рабочих звеньев и корпоративных пищевых цепей в фирме. В другое время она бы подошла к боссу, Михаилу Веллеру, которого звали Аба́ Арнольдович, и уволилась по собственному желанию, но не сейчас. Каждый раз, когда у нее свербило так поступить, Инга думала, какими глазами на нее посмотрят мать с отцом.

Семья – методично повторяющееся молчаливое неодобрение твоих поступков.

А потом Аба Арнольдович, носивший «здравствуйте-я-ваша-тетя-покровско-воротную» фамилию Козаков, заехав в офис во время обеденного перерыва в банке, вызвал ее в свой кабинет и сказал:

– Здравствуй, Инга. Садись… Хорошо выглядишь… Времени у меня мало, давай сразу к делу… В общем так. Я к тебе пригляделся. Мне понравилось, как ты работаешь… Будем считать, что твой испытательный срок благополучно завершился. Пора тебе приступать к обязанностям, для выполнения которых тебя сюда и взяли.

Оказалось, что у его фирмы были второе дно и двойная бухгалтерия. Агентство кредитовало частные и юридические лица, которым отказывали банки, – высокие риски под высокие же процентные ставки. Выступало в роли Алёны Ивановны, старухи-процентщицы. И проблемы невыплат и просрочек здесь решались жестче.

– Для начала конфискуем ценное имущество должника, которое можно быстро реализовать, – без обиняков поведал Аба Арнольдович. – Все, что можно, ну а дальше смотрим по ситуации…

Инге предназначалась роль частного судебного пристава, и даже на словах, звучащих в спокойной обстановке кабинета босса, это выглядело стремно и не слишком вдохновляюще.

– Улыбаешься, вежливо оглашаешь сумму долга и находишь в контакте с должником способы погашения кредита… Будешь исполнять функции менеджера по работе с клиентами, как-то так, а то наши ребята… – улыбнулся Аба Арнольдович. – Есть среди них тупые как мешок с молотками, им проще стены головами прошибать – и не всегда только чужими… Да и пара лишних рук иногда полезна…

Вот уж, подумала Инга, выходя из кабинета, работенка для гоя. И что босс имел в виду, говоря про лишние руки?

Назавтра она выехала на встречу с клиентом.

– Новенькая, что ли? – спросил у нее небритый мужчина, ожидавший возле стоявшего на офисной парковке под разведенными парами «глазастого» «мерина».

– Да, – кивнула Инга. – Добрый день. Куда мне садиться? Вперед? Назад?

– Куда хочешь. Хоть в багажник… Чего скалишься?..

– А… твой напарник? – погасив улыбку, Инга решила проигнорировать реплику про багажник. – Вы ведь ездите по двое? Он не будет против? Где его место?

– Он задержится, подъедет позже, сразу к клиенту… Да садись уже.

Инга уселась в кресло рядом с водительским, положила портфель с документами на колени.

– Инга, – прочитал коллектор на ее бэйдже. – Красивое имя… Только табличку лучше сними, – посоветовал он, – у нас сегодня что-то вроде выездной сессии товарищеского суда. Хотя ты, наверное, и не знаешь, что такое «товарищеский» суд.

– Почему? Знаю. На таком судили Афоню из кино.

– Ого! – мужчина глянул на Ингу с неподдельным интересом. – Новое поколение, оказывается, смотрит не только «Сумерки».

– Я «Сумерки» вообще не смотрю, – взглянула она в глаза собеседника. – Не верю я в романтичных вампиров.

Мужчина усмехнулся, потом кинул взгляд на ее прическу.

– Это сейчас мода такая или ты после какой-то болезни? Вроде сыпняка?

Инга решила не отвечать на насмешку. Что он понимает вообще?

– Хочешь, включи музыку, – предложил коллектор, стартуя с парковки.

– Спасибо, я лучше тишину послушаю, – сказала Инга, опасаясь, что магнитола исторгнет из колонок русский шансон.

– Тишину в открытом космосе послушаешь. Или на Луне, там звук не распространяется. А здесь город, так что лучше музыку включить, и погромче, чтобы не разговаривать и не думать, – проговорил мужчина и нажал кнопку на магнитоле.

К удивлению Инги, заиграл не шансон, а то, что она сумела распознать как «Nine Inch Nails», которых слушал один из ее друзей. Скосив взгляд на водителя, Инга стала внимательно изучать его, пока он не отрываясь смотрел на дорогу. Чем-то он походил на писателя Илью Стогова. Плотный, хотя в офисе его называли почему-то Худым, с выбритым угловатым черепом и с темной щетиной на впалых щеках и квадратном подбородке. Кожа обтягивала будто скрученные из арматуры скулы. Корявый шрам с палец длиной тянулся с правой стороны шеи. Куртка-«бомбер», не очень-то подходящая для его возраста. Хотя сколько ему лет? Тридцать пять? Сорок? Еще больше? Не совсем понятно. В любом случае, по ее меркам, совсем старик. Но Антон Корбайн, Инга даже не сомневалась, нашел бы, с какого ракурса и при каком освещении запечатлеть этого сурового чувака, чтобы одним кадром показать всю его суть. Честно говоря, Худой того стоил.

– Твою мать! – ругнулся Худой на внезапно, без поворотников, влезшую на их полосу женщину в годах на желтом «матизе» в ромашку. – Я худею с них! Понаберут машин в кредит, понакупят, на хер, прав, летают, не глядя, как «метеоры» в Кронштадт, а ты уворачивайся от них!.. – он резко посигналил подрезавшей его машине и повернулся к Инге. – У тебя как с этим? Водить умеешь?

– Права есть, – уклончиво ответила девушка, не став упоминать, что она получила их года три назад и с тех пор сидела за рулем пару раз.

– Права есть или нет, не важно. А вести машину сможешь?

– Какую? – не поняла Инга.

– Да хоть эту.

– Так ведь ты… Вы за рулем.

– Это пока ноге капкан не мешает… А вдруг меня подранят? Или завалят? Что будешь делать?

– Кто завалит? Какой капкан? – спросила Инга, которой было никак не взять в толк, шутит так Худой или нет.

Она почувствовала, как по спине неприятной толпой побежали мурашки, а в животе резко похолодело.

– Ладно, расслабься, – сказал вдруг коллектор и добавил чуть слышно: – Я худею…

Инга подумала, что лучше уж пусть «Nine Inch Nails» продолжают своей жуткой музыкой забивать ей в голову эти самые девятидюймовые гвозди, чем они будут вести такие малоприятные разговоры.

«Мерс» выскочил на проспект Энгельса, с каждой минутой приближаясь к месту назначения – поселку Парголово. Мелькнул парк – дореволюционные владения графов Шуваловых, в глубине которого находились искусственные пруды, из-за их формы названные Рубаха Наполеона и Шапка Наполеона. Потянулись коттеджные поселки, выстроенные на выкупленных у бывших собственников советских дачных участков. В одном из таких коттеджей жил… Инга достала из портфеля документы и взглянула на имя должника. Ну да, Олег Федорович Крюков.

