2

Мать Ани была неграмотной. Вернувшись с работы и застав дочку за учебниками, она садилась в сторонке и с почтением наблюдала, как маленькая школьница выводит в тетради непонятные крючки. Аня пыталась научить мать, не получилось. Мать путала буквы, ее заскорузлые пальцы неумело держали ручку, к тому же отвлекали дела: работа на фабрике, стирка, уборка, готовка… А вот считала мать хорошо. Приходилось. Жили бедно: отец бросил семью, когда Аня была маленькой. На фабрике резинотехнических изделий, где работала мать, платили мало.

В коммунальной квартире, кроме Ани и матери, обитало двадцать семь семей. В квартире имелась одна ванная и один туалет, а также огромная кухня, где у каждой семьи был свой столик. Жили весело: бегали по широкому коридору дети, в кухне стоял чад от примусов и пригоревшей еды, сплетничали соседки и выпивали мужики. На кухне сообщали последние новости, жаловались на жизнь и просили взаймы. Коммуналка жила дружно. Мать Ани работала в две смены, пока Аня не подросла, ее опекали соседки: варили еду, кормили, отгоняли приставучих мальчишек. Маленькую Анечку привечала тетя Соня, жена инженера. У них с мужем была большая и богато обставленная комната, а вот детей не имелось. Тетя Соня занималась с Аней немецким языком, давала читать книжки и угощала ирисками. Ириски липли к зубам и тянулись во рту, но все равно были такими вкусными! Тетя Соня любила ириски, купив кулек, звала Аню. Они пили чай с конфетами, болтая о всякой всячине. Муж тети Сони приходил с работы поздно, к тому времени Аня спала и с ним не разговаривала. Она немного побаивалась этого сурового и малоразговорчивого мужчину. Инженера звали Гершель Мордухович. Он никогда не ел на общей кухне, а только в своей комнате, не пил водки, не курил и не приставал к соседкам. В коммуналке его уважали, но не любили. Зато с тетей Соней дружили: она была приветливой и доброй, у нее всегда можно было занять денег или одолжить тарелки, рюмки или стул.

Аня училась в пятом классе, когда инженера арестовали. За ним пришли ночью, Аня спала и ничего не слышала. Соседки шептались, что Гершель Мордухович — шпион, ездил на стажировку в Германию и там его завербовали. Инженера не жалели, но жене сочувствовали. Тетя Соня ходила с заплаканными глазами, носила передачи, а спустя две недели приехали и за ней… В бывшей комнате инженера поселился лейтенант НКВД, домой он приходил только ночевать, да и то не всегда, жильцы видели его редко и в его присутствии разговоров не вели.

В школе Ане рассказывали о врагах народа. В учебниках она закрашивали чернилами портреты маршалов и руководителей государства, на поверку оказавшихся шпионами и предателями. Враги были везде. Они портили машины и оборудование, готовили взрывы плотин, убили Кирова и пролетарского писателя Горького, покушались на жизнь товарища Сталина. Напуганная такими разговорами, Аня как-то подумала, что и мама может оказаться шпионом. Однако, поразмыслив, решила, что нет. Про шпионов говорили, что они хитрые, умные, знают иностранные языки. Мать никаких языков не знала и даже читать не умела.

Несмотря на происки врагов, жилось весело. В школе и дома шумно отмечали революционные праздники, много пели и танцевали. Страна ударно строила социализм: возводила плотины и заводы, прокладывала железные дороги, осваивала Северный ледовитый океан и трансатлантические воздушные трассы. Имена летчиков-героев были у всех на устах. Не только мужчин, но и женщин. Валентина Гризодубова, Марина Раскова, Полина Осипенко… Ане хотелось походить на них. Она старательно училась и участвовала в общественной жизни. Ее приняли в пионеры, затем — в комсомол. У молодой счастливой страны имелись не только внутренние враги, но и внешние. Внешних было много, страна крепила обороноспособность. Комсомол призвал молодежь учиться летать, Аня охотно откликнулась. В аэроклуб ее, однако, не приняли.

