Александр Тюжин

О чем молчат твои киты

Елене Манн

© А. Тюжин, 2020

© ИД «Городец», 2020

* * *

Александр Тюжин родился и вырос в городе Оренбург. В 2006 году закончил Оренбургское областное училище культуры (ООУК), специальность – Театральное творчество. В 2011 году закончил ВГИК, специальность – кинодраматургия. Печатался в журналах «Нева», «День и Ночь», «Современная драматургия», сборниках «Восемь», «Первовестник» и др.

* * *

Неделя не задалась. Одни говорят так, если выходные прошли не очень, а тут еще и работой загрузили или начальник наорал, как на малолетку, другие говорят о полученной двойке за мекание у парты, у третьих прорвало трубу и залило соседей, у четвертых просто сломался ноготь или глючит приложение на телефоне. Если я услышу подобную фразу от кого-то, я:

– рассмеюсь ему в лицо;

– стану выразительно жестикулировать руками и пальцами;

– выкручу ему соски;

– уточню, уверен ли он в своем высказывании;

– пошлю его на три или на четыре буквы.

Ноготь? Серьезно? Ок. У вас, действительно, не задалась неделя, а у меня…

Алиса сказала: «Да пошел ты!» – и вышла из комнаты.

Алиса сказала: «Мы смотрим в разные стороны!» – и воткнулась в стену.

Алиса сказала: «Мне ничего от тебя не нужно!» – и собрала вещи, даже заколку, что я подарил ей час назад.

Алиса сказала: «Ты несерьезный!» – и пять минут умилялась щеночку на третьем канале.

Алиса сказала: «Я целеустремленная, а ты – нет, – и добавила, – вызови мне такси, а то у меня полтора рубля на балансе».

Я долго смотрел, как не хотели закрываться створки лифта, а затем она уехала.

Кто такая Алиса?

Алиса – дура. Теперь уже можно так сказать. Она уже не моя девушка. Она уже бывшая. Не все бывшие дуры, но Алиса именно такая.

Никогда мне не нравилось имя Алиса.

Это раз.

Два:

Валера сказал: «Зайди ко мне».

Я зашел.

Валера сказал: «Сядь».

Я сел.

Валера сказал: «Старик, мы давно знакомы».

Я кивнул.

Валера сказал: «Посетители жалуются на тебя».

Я удивился.

Валера сказал: «Ты стебешься над ними и даешь неправильные подсказки».

Я ухмыльнулся.

Валера сказал: «И еще ты пьешь на рабочем месте».

Я сказал: «Пиво».

Валера развел руками.

Я сказал: «Я больше не буду».

Валера сказал: «Ты больше не будешь, – и добавил, – ты уволен!»

Валера – мой начальник. Мой бывший начальник.

Имя Валера мне тоже никогда не нравилось. Оно женское.

Меня зовут Илья.

Доктор сказал: «У вас рак».

Три.

Ха-ха, очень смешно. Рак.

– Стоп, подождите, как рак? Это какой-то розыгрыш?

– Молодой человек, кто такими вещами шутит?

Я пожал плечами.

– Злые клоуны.

Но доктор не был клоуном, он не шутил и не улыбался. Он что-то говорил, практически не шевеля губами, а я ничего почти не слышал. Я пытался осознать этих два страшных произнесенных им слова с предлогом у.

Я услышал: «Третьей стадии».

Я услышал: «Шансы есть, но мало».

Я услышал: «Около года».

Я услышал: «Лечение».

Я услышал: «Химиотерапия».

Я услышал: «Случаи…» и «Не нужно терять надежду».

А дальше только «уууууу» и «бам-бам-бам», как будто в клубе включили громкую музыку на всю мощность.

Вот это не задалась неделя…

И сразу начали роиться мысли. Полетели, как сотни мошек на свет.

Не верю!

Не может быть!

Только не со мной.

Вы что, издеваетесь?

Да не может быть, я говорю!

Мне 29 лет.

Какой к черту рак вообще?

Это что, прямо в эту самую секунду во мне какие-то там чертовы клетки размножаются?

Дядя Федя умер от рака. Рака легких.

В 57.

А мне – 29.

Рак желудка.