Коммерсант, генеральный директор и владелец небольшого торгового дома, пытавшийся с помощью взятого у Козакова и его компаньонов кредита поправить дела. Не вышло. По данным разведки, его бизнес, пуская пузыри, пошел ко дну, что не мешало Крюкову этим будним днем устанавливать жаровню для барбекю недалеко от крыльца своего двухэтажного дома из красного кирпича. Делал он это энергично, с азартом. Зашел в пристроенный к дому гараж, вернулся с жидкостью для розжига. Запалил высыпанные в жаровню угли. Вынутым из красивого футляра штопором открыл бутылку красного вина. Рядом с громким смехом гонялись друг за другом молодая женщина в красно-белом спортивном костюме с патриотической символикой и мальчик лет пяти в вязаной шапочке и ярко-желтой куртке. Держа бутылку в руках, Крюков окликнул жену, что-то спросил. Та согласно махнула рукой. Бизнесмен плеснул вино в бокалы. Добродушное апрельское солнце радовало отдыхающее семейство теплом.

Сидевшие в припаркованной у дома напротив машине, Инга с Худым наблюдали за идиллией через огораживающий территорию решетчатый забор.

– Смотрю, он не парится, – с внезапной злобой прошипел сквозь зубы Худой. – В долгах как в шелках, а сам… Я худею с таких…

– Мне кажется, лучше смотреть на это с другой стороны. Благодаря таким у нас есть работа.

– Вот это ты прямо в цель ракету выпустила. Будет сейчас нам работа…

В кармане Худого затренькал дешевый мобильник.

– Да?.. Видишь их? Совсем нет совести у человека, как считаешь?.. Ага, калитка лоховская. Мы с новенькой заходим первыми. Ты – за нами… Не спеши, давай подождем, пускай он там первую порцию мяса жарнет. Пожрем хоть малец… Я худею, чего долго? Недолго! Куда торопиться?.. Ждем, я сказал!

Инга повертела головой, пытаясь увидеть, с кем разговаривает ее спутник. По всему выходило, что коллега Худого сидел в ржаво-белом, сильно поюзанном «транзите», приткнувшемся за два дома от них. Или это просто кто-то переезжает?

– Что ему сказать, помнишь? – посмотрел Худой на Ингу.

Та кивнула.

– Хорошо, что помнишь. Только этому ухарю говори, не говори – без толку. Третий месяц виляет, сука. Менты у него знакомые какие-то… Ну все, довилялся. Сейчас прижмем так, что брызнет из него, как из помидора. Небо с овчинку покажется.

От этих слов Инга обмерла, обеими руками вцепившись в портфель. Ощутила, как леденеют пальцы. Почувствовала, что захотелось в туалет. Устроилась клерком, а угодила, кажется, в разборки из-за чужих денег. Может, просто не выходить из «мерса»?

Прошло минут десять. Сменившая грохочущий из колонок индастриал тишина казалась зловещей и удушливой, усугубляя дискомфорт, что испытывала Инга.

Перед домом мама, разойдясь с сыном метров на пять, неумело пинали друг другу мяч с нарисованными на нем цветными утятами. Крюков, подставляя солнцу лицо, жмурился, попивал вино и раскладывал на решетке жаровни тонко порезанные куски мяса. Инга почувствовала, что не в силах больше ждать.

– Пойдемте сейчас. На обратном пути заедем в «МакАвто», я возьму вам, что вы захотите… Пойдемте, пожалуйста, – предложила она коллектору и услышала в ответ:

– Я худею… Знаешь, из чего в «МакАвто» еду делают? Даже голодные коты это не едят. Назовешь дерьмом их «макнаггетс» – и то комплимент сделаешь… Да чего ты паришься, сиди себе спокойно…

Еще минут семь спустя Худой опустил стекло со своей стороны и потянул носом, принюхиваясь.

– Пошли, – резко кинул он Инге. – Не то мясо у них подгорит.

Он выскочил из машины и, не дожидаясь замешкавшуюся с портфелем девушку, двинулся к забору, до которого оставалось с полтора десятка шагов. Подошел к запертой калитке, сваренной из узорчатых кованых прутьев, ухватился за них и легко, как в «Сумерках» (Инга соврала Худому, на первую часть ее затащили в кино), бросил свое тело вверх и вперед. Приземлился по ту сторону дверцы чуть ниже человеческого роста и, открыв ее перед Ингой, повернулся к спешащему навстречу хозяину дома.

– Что вам надо? Вы кто такие?

– Расскажи ему, кто мы такие, раз он не догоняет, – кивнул Худой Инге, сближаясь с бизнесменом.

– Э-э-э… – Инга поняла, что снова забыла имя неудачливого предпринимателя. Черт, как же глупо. Это все стресс. Обычное такое… – Извините, – придушенным голосом произнесла она, обращаясь неизвестно к кому, и, расстегнув блестящий замок на портфеле, полезла в него за документами.

– Я худею… Ты́ бабки Арнольдычу торчишь? – Худой вплотную приблизился к генеральному директору. – Торчишь, правильно. Значит, не ошиблись домом. А отдавать когда собираешься?

– Я с ним этот вопрос уладил, – шагнув назад, проговорил должник.

– С ним? Уладил? – Худой прищурился, будто услышал оскорбление в свой адрес. – А теперь с нами давай уладь… Сколько ты там должен, а? Небось и сам не знаешь? Сколько? – он ухватил бизнесмена за воротник песочного цвета куртки, рывком потянул на себя.

Треск рвущейся ткани заглушил невнятный возглас неудачливого бизнесмена. Инга мельком глянула на женщину и ребенка у дома. Неправильно у них на глазах прессовать главу семьи. Сказать бы об этом…

– Нет, это три месяца назад столько было! Новенькая, озвучь ему, сколько он торчит!

– Пять… Пять миллионов триста семнадцать тысяч, – нетвердым голосом прочитала Инга в предписании, которое только сейчас достала из портфеля.

– Сколько?.. – просипел бизнесмен, будто спущенный мячик выпустил остатки воздуха. – Да не может быть! Откуда?..

– Догадайся! Ты бы еще дольше гасился по норам, сука! – Худой толкнул Крюкова, и тот, не удержавшись на ногах, полетел на дорожку, засыпанную отсевом. – Опять за мусоров думаешь спрятаться? Не выйдет, козлина! За такие деньги не то что убивают – убивают дважды.

Мимо Инги шагнул похожий на Худого его напарник из ржавого «транзита» с поводком вокруг запястья, на другом конце которого с бешеным лаем и капающей из пасти слюной рвался из ошейника английский мастиф. Не обратив внимания на девушку, пес проскочил мимо нее. На секунду вся их троица замерла. Худой смотрел на Крюкова, а тот вместе с Ингой провожали глазами коллектора с рычащей собакой на поводке.