— Маленькая ты, — сказал инструктор ласково. — Подрасти!

— Мне шестнадцать! — возразила Аня.

— Не про годы, а рост говорю, — пояснил инструктор. — Трудно будет педали достать.

— Достану! — упрямо сказала Аня. — Вы не смотрите на рост. Я нормы ГТО лучше всех в классе сдала, «Ворошиловский стрелок»…

— Все равно не годишься! — сказал инструктор.

Аня пожаловалась в райком комсомола — она росла девочкой настырной.

— Может, в самом деле не стоит? — сказал первый секретарь. — Стране не только летчики нужны. Заканчивай школу, поступай в институт. А?

— Я товарищу Сталину напишу! — пообещала Аня.

Секретарь тут же позвонил в аэроклуб, и Аню приняли. Она оказалась единственной девушкой в группе. Мальчишки смотрели на нее снисходительно, но Ане было не привыкать. Она старательно изучала материальную часть и наставления по полетам, поэтому к практике приступила одной из первых. Инструктор вывез ее несколько раз в зону, и доверил самостоятельный полет. Аня почти не волновалась. Она летела на надежном советском самолете, наставления знала назубок, а пилотировать ее научили. У-2 легко оторвался от земли и набрал высоту. Сердце в груди Ани радостно стучало в такт тарахтению двигателя. Ей хотелось закричать: «Смотрите! Я лечу! Сама! А вы не верили…» Она сумела сдержать порыв, и аккуратно прошла по намеченному маршруту. Села мягко и подкатила к ангару. Инструктор первым подбежал к застывшему самолету и ласково снял Аню с крыла.

— Вот как надо летать! — сказал обступившим курсантам. — Учитесь! Повырастали дылдами, а на посадке козлите!..

Аэроклуб требовал много времени, Аня перевелась в вечернюю школу. Аттестат зрелости и удостоверение пилота она получила одновременно. А назавтра случилась война…

Как тысячи ее сверстников, Аня пошла в военкомат. Она боялась, что война закончится, обойдутся без нее. Никто не сомневался, что фашистов разобьют, спорили только о сроках: месяц или два. В военкомате Аню и других семнадцатилетних отправили по домам — подрастите. В летное училище ее тоже не взяли, Аня к великой радости матери поступила в московский университет — учиться на историка. Слушать лекции пришлось недолго. В сентября ее и других комсомольцев отправили рыть окопы: сначала в Брянскую, затем — в Орловскую области. Они рыли, а мимо проходили отступающие части. Студентки удивлялись, почему армия отступает, а красноармейцы — зачем они роют? Однажды девушек собрал старший отряда и велел отправляться на ближайшую железнодорожную станцию. До нее было пятьдесят километров, но старший дал понять: немцы близко. Студентки собрались и пошли. Эту дорогу Аня много позже вспоминала с содроганием. Девушки шатались и падали в изнеможении (не все в конечном итоге дошли), другие, стиснув зубы, брели и брели. К своему удивлению, Аня — самая маленькая и худенькая в отряде, добралась первой. Упала она у станции, прямо на холодную землю. Лежала долго и простудилась. По приезде в Москву у нее поднялась температура, стал бить кашель. В больнице определили воспаление легких. Аня болела долго и тяжело, поэтому не откликнулась на призыв Марины Расковой вступать в женские авиаполки. Она и узнала об этом по выздоровлению. Время было упущено. В военкомате было не до нее — немцы стояли под Москвой. Аня провела в столице холодную зиму 1941–1942 годов, а весной пошла в военкомат. Теперь на законных основаниях — ей исполнилось восемнадцать. Военком сдался, Ане выписали повестку. Она показала бумагу матери, пояснив, что мобилизуют, мать поплакала, но смирилась — деваться некуда. О том, что дочь — доброволец, мать не узнала.