И тут же в холодный душ. В чем был, не раздеваясь. Капли с силой хлестали лицо и одежду, стекали прозрачными струями. Вода была холодная, очень холодная, но я не чувствовал этого. Я ничего не чувствовал. Словно парил в космосе, словно ничего не было вокруг, только невесомость. Абсолютная невесомость. Я летел. Я был в космосе, а во мне эти гадкие клетки, эта жуткая опухоль, будь она трижды проклята. И я рухнул вниз, со всей силы о землю шмякнулся.

А ведь сегодня вторник. Обычный вторник обычной недели обычного месяца. Сколько их теперь мне осталось?

Не такой уж и обычный. Да нет, это всего лишь сон. Ну, конечно, как сразу только не догадался? Обыкновенный сон, только не самый приятный. Нужно скорее проснуться, открыть глаза, и ничего этого не будет. Ничего этого со мною не будет. Итак.

Раз!

Два!

Три!

Открыл глаза, поднял голову. Сверху брызжет ледяная вода. Она хлещет меня по губам, по носу, по щекам. Становится дико печально и холодно. Словно корабль потонул, а меня выкинуло на Северный полюс, и вот я один, в гавайской рубашке, посреди снега. И всюду только этот снег и льдины, и минус 64°C. Холодно. Брр.

Нет, это был не сон. Кошмар да, но наяву. Наяву…

Что же теперь делать?

Я вспомнил все фильмы и сериалы, которые видел, про рак.

Это были:

«Достучаться до небес»

«Спеши любить»

«Смерть супергероя»

«Большая буква Р»

«Пока не сыграл в ящик»

«Жизнь прекрасна», или «50/50»

«Я, Эрл и умирающая девушка»

«Во все тяжкие» 4 сезона. 5-й не успел досмотреть. А вдруг не успею?

Побежал к компу, поставил на закачку.

Немало сняли фильмов, но от этого не легче.

Когда смотрел, думал:

– Печально, но со мною такого точно не будет.

– Вот они играют больных, к ним самим болезнь не привяжется?

– Странно, что не снимают кино про абсолютно здоровых людей.

– Такие фильмы одинаково заканчиваются.

– Когда уже, наконец, придумают эффективное лекарство?

– Я бы сам не стал в таком фильме сниматься.

Не стал бы… А я и не в фильме.

И сразу навалилась депрессия. Плотно так насела на плечи здоровенным слоном, потрясла своим задом, чтобы поудобнее разместиться, и хобот сверху накинула. Вдавила в диван, в общем.

Первым делом я напился. Не надо бы, но я же русский человек. А что делает русский человек, когда сталкивается с трудностями? Правильно, бежит от них куда подальше, заливает горе адским зельем и плачется потом о том, какой он несчастный, и как судьба к нему жестока. Я не исключение.

Но сперва перебрал в уме всю жизнь. Свою, разумеется. Не Майкла Дудикоффа. Считается же, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. А тут не то что пронеслась, скорее, наоборот – забуксовала:

Детство в сталинке.

Детский сад «Колокольчик».

Танька Арбузова с раскосыми глазами.

Детство в хрущевке.

Школа номер 66.

Анна Степановна – биологичка.

Выпускной.

Универ.

Первый курс.

Второй курс.

Отчисление.

Восстановился.

А дальше полный тормоз, как будто и не было ничего.

Вроде и не заслужил болезнь. Не убивал, не грабил, не насиловал. Были грешки, но мелкие, как у всех. Но разве болезнь думает о справедливости?

Теперь обо всех этапах подробнее.

* * *

Детство в сталинке.

Мне три. До этого ничего не помню. Жил, как и все младенцы, одними инстинктами. Вряд ли кто-то сможет похвастаться чем-то более интересным. А тут мне три, я сижу, играюсь в пирамидку, по стене ползет таракан и падает вместе с куском отвалившихся бежевых обоев. Мать в бигуди и с сигаретой дымит в форточку, пока Батя засел на унитазе с бессменной газетой и такой же, как у матери, сигаретой (пачка-то одна). Соседи ругаются из-за телеканала. Их слышно даже на улице. Мать выбрасывает бычок, душится какими-то дешевыми духами с резким запахом, от которого я морщусь, чихаю и зажмуриваю нос. Таракан бежит по полу, и мать хладнокровно придавливает его дырявым тап-ком, из которого торчит ее длинный костлявый палец, и размазывает по линолеуму. Подняв обои, она молча качает головой.

