Дюба не был уверен до конца, правильно ли он поступает. Столько воды утекло, как говорится. Да и барышня эта – она явно не враг, там что-то другое было, в её глазах, но от ментовских лучше держаться подальше. Нах! Вы…бут и высушат, и фамилии не спросят, а Дюбе неприятности не нужны. И уж тем более, лезть в чужие разборки. Кривошеев там, или дядя Курбан, или ещё чего-то похуже. У Дюбы есть розовый слон. И Дюба знает, откуда он приходит. Прекрасно помнит, когда слон пришёл впервые, чтобы Дюбе не было страшно.

– Тёзка, – улыбнулся он давнему воспоминанию, вряд ли горько, может, только немного с сожалением. – Чего уж тут поделать…

Но неприятности не нужны. Кривошеев там, или Курбан, или кто похуже. Малолеток жалко, конечно, однако закладывать Дюба никого не собирается. Да и кому – мусорам? Как крышевали, так и будут крышевать! И на малолеток им наплевать. Так, если только для своих разборок. Наше дело – сторона, пусть люди живут себе, как могут, а Дюбу оставят в покое. Ведь он давно уже ни к кому не лезет.

Хотя, конечно, барышня эта, чего-то в ней было такое. Чего-то в глазах, что сразу становится ясно. Дюба всегда считал, что некоторые люди похожи. В чём-то. И они ходят по земле такие одни, и когда случайно встречаются, сразу понимают это. Узнают друг друга. С первого взгляда. Как с командиром было, с тёзкой. Такое случается: встречаются, и если проходят мимо, потом могут жалеть. Встречи редкие, очень, чего уж разбрасываться. Барышня эта, не была бы ментовкой, могли бы и…

– Подружиться? – удивился Дюба, и теперь в его улыбке не осталось следов теней.

Дюба шёл от электрички по дорожке, удивляясь, как быстро стаял снег. Эх, дороги, дороги, сколько он их в своё время прошагал, да и сейчас бы ходил, да уж больно не сподручно теперь.

– Или наоборот! – ухмыльнулся Дюба. – Наоборот – сподручно.

Он никогда себя не жалел, и вообще, наверное, был рад, что покинул свою лежанку. Иногда…

– Иногда пора, – он кивнул.

Да, иногда пора, а там уж куда ноги выведут. Точнее, нога.

Впереди находилась трасса, – дороги! – связывающая места дислокации, наверное, самых богатых людей в стране. Дюбу не удивило, что даже мысленно он перешёл на язык военных терминов. И ему действительно пришла пора менять дислокацию. Не в барышне дело, хотя она, конечно, была последней каплей. А капля, как известно, камень точит. Впереди – трасса с самыми вежливыми водителями в стране, и, конечно, туда не подпустят. Даже близко. По обочинам за каждым кустиком по менту. Но он знал тропинку, как обойти заборы и выйти к просёлочной дорожке, ответвлению от трассы. Не все селились за оградами Барвихи, кто-то предпочитал жильё в стороне. Вроде те же дворцы-шмарцы, но не в общей куче, а сам по себе.

– Люксовое, – вспомнил Дюба слово и почему-то добавил: – Ты всегда был смелым.

Хотя особой смелости не требовалось: пять минут, и Рублёвка. Но всё-таки в стороне, над рекой, и дорога попроще ведёт дальше, к Звенигороду и дачкам обычных людей.

Электрички за спиной отгрохотали. Идти ещё прилично, и если найдёт себе нормальное местечко, будет, как эти, из камеди-клаба по телевизору у дяди Курбана, бомжи с Рублёвки.

Дюба шёл и думал об этой барышне-ментовке. И о том, что всё-таки не зря он свалил. Путь давался нелегко, даже здоровая нога начала подгнивать. Однако барышня… Она сидела на детской площадке и выглядела очень расстроенной. И одинокой. Потом Дюба понял, что, скорее, задумчивой. Он наблюдал за ней, видел, с кем она приехала, и то, что барышня из органов, сообразил сразу.

«Квартирка Борова-то… не просто всё, – подумал он. – Пошло-поехало».