Аню отправили в чувашский город Алатырь, в запасной авиационный полк. Там определили в штурманы У-2. Учили ориентироваться в ночных полетах, бомбить, прицеливаясь по кромке крыла, стрелять из пулемета. У Ани получалось хорошо, курс обучения прошел быстро. Наступило томительное ожидание. В полк приезжали «купцы» с фронта, отбирали летчиков и штурманов, Аню не замечали. Жизнь в запасном полку была тоскливой, кормили скудно. Но, самое главное, Аня ощущала себя ненужной. Она сделала все, чтоб защитить Родину, Родина этого не заметила. Аня написала письмо товарищу Бершанской, командиру единственного на фронте женского авиаполка. Полк летал на У-2. Ей ответили: желающих служить много, просьбу постараются учесть. Аня поняла: ждать придется долго. Заместитель командира запасного полка, к которому она обратилась, сказал так:

— Хочешь фронт — иди в оружейницы! Их не хватает. Главное, в полк попасть! А там… Война: летчики гибнут, штурманы гибнут… Найдется место!

Аня написала рапорт и переучилась на оружейницу. Ее направили в полк ночных бомбардировщиков. Аня чистила пулеметы, набивала диски и пулеметные ленты, помогала подвешивать бомбы и ждала своего часа. Он наступил, когда у лейтенанта Богданова погиб штурман…

В представлении Ани фронт был местом, где сильные духом и чистые сердцем люди сражаются с лютым врагом. Так писали в газетах и говорили по радио. В полку пришло прозрение. Нет, летчики сражались отважно. Экипажи делали по нескольку вылетов за ночь, возвращались на пробитых пулями и осколками самолетах, нередко — ранеными. Случалось, и не возвращались… Не нравилось Ане другое. Кроме летчиков и штурманов, которые, конечно же, были героями, в полку служили много разных, очень разных людей. Официантки столовой поголовно спали с офицерами, причем, даже с командиром полка! И не только официантки. Если Аня рвалась на фронт, то кое-кто мечтал двинуться в противоположном направлении. Женщинам это удавалось легко — через беременность. Беременных немедленно отправляли домой. В свободные часы девушки-оружейницы обсуждали такую возможность. Просто забеременеть никто не хотел, желали выйти замуж. Девушки считали, что это единственная возможность создать семью. После войны мужчин будет мало, а на фронтовичке никто не женится. В тылу прекрасно осведомлены о походно-полевых женах, каждую женщину в форме считают ППЖ. Мечтой девчат было выйти за летчика или штурмана. Тем хорошо платят. Помимо оклада добавляют за каждый боевой вылет, а вылетов бывает по пять за ночь. Сержант-штурман получает больше командира полка. Уехать домой с денежным аттестатом такого мужа — не знать нужды. Конечно, муж может погибнуть, но летчики гибнут реже, чем в пехоте.

Эти разговоры Ане не нравились, вызывали омерзение. Оружейницы над ней смеялись. Аню дружно считали дурнушкой: маленькая, худая, курносая. Кто ее возьмет? Есть ведь круглолицые, полногрудые, с толстыми икрами и мощными бедрами. Аня не обижалась. В школе она носила записки мальчикам от красавиц-подруг, одновременно их презирая. Красивая мордашка парня — не причина умирать от чувств. Книги советских писателей-орденоносцев разъясняли, что такое любовь. Должно присутствовать духовное родство и единые взгляды на будущее. Только так можно создать крепкую, советскую семью. Половая распущенность ведет к духовному опустошению и краху семьи, учили писатели.

К удивлению оружейниц у Ани появился кавалер. Сержант (как и Аня), Михаил Вашуркин, был техником. На аэродроме и познакомились. Миша был невысок и худощав, не сказать, чтоб красавец, но девчатам нравился. Он был добрым и не жадным. Пилоты любили умелого и безотказного техника. Они делились с ним папиросами, конфетами, сахаром, могли и водки налить. Конфеты Миша отдавал девушкам, водку выпивал сам. Угощал девчат папиросами (на фронте женщины стали курить). Случалось, пилоты привозили Мише трофеи. После того, как Вашуркин сделал Ане предложение, он, краснея, вручил ей пакет, где оказалось женское шелковое белье. Аня спросила, откуда, Миша застеснялся и не ответил. Аня решила, что привез кто-то из летчиков. Подарок был нескромным, но Ане понравился. Белье было красивым, а Миша — почти муж.