– Вижу, – говорит появившийся в комнате отец, – сделаю этот чертов ремонт. Я же обещал. А этих рыжих надо все-таки дихлофосом потравить.

Он не сделает ремонт.

Он не потравит тараканов.

Он сломает ногу, будет полтора месяца лежать в гипсе.

Он уйдет в запой от безделья.

Он уйдет из дома, вернее, мать выгонит его.

Он переспит с тетей Катей – одноклассницей мамы – и никогда не вернется домой.

Года три назад я заходил в нашу сталинку. Обои другие, но тараканы по-прежнему бегают.

* * *

Детский сад «Колокольчик».

В детском саду было весело, правда, недолго. На третий день во дворе я порезал ногу об осколок бутылки и потерял сознание.

Испугались дети.

Испугались нянечки.

Испугалась пухлая повариха тетя Маня.

Не испугался только дворник дядя Анзор. Он вызвал скорую.

На скорой меня увезли в больницу. И хотя у меня оказалась небольшая потеря крови, чувствовал я себя ужасно, а мать так и вовсе ревела, будто я подорвался на мине и мне оторвало ногу, а не поранился об осколок и не отделался хоть и глубоким, но всего лишь порезом.

Больше в детский сад меня не водили.

Внешне он не сильно отличался от остальных: двор, двухэтажный кирпичный дом, детская площадка – ничего примечательного. Но была у него и своя тайна: ходили упорные слухи, что под ним находился старинный склеп какого-то богатого-пребогатого купца, в котором его захоронили вместе со всем богатством. Поэтому наш сад хотели отжать бандиты, но не смогли. Нянечки отбили.

Могилу потом, правда, отыскали, но никакого клада в ней не было. Дядя Анзор по ночам вел раскопки.

Еще помню, проснулся во время тихого часа и посмотрел на кровать напротив. На ней лежал колобкообразный Павлик и не спал. Он обделался во сне и вот теперь лепил шарики из говешек и бросался ими во всех подряд. Заметив, что я наблюдаю за ним, он юркнул под одеяло и, кажется, навалил еще одну кучку. Увидев эту картину, нянечка не выдержала и матом наорала на Павлика. Все долго хихикали. А на следующий день с ним никто не здоровался и не разговаривал. Потом я поранил ногу.

Еще мы нашли в траве мертвую кошку, и все тыкали в нее палками, а Танька Арбузова растолкала всех и стала ее гладить.

* * *

Танька Арбузова с раскосыми глазами.

Она жила по соседству. Странная, рыжеволосая, с большим ртом. Вечно носилась то с кошечками, то с собачками, то с хомячками. Она никогда не плакала, хотя…

Ее дразнили.

Ее обзывали.

Ее боялись.

Ее колотили.

Над ней смеялись.

Ее обманывали.

И ее запирали в подвале.

Я тоже ее боялся. Страшно было смотреть в ее раскосые глаза, однако ничего страшного в них не было. Но кто-то пустил слух, что она колдунья, и от одного ее взгляда можно превратиться в жабу или скунса. В жабу никто превращаться не хотел, да и в скунса тоже. Но однажды мы играли в казаков-разбойников, и я провалился в люк. Все с криком разбежались врассыпную, и только Танька Арбузова, чудом сидевшая в кустах неподалеку, возникла надо мною в огромном и жутком отверстии со своим раскосым взглядом, быстро оценила ситуацию и убежала за взрослыми. Через три минуты я был спасен дядей Толей – соседом с нижнего этажа – и отшлепан матерью, за «шляние там, где не надо».

– Скажи спасибо дяде Толе, – гаркнула мама.

– Спасибо, – сказал я, потирая раскрасневшуюся поясницу.

– Ее благодари, – улыбнулся дядя Толя, кивая на Таньку, – а то плавал бы щас.

И Танька посмотрела на меня долго и пристально. Я зажмурился и стал щупать себя. Нос, рот, уши. В жабу не превратился. Ни сейчас, ни после. Так я узнал, что Танька не колдунья, и перестал ее бояться, хотя и дружить с ней не решился. Пару раз, правда, угостил ее конфетами, но только когда никто не видел.

А потом мы переехали.

* * *

Детство в хрущевке.

Зеленые обои.

Тараканов нет.

Соседи аж в другой квартире, а в не соседней комнате.

Первая Денди.

Рубилово в «Танчики», пока не лопнут в глазах сосуды.

Вторая Денди.

