Громила и Альбин

Громила и Альбин навсегда исчезли из моей жизни. В ней остались усталая мама и больной отец. Остался черный пруд, где наполовину затонула брошенная строителями катушка из-под кабеля, на которой краской была выведена восьмерка. И что-то еще осталось, что-то еще…

Незадолго до этого умер мой маленький брат. Умер тихо, лежа в своей кроватке и наблюдая за цыплятами.

За месяц до смерти мама забрала его из больницы, и я решил, что он выздоровел. Я радовался, что наконец у меня появится товарищ для игр. Что наконец я не буду один. Но брата Диму положили в его кровать и кормили с ложки протертыми овощами и протертым мясом. И он безропотно ел эту гадость и помногу спал. А когда просыпался, то смотрел на обои, разглядывал узоры. И я сказал маме: «Давай купим ему котенка, посадим в коробку, и он будет за ним наблюдать». Но мама объяснила, что котенка в коробке долго не удержать.

В воскресенье мы поехали на Таганку, на Птичий рынок, и купили цыплят. Сейчас я помню только тетку в ватнике и платке, помню ее огромные мужские ладони с грязными ногтями и коробку с цыплятами на ящике стеклотары.

– Берите. Отличные выйдут куры, – сказала она.

– Смотри, – мама улыбнулась своей тонкой улыбкой, вернее, ее подобием, – как раз то, что нужно.

– Хорошие, – я подумал, что действительно это то, что нужно, но мне хотелось взглянуть на Птичий рынок. – Может, еще посмотрим, мам?

Но маме надо было обратно домой. С Димой осталась соседка, и злоупотреблять ее терпением было бы…

– Берите, – повторила тетка. – Отличные куры выйдут.

Мама открыла свой маленький кошелек и достала аккуратно свернутые рубли. Пока она рассчитывалась, я смотрел на цыплят. Они были и правда как раз то, что нужно. Желтые суетливые комочки: некоторые спали, нахохлившись, некоторые смешно бегали по коробке. Пищали тоненько, жалобно и смешно. Я прижимал эту самую коробку, когда мы ехали в автобусе домой. Мне было не стыдно – наоборот, я гордился, что вот мы с мамой купили столько цыплят и везем их моему брату Диме. Теперь ему будет за кем понаблюдать. Мне было не стыдно, нет. Я просто боялся, что они замерзнут, или разбегутся, или…

Мы поставили перед Диминой кроваткой коробку. Я так ждал этого момента. Долгая дорога домой – метро, автобус, пешком, – каждое мгновение я представлял, как Дима увидит наш подарок, как он что-нибудь такое скажет, как обрадуется, как (может быть!) улыбнется.

Дима открыл глаза. Увидел цыплят. И улыбнулся тонким подобием улыбки, как мама.

– Цыплята! – сказал он. – Я знаю, это цыплята…

Он чуть придвинулся к краю кровати и свесил голову вниз, чтобы разглядеть получше.

– Какие… – шепотом сказал он. – Какие…

Я обернулся. Мамы в комнате не было. Меня это поразило – как она могла пропустить такой момент! Я ломанулся на кухню, больно ударившись о косяк двери.

– Мам! Он улыбается, мам! А ты даже не видела! – Я схватил вымытую тарелку и машинально вытер лежащим рядом полотенцем. – Он сказал: «Я знаю – это цыплята», и еще он сказал, что теперь будет за ними наблюдать! А я тоже буду… И записывать… Вот послушай…

Мать обернулась ко мне.

– Хорошо, – сказала она тихо. – Хорошо… что тебе есть с кем играть.

Сказала и уселась за кухонный стол, сложила мокрые руки на колени.

В раковине осталась недомытая посуда, а из крана текла вода.

Утром, пока я пил чай с бутербродом, мама кормила брата и, собрав передачу отцу, уходила на работу. А мы с Димой оставались дома. Теперь, когда у нас появились цыплята, я почти перестал ходить к пруду гулять. У меня появилось дело. Я взял тетрадь и, как настоящий юный натуралист, попытался записывать то, что происходит в коробке. Но происходило совсем мало. Записывать было совершенно нечего.

Они пищали, толкались, ели, пили и спали. Все это быстро мне наскучило. А вот Дима часами смотрел в коробку. Конечно, это куда веселее, чем изучать узор на обоях.

Соседка тетя Зоя, которая приходила за нами приглядывать, пока мама навещала отца, сказала мне:

– Что это он у тебя все время вниз головой? Смотри, как бы плохо не стало. Лучше б почитал ему чего-нибудь.

Она ушла на кухню.

– Почитать тебе?

Я любил всякую фантастику, поэтому возможность почитать маленькому Диме какую-нибудь из любимых книг, да хотя бы Шекли, меня очень обрадовала.

– Нет, – сказал Дима. – Лучше расскажи.

– Что тебе рассказать?

Я немного расстроился. Ведь читать вслух то, что тебе нравится самому, всегда приятно…

– Про цыплят. Я буду смотреть, а ты расскажи…

И я, забросив тетрадь для наблюдений, стал рассказывать истории из жизни цыплят. Сейчас мне трудно вспомнить, что было в тех историях. Помню только, что разделил я этих малышей на два лагеря. Один был в коробке, а второй вымышленный. Тех цыплят, что в коробке, я назвал норманнами, а вымышленных врагов (тоже цыплят, конечно) – англосаксами. Главным королем норманнов стал самый большой цыпленок. Я назвал его Громила. В моих историях он был огромный и непобедимый. И вдруг Дима сказал:

– Громила – это как будто ты. А я?

Я не сразу понял, что он хочет, чтобы я назвал еще одного цыпленка, которого бы он представлял как себя. А когда понял, то выдумал герцога Альбина. Герцог был помощником Громилы. Он был самым маленьким, хитрым и изворотливым цыпленком. Они с Громилой очень дополняли друг друга.