Откровенно говоря, ей не хотелось замуж. Миша ей нравился, но беременеть от него… Девчата растолковали Ане, какая она дура, и просветили, как избежать беременности. Уговорили…

Мише не довелось увидеть подарок на теле любимой. Даже рапорт о женитьбе не успел написать. Однажды он снарядил к вылету закрепленный за ним самолет. Это был По-2 лидера группы, под крыльями висели САБы. Миша отвернул ветрянки на световых бомбах ровно на пол-оборота, как предписано инструкцией. На его беду пришел инженер полка (вылет намечался ответственный) и в свою очередь отвернул ветрянки. Третьим приложил руку штурман. Одна ветрянка слетела. Будь это обычная бомба, ничего б не произошло. Но на САБах стоят взрыватели с замедлением, они срабатывают через десять секунд. Бомба вспыхнула, фанерный самолетик охватило пламенем. Техники бросились врассыпную. По-2 стояли близко друг к другу, поэтому стали загораться один за другим. Огонь уничтожил десять самолетов. Такое ЧП не могло остаться без последствий, виновным определили Мишу. Трибунал присудил его к штрафным ротам, Мишу увезли под конвоем, и он пропал…

Аня плакала, хотела обратиться к командиру полка, но девчонки отговорили. Мише помочь было нельзя. Аня по-прежнему хотела летать. Она подала рапорт по команде (уже не первый), и тут пропавший без вести Богданов вернулся в полк.

Лейтенанта Богданова в полку любили мужчины и женщины. Женщины, понятное дело, по-своему. Лейтенант не выглядел сладким красавцем, но было в нем нечто, от чего женские сердца жарко трепещут. О храбрости Богданова ходили легенды. Летчик воевал с первых дней войны, на счету шестьсот боевых вылетов, грудь украшают три «боевика» (ордена Боевого Красного Знамени) и медаль «За отвагу». О Богданове регулярно писала фронтовая газета, даже «Красная звезда» напечатала заметку. Опыт летчика-снайпера приезжали перенимать из других полков. При всей славе, лейтенант не задирал нос. Дружил с механиками, был ласков с оружейницами. В полку передавали из уст в уста истории о похождениях лейтенанта. Как-то Богданов, подбитый зенитками, приземлился за передним краем в расположении наших войск. Пехотинцы встретили радушно, но накормить смогли черными сухарями — другой еды не имели. Богданов позвонил в полк, доложил о вынужденной посадке и попросил прислать бортпайков. Кому-кому, а ему не отказали — сбросили с самолета мешки. В полк Богданова привезли через три дня, на специально отряженной машине, пьяного до изумления. Пехота, получив от летчиков невиданную еду (в бортпайках был шоколад, галеты и американская тушенка), не хотела лейтенанта отпускать…

Когда линия фронта покатилась на Запад, полк стал менять аэродромы. По-2 не летает на дальние расстояния, особенно в короткие летние ночи. Крейсерская скорость — сто километров в час, пока долетишь… Выбирать площадки для аэродромов подскока посылали самого опытного, то есть Богданова. Как-то он сел близ освобожденной деревни. Местные позвали обедать. Угощение оказалось богатым, даже самогонка присутствовала. Хозяйка, пока гости ели, пожаловалась: немцы забрали корову, дети без молока. Богданов достал из кармана пачку денег и вручил ошеломленной солдатке. Летчики не успели доесть, как хозяйка привела во двор корову — купила у соседа. Многие пилоты и штурманы отсылали денежные аттестаты родным, у Богданова близкие томились в оккупации, поэтому деньги получал сам. История с коровой мгновенно стала известной. Над Богдановым подтрунивали, как бы мимоходом интересуясь «молочно-товарной фермой». Лейтенант в ответ смеялся.