Отдельные туалет и ванна. Только наши, без очередей и скандалов.

Я часами просиживал в ванне, нырял, пускал кораблики и уточек, потом снова нырял и снова, пока в нос и уши не попадала вода. Кожа морщинилась и становилась прикольной на ощупь. Я гладил ее и улыбался. Мать пугала, что если я буду столько времени проводить в ванне, то кожа никогда не разгладится, и я рано состарюсь. Меня это не останавливало.

Я был единственным, кто не ходил в сад. Мать работала на дому. Шила платья, шторы, брюки, вязала шарфы и свитеры.

На первом этаже жила тетя Тома. Тетя Тома была всегда веселая и всегда под хмельком. Часто она напивалась до отключки и засыпала возле дома на лавочке или прямо на земле. Один раз я подошел к ней, а у нее задралась юбка. Я долго смотрел на ее красную задницу, похожую на мандариновую корку, выглядывавшую из грязных застиранных трусов с огромной нештопанной дыркой. После чего она, словно почувствовав, проснулась, повернулась ко мне и, улыбнувшись беззубой улыбкой, сказала:

«Сиську хочешь?»

Я с криком убежал и всегда держался от нее подальше.

У нее было много «ценителей ее импозантности». У матери ни одного.

Они били ее.

Грабили ее.

Бросали ее.

Писали на нее заявления.

Она не злилась. Прощала всем и умерла в 44 года. Кажется, от рака печени.

В тот год я пошел в школу.

* * *

Школа номер 66.

Я не суеверный, но все же это был не лучший вариант для учебы.

Обшарпанные стены.

Малолетние наркоманы на заднем дворе с цветастым пакетом, красными глазами, заторможенные, но с неизменным вопросом: «Филки есть?»

Отваливающаяся штукатурка в спортзале.

В первый же день собрали деньги на новые обои. Белые, с нелепым узором.

Восьмой класс «Г» боялась вся школа. Второгодки, подростки из сложных семей, хулиганы – каждый второй стоял на учете в детской комнате милиции. Все с облегчением выдохнули, когда они закончили девятый класс и, отметив выпускной, разлетелись по всем улицам и подворотням нашего города.

Я сидел с толстым Ваней, каждый урок он доставал из рюкзака пирожные, бутеры или пирожки, делал вид, что уронил ручку, и ел их под партой. Еще он редкостно портил воздух и громко ерзал на стуле, пытаясь замаскировать свои мерзкие пуки, но я их слышал и чувствовал. Я зажимал нос, я зажимал рот, я носил медицинскую маску, но это не спасало. Он был намного больше меня, я даже не мог его поколотить. Я называл его вонючкой, а он только разводил руками и говорил: «Да брось ты». Я отсаживался от него. Каждый день я отсаживался от него, но классная заставляла вернуться на место и отчитывала, постукивая указкой по своей шершавой ладони. Все ржали надо мной, показывали пальцем, зажимали носы. Я кричал, что он Ваня, потому что воняет. Классная стыдила, говорила, что я все выдумываю, что я хулиган, что меня тоже надо было отдать в «Г» класс, и вызывала мать в школу. Однажды я демонстративно встал и объявил всем: «А Ваня жрет, смотрите!». После чего отодвинул парту. Ваня злобно смотрел в мою сторону и грозил кулаком, доедая увесистую котлету. Но классная и на этот раз ополчилась на меня, утверждая, что:

воспитанные мальчики так себя не ведут,

что, конечно, это нехорошо, но Ваня гораздо крупнее меня, а значит, ему нужно чаще и больше есть,

что я совершенно нетерпелив к недостаткам других и, следовательно, сам ничем не лучше,

что я буду сидеть с ним до тех пор, пока не научусь быть терпеливым,

что я – ябеда, а ябед никто не любит,

что лучше бы я в знаниях был таким дотошным, а то с двоек на тройки перебиваюсь, и это в первом-то классе.

Я ненавидел этого Ваню.

К счастью, весной он с родителями переехал в Пермь и теперь уже портил жизнь пермяцким школьникам.

Ну и за что мне это все?

Третья стадия.

За это?

Да за мое терпение мне как минимум десять очков бонуса от кармы полагается. Если не двадцать.

* * *

Анна Степановна – биологичка.

С учителями как-то не очень везло.

Пожилые.

Сварливые.

Строгие.

Скучные.