Но эта барышня… отличалась от других ментов, которых довелось видеть прежде. И от мамаш, в окружении которых сейчас сидела. Бабы-то нынче пошли… Но она была… другая. В своей прошлой жизни Дюба не застал ещё активного использования слова «стерва», поэтому не мог для себя точно сформулировать, кем она не являлась. Наверное, она была добрая. Но таким же он считал и дядю Курбана. Сейчас он смотрел на неё и почему-то чувствовал, что ей тяжело. И что она не сделала никому ничего плохого, но ей вот так, этой барышне. Ему захотелось подойти к ней и успокоить: «Эй, всё нормально». А если бы Дюба превратился в собаку, он положил бы ей морду на колени, и она сама бы поняла, что всё нормально. А потом барышня перестала разглядывать свои ногти и посмотрела на него. И Дюба улыбнулся ей. Удивление в её взгляде оказалось недолгим, и она не отвела глаза, а тут же улыбнулась в ответ. Просто ответная улыбка. И затем что-то произошло. С её приятным взглядом. В нём сперва мелькнуло удивление, интерес, затем зрачки её расширились, а губы непроизвольно растянулись шире. Всего, может, мгновение-другое, но у времени есть свойство – оно может растягиваться внутри себя. Уж Дюбе-то это хорошо известно. И они смотрели глаза в глаза, словно действительно узнали друг друга: «Ну, привет! Ты как?», а потом она что-то поняла. И её взгляд изменился. Нет, он не стал плохим, но… в нём будто появился требовательный вопрос: «А-а?!» Что-то алчное, о чём люди знают в себе. И не очень этому рады. Дюба уловил перемену, такие взгляды ему были хорошо известны, и тут же отстранился.

«Она поняла, что я мог что-то видеть».

Дюба не ошибся. Барышне позвонили, видимо, вызвали в дом Кривошеева, и она ушла. Но вскоре вернулась. Дюба наблюдал за ней, скрытый мусорными баками магазина «Пятёрочка». Вот и вспомнилось в тот момент, впервые за много лет, слово «дислокация». Барышня не просто вернулась. Переступила через ограду и направилась к его лежанке. А затем не побрезговала и уселась на неё. И отклонилась назад, чтобы видеть вербу, совсем как Дюба. И не только вербу.

– Умница, – похвалил её Дюба.

Алчность во взгляде, жадность до информации. Это в ней проступила ментовка. Уголовный розыск или следователь прокуратуры, неважно. Дюба был на неё за это не в обиде; кто-то должен обеспечивать порядок и ловить плохих парней, и она, вероятно, искренне так считала. Но «контора пишет», и ничего, кроме неприятностей, для таких как он это не означало. А неприятностей в его жизни и так выдалось с лихвой.

– Ты не зря приходил ко мне этой ночью, – сказал Дюба розовому слону. – Ты ведь так и обещал, когда будет пора. А я не забыл.

И Дюба снялся с якоря.

Вот и пролесок остался позади. В теневых нишах под деревьями ещё оставалось немного снега, но солнце грело, грело вовсю. Открытые поляны были уже совсем сухими. Большая трасса оставалась сбоку, короткий участок просёлочной дороги лежал перед ним. Дальше, ближе к речке, тоже не подступиться, заборы, охрана, погонят его, чтоб не портил ландшафт, значит, где-то здесь. Дюба шёл вперёд и даже не думал о том, что его шансы на успех, скорее всего, равны нулю. Ведь действительно, столько воды утекло. Всё меняется, люди меняются, особенно очень занятые люди. И тогда Дюба тоже не будет в претензии и двинет куда-нибудь ещё. Вон и тепло вовсю несётся на…

– Крыльях ласточки, – вспомнил Дюба какое-то давнее стихотворение. – Ничего, справимся.

И он улыбнулся: всё меняется, справимся. Но он обещал розовому слону не забыть и не бояться. И столько всего совпало: и сон, и ментовка, и передача по телевизору у дяди Курбана… и резиновая кукла, отделённая от головы. И вон, даже здоровая нога загноилась именно сейчас.

«Знаки», – подумал Дюба.

Тоже ведь забытое слово. Значит, не зря свалил. А там уж как выведет. Единственное, о чём он жалел, так это о своей лежанке, уж больно была хороша. А потом он увидел трубу теплоцентрали.

…На очень коротком участке изогнутая труба подходила почти вплотную к просёлочной дороге. Стелилась практически по земле, затем поднималась аж метра на два и отворачивала в лес. К посёлкам. И под ней было сухо и тепло. И такое сокровище оставалось бесхозным.