Меня сильно увлекло сочинение историй про этих двоих, и я мог часами рассказывать Диме об их (то есть наших) приключениях. Он слушал и смотрел на цыплят, свесив голову вниз.

Мне казалось – он выздоравливает.

– Мама! Он улыбается. Он выздоравливает.

Мать шла к нему в комнату, и я слышал, как он тихо рассказывает ей про Громилу и Альбина.

Было лето. Я смотрел из окна на пруд. Там лежала катушка с восьмеркой на боку. В черной-черной воде. Диме становилось все лучше. Я ждал того дня, когда мы выйдем к пруду и половим вместе бычков-ротанов.

Мама сказала, что все решится, когда будут результаты очередных анализов. Я не понимал, что может решиться, но маме, конечно, верил. В моей голове было так: придут результаты анализов – и мы сможем идти ловить рыбу.

Сначала пришли результаты анализов, а потом к нам пришел гость. Вообще-то гостей, кроме врачей, у нас не было, а врачи не считаются. И вдруг к нам пришел священник. Мама сказала, что мне и Диме надо креститься. По тому, как она это говорила, я понял, что это нужно больше Диме, но и мне тоже. Я вспомнил, что в школе говорили про церковников и предрассудки. Я не верил школе и учителям, поэтому и решил, что креститься мне надо. Раз мама говорит.

Таких людей, как отец Павел, я никогда не видел. Он был очень суровый. Глаза его показались мне большими, а борода – длинной. Сам он высокий, куда выше отца. И говорил он медленно и степенно. Сначала отдельно, без матери, – со мной и Димой. Он присел на край Диминой кровати и взял его за руку. Но разговаривал он только со мной, хотя мне казалось, что говорит он больше для Димы.

– Как ты думаешь, – спросил он, – зачем Христос пришел в мир?

Я напрягся. Вспомнил все, что знал о Христе. Про него рассказывала мама еще в той прошлой жизни, когда не болел отец.

– Он пришел, чтобы объяснить свое учение людям. Рассказать, что надо верить, что нельзя убивать, воровать, обижать…

Я замолчал. Во-первых, я сказал все, что знал от мамы, а во-вторых, мой ответ показался мне правильным и убедительным.

– Да. Это так, – сказал отец Павел. – Но не совсем. Христос пришел в мир, чтобы искупить наши грехи. И чтобы возвестить, что жизнь есть. Есть. Что смерть можно победить, если верить в Него. Потому что Христос Воскрес…

Он перекрестился. Потом он рассказывал еще про муки на кресте и про явление Христа ученикам. Рассказывал, глядя на меня, но я чувствовал, говорит он для Димы. Диме.

Потом принесли большой таз, и отец Павел стал читать непонятную мне молитву.

– Громиле и Альбину весело.

– Да.

– Они друзья?

– Да. Самые лучшие.

– Можно поставить их мне на кровать?

Я не знал, можно или нет, но поставил коробку с цыплятами Диме на колени.

– Скоро они подрастут.

– Да, и мы их возьмем на рыбалку.

– Будет весело.

Дима закрыл глаза. Я взглянул на него. Вдруг мне показалось, что сквозь его кожу проступил череп.

– Я хочу пить, – сказал Дима. – Дай пить.

Я встал и пошел на кухню.

– Если Громила или Альбин умрут, они воскреснут?

Я остановился. Мне вдруг стало очень страшно, до мурашек, до дрожи.

– Конечно, – сказал я. – Ты же слышал, что сказал отец Павел. Все воскреснут.

– Хорошо. – Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня, и даже мне показалось, что он улыбнулся тоненькой маминой улыбкой. – Хорошо.

Я кивнул и ушел на кухню. Там я открыл кран и стал ждать, пока вода сойдет и станет холодной. Я делал все медленно. Медленно достал стакан, увидел на нем разводы от высохшей воды и вытер их полотенцем. Налил воды. Посмотрел в окно и представил, как мы будем с Димой рыбачить вместе, очень и очень скоро. Но картинки, так легко появлявшиеся раньше у меня в голове, теперь расплывались, рушились. Я не хотел идти назад в комнату. Будто знал, что меня там ждет…

Дима лежал на кровати, свесив голову вниз. Он смотрел туда, где раньше были цыплята. Но сейчас их там не было. Только пол. Цыплята бегали и веселились у него на коленях. А он все смотрел на пол, не моргая.

Мы были сначала в храме, потом на кладбище, а потом дома.

Дома было непривычно людно. На кухне курили. Зеркала завешаны простынями. Невкусный сладкий рис.

На кладбище было жарко и земля падала на крышку гроба. Мне сказали бросить комочек. Я бросил, стараясь не смотреть туда, вниз. На ограде соседней могилы сидела бабочка-капустница.

В храме я запомнил только множество свечей, лицо отца Павла, строгое и торжественное, а за ним, далеко на стене – Христос. И я подумал, что все воскреснут, и Дима, потому что Он обещал. Он обещал. Да. Обещал.

– А куда делись Громила и Альбин?

– Кто? – Мама посмотрела на меня удивленно.

– Цыплята.

Я хотел сказать «Димины цыплята», но осекся, увидев лицо матери: оно было темным и страшным. Она секунду помолчала, точно собиралась с силами, чтобы ответить.

– Я их отдала. – Она опять помолчала. – Им там лучше…

Я почти не расстроился. Лучше так лучше. Теперь Громила и Альбин были где-то в своем мире. Возможно, в Нормандии.

Громила и Альбин исчезли.

А у меня остались мама и отец. И черный пруд перед домом.

И что-то еще. Да, что-то еще…