Надменные.

Нужное подчеркнуть.

Все, все нужное. Учиться было неинтересно во многом благодаря их заслугам. Им было по барабану на нас. Нам было по барабану на князя Игоря и синус гипотенузы. Помню, одна училка была вообще нереальным монстром, и фамилия у нее соответствующая – Колотовкина. Она орала на учеников, передразнивала их, называла тупыми, тормозами, бакланами. Как-то раз она поставила мне кол, и в дневнике стояло «кол Кол» с небольшим хвостиком. Такие у нее были приколы. Не могла получше роспись придумать, что ли?

А потом пришла Анна Степановна – настоящий огонь. Жгучая брюнетка, смуглая, с восточными корнями, в теле, но не крупная, очень женственная и с невероятными, выразительными… глазами. Ну конечно, глазами. Не подбородками же. И еще родинка над губой. Эта родинка не давала мне покоя. Постоянно думал о ней и ни о чем кроме. Ни на один урок я не бежал так, как на биологию.

Я приходил самым первым.

Я прилизывал волосы.

Я повторял домашнее задание.

Я тянул руку выше всех.

Я писал ей записки со стишками.

Но никогда не отправлял.

Неудивительно, что на ее уроках были лучшие посещаемость и успеваемость учеников. Девчонки только воротили носы, но понятно было, что завидовали.

И неудивительно, что она быстро выскочила замуж, так же быстро ушла в декрет и больше не вернулась, по крайней мере в нашу чертову школу.

Вместо нее пришел усатый биолог. Настоящий ботаник. Мы звали его Макс и засовывали ему в сапоги снег, клали на стул кнопки, прятали мел и делали еще много чего нехорошего, входящего в список классических школьных приколов и пакостей.

Успеваемость, разумеется, резко снизилась.

Я потом еще долго не мог забыть эту родинку и встречался исключительно с девушками, у которых была подобная или хотя бы какая-нибудь мушка на лице.

Выпускной.

Пьяная Светка.

Пьяная Дашка.

Пьяная Катька.

Пьяная Надежда Валентиновна – классуха.

Пьяненький Андрей Васильевич – директор.

Пьяные родители.

Пьяные выпускники.

Все были пьяные.

И я не исключение.

Ничего особенного. Танцы, клятвы в вечной дружбе, неожиданные признания и откровения в адрес друг друга, поцелуи за лестницей, кто-то в обнимку с Катькой, кто-то в обнимку с унитазом, родители, умоляющие поучаствовать в конкурсах. Антоха и Вика закрылись в классе на четвертом этаже. Красавчики. Леха и гитара – неразлучная пара. «Моя девушка», как он ее называл. Реальной-то не было. Играть потому что надо было нормальные песни, а не его бесконечную «Я солдат». Напророчил, кстати, и с первого курса его отчислили, и пошел разгуливать по плацу. Я и Ланка тоже спрятались под лестницей, но не успели даже толком поцеловаться. Подняли крик. Вася перебрал, и его стало рвать прямо на пол в спортзале. Он был бледный, как мышь, хотя и улыбался, когда его увозили на скорой.

Все как-то резко протрезвели. Родители вспомнили, что они взрослые, отобрали весь запас топлива, кое-что, правда, удалось спрятать, стали капать на мозг, что быть взрослыми – это прежде всего ответственность, а не возможность набухиваться безнаказанно. Учителя в последний раз давали свои наставления, что нужно всегда тянуться к знаниям, даже на пенсии, потому что «знания – это свет», называли нас балбесами, но уже без злобы, а даже как-то с грустью. Мы, хоть и самый худший класс, что когда-либо у них был, но остальные-то еще хуже.

Потом все поперлись встречать рассвет. И вроде романтика, но по трезваку нас с Ланкой так и не потянуло друг к другу. У нее была слишком маленькая мушка, еле заметная, да и светлые волосы мне никогда не нравились. А я, видимо, не особо тянул на роль долгожданного принца.

* * *

Универ.

В универ я не поступил. Подал документы на юрфак, затем на журфак. В итоге – даже близко не первый в списке. В армию идти не хотелось. Пошел в училище культуры. Хоть какая-никакая, а отсрочка. Мальчиков на режиссерском не хватало. Меня взяли даже с моим уровнем.

Я читал стихотворение Тютчева.

Я читал басню Крылова.