У дома завизжали, перебивая лай мастифа. Сначала ребенок, потом – его мать. Ужас в их воплях взметнулся ледяным жгутом, обвиваясь вокруг Инги. Она неловко переступила, будто стояла не на ногах, а на ходулях. Чуть было не выронила из затрясшихся рук документы. Чего-то подобного она и ожидала.

Визг стих, когда мать поймала ребенка в объятия, но оглушительный собачий лай не прекратился.

– Нет! – крикнул хозяин семейства в спину коллектору. – Дом! – посмотрел он на жену. – Запритесь в доме!

Та не услышала. Безумными, вылезающими из орбит глазами она смотрела на агрессивно настроенного бойцовского пса, приближавшегося к ним с сыном. Лай мастифа в клочья рвал весенний день. Инге захотелось пальцами заткнуть уши и зажмуриться.

– Нет! – закричала жена Крюкова. – Нет! Уйдите! Убери собаку!

– Маккартни! – скомандовал коллектор мастифу, и тот, словно взбесившись от звука его хриплого тяжелого голоса, прыгнул вперед.

Отчаянный визг женщины ушел куда-то в частоты ультразвука. С неистовым лаем собака бесновалась в паре метров от жертв. Упираясь короткими ногами, из-под которых летел песок, она пыталась добраться до застывших соляными столбами матери и сына. Коллектор с усилием удерживал струной натянувшийся поводок. «Если он порвется…» – пришла в голову Инге ужасная мысль. У нее тряслись поджилки. А потом она почувствовала, что может обмочиться прямо здесь.

– Нет! Уберите собаку! – вновь крикнул ошалевший от дикого зрелища должник. – А-а-а! – закричал он вдруг, когда, нагнувшись к нему, Худой взмахнул рукой.

Неизвестно откуда оказавшаяся в ней крестовая отвертка пробила левую ладонь Крюкова и с мерзким хрустом воткнулась в утоптанный отсев дорожки. Сидящий на земле бизнесмен выгнулся дугой, ухватился здоровой рукой за черно-красную ребристую рукоять отвертки и попытался вытащить ее из раны. Худой мгновенно пресек эту попытку, наступив на руку Крюкову ботинком с тяжелым протектором.

– Ум-м-м, – будто с заклеенным ртом замычал бизнесмен, когда прижатая ногой рукоятка отвертки впечаталась в его ладонь, пришпиленную к земле огромной бледной, с алыми пятнами на крыльях бабочкой.

В разные стороны полетели брызги, будто уронили на пол бутылку кетчупа. Крюков заорал неожиданным для его комплекции басом. У дома яростно щелкал зубами мечущийся на поводке мастиф. Мальчик в руках бледной как смерть матери громко ревел, отвернувшись от пса и время от времени на него оглядываясь. Его заплаканное лицо покраснело от натуги. От опрокинутой жаровни пахло горелым мясом. Пролившееся вино напоминало кровь. Инга с застывшим как маска лицом неподвижно стояла внутри этого разверзшегося ада и пыталась понять замороженными мозгами, что ей делать. К запахам крови и подгоревшего мяса добавилась вонь мочи, темным пятном проступившей на джинсах корчащегося от боли коммерсанта. Вечером, видимо от пережитого стресса, у Инги на несколько дней раньше срока начнутся, как она их называла, «счастливые часы суши».

– Так что с долгом? Не слышу! Отдашь? – спросил у Крюкова Худой. – Когда?

Крепко зажмурившись и не открывая глаз, гендиректор еле слышно попросил:

– Уберите собаку, пожалуйста… Я все сделаю, все заплачу́… Пожалуйста…

Худой поднял голову и свистнул напарнику.

– Готов!

– Фу, Маккартни!.. Фу, я сказал!..

– Убрали собаку. Пока… Рассказывай, как будешь платить. Мы тебя слушаем.

– Я… Я не знаю…

– Блядь, – с руганью ударил Худой бизнесмена в живот ногой. – Что, вторая серия начинается?

Крюков скривился от боли, затараторил сбиваясь:

– Нет, погодите! «Гелендваген» стоит в гараже, двухгодовалый. Можно продать за…

– Продадим, – кивнул Худой. – Еще что?

– На счете в банке еще… Тысяч триста, может быть… На зарплату людям…

– Так, все понятно. Дом застрахован?

– Нет, – Крюков помотал головой, всхлипнул и повторил еще раз. – Нет.

– Тогда страхуй. Сожжем, получишь деньги, отдашь нам. Молись, чтобы страховки хватило… Вставай, – Худой с усилием выдернул отвертку из отсева, а потом из руки.

Бизнесмен коротко вскрикнул и уставился на отвратительного вида рану в ладони.

– Что ты как девочка? – поморщился коллектор. – Идем, напишешь доверку на «гелек», генеральную потом у нотариуса оформим, техпаспорт с ключами сейчас отдашь… Тачка пока у нас постоит. Если со страховкой срастется, вернем. Будешь в нем жить, пока заново не отстроишься… Долго собрался сидеть?.. И ты тоже, новенькая. Двигай.

Стены в доме Крюкова были увешаны головами диких зверей. Лось и кабан оценивающе разглядывали незваных гостей стеклянными глазами, пока присевший к низкому столику в гостиной Крюков пытался подрагивающей рукой написать доверенность на управление транспортным средством.

– Вот, – протянул он документ Худому.

– И кому я ее покажу? Всю в крови измазал. Ты бы еще написал на ней: «Помогите!» Я худею… Переписывай!.. Смотрю, ты охотник, да? И оружие, наверное, есть?.. Тоже конфискуем, чтобы в спину сдуру не шмальнул…

Потом они втроем спустились в гараж, откуда уже не был слышен плач мальчика, спрятанного перепуганной матерью где-то наверху. Антрацитового цвета «гелендваген» напоминал броневик.

– Держи ключи, – Худой протянул Инге брелок.

– Что это? Зачем?

– Поедешь на нем за мной.

– Я? – растерялась Инга.

– Ну не я же. Говорила же, что водишь машину. Сашок с Маккартни на «транзите» поедут, я – на нашем «мерсе». Так что «гелек» тебе достается.

– Но он же… И прав у меня нет, – испугалась Инга. – А если остановят…

– Я худею… Да не ссы ты. Доверка же есть, хоть и кривая. Пэтээска тоже. Права, скажешь, дома забыла, извините, гражданин начальник, улыбнешься. Я рядом буду, отмажу деньгами, если что. Не возьмет денег, покажу вот это, – Худой поправил висящий у него на плече хозяйский охотничий карабин, выглядевший как ближайший родственник АК. – Открывай ворота, не стой! – кивнул он генеральному директору.

– Я не могу, не хочу! – помотала головой Инга. – Я на такое не подписывалась. Не собираюсь я ездить на угнанной машине!

