Глава 7

Лиза

– Лизка! У меня проблемы, Лизка! Ты должна мне помочь! – обиженно загундосил младший двоюродный братец, едва я набрала его номер.

– Вадичка, если ты забыл, я в Лондоне. Так что экзамены я за тебя никак не сдам.

– Ты не понимаешь, Лизка, они ж меня убью-ют! – Вадька хлюпнул носом. – Они меня избили, Лизка!

– О боже…

Я прикрыла глаза, слушая Вадьку. Этот болван умудрился въехать на своей ржавой девятке в задницу «Лексусу», нахамить его владельцу и влететь на полмиллиона. За что там может быть полмиллиона, я понятия не имею, не разбил же он этот «Лексус» в хлам. Но судя по соплям и слезам, приложили его знатно, а чтобы не вздумал сбежать, отобрали паспорт и пообещали наведаться к нему домой, если завтра же не будет денег.

Полмиллиона. И где мне их брать? Это уже не говоря о том, почему опять мне?

– Чертов придурок! Понятия не имею, где ты будешь их брать. У меня столько нет и взять мне негде.

– Лиза, пожалуйста! Они ж бабулю с дедулей убьют! Они ж отморозки! Ты б их видела-а!

Я снова выругалась, длинно и от души. Чертов Вадька ударил в самое больное место. Его я бы послала на юх, а вот бабулю с дедулей – не могу. Они меня вырастили, выучили и сделали человеком. А не сопливым недоразумением вроде Вадьки, теть Лениного сына.

Теть Лена – это сестра моего отца. Она тоже меня немножко воспитывала, когда мама умерла, а папа… нет, не хочу о папе. И о теть Лене не хочу, хоть она и считает, что я ей по гроб жизни обязана. А раз ей, то и Вадьке.

А вот хер вам, я как в семнадцать поступила в Кулек, так и ушла жить из общаги семейной, трехкомнатно-люберецкой, в общагу институтскую. Всего на два года, потому что вышла за Кису и переехала к нему. Что не отменяет того, что бабулю и дедулю я на произвол судьбы не брошу.

– Они знают?

– Не-ет! – проныл Вадька. – Ты же знаешь деда, что я, дурак ему говорить?

– Ты – пенек обоссаный! – разозлилась я.

Знаю я дедулю, а то. Сначала всыплет оболтусу ремня, а потом свалится с сердцем.

– Лизка, ну ты-то… – шмыг носом, – чо ты орешь, я ж не винова-ат!

– Не виноват? Я б тебе и сама всыпала, придурку, с горкой! Иди у матери проси, она тебе гроб на колесиках покупала, пусть она и разгребает.

– У мамы нету-у. Ну Лизка, ну чего ты! У тебя папик богатый, чего ему этот лимон, подумаешь! Еще намалюет!

– Сам малюй. И не звони мне!

Я в ярости нажала отбой и прислонилась лбом к холодной сушке для рук. Телефон снова зазвонил: Вадька.

Едва попадая пальцами по значкам, я сбросила вызов и поставила телефон до завтрашнего утра на беззвучный режим. Не буду ему ничего обещать. Пусть сам хоть разок ответит за собственную дурь. Привык, детинушко стоеросовое, что ему все в попу дуют и сопельки утирают. Как же, любимый сыночка, детонька-кровинушка. Тьфу.

Дрожащими руками запихав телефон в сумочку, я плеснула в лицо холодной водой. И еще разок. А потом как следует умылась, размазывая тушь и косметику по лицу. В туалете трехзвездочной гостиницы не предусмотрены средства для снятия макияжа, так что – только вода, только хардкор.

Умывшись, я глянула хадкору в глаза. Чуть опухшие, немножко в черных разводах и самую малость бесстыжие.

– Ты получишь с Кисы двадцать штук, но не отдашь их ради спокойствия бабушки с дедушкой? И кто ты будешь после этого, Лизавета?

Отражение смущенно промолчало.

Еще бы не промолчало. Оно-то знает, что все я отдам. Не ради Вадьки, балованного сучонка, а чтобы дедулино сердце не сдало окончательно. Ему семьдесят два, он еще мужчина ого-го, но вот сердце… Один инфаркт он уже пережил, второй – вряд ли.

И уж точно не по моей вине.