Я пел про «Ой, мороз, мороз» и «Катюшу».

Я танцевал вальс с какой-то коротко стриженной студенткой, сидевшей на вступительных, но мы двигались по-разному. Абсолютно вразнобой. Она смотрела на меня как на умственно отсталого. Я на нее – как на звезду погорелого театра.

Я танцевал со стулом.

Я честно сознался, что не очень люблю театр, но больше никуда не поступил, а в армию идти не хочется.

Мастера звали Александр Сергеевич. Или Сергеич, как все потом называли.

Он поблагодарил за честность.

Он сказал, вы приняты. В вас есть что-то живое, настоящее, аутентичное.

Я подумал, что он обозвал меня аутистом. Но, главное, взяли.

Первый курс.

Одноклассники уезжали в Москву.

Одноклассники учились на юристов, медиков, психологов, экономистов, лингвистов, программиста, историка.

Одноклассницы выходили замуж.

Первой замуж вышла Ланка. Приглашала на свадьбу.

Я не пошел.

Я учился на руководителя театрального коллектива и никому не рассказывал про это.

Да я вообще перестал общаться с одноклассниками.

Однокурсники были фрики.

Миша – поклонник Гарри Поттера. Гарри Поттера, Карл! На собеседовании он сказал, что посмотрел фильм про «этого самого Гарри Поттера и тайную комнату» и решил стать актером. У Миши был шрам на всю шею, стрижка под ноль и хриплый голос. Он ходил в сером пиджаке в мелкую крапинку и потрескавшихся кожаных кроссовках и постоянно пел про Жигана-лимона. Сейчас, кажется, он работает таксистом, но точно утверждать не могу, да и вообще мне по барабану, кем и где он работает. Мы с ним здоровались и то не каждый раз.

Гуля была тихоня. Узкие черные глаза, какие-то огромные темные кофты, стрижка «ежик» и тяжелые ботинки с толстыми подошвами. Ладно, хоть не готка. Не знаю, почему ее взяли на курс, но говорила она тихо, неуверенно, а вот рисовала шикарно. У меня до сих пор где-то валяется пара ее рисунков. Задумчивые драконы с короткими крыльями и печальными глазами. Почти такой же, яркий, как граффити, красовался у нее на плече. Мы все переодевались за кулисами, не стесняясь друг друга, и каждый раз я с восхищением смотрел на ее тату. Даже на репетициях она рисовала. Странно, что она не пошла в художку. Это было бы логичней.

Все думали, что Гуля лесба, по крайней мере, ее никогда не видели с мальчиками. Мне так не казалось. Пару раз по пьяни я увязывался за ней и намекал, что неплохо бы нам перепихнуться, но получал неизменные нет. Вполне возможно, у меня могли быть шансы, если бы я намекал до того, как выпитое мной стремительно и неожиданно вырывалось наружу, а не после.

А вот Вова пил в два раза больше моего и не пьянел. Вернее, он просто вырубался, а утром был как огурчик. Может, потому, что заедал исключительно огурчиками, не знаю. Меня огурчики не спасали совершенно. Но вот перегара, причем убойного, избегать ему все же не удавалось.

У Вовы были огромные уши, мелкие кудри, как у барашка, и здоровенные мозолистые руки. Вроде уже не жил в деревне и не работал, но мозоли все равно не проходили. Как и я, он не хотел идти в армию, а все это актерство ему было до одного места. На парах он сидел на последней парте и спал. Если бы это было нормальное учебное заведение, его бы будили и делали замечания, лишали стипухи и все такое, но это был обыкновенный кулек, и на Вову никто не обращал внимания. Он все время говорил: «А вот у нас в деревне» – и изображал разных дядь Вась, теть Марусь и прочих колоритных персонажей. Делал он это, надо сказать, первоклассно, но как только доходило до репетиций Чехова и Островского, все мастерство куда-то испарялось, и Вова становился еще более деревянным, чем Миша.

Всего нас училось тринадцать человек. Остальные тоже были чудаковатыми, но не настолько.

Катька три раза поступала в театралку, но успешно проваливала. И неудивительно: экспрессия – ее второе имя. Даже «кушать подано» она произносила так, словно ее ломало от передоза. Хотя, наверное, каждый третий заваливал вступительные на актерку института. В училище брали всех.