– Да почему угнанная, я худею… Ты же не будешь заявлять? – повернулся Худой к Крюкову. – А хочешь, пусть он ведет «гелек», а ты сзади будешь сидеть, «сайгу» у его головы держать. Выбирай…

Обратную дорогу Инга помнила смутно. В памяти остались только ее вцепившиеся в руль скрюченные пальцы и «стопы» «мерса», на котором перед ней ехал Худой.

– Молодец! Нормально водишь, не по-бабски, – похвалил ее коллектор, когда она загнала «гелендваген» в огромный полукруглый ангар из серого рифленого металла.

Ангар находился на территории какого-то полудохлого автопредприятия в Обухово и был, как автосалон, на треть заставлен дорогими иномарками, тускло отражающими свет висящих под потолком прожекторов.

– Ключи в машине, – сказала девушка пожилому охраннику, отпершему ангар.

Тот показал Инге место, куда ставить машину, и вышел на улицу.

– Всё в порядке, я уже сфотографировал на телефон, «сдал-принял», – заулыбался он, когда девушка присоединилась к нему. – Новенькая?

– Хозяин говорил, два года ей, кажется, – ответила Инга, которую до сих пор потряхивало.

– Да нет, ты – новенькая?

– Извините, не поняла сразу. Да, скоро месяц будет.

– Я и вижу, бледная вся… А зовут-то как?

Она промолчала, быстрым шагом отошла за угол ангара и стала громко блевать, пытаясь исторгнуть из себя вместе с переваренной едой и остро пахнущей желчью страх и вину. Когда спазмы утихли, Инга вытерла рот найденной в кармане бумажной салфеткой и подошла к стоявшему у «мерседеса» Худому.

– Нам надо здесь находиться?

– Больше нет, мы свою работу сделали. Поехали.

– В офис? – спросила Инга, усаживаясь в салон.

– На сегодня рабочий день кончился, – покачал головой Худой.

– Тогда подбрось меня до дома, – попросила она и подумала, что там что-то нужно будет говорить родителям, а завтра с утра снова идти на эту работу.

– Без проблем, – кивнул Худой.

Но обманул ее, потому что привез не домой, а в угрюмого вида кабак в центре.

– Что это? – испугалась Инга, разглядывая из машины вывеску и закопченные от выхлопных газов окна.

– Пойдем. Тебе выпить надо. И чем больше, тем лучше.

– Я в такие не хожу, – покачала головой девушка, – здесь, наверное, только бандиты бухают.

– А мы с тобой кто? Учителя? Или пожарники? Как раз самые настоящие бандиты. Рэкетиры. Шучу… Мохито тут, конечно, не делают, но водка у них настоящая. Так что идем, слушай меня и радио.

Внутри было торжественно и малолюдно (ранний вечер). Дальние столы (громоздкий дизайн не позволял назвать их «столиками») терялись в полумраке, который безуспешно пытался разогнать красно-коричневый свет висящих по стенам вычурных, в восточном стиле, ламп. Инга с Худым сели за стол, за которым свободно могла бы поместиться компания из восьми человек. Официант в белой рубашке, меню в переплете из кожи царя, графин холодной водки, салат «Столичный», соленые огурцы, селедка, антрекот с картофелем по-деревенски.

– Я есть не буду, – помотала головой Инга.

– А ты не ешь, ты закусывай, – Худой наполнил рюмки. – Давай выпьем.

– Я так и не знаю, как тебя зовут, – произнесла она, взяв рюмку в руку.

– Павел. За знакомство.

Инга опрокинула в себя алкоголь, поморщилась. Водку она не любила и пила лишь от случая к случаю.

– Лекарство сладким не бывает, – прокомментировал ее гримасу Павел. – И закусывай, чтоб не развезло через двадцать минут.

– Угу… Павел… Ничего, что я с набитым ртом?.. Ты мне скажи, ты этим каждый день занимаешься?

– Фрики у «зерен» выбиваю? Не каждый. Выходные никто не отменял, – ответил коллектор.

– Фрики? – переспросила девушка.

– Деньги. Бабки. Лавэ. Финики. Фрики. Как хочешь, так и называй.

– И что, постоянно возите с собой мастифа?

Худой налил еще по одной, выпили.

– Нет, просто упертый тип попался тебе для первого раза. Наглый как танк. Я же говорил, менты у него подвязаны там. Родственники какие-то. Вот мы и пугнули его псом. Теперь будет по струнке ходить, за сына дрожать. Глядишь, дом и вправду спалит…

– Так спокойно об этом говоришь… – сощурилась Инга.

– А что мне делать? У меня работа такая. И у тебя, кстати, тоже. Привыкай. Нет-нет да и случаются жмоты, которые пытаются зажать фрики. Бизнесмены, в основном. Как этот вот… Ты не вздумай его жалеть или еще что. Если бы врасплох его не застали, еще неизвестно, как бы все обернулось. Ты же видела, он охотник. Саданул бы картечью тебе в живот из «сайги», и не сидела бы ты сейчас здесь. Сразу бы поняла, что жизнь состоит не из трех половин. Я худею…

Инга представила эту ситуацию, и ее замутило. Павел сказал, не замечая ее состояния:

– Давай поедим, что ли…

Через полчаса Инга почувствовала, что поплыла от сытости и недавнего стресса. И еще от пяти рюмок водки.

– Ты, Павел, прямо как Железный человек, – предположила она, продолжая на некоторое время затихший разговор. – Всё нипочем.