Девушки полка мечтали Богданове, Аня — нет. Уважая заслуги пилота, Аня осуждала за распущенность. Богданов крутил любовь с официантками — нагло и у всех на виду. С официантками спали и другие офицеры, но те хоть таились. Поскольку официантки одна за другой беременели, вместо них присылали других. Так в полку появилась Клава. Высокая, полногрудая, румянощекая — настоящая красавица. Комполка на тот момент имел любовницу, Клава досталась штурману. Капитан был женат, Клаву это не смутило. Богданова в тот момент в полку не было — залечивал раны. Вернувшись, лейтенант отбил красавицу в первый же день. Штурман полка чуть с ума не сошел — бегал за летчиком с пистолетом, грозил застрелить. Филимонову страсти не понравились — не хватало ЧП в полку! — и ревнивца перевели в дивизию. Капитан не проявил себя как штурман полка, Богданов был нужнее.

Полк, затаив дыхание, следил за романом; по отбытию ревнивца вздохнул с облегчением. Девушки переживали за пилота, Клаву осуждали. Аня видела, что подруги завидуют: многие желали занять место официантки. Аня не понимала: как Богданов живет с распутницей? Ведь знал же о капитане? Полюби Богданов нормальную девушку и женись на ней, Аня одобрила бы. Так нет же! Как можно спать с мужчиной до свадьбы! Покойный Миша не распускал рук и даже целовал ее в щечку, хотя Аня не возражала, чтоб в губы. А тут… Красный командир! Комсомолец! Срам!

Однако летать с Богданов Ане хотелось. И он взял ее в экипаж! У Ани будто крылья выросли. Она поделилась радостью с механиком.

— Он-то конечно герой, — согласился Тимофей Иванович, — только много дырок в плоскостях привозит. Целыми днями латаю. Другие самолеты целые.

— Командир звена должен быть там, где опасно! — возразила Аня.

— Ага! — согласился механик. — И пить должен больше всех, и баб у начальников отбивать. С начала войны на фронте, а все лейтенант. Другой бы эскадрильей командовал, а то и полком…

Тимофей Иванович еще на что-то жаловался, Аня не слушала. В полку знали, что механик к своему пилоту милеет как к сыну, а отцы, как известно, любят поворчать…

Следующий разговор состоялся с Гайворонским. Капитан неожиданно вызвал Аню и спросил:

— Ты комсомолка?

— Да! — ответила Аня.

— Задание тебе, ответственное! — поднял палец особист. — Будешь присматривать за Богдановым. При попытке перелететь к немцам, застрели! Самолет приведешь сама…

— Товарищ капитан! — изумилась Аня. — Лейтенант Богданов — герой!

— Герои, по-твоему, не изменяют Родине? — возмутился Гайворонский. — Что ты знаешь, сержант? Вспомни генерала Власова! Родина для него все сделала: дала образование, доверила высокую должность, награждала орденами… А он? Сдал армию немцам! Почему? Морально разложившийся человек! Пьянствовал беспробудно; будучи женатым, завел любовницу. Богданов по той же дорожке катится…

«Богданов не женат!» — хотела возразить Аня, но промолчала. В чем-то Гайворонский был прав.

— После полетов станешь приходить и рассказывать, как себя вел! — распорядился особист. — Свободна!

Разговор с капитаном удручил Аню. Радость разом померкла. Она не представляла, как сможет выстрелить в Богданова. А если лейтенант изменит? Такое невозможно представить, но Власов-то смог! И не он один… Богданов морально не стоек, от него можно ждать. Подумав, Аня решила: выстрелить сможет. Сначала, конечно, пригрозит пистолетом, а в случае неподчинения… Только самолет на аэродром не поведет. Направит его на какой-нибудь фашистский объект — склад или блиндаж, лучше всего — на танк. Нельзя ей возвращаться домой с мертвым Богдановым, не простят. Лучше погибнуть вместе. Богданов останется героем, она будет рядом. В могиле. Скажут о них добрые слова…

Аня всплакнула, представив церемонию, но быстро успокоилась. Собираясь в первый боевой вылет, надела подаренное Мишей белье. Если погибать, так в новом и чистом. Надо отомстить немцам за смерть жениха! Штрафную роту Мише присудили не немцы, но убили-то они! Мишин подарок на теле как бы нес возмездие.