Так что, Киса, ты теперь точно не отвертишься от уплаты гонорара. А я… я – взрослая, умная женщина, я найду себе и работу, и жилье. Все у меня будет. И в семейно-люберецкую коммуналку к бабуле, дедуле, теть Лене и Вадьке я не вернусь. Не доставлю теть Лене удовольствия и не буду слушать ее «а я говорила!».

Короче, Склифософский. Задницу в руки – и вперед. Вытрясать из Кисы бабло. Честно заработанное.

Легко сказать, вытрясай. К моему возвращению Ипполит Геннадьевич очень много успели. Во-первых, от радости несказанной нажраться. Он и в ресторане принял, а тут понизил градус шампанским. Во-вторых, пьяное Кисо уже успело позвонить маме, похвастаться и пообещать ей тур на Багамы вот прям щас. В-третьих, оно полезло ко мне обниматься с воркованием:

– Dansons, madame?

О боже. Только не это!

Танцует Ипполит Геннадьевич примерно так же хорошо, как говорит по-английски. То есть еще хуже он только говорит по-французски. Но очень, очень любит это дело, особенно когда выпьет. Когда-то мне казалось это очень романтичным – среди ночи сорваться в ресторан или клуб, чтобы танцевать и слушать признания в любви на ужасающем французском. Мой собственный достаточно плох, чтобы произношение Кисы не резало ухо. Но это же всегда заканчивается романтичной постелью. С пьяным Кисой, который ни черта не может и очень на меня за это обижается.

В общем, я сказала нет. Пусть обижается сразу, без дурацких телодвижений.

– Ты меня не любишь! – тут же обиделся Ипполит Геннадьевич. – Ты меня не ценишь! Я тебя из грязи вытащил!..

– Гав, Матроскин, – оборвала я лекцию о бессмысленности моего бытия и с удовольствием полюбовалась на округлившиеся глаза Кисы.

Еще бы не округлившиеся. Я ни разу не позволяла себе так с ним разговаривать. Сначала – любила и уважала до дрожи в коленках. Потом еще и побаивалась. А сейчас до меня наконец-то дошло, что быть с ним хорошей – это значит быть униженной, избитой, нищей и никому не нужной. Потому что меня он, к сожалению, не любит и не ценит. И, увы, не уважает от слова совсем.

С его точки зрения – не за что. С моей… я привыкла с ним соглашаться. Ведь на самом деле я сама по себе ничего ровным счетом не добилась. Я – всего лишь помощница гения, прислуга. Даже не Муза, он рисовал меня единственный раз за последние два года, и только потому что надо было срочно что-то изобразить для леди Камиллы. Так что мое самоуважение где-то в заднице.

– Да как ты смеешь! Шалава! – предсказуемо завелся Киса. – Неблагодарная тварь! Я к тебе со всей душой, а ты! А ты!..

– Хочешь, чтобы я тебя ценила, выполняй обещания, Ипполит. Я свое выполнила.

– Ты… меркантильная дрянь! Я всегда знал, что ты меня не любишь, что тебе нужны от меня только деньги!

Мне очень захотелось зажать уши руками и спрятаться под стол. Потому что прямо сейчас он был прав – я его не люблю, и мне нужны от него только деньги. Это отвратительно. Я сама себе отвратительна. Но если я не получу денег, бабуля с дедулей завтра встретятся с отморозками, которым должен Вадька.

– Да, нужны. Прямо сейчас. Переводом, – сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, потребовала я.

– Обойдешься, шлюха! Ты не получишь от меня ни гроша!

– Ты обещал, – едва сдерживаясь, чтобы не заплакать, напомнила я.

– Хер тебе, – торжествующе заявил Киса и показал неприличный жест.

Почему-то всегда, сталкиваясь с наглой ложью в глаза, я теряюсь. Мой мир каждый раз рушится. Особенно когда что-то подобное делают близкие люди. А Ипполит, как ни крути, самый близкий мне человек. Был.

– Это тебе хер, Киса. – Я вскочила со стула, прижав к себе сумочку. – Не будет денег сейчас же, я… я…

Слезы не удержались и хлынули потоком. Я дрожала, рыдала и ничего не могла с этим поделать. Знала, что надо. Что сейчас я бездарно упускаю свой единственный шанс на хоть какую-то материальную безопасность, но вот так в лоб угрожать мужчине, которого я когда-то любила, с которым прожила почти четыре года, я не могла.

Это было хуже, чем изнасилование, потому то я должна была сделать это сама.