– Железный? – пожал он плечами. – Тогда бы печень по утрам не болела… Вряд ли. Думаю, я просто обычный хер, всего-то чуть посмелее других. Знаешь, я в третий класс пошел, когда отец у меня погиб в автокатастрофе. Мать стала пить горькую. Через год повесилась в ванной. Нас с братом забрала к себе двоюродная бабка по материнской линии. Она жила в деревне Глухое в Вологодской области. Настоящий медвежий угол, я худею. Пять раскиданных по опушке леса домов, соседей видишь два раза в неделю, если только не пойдешь к ним специально. Дороги из Глухого все через болота. Зимники, летом по ним и пройти-то трудно. Вокруг леса, озёра и несколько таких же деревень. Две пустые законсервированные «зоны», где валили лес еще военнопленные – финны, гансы. Они же построили узкоколейку на конной тяге, чтобы вывозить лес к реке, по которой его потом сплавляли. Узкоколейку разобрали лет за десять до того, как мы с братом там появились. До райцентра доехать – проще туда-обратно на Марс слетать, честное слово… Знаешь, как время там проверяли? В два часа над деревней пролетал «кукурузник» в Рыбинск, по нему и подводили часы. Я худею… Конечно, ягоды, грибы, рыбалка – с этим там все в порядке, но жизнь как на другой планете. Настоящий Русский Север. И это еще при советской власти. Что там сейчас, вообще страшно представить. Я же там с детства не был. Вымерло, наверное, все… Так я к чему? Два года мы там прожили, а потом бабка по осени заболела и умерла. Быстро так, за неделю. Врачей, сама понимаешь, там отродясь не бывало. Сами все лечились. Травами всякими. И больше родных у нас не осталось. Мы с братом подумали, что нас теперь в детдом отправят. В общем, мы бабку тайком похоронили. Закопали ночью в лесу. И еще полгода потом ходили через две деревни на почту, получали за бабку пенсию и на нее жили. Ухаживали за скотиной. По хозяйству всякое. Брат поросенка зарезал. Тот визжал – я худею! Эти, из Парголова сегодня – так, цветочки. Я тогда уши себе затыкал, чтобы не слышать порося… Может, жили бы и дальше, но соседка заподозрила неладное, в милицию заяву накатала. Решила, что мы с братом бабку сами порешили. Приехал участковый, потом следствие, эксгумация, ничего не доказали, нас отправили в колонию для несовершеннолетних… Как сейчас прямо помню, как поросенку кишки выпускали. Он еще брата за руку цапнул. И как мертвую бабку на волокуше в ночной лес вдоль Студенки тащили… Ты, Инга, только одно запомни. Тут, не в коллекторах, а вообще, – Худой сделал руками всеобъемлющий жест, – либо ты зарплату получаешь, либо они кредит не возвращают. По мне лучше все-таки первое…

Инге, внимательно слушавшей историю, вдруг захотелось рассказать Худому что-нибудь такое, чтобы он понял, что она тоже вылеплена не из слоеного теста.

– Ты прямо как нечисть какая на меня смотришь, – сказал ей Худой.

– Точно… Мы с подругами несколько лет назад, я еще училась, прямо посреди недели пошли повеселиться в одно место. Ну, вроде клуба… Выпить, потанцевать. «Мишка с куклой бойко топают, бойко топают, посмотри»… Давай, кстати, еще выпьем… Ага, ну будь… На входе там пара охранников стояла. Такие, знаешь, дядечки. Вроде тебя. Извини, если что…

– Нормально. Я же и вправду дядечка.

– Это потом мы поняли, что они под спида́ми были, чтобы спать не хотелось. А сначала казались такими приличными: вежливые, улыбаются, «липтон» с молоком из пивных бокалов дуют. Мы им поулыбались в ответ и вышли на улицу. Подышать после танцпола, мальчиков обсудить, все такое… Обратно в клуб – а охрана нас не пускает. Морды кирпичом: «Закрытая вечеринка». Видать, спиды им сознание расширили и перекосили заодно. Да и хрен бы с ними и с их клубом, но у Аськи, одной нашей, внутри осталась куртка. Дорогая, да и вообще жалко. Аська просит, чтобы хотя бы ее пропустили куртку забрать. Охранники только смеются. Мол, вас тут и не было. Аська распсиховалась, отталкивает их, чтобы войти. Бесполезно, все равно что гору толкать или дом. Охранники ее держат за руки, за плечи, она бесится, орет. А рядом со входом скутер стоит, на нем ди-джей в клуб приехал. И шлем висит на руле. «Реплэевский», цветов итальянского флага. Тут у меня в голове будто щелкнуло. Пока охрана с Аськой воюет, я хватаю шлем, подскакиваю и ударяю им с размаха в голову одному из дядек. Он шалеет, стоит, соображая, что да как. Я – тоже. Не понимаю, что сделала. Девчонки сказали потом, что у меня в тот момент было выражение лица как у куклы. Я охранника второй раз треснула. И даже третий успела. Шлем раскалывается, охранник на ступеньки – брык, его напарник – к нему. У того кровь из головы течет. Мы – тут уж не до куртки, хорошо, никаких документов в ней не осталось – бегом через подворотню. А этот нам вслед орет: «Суки! Ведьмы!» А мы бежали так, что какой-нибудь рекорд уж наверняка поставили… Вот и отдохнули, я худею!

Худой захохотал и потянулся к графину.

«Интересно, куда мы едем? – думала позже Инга, растекшись по сиденью летящего через ночной город „мерса“. – Ко мне или к нему? Я, наверное, не против, если к нему… Только сколько же ему все-таки лет?»

Привез ее Худой к маме с папой.

И передал, удивленную, с рук на руки таким же удивленным родителям.

* * *

Неожиданно для себя она осталась в фирме. К новой работе привыкла гораздо быстрее, чем думала. Помогли слова Худого про зарплату и кредит. Ну, может быть, еще и то, что «дог-шоу» больше не повторялось. Когда они приезжали к должникам, те подавленно молчали, прятали глаза или, наоборот, просяще ловили их взгляды, хмуро кивали, когда Инга заканчивала читать предписание, отпечатанное на потихоньку накрывающемся медным тазом офисном принтере, и оглашала сумму долга. По всему выходило, что коллекторы проводили с «зернами» предварительную работу, а Инга принимала участие лишь в заключительном этапе. И ни разу ей не приходилось приезжать к кому-то дважды.

Чаще всего должниками оказывались небедные люди, предприниматели, которым для выплаты кредита и штрафов требовалось лишь уступить свой бизнес по цене гораздо ниже рыночной. Или сменить жилье или личный автотранспорт на менее престижные. Часть выплачиваемых ими денег (по правде говоря, не такая уж и большая) оседала в карманах Инги в виде регулярных бонусов и премий «по итогам».

В начале осени у нее случился роман с Захаром, за время которого Инга съехала от родителей, по знакомству незадорого сняв «двушку» в соседнем доме. Бойфренд до самого их разрыва охотно пользовался благами ее отдельной жилплощади, но ни переехать к Инге, ни позвать ее к себе так и не собрался. Все завершилось той зимней фотосессией в «Копах», от которой Инга не могла отойти несколько недель. Оставшись без приятеля, она вдруг поняла, что жить одной ей нравится больше, чем с родителями, даже если для этого приходилось ежемесячно отдавать приличную часть своей зарплаты. Инга забегала к родителям «на огонек» пару раз в неделю, и всем этого хватало. Следующей осенью, в октябре, она снова влюбилась, но на этот раз не звала молодого человека переехать к ней. И снова роман оказался скоротечным, ближе к декабрю угаснув то ли от нехватки времени, то ли от недостатка тепла.

С Худым Павлом Инга подружилась. Они больше не выпивали вместе, соблюдая дистанцию между наставником и ученицей, кем, собственно, они друг другу и приходились, но в их рабочих отношениях появились доверительные нотки. Инга могла рассказать Худому, что у нее возникло недопонимание с подругой или парнем, и выслушать от него неглупый совет. Саша, на редкость молчаливый коллега Худого, в таких случаях даже не хмыкал. Казалось, что его нет в салоне машины, мчащейся на очередную «выездную сессию товарищеского суда». А еще Инга чувствовала, что Худой, по мере своих возможностей, оберегает ее от конфликтов и стресса, и была благодарна этому плотному скуластому сорокатрехлетнему (узнала его возраст у менеджера по персоналу) любителю альтернативы вроде «Nine Inch Nails» или «Rollins Band».