Первые боевые вылеты прошли без происшествий, но привычка надевать в полет подарок осталась. Теперь Мишино белье защищало Аню. Им везло — самолет возвращался целехоньким. Тимофей Иванович удивлялся и благодарил Аню. Техник почему-то решил: штурман благотворно влияет на пилота. На самом деле, как понимала Аня, везение заключалось в умелой тактике и правильном расчете. Богданов был ас, теперь Аня понимала это лучше, чем прежде. Ну и она бомбила метко, без дополнительных заходов на цель… Ане нравилось быть штурманом, ее давнишняя мечта исполнилась. Пусть она всего лишь сержант, но обедает вместе с летчиками, на столах, покрытых скатертями, еду приносят официантки. Та же Клава… Ане даже фронтовые сто граммов наливают, правда, она не пьет, отдает другим. Летчики и штурманы ее уважают — не за водку, конечно, а за то, что дерется с врагом. Ей платят за каждый боевой вылет. Денежный аттестат Аня отослала матери давно, но теперь была счастлива, что помогает больше. В редких письмах, которые писали соседские дети по просьбе матери, сообщалось об ужасной дороговизне в Москве.

К Гайворонскому Аня ходила с удовольствием. Подозрения особиста не оправдывались, чему Аня очень радовалась, а вот капитан ее чувств не разделял. Хмурился и наказывал смотреть внимательнее. Только однажды капитан оживился: Аня рассказала о виражах над оккупированным городом.

— Почему Богданов крыльями качал, как думаешь? — спросил Гайворонский.

— От радости! Цель накрыли с первого захода! Баржа загорелась, затем причал…

— Свободна! — прервал капитан…

Когда Богданов обругал ее у столовой, Аня испугалась. В его глазах было столько ненависти! Она словно увидела себя со стороны: маленькую, жалкую стукачку… Аня не пыталась оправдаться. Какая разница, что был приказ, и она выпоняла? Пилот хочет иметь боевого товарища, а не доносчика за спиной. Ей следовало сразу рассказать Богданову. Но она боялась: лейтенант не захочет с ней летать. Все равно ведь узнал и летать отказался. Другие пилоты тоже откажутся: она как прокаженная…

Аня проплакала весь день, на аэродром шла, как на казнь. Думала: отправят обратно! Этого не случилось. Аня стала в строй, выслушала боевой приказ и заняла место в кабине. Богданов в ее сторону не смотрел. Аня поняла: казнь последует, но позже. Ей внезапно захотелось, что Богданов из этого вылета привез ее мертвой, как предшественников. Тогда о проступке забудут и даже скажут добрые слова — о мертвых не говорят плохо.

Самолет взлетел, Аня переключилась на работу. Полет протекал штатно, но Аню томило предчувствие. Оно сбылось. Когда осколок впился ей в ногу, Аня потеряла сознание. Очнувшись, запаниковала. Ей показалось, что Богданов убит, самолет падает, надо немедленно прыгать с парашютом. Она засуетилась, задергалась, пытаясь вылезти на крыло, и только тогда заметила: пилот жив, По-2 набирает высоту. (Наверное, в те мгновения и задела кран бензопровода.) Жгучий стыд объял Аню, она растерялась настолько, что не сориентировалась на местности. По-2 шел на посадку. Самолет благополучно приземлился, и Аня уткнулась лицом в приборную панель. Ждала: сейчас Богданов выскочит на крыло и скажет: «Ты не только доносчица, но и трусиха!» Но он просто ушел. Аня расплакалась, подумав, что ее бросили. Однако Богданов вернулся, перевязал ее, а утром стал лечить. Когда он ковырялся в ране ножом, Аня едва не умерла от боли. Но сдержала крик. Это было ей наказанием за предательство и трусость. После операции боль утихла. Не совсем, конечно, но больше не дергала волнами. Накатила слабость, но Богданов накормил ее шоколадом, а перед завтраком влил спирта из фляги. Стало почти хорошо. Если б знать, что дальше?