– Ну и вот, здесь я и буду, – Дюба сразу узнал место своего нового дома, или… новой дислокации, потому что у бомжей не бывает домов, откуда же им взяться? Но он обустроит себе новую лежанку, а до станции тут не так уж далеко. И если не особо высовываться, то можно продержаться. А лежанку там, где труба идёт по земле, тогда с трассы его будет совсем не видно.

Но кое-что, рассчитывал Дюба, наоборот, должно быть видно. Не особо выпирать для посторонних, а так, как бы невзначай, человек по делу отлучился.

Дюба зашёл за теплоцентраль и ахнул. Ещё один подарок, сюрприз, дары волхвов. От трубы отвалился немаленький кусок обёрточного покрытия и застрял под ней. О таком нельзя было даже мечтать! Это же как… Сухая, тёплая, только отрезать немного, если есть чем. У Дюбы было чем.

– Вот и новая лежанка, – он раскрыл свою сумку в поисках складного ножа. Нашёл его сегодня рядом с урнами на станции. И вот что удивительно, нож совсем новенький. Воткнул лезвие в кожух, провёл им вниз. Резало прекрасно, единственной проблемой ножа оказалось масляное пятно, воняющее рыбой, за что он, видимо, и отправился в урну.

– Живут же люди, – серьёзно, без зависти похвалил Дюба.

Он закончил свою работу. Ещё что удивительно – новую заплату поставили, а этот кусок забыли. Россыпь сокровищ с небес продолжается. Или это тоже знаки?

Потом Дюба нашёл место, где они должны стоять. И чтоб не прыгать ему далеко на одной ножке до новой лежанки. И чтоб было за что держаться.

Прислонился к трубе, постоял там немного. Она была приятно тёплой. За всё это время мимо к посёлку проехало не больше полудюжины автомобилей. Баснословно дорогих, и Дюба понял, что ему лучше спрятаться за трубу. По положению солнца определил, что только-только перевалило за полдень, он уже очень давно в пути, но к часу пик трафик здесь станет оживлённее, намного оживлённее. А пока за рулём только девушки, тёлки, из тех, кому удалось выгодно продать свою молодость или посчастливилось родиться за семью заборами. Дюба не завидовал ни тем, ни другим, но лучше ему будет укрыться за трубу. Он так и поступил. Однако предварительно соорудил из своих костылей странную конструкцию и установил так, чтоб её можно было заметить с дороги. Но и чтобы она не сильно бросалась в глаза, не особо раздражала. На фоне трубы теплоцентрали это удалось сделать неплохо. Дюба перевернул свои костыли вверх ногами и установил их крест-накрест. Присмотрелся, чуть подправил. Понял, что ближе к вечеру скрещённая конструкция станет отбрасывать тень в сторону дороги.

«Даже в этом повезло», – подумал Дюба. Не слишком много сокровищ для одного дня? Снял шапку, свой дырявый треух, покрутил, подвернул «уши» и все выступающие части внутрь, остался доволен и нахлобучил ушанку сверху на перекрещенные костыли. Затем допрыгал на одной ножке до новой лежанки, с удовольствием опустился на неё. И почувствовал, как здесь тепло, в его новом временном доме. Или в новом месте его дислокации. Извлёк из сумки здоровущий целлофановый кулёк – внутри было полно прекрасных объедков. По телевизору у дяди Курбана шутили, что в этих местах по части еды дела обстояли гораздо жирнее. Не только недоеденные куски пиццы в коробках. Ну вот, он надёжно укрыт за трубой. Пришло время перекусить и наконец-то поспать. Дюба по привычке выглянул из-за трубы и посмотрел на своё сооружение, увенчанное треухом.

– Не папаха, конечно, но сойдёт, – сказал он.

Игорь Рутберг поморщился. Он сидел на заднем кресле своего служебного автомобиля и просматривал текущие бумаги. Когда деревья подступали близко к трассе, от частой игры светотени рябило в глазах. Вероятно, он поморщился по этой причине. Но случайно оторвал взгляд от работы и увидел что-то, мелькнувшее по правой стороне дороги. Рядом с водителем сидел охранник Николай. Автомобиль мчал довольно быстро. Игорь Рутберг посмотрел в зеркало заднего обзора, не понял, что увидел, и вернулся к своим бумагам.