Как назло, именно в это позднее утро Инге не удалось избежать столь редкой для нее стрессовой ситуации на работе. И дело было даже не в том, что очередное «зерно» сопротивлялось перемалывающим ее жерновам агентства. Скорее наоборот.

Артем Сергеевич Зарайский проживал в Пушкине в прячущемся за деревьями двухэтажном таунхаусе и был врачом. Но врачом амбициозным, потому что несколько лет назад открыл в районе новостроек на юге города частный медицинский центр. Все виды анализов и исследований, консультации специалистов, «домашний доктор». Часть средств на свое дело заработал в девяностые, подпольно латая подстреленных «братков», часть – взял в банке. Всё как у всех. Дела у центра пошли хорошо. Денег у жильцов новостроек было предостаточно, потому что они много работали, а вот здоровья им не хватало, примерно по той же причине, плюс экология. Так что доходы Зарайского росли.

– Тут, главное, не быть лудоманом и не проигрывать все фрики букам, – добавил Худой к своему рассказу по дороге в Пушкин.

По его словам получалось, что Зарайский всегда любил спорт, но возможности заниматься им самому у него не было. Какие-то последствия родовой травмы, проблемы с позвоночником.

– Разве только играть в шашки-шахматы, – цинично заметил Худой.

В салоне «мерседеса» гремели старички «Faith No More», и сидящая сзади Инга вдруг подумала, что Павел похож на их песни. Такой же нервный, угловатый и кажущийся настоящим произведением искусства.

Заниматься спортом Зарайский не мог, зато мог смотреть, как это делают другие. Он был активным участником фанатских движений «Зенита» и СКА, а зимы прожигал в спортбарах за просмотром трансляций английской Премьер-лиги и итальянской «Серии А». С этих трансляций и началось «нисхождение» Нехворайкина, как его назвал Худой. В какой-то момент бывший врач принялся делать ставки. Сначала просто для интереса. Играл, как и большинство, с переменным успехом, чуть больше проигрывая. Первые по-настоящему крупные проигрыши случились с ним в 2010 году на мундиале в сгорающей от СПИДа Южной Африке. Неожиданные поражения сборных Сербии, Франции и Испании, на победу которых он ставил по-крупному, вытянули из его карманов все свободные деньги. Наверное, во всем был виноват крой нового мяча «джабулани», делавший его полет абсолютно непредсказуемым. В надежде отыграться Зарайский задержал зарплату работникам клиники, сделал серьезную ставку уже наверняка, но обидный проигрыш итальянцев словакам со счетом 3: 2 разбил все его надежды. Чтобы отдать долг по зарплате, Зарайскому пришлось обращаться в банки, потому что особых сбережений он не сделал, вкладывая все свободные средства в медицинский центр. В одном из банков у него до сих пор оставался непогашенный кредит, взятый на закупку оборудования еще при открытии, второй и третий отказали, кредитный отдел четвертого тянул с решением… Зарайский взял деньги в фирме Козакова, выплатил зарплату сотрудникам и стал гасить кредит. Делать это оказалось непросто, учитывая беспорядочную игру эскулапа на тотализаторе и новую, более современную клинику-конкурента, открывшуюся неподалеку и переманившую к себе часть его клиентов и персонала. У Зарайского пошли просрочки платежей. Потом платежи и вовсе прекратились, что вылилось в сегодняшний визит коллекторов из агентства.

Внешность Зарайского выдавала в нем бодрого шестидесятилетнего интеллигента. Седые волосы, резкие, но благородные клинтиствудовские морщины. Обращаясь к ним на «вы», он смело пустил визитеров на кухню – около тридцати квадратных метров, обставленных итальянской мебелью, немецкой встроенной техникой и шведскими дизайнерскими штучками вроде миниатюрных деревянных подставок под крышки кастрюль. Предложил сесть. Нахмуренно стоя в прямоугольнике пасмурного света, изливающегося из больших скандинавских окон в пол, слушал Ингу. Извинившись, перебил ее:

– Перейдите сразу к сумме, пожалуйста.

Услышав, изменился цветом лица и на несколько секунд прикрыл глаза. Инге показалось, что ему сейчас станет плохо, но Зарайский открыл глаза, посмотрел на девушку и кивнул, невесело усмехнувшись.

– Я сам говорил на днях с Аба Арнольдовичем, он эти же цифры называл. А сейчас все равно слышу как в первый раз.

Он помолчал. За это время Инга успела периферийным зрением заметить на столе крошки и нож с испачканным маслом лезвием, горшки с засохшими цветами на полу у окна и грязную посуду, устроившую лежбище в раковине. Как-то не вяжется это с прочей обстановкой на кухне, подумала девушка.

– Я так понимаю, ваш визит – больше формальность, – Зарайский поочередно оглядел всех троих гостей. – Мы же с Аба Арнольдовичем все обсудили, провели, так сказать, реструктуризацию долга, – он опять коротко, не разжимая губ, усмехнулся. – Я закрыл клинику, распродал оборудование. Завтра как раз должны приехать люди, привезти на подпись договор, а то мне теперь отсюда и не выбраться. На автобусе разве…

– Нам сказали, что мы должны забрать… – начал Худой.

– Да-да, – поспешно закивал Зарайский, – прошу за мной. Всё в гараже.

Сам он, чуть прихрамывая на правую ногу, но держа спину по-военному прямо, пошел впереди, показывая им дорогу. Ингу, двинувшуюся было за ним следом, Худой попридержал рукой и шепнул:

– Я первый пойду.

Инга поняла, что он, несмотря на прием и обстановку, не расслабляется, опасаясь подвоха. Но в по-медицински чистом гараже на две машины они увидели только черный гоночный мотоцикл с задранным брызговиком и красный кабриолет BMW с заляпанными грязью боками. Откидной верх кабриолета был опущен.

– Милая штучка, – погладил капот автомобиля Худой. – Тут с одних дисков можно долг выплатить… Наверняка теперь проходит по статье «не по карману», да?

– Вы правы, – кивнул Зарайский. – Но его все равно у меня бы не было. Покупал машину для жены, она забрала ее, когда мы развелись, – еще одна грустная улыбка. – А потом я попросил ее вернуть кабриолет в обмен на мой «инфинити». Вчера она пригнала его. Так что забирайте…

Саша, напарник Худого, в это время любовно, как женщину, оглаживал мотоцикл.

– «Кавасаки нинзя», – прокомментировал он, поймав взгляд Инги. – Вроде бы не для вашего возраста, – обернулся он к Зарайскому.