Нет. К черту деньги, к черту Кису.

Вырвавшись из его рук, – он пытался усадить меня обратно, больно схватив за плечо, – я отпихнула его, нырнула за приблизившегося официанта и побежала прочь.

Я плохо видела, куда иду, линзы смыло потоком слез, да и мне было совершенно все равно. Я не хотела ничего видеть и слышать. Я не хотела быть – здесь или где-либо еще. Как я добралась до номера – я не знаю, даже не помню, как вытащила из-под кровати чемодан и начала бросать в него свои вещи. Просто вытаскивала из шкафа и швыряла, наперекор чертовому Кисе, требовавшему от меня аккуратности и бережливости.

Я как-то совершенно забыла, что и сам Киса где-то поблизости. Так что когда кто-то дернул за дверную ручку, я уронила все, что сгребла со столика – косметичку, упаковку линз, какие-то тюбики и заколки – и замерла. Мне было страшно до полной потери рассудка. Казалось, сейчас он войдет – и убьет меня. Я пыталась вдохнуть, пыталась напомнить себе, что Киса – не муж теть Лены, он не станет бить меня ремнем. Не посмеет. Я же взрослая, я же могу за себя постоять!

Могу ли?

Сумасшедшим усилием воли я заставила себя пошевелиться, схватить с того же столика тяжелую вазу. Обернуться к двери.

– Открывай, сучка! – послышалось оттуда.

Мне надо было заорать в ответ так же, как утром: полицию вызову! Но я не могла. Чертов страх взял меня за горло, так что я не могла издать ни звука. Только стоять, дрожать, сжимать побелевшими пальцами проклятую вазу и уговаривать себя: лучше огреть его вазой, чем терпеть побои. Пусть меня за это оштрафуют или посадят, плевать. Я никому больше не позволю меня бить. Никогда! Ни за что!

Киса за дверью требовал и угрожал, все более несвязно, а меня чуть-чуть отпускало. Намного медленнее, чем надо, но хоть что-то…

Через минуту, показавшуюся мне вечностью, я сумела разжать пальцы и аккуратно поставить вазу на место. Еще через минуту – дотянуться до телефона и позвонить портье.

– Мистеру Одоевскому плохо. – Мне едва хватило дыхание на короткую фразу. – Нужна помощь.

– Сейчас кто-нибудь придет, – недовольно отозвался портье. – Откройте окно, мадам. Свежий воздух поможет.

– Если он умрет, в суд подам, – пригрозила я, с трудом заставляя свой голос не дрожать.

– Сейчас, мадам. Не волнуйтесь, – еще более недовольно сказали на том конце провода и повесили трубку.

Что ж, дверь номера Киса не выломает, и не станет при посторонних распускать руки. Значит, у меня будет возможность хотя бы уйти из номера со своими вещами. Надеюсь, мне предоставят другой номер. Отдельный. Лучше бы, конечно, переехать в другую гостиницу, но вот беда – мне нечем за нее заплатить. Все деньги на счетах Кисы, к которым у меня нет доступа. Наличности кот наплакал. Моя карта почти пуста. И пойти некуда, в Лондоне у меня ни единого знакомого. Есть одна приятельница по переписке в Ливерпуле, но это далеко и дорого.

В общем, полная жопа. Одна надежда, что завтра Киса проспится и будет способен к диалогу. Иначе в самом деле придется просить помощи у мисс Бринкс и выглядеть жалкой жертвой домашнего насилия.

Под невнятную ругань Кисы за дверью я надела наконец-то затемненные очки с диоптриями и застегнула чемодан. За дверью уже слышались голоса не только Кисы, но и постояльцев, предлагающих ему заткнуться.

Пытаясь разобрать, явился ли кто-то из служащих отеля или нет, я накинула легкое пальто поверх строгого костюма, в котором ездила на шоу, прихватила зонтик-трость. Даже в самый последний момент причесалась. Бабуля приучила меня, что надо всегда, в любой ситуации выглядеть прилично. Я же барышня. Вот я и выгляжу. Так на первый взгляд и не скажешь, что я только что ревела белугой.

Пожалуй, не стану дожидаться портье. В коридоре кто-то есть – значит, Киса меня не тронет. А я хочу как можно скорее уйти отсюда.

Осталось только нажать ручку двери и выйти. Сущая мелочь. Всего шаг. Мне совершенно нечего бояться.