Колонна медленно шла от аула Нихалой в сторону села Советское. Таким его название было зафиксировано на старых картах, оставшихся от одноимённой эпохи; сейчас же селению вернули прежнее имя – Шатой. Разведрота вернулась, впереди по маршруту следования признаков присутствия противника не обнаружено, всё спокойно, и бойцы расселись на броню. Случись что, внутри «коробочек» изжарят, как шашлык, здесь же, на броне, может откинуть взрывной волной, и шансы на выживание значительно выше. Колонна выкатила на участок, где и без того узкая дорога – в мирное время двум «жигулям»-то не разъехаться – была буквально пробита в камне. Слева гора, справа – скальный сброс, головокружительная пропасть, по дну которой бежала речка, похожая отсюда на серебристую ниточку. Дюба закрыл глаза: смотреть туда было до тошноты невыносимо, это зрелище вызывало почти животную панику, возможно, он боялся высоты, но в других местах с ним такого не случалось.

– Эй, боец, зенки-то раскрой! – командир склонился к нему и прокричал в ухо. – А то не сообразишь, как отправишься в куриный рай.

Вгляделся в Дюбино лицо и добавил весело:

– Чёй-то тебе взбледнулось?

Дюба пожал плечами. Если бы в слове «взбледнулось» командир первой гласной буквой поставил «я» вместо «е», было бы проще – нормальный армейский юмор, подкол, подначка. Курий язык командира если не мог похвастать богатством, то ёмкостью суждений – наверняка. Здесь же пятой шла буква «е», и это означало, что дело плохо. Да Дюба и сам это знал.

– Ничего, тёзка, немного осталось, – успокоил командир. – Сейчас проедем это место.

Дюба мало чего боялся. Почти как командир. Тот, конечно, не был отмороженным, отморозки долго не живут, но, случалось, не щадил ни врага, ни себя. Зато бойцам своим был отец родной. Не раз собственноручно вытаскивал своих парней из-под огня. И рота отвечала ему взаимностью. Дюба знал, что у них лучший командир на свете. И вот опять, на глазах у всех сидит, как сынок, и потеет от страха…

– Это место такое, – вспомнил он первый инструктаж командира. – Мне там тоже поначалу было не по себе. Потом привык. Думаю, всё же это не страх высоты. Про родоновые источники все слышали? Целебны в медицинских дозах, как змеиный яд. Я вот полагаю – это от них. Может, выходы какие, вот и колбасит. Не всех. Да и проходит сразу.

Колонна встала. Самое узкое место. Дюба опять почувствовал приступ паники, холодная липкость по всему телу в тридцатипятиградусную жару. Дальше, не напирая друг на друга, машины пройдут по одной, и колонна возобновит движение. Он посмотрел вниз, тут же прилив тошноты и ещё что-то странное, иррациональный страх, который терпеть невозможно, словно пропасть звала, и потребуется усилие, чтобы не…

– Говори со мной! Эй, тёзка, – командир незаметно взял его за руку, но сам ухмылялся. – Ну-ка, расскажи мне про свою первую целку. У Абдуллы вон первая был ишак. Или баран, а, Абдулла, бараниха?! Она тебе пишет?

Бойцы, из тех, кто слышал, дружно хмыкнули. Дюба тоже попытался. Командир постучал по броне, но машина уже сама двинулась вперёд. Правда, всё прошло. Дюба бросил быстрый взгляд вниз и даже не успел испугаться. В следующий момент дорога чуть отвернула, между ней и пропастью образовалась небольшая зелёная лужайка. И мир стал другим, не таким суровым. Цветущим, хоть в нём и была война.

Вошли в заброшенное село. Слева к горе прилипли сакли. Справа, чуть ниже, пастушьи кошары, и даже пара коров и бык на привязи, жизнь продолжается. Дюба вспомнил, как с месяц назад корову убило осколками, и как доили её, пока умирала, забрали молоко, не пропадать же добру. Чудили как могли – кушать надо. Жизнь продолжается.

На выходе из села колонна снова встала. Это перекрестье на дороге Дюба увидел сразу, но только сейчас определил, чем оно было.

– Мать твою, костыли, что ли? – сказал командир.

Колодец у дороги, точнее, родник, откуда когда-то брали воду. Старый арык пересох, ручей давно пробил себе другое русло, а вот родничок остался.