– Хотел подарить сыну на юбилей, – ответил тот, – он любит такие игрушки с детства. Но не сложилось. Мы с ним вдрызг рассорились из-за… не важно, из-за чего. Перестали общаться. Мотоцикл новый, просто два года простоял здесь, в гараже.

– Жена, сын… Я смотрю, вы неуживчивый человек, – заметил Худой.

– Да так, – пожал плечами Зарайский, – вопрос больше философский.

– В смысле?

– Знаете, я стал все чаще и чаще замечать, что люди похожи на маленькие стеклянные баночки. Стоят на полке в супермаркете, на каждой – красивая наклейка, внутри – детское питание или фруктовое пюре. Яблочное, грушевое, сливовое… А на самом деле в этих баночках только мочу на анализ носить. И это – их настоящее содержимое. Уж простите старика за профессиональное сравнение.

– Значит, забираем «кавасаки» и «бэху», я правильно понимаю? – спросил Худой.

Тот виновато развел руками.

– Чем могу… Про остальное Аба Арнольдовичу известно. Вы меня извините, но эта тема мне неприятна, лишний раз ее касаться не хочу…

– Да, конечно, – кивнула Инга, – всё в порядке.

– Не расстраивайтесь сильно, – усмехнулся Саша. – В Китае опять грипп новый нашли. Глядишь, начнется эпидемия, новую клинику откроете.

– Молодой человек, я врач-хирург высшей категории, кандидат медицинских наук. Не надо со мной так вот… Про грипп…

Саша хмыкнул.

– Извините нас, Артем Сергеевич, – сказала Инга и повернулась к Худому. – Как мы заберем это все? Я сразу не подумала. Может, вызовем эвакуатор? Мотоцикл-то новый.

– Эвакуатор? – протянул Худой, раздумывая. – Ну, Аба имеет свое мнение на этот счет. Типа перерасход бюджета…

– Паша, подожди, – тронул напарника за плечо Саша. – Давай я доеду на байке до гаража сам. Ничего с ним не случится, немного грязью забрызгаю, так Саныч на месте ототрет… Вроде как тест-драйв, и все такое. Может, потом себе его и возьму. Давно мечтал о таком… Да, Паша?

Тот пожал плечами.

– Рехнулся? Зима ведь, дороги…

– Ты гляди, на нем всесезонка стоит. И бензин есть, – Саша постучал по баку, – до заправки доехать хватит. Я осторожно.

– Я худею… И шлема нет. Ты как мальчик прямо… Документы где на него?

– Вот, пожалуйста, и на машину, и на мотоцикл… А это генеральные доверенности с правом продажи…

– Я же не дурак гнать по зиме без шлема. Аккуратно поведу. От инспекторов откуплюсь, если что. Да они и не догонят меня!.. Шучу-шучу!.. Так что, договорились?

– Я худею… Если погонять захотелось, давай лучше рванем на выходных на рыбалку, возьмем на базе напрокат снегоход… Да хрен с тобой. Не разбейся только. В больницу тебе апельсины не понесу.

– Все в порядке, тут до Обухова езды-то… Я вас там подожду.

– Я худею… Жди, только мне сперва к одному «зерну» на Московском надо заехать. Не знаю, сколько времени уйдет на опрессовку… Инга, а ты садись в «бэху». Перегонишь ее. Права не забыла, как в прошлый раз?

– Не забыла.

– Смотри только, тут резина летняя стоит… Ну, как-нибудь…

– Жена на нем по зиме не ездила, – пояснил Зарайский. – Поэтому и резина летняя.

Он нажал кнопку на пульте на стене. Дверь гаража стала подниматься вверх, в помещение ворвался холод, а свет насупленного дня смешался с электрическим.

– Я погнал!

– Аккуратнее только, Саша! Не звезданись там где-нибудь!

– Ты покаркай!

Взревел на высоких оборотах двигатель «кавасаки», но выехал Саша действительно осторожно.

– Лицо он себе все поморозит… Извините, а как здесь крышу поднять?

– Вы завели двигатель?.. Вот этими клавишами вверх-вниз.

– Что-то не получается…

– Подождите, дайте я сам… Разрешите, я сяду на ваше место, чтобы ненароком шею не прищемило винилом.

Инга пустила теперь уже бывшего хозяина за руль кабриолета.

– Да, правда… Заклинило ее, что ли? Когда Анна, жена, на нем приехала сюда, крыша у машины, конечно, была поднята… Нет, не поднимается. Что такое?.. Ну, думаю, в автосервисе эту проблему быстро уладят.

– В автосервисе? – повернулась Инга к старшему коллеге. – А как я на нем сейчас поеду?

– Как Любовь Успенская, – усмехнулся Худой. – «А я сяду в кабриолет…»

– А если серьезно? На эвакуаторе?

– Я худею, зачем повторять одно и то же два раза, а, Инга? Ты́ со своих денег оплатишь эвакуатор?

– И что теперь, я поеду в феврале месяце на машине без крыши? С ума сойти! Может, ты ее тогда и поведешь, раз такой умный? Или Аба?

Худой покачал головой. Ухмыльнулся.

– У меня еще дело. Мотаться по городу на кабриолете – только подрывать авторитет, свой и агентства. Меня же «зерно» засмеет, если я в такой тачке заявлюсь. И ее по-любому надо переобувать… Хочешь, садись в «мерин» и езжай сама кошмарь этого коммерса, без проблем.

– Твою мать!..

– Или позвони самому Аба. Пусть одобряет эвакуатор.

– Да уж позвоню!.. Фак! У него трубка выключена…

– Он сейчас в бассейне плавает, – сказал Худой, взглянув на часы. – Или на совещании каком-нибудь в банке.

– Извините, что вмешиваюсь, – сказал уставший слушать их пререкания Зарайский, – но не могли бы вы уже покинуть мой гараж, с машиной или без? Я не одет, чтобы стоять тут на холоде. И вообще, повторюсь, ситуация не самая для меня приятная…

– Да, конечно. Одну минутку.

Делать нечего.

Идиотская история. Просто идиотская.

Намотав вокруг шеи в несколько слоев теплый вязаный шарф так, чтобы закрывал нижнюю часть лица, Инга села за руль «BMW». Кто теперь глупее будет выглядеть, Саша на байке или она в кабриолете с опущенной крышей? Пожалуй, что она.

Натуральный фрик, всклокоченного парика зеленого цвета не хватает.

Хорошо, что с утра надела пуховик. Он черный, не жалко будет, когда на него полетит грязь от машин. Инга представила, как будут сигналить ей встречные водители и крутить пальцами у виска. Жаль, что она не взяла с собой шапку.

И как, скажите на милость, держаться за руль руками в варежках?