Из коротких обмолвок пилота Аня поняла, что сели они вдалеке от линии фронта. На своей или чужой территории — не ясно. К счастью, самолет исправен и взлететь труда не составит. У По-2 стартовый пробег короче посадочного, а если снять бомбы… В воздухе они сориентируются. Взлетать придется вечером, днем По-2 — легкая мишень. Надо вытащить самолет на луг, Богданов приведет людей…

Аня не сомневалась: у лейтенанта получится. Не в таких переделках бывал! Как вывезли сбитый экипаж! Немцы бежали к ним, стреляя из винтовок и автоматов, но Богданов хладнокровно перенес раненых в свой самолет, высадив ее на крыло. Он действовал настолько уверенно, что Аня не испугалась. Она стояла, уцепившись за стойки, открытая потокам набегающего воздуха, но Богданов был рядом, стоило протянуть руку. Он ободрял ее, просил потерпеть — лететь недалеко, так и вышло. Страх пришел, когда По-2 катился по аэродрому. Только тогда Аня представила, что могло случиться. Но лейтенант снимал ее с крыла, в столовой заставил выпить фронтовые сто граммов, и страх прошел. Как и сейчас.

Солнце припекало. Аня стащила летный комбинезон. Поморщившись от боли в раненой ноге, расстелила его на потерявшей росу траве, улеглась сверху. Сапоги тоже сбросила. Неплохо было бы раздеться до трусиков, но не для того здесь оставили. Аня внезапно подумала: Богданов видел ее почти голую, запоздало смутилась. Поразмыслив, решила, что ничего страшного не произошло. Во-первых, он ее лечил, врачи у женщин и не туда заглядывают. Во-вторых, смотрел на нее не так, как на Клаву. Эти взгляды Аня хорошо помнила. Клава обслуживала их столик и шла к ним, широко улыбаясь. Глаза у лейтенанта сразу становились влажными, будто их маслом помазали… Тьфу!

«Может, не станет прогонять? — с надеждой подумала Аня. — Он горячий: вспыхивает, но быстро отходит. Вернется — объясню, что Гайворонский приказал. Попрошу прощения. Расскажу всю правду…»

Аня вдруг подумала: по возвращению в полк отправят в госпиталь. Пока будет лечиться, ее место займут — Богданову летать надо, ждать не будет. После госпиталя сделают запасным штурманом, а то и вовсе вернут в оружейницы. Надо постараться, чтоб оставили в полку, как Тихонова; будет на глазах, не прогонят. Аня долго размышляла, как это лучше сделать, но ничего не придумала. Если б лейтенант за нее попросил… С какой стати? Кто она ему? Еще вчера гнал из экипажа!

Аня расстроилась, затем рассердилась, в припадке злости занялась маскировкой. Не своей — огневой позиции. Ковыляя, натащила из лесу веток, замаскировала парашют, превратив его в бруствер, пристроила на сошках «ДТ», определила сектор огневого поражения. Инструктор по стрелковой подготовке учил их на наглядном примере. Велел бойцу занять позицию для стрельбы лежа, отвел взвод метров на пятьдесят и приказал: «Глядите!» Они повернулись, но не смогли рассмотреть стрелка.

— Так и в бою! — сказал инструктор. — Когда немец бежит в атаку, то смотрит вперед. Вы — внизу, на земле, вас не видно. Поэтому не паникуйте! Не спешите стрелять, подпустите ближе. Попасть легче, а внезапный огонь ошеломляет.

Инструктор был из фронтовиков, с боевой медалью на груди. Ходил с палочкой. Его уважали…

Далекий, неясный звук прервал воспоминания Ани. Она прислушалась. Звук приближался, Аня поняла — топот копыт. Кто-то за рекой скакал сюда, и этот «кто-то» был не один. Топот нарастал, Аня приникла к пулемету. На том берегу показался человек. Он бежал изо всех сил. Синий летный комбинезон… Богданов! Летчик скатился к воде, влетел в реку и побежал на эту сторону, вздымая столбы брызг. Следом на берегу показались всадники. Много всадников…