Старик лежал метрах в двадцати от того, что стояло на дороге, видимо, полз какое-то время, оставляя за собой кровавый след в пыли. Непонятно, что там произошло. Деревянные костыли были поставлены прямо на дороге, вверх ногами, наклонены друг к другу, и сверху на это сооружение была надета каракульчовая папаха. Если старик отлучался по нужде, то почему так далеко от своих костылей? Или, поставив перекрестье, хотел предупредить о чём-то? Старик вдруг пошевелился, приподняв голову и попытался ползти дальше, к своим костылям. И тут Дюба увидел быка. Тот сорвался с привязи и стоял в тени дерева. Боднул башкой в сторону колонны, повернулся, маленькие глазки были налиты кровью.

– Бык деда помял, – сказал Абдулла.

Картина стала более или менее проясняться. Вероятно, старик и не уходил далеко от своих костылей, сорвавшийся бык поранил его, возможно, откинув, потрепал ещё и, успокоившись, отошёл в сторону. И старик теперь полз, истекая кровью. Но почему это перекрестье?

– Пойду проверю, что там, – сказал Дюба.

– Сиди, тёзка, – остановил его командир. Еще раз вгляделся в его лицо. – Сам схожу.

– Да я уже в норме, – попросил Дюба. – Справлюсь.

– Сиди! – командир легко спрыгнул с брони, местность тут же была взята под прицел.

Старик слабо приподнял голову и что-то проговорил: каркающе-квохчущие звуки…

– Ругается, что ли? – предположил Дюба. – Молятся они по-другому.

– По-арабски, – усмехнулся командир и поморщился. – Курий рай… Ну, деда, и что это у нас тут за артобъект?

Командир иногда говорил вещи из какой-то другой, гражданской, цивильной жизни и потом всегда просвещал своих парней, что это значило. Образован был за всю роту, но никогда этого не выпячивал. А его курий язык многим пришёлся по душе. Он сделал шаг, притормозил, быстро обернулся:

– Дюба, у тебя лучший глаз в роте?

Когда-то он ему уже задавал тот же вопрос, и Дюба тогда бодро при всех отчеканил:

– Никак нет! Лучший глаз у командира.

– Ты мне тут плюсы не бей на пустом месте! – строго осадил его тот. – Твой глаз видит больше моего, больше всех. Когда-нибудь это будет дорого стоить. Понял меня, боец?!

– Так точно, – поправил себя Дюба. И он тогда понял командира. Понял его и сейчас, когда, больше не возражая, просто констатировал:

– Так точно!

– Вот и смотри! – командир кивнул. – А бычка валите, если чего.

И он направился вперёд, угрюмо кивнув:

– Сейчас, дед, подадим тебе твои костыли.

Дюба его понял, командир неплохо разбирался в минировании, если это ловушка, а Дюба прекрасно видел в зелёнке. И не только в ней. Он видел, улавливал неправильные несоответствия, таким уж родился. Сейчас посмотрел на быка: некрупный, такие самые опасные, свирепые и быстрые… Но бык мотнул головой в сторону приближающегося командира, отвернулся и забыл про него. Дюба посмотрел на костыли, совсем непонятно, для чего их было так ставить, и если старик всё ещё будет в состоянии говорить, то вскоре они это выяснят.

Бык снова посмотрел на командира, тот уже находился совсем рядом с костылями, и снова равнодушно отвернулся, принялся щипать траву.

– Нэ мычит даже, – тихо сказал Абдулла.

Эти улавливаемые им несоответствия Дюба про себя называл «знаки». Они, конечно, были чуть больше, чем несоответствия, иногда, наоборот, указывали на совпадения; пожалуй, главным в них являлась критическая масса соответствий или же несовпадений, которая могла накапливаться постепенно, до того момента, когда игнорировать их, знаки, становилось уже невозможно. Он догадывался, что не один такой уникальный, Абдулла вон тоже их видит, просто у Дюбы с этим обстояло получше, поэтому сейчас командир и положился на него.