* * *

Все получилось проще, чем она ожидала. Ну да, куртку придется стирать. И на голове образовалась неизвестная в хайр-индустрии прическа, созданная встречным ветром, брызгами с дороги и каплями моросящего дождя. Обнаженные кисти рук скоро занемели от холода. Пара невоспитанных «газелистов» посигналили ей, на что Инга с удовольствием показала им средний палец. На светофорах она ловила на себе удивленные взгляды из машин на соседних полосах, кто-то снял ее на телефон, но большинство участников движения не обращали на нее внимания и продолжали с выпученными глазами шарахаться по городу, как по полкам холодильника в поисках еды.

Инга престарелой черепахой плелась со скоростью сорок километров в час. Из окон обгонявших ее по полосе общественного транспорта автобусов на нее ухмылялись пассажиры. В кои-то веки они оказались в более выигрышном положении, чем эта забравшаяся в кабриолет богатая ведьма с загаром из солярия. Ну и плевать. Торопиться ей все равно некуда. Льда на засыпанном солью асфальте не было, но разгоняться на скользкой от влаги дороге Инга все же боялась. Подозревала, что совсем немного надо, чтобы машину на летней резине раскрутило на шоссе, как винт взлетающего вертолета.

По КАДу, где гоняют на скорости сто пятьдесят всякие самоубийцы, она ехать не решилась, потихоньку докатилась до Дунайского и свернула направо, в сторону Обухова. Оказалось, зря. На перекрестке с Московским проспектом опрокинулся и заблокировал движение тащивший пухто металлолома «КамАЗ». К счастью, Инга хорошо знала этот район. Через неприметный «карман» она нырнула во дворы новостроек. Плутая по нечищеным проездам, почувствовала, что беспокойство, застрявшее у нее в груди с момента, как она отъехала от таунхауса Зарайского, иррациональным образом материализовалось в желание выпить большую чашку горячего кофе с молоком.

Утром Инга проспала и, опаздывая, позавтракала прямо как в научно-фантастических романах – одной таблеткой. Маалокс. В последние дни она испытывала дискомфорт от сезонного обострения гастрита. Так что кофе сейчас совсем бы не помешал, чтобы согреться и немного прийти в себя. Инга вспомнила одно местечко, куда можно было заехать по пути, чтобы потом, с новыми силами, по Типанова, проспекту Славы и Бухарестской объехать пробку.

Место, где Инга нацелилась выпить кофе, находилось на продуваемой всеми ветрами площади Победы, в цоколе одного из двух грязно-серых семидесятиметровых домов-«пластин», южных ворот города. Заведение называлось «Departure/Arrival» и представляло собой тесный диджей-бар с круглогодичной террасой, рамкой неработающего металлоискателя на входе, большими ЖК-панелями, дублирующими онлайн-табло прилетов-вылетов в Пулково, и деревянным полом такого цвета, будто на него кого-то вытошнило овсянкой. По ночам здесь заигрывали с хаусом и фанком, а по ЖК-панелям нон-стопом крутили эпизоды единственного сезона «Pan Am», клона-неудачника «Mad Men», про ретро-стюардесс.

Этим летом Инга влюбилась в «Departure/Arrival», благо жила рядом. Ей нравилось прийти сюда к полуночи, пропустить пару шотов «егермайстера», наплясаться и потом приткнуться с последним «ягером» в уголке на террасе или просто на улице, на ограничивающих парковку бетонных блоках. Медленно остывать, глядя на круговерть машин на площади, на обелиск «Городу-герою Ленинграду», на взлетающие вдалеке внеурочные самолеты. Отдохнув, уйти к подсвеченным фонтанам и «танцующему» возле них памятнику вождю мирового пролетариата.

Сдав на кабриолете назад, Инга осторожно припарковалась на импровизированной стоянке справа от круглосуточно работающего в режиме «просто бар» «Departure/Arrival». Чуть поодаль стоял отживающий свой век «Опель-Астра» хетчбэк без крышки люка на бензобаке. Инга заглушила двигатель, вытащила ключи из замка зажигания. Повертела в руках брелок, усмехнулась, но все-таки нажала на кнопку, включив сигнализацию. Эта штука работает с кабриолетом, ведь правда?

На всякий случай она решила, что не станет выпускать дорогой, принадлежащий не ей автомобиль из поля зрения. На террасе, укрытой от ветра и обставленной тепловыми пушками, было не так и холодно, а уж в сравнении с ездой на машине с опущенной крышей – просто жара. В качестве резерва на спинках стульев висели разноцветные клетчатые пледы, ждущие, чтобы в них кто-то закутался.

На минутку Инга скользнула в темное помещение бара, тепло улыбнулась полузнакомому – молодому, но уже с сединой – бармену.

– Добрый день. Один американо, пожалуйста. Я подожду на террасе, хорошо?.. Да, молоко подогрейте, пожалуйста… Вот, сдачи не надо…

Кофе подоспел быстро. Завернувшись в плед, Инга обеими руками обхватила кружку и потягивала американо маленькими глотками. К нему бы еще шавермуху, приготовленную сирийцем из безымянного ларька на Лиговском, расписанного не то политическими лозунгами на арабском, не то аятами… Обжигалась, шмыгала оттаявшим носом, слушала льющийся из аудиосистемы лаунж. За неимением других развлечений пыталась разглядеть сидевшего в самом углу террасы парня с темной щетиной на симпатичном лице. Тот даже не дотронулся до пледа. Анитфриз добавлен в его кровь, что ли? Так и сидел в своей черной куртке, из-под которой торчал замятый капюшон худи. Тыкал пальцем в экран мобильника. Уже тогда ей показалось, что парень на кого-то похож.

На рок-звезду со снимка Корбайна, поняла она, когда пятнадцать минут спустя парень догнал ее на улице.

– Девушка! – окликнул он ее в тот момент, когда «BMW» квакнул выключенной сигнализацией.

Инга развернулась, дожидаясь парня. Он приближался быстро. Его губы шевелились, словно он разговаривал по телефону через невидимую гарнитуру.

– …Поздно вечером он говорит подруге, что зимой лучше всего на юге; она, пристегивая чулок, глядит в потолок…

Его слова звучали глухо и будто бы в ломаном ритме. И вроде как в рифму. Это что, стихи? У него такая дурацкая манера знакомиться? Даже не смешно.

– …В этом году в феврале собачий холод. Птицы чернорабочей крик сужает Литейный мост. Туча вверху как отдельный мозг…

Беззвучно взорвалась брошенная в лицо Инге граната. Лязгнули зубы, и вспыхнувшую болью скулу своротило набок. Ингу бросило на землю, задницей прямо в кашу из подмерзшей воды и подтаявшего снега.

Ничего не соображая, она схватилась за скулу. Как же больно… Но будто бы всё на месте… А кровь? Инга в испуге взглянула на ладонь. Крови нет. Что же это взорвалось?.. Ее ударили, поняла вдруг она.

А через пару секунд сквозь окутавший сознание туман Инга услышала, как взвыл двигателем дорогой, принадлежащий не ей кабриолет.