Не мычит. Верно. Успокоился или… агрессивностью тут и не пахнет? Урчание двигателей чуть отошло в сторону. Дюба смотрел на зелёнку, вроде всё мирно, спокойно. Потом перевёл взгляд на несчастного старика – похоже, досталось ему. Попытался ещё проползти, трудно, руки скользнули по пыльной земле, видно, что в ладонях ничего нет. Это перекрестье костылей на дороге очевидно напоминало знак «стоп». И если дед хотел предупредить о чём-то, почему он так далеко от своей странной конструкции? А если… бык не агрессивен, то кто же тогда поранил старика? Крови-то вон…

Непонятно. Если только весь расчёт и не был на эту непонятку. Сбить с толку и выиграть время…

Дюбин взгляд застыл: им показали быка, что сорвался с привязи, раненого старика, который нуждался в помощи, его пустые ладони… Костыли с папахой. Дед делает попытку проползти ещё, его рука натыкается на какой-то бугорок на дороге…

И Дюба всё понял. И понял, что не успевает. Рука старика отыскивает на дороге присыпанный пылью предмет: мобильный телефон. Именно с помощью мобильников они активировали заложенные фугасы! Сбить с толку и выиграть время. А командир уже добрался до костылей и сейчас поднимет их…

– Телефон! – кричит Дюба, но времени больше нет. Его украли у них, остаётся плыть по течению. Дюба тут же производит выстрел, он бьёт на поражение и видит, как палец старика всё же успевает нажать на кнопку вызова. Старик уже мёртв, и ничего не происходит. Дюба побежал:

– Ложись, командир!

Ничего не происходит, но украденное у них время сжимается, и события словно выстраиваются в один параллельный ряд. Эхо от выстрела ещё рикошетит по ущелью, командир оборачивается, его глаза кажутся очень тёмными. Дюба бежит, формируется запоздалая длинная мысль: надо было бить по руке, он бы не успел активировать детонатор, но снайпер – Абдулла, Дюба мог промазать, а времени на всё не было; старик предпочёл отправиться в куриный рай, ничего пока не происходит лишь потому, что на детонаторе таймер с задержкой; тёзка…

Он прыгает, и в следующее мгновение происходит мощнейший взрыв. Дюба сшибает командира с ног, увлекая его за собой, и летит дальше. В звенящем безмолвии он летит в темноту.

– Тёзка! – голос командира. – Тёзка…

И тишина. Звенящая тишина и покой.

…Взрыв оказался сигналом, прелюдией. В тот день колонна попала под обстрел, её накрыло кинжальным огнём. Дюба этого не знал.

Командир остался цел, везунчик. Отделался лёгкой контузией и смог организовать довольно эффективную оборону своего участка. Иначе была бы мясорубка. Но она и так была.

Дюба всего этого не знал. Он пришёл в себя только в госпитале, далеко внизу, на равнине. Открыл глаза. Тогда к нему впервые явился розовый слон, чтоб ему не было так страшно. Дюба догадывался, из какого места он пришёл, ко многим оттуда являлись чудовища, но его слон оказался добрым. Он обещал прийти ещё, когда наступит пора перемен, а Дюба обещал узнать его. И помнить. Но сейчас он открыл глаза. Раненых в госпиталь свезли много, но вместо густого запаха крови, вокруг пахло лишь медицинским спиртом и лекарственными средствами.

Дюба этого не знал, но тем взрывом ему оторвало ногу.

Служебный автомобиль Игоря Рутберга свернул с Рублёвского шоссе. До дома оставался короткий участок просёлочной дороги. И рядом с изогнутой трубой теплоцентрали снова стояло это. Недоверчивая и еле приметная улыбка на губах Игоря Рутберга уже растаяла.

– Останови, – велел он водителю. Перевёрнуые костыли, поставленные крест-накрест, и сверху нахлобучена дырявая ушанка. Охранник Николай обернулся, шеф молча смотрел в окно. Николай позволил себе проследить за его взглядом – какой-то бомжара-инвалид сидел у трубы теплоцентрали. Смотрел на остановившуюся машину. В салоне стало очень тихо. Шеф открыл свою дверцу.

– Игорь Марленович, – начал Николай.

– Сиди, – оборвал шеф. И вышел. Николай стал открывать свою дверцу.

– Сиди, Коля, – остановил шеф. – Сиди.

И пошёл вперёд. Николай переглянулся с водителем. Он сейчас всё равно выйдет, потому что обязан находиться рядом с шефом. Тем более в нештатной ситуации. Он так и поступил:

– Игорь Марленович!

Бомж поднял глаза и сказал:

– Ну, привет, командир. Узнал?

Игорь Рутберг молчал. Николай был уже рядом. И понял, что шеф улыбается. И что прежде он у него не видел такой улыбки.

– Тёзка, – чуть слышно произнёс Игорь Рутберг.