Юлька твердила, что театр – это рупор, и она пришла вещать всем женщинам, что они не могут называться женщинами, пока не выполнят свою священную обязанность и не пророжаются. Она именно так и говорила – «пророжаться».

«Да как ты не понимаешь, – убеждала она несчастную Гулю, – каждая, абсолютно каждая женщина должна пророжаться».

Сама она не смогла забеременеть – не все в порядке со здоровьем. Но ее даже Сергеич побаивался.

Нина фанатела от Агузаровой.

Стася писала рассказы и пьески про ангелов.

Марина красила волосы в розовый и говорила о Зощенко «тот, что про щенков писал».

Вероника – анорексичка.

Лера картавила, носила дреды, широкие штаны и читала рэп.

Тома смотрела «Дом-2», мечтала стать его участницей и несколько раз отправляла свою анкету.

А Женька хохотала как ненормальная. Всегда. Даже если никто не смеялся.

С такими людьми мне приходилось не только учить историю театра или основы звукорежиссуры, но и контактировать на сцене, играя в различных этюдах и сценках.

Хотя на парах я бывал от случая к случаю. Мастерство старался не пропускать, а на все остальное забивал без сожаления.

Обидно бывало только, когда решался-таки прийти, а пару, как назло, отменяли.

Очень часто я думал, что я здесь делаю вообще?

Хотя так каждый второй, наверное, думал.

Еще раздражали танцоры и, почему-то, оркестранты. Первые строили из себя непонятно кого, вроде как мы такие звезды-звезды, что хоть завтра в Большой театр, а вторые – очень жалкие. Так и хотелось их чмырить. С одним я схлестнулся не на шутку. У него оказались крепкие руки, на тубе, наверное, играл, но я все равно навалял ему по первое число. Правда, потом они подкараулили и отметелили меня всем отделением.

Вот в этом они молодцы, держались вместе, как настоящий оркестр.

А у нас в группе все сами по себе были. Я общался только с Вовой и то, в основном, тостами, и немного с Гулей.

Сергеич говорил, что мы должны сплотиться и быть как одно целое.

Но ничего подобного не происходило.

* * *

Второй курс.

Новогодние утренники.

Новогодние утренники.

Новогодние утренники.

Это ад. Мы должны были «дедморозить» по очереди. Но «дедморозил» только я. За мероприятие я переодевался по семь раз, а если учесть, что в день у нас было по три-четыре утренника, то получалось и все тридцать. О накладках даже вспоминать не хочется. То борода отвалится, то какой-нибудь особо талантливый и расторопный ребенок как засадит со всей силы по коленке. А как знатно потелось под кучей одежек, свитером, шубой и валенками, это просто сказка – покруче всяких саун.

Вова и Миша на Дедов Морозов не тянули. Играли злодеев, пиратов, придворных, снеговиков.

Гуля была Снегурочкой.

В остальном второй курс не сильно отличался от первого.

Мы покупали домашний самогон в окошке частного дома.

Вова закусывал огурчиками.

Гуля отбивалась от моих навязчивых подкатов.

Я прогуливал пары.

Я обходил стороной оркестрантов.

Я получал кормовые сорок с чем-то рублей и покупал на них две порции пельменей.

Я репетировал Плюшкина по пьесе «Мой милый Плюшкин».

Я носил лосины на танцах.

Я спал за кулисами.

Я гримировался в старика и скелет.

А потом…

* * *

Отчисление.

Я опоздал на прогон «Плюшкина». На полтора часа. Проспал.

Сергеич был в гневе.

Сергеич сказал: «Возмутительно», – и схватился за сердце.

Сергеич сказал: «Вы в гроб меня вгоните».

Сергеич сказал: «Убить тебя мало!»

Сергеич сказал: «Пошел на хрен!»

Сергеич сказал: «Показа не будет, – и добавил, – чтобы больше тебя не видел».

Он поставил мне двойку за мастерство, впервые за 20 лет своей преподавательской деятельности.

Катька ревела.

Катька готова была меня убить.

Она засадила мне кроссовкой между ног и никогда больше со мной не разговаривала.

Через неделю на доске вывесили приказ о моем отчислении.

В военкомате узнали, в военкомате обрадовались и тут же прислали мне повестку, но я сломал руку и получил очередную отсрочку.

Не радовала меня поездка в армию.

Удивительное дело, но когда меня отчислили, я вдруг понял, что в училище было не так уж и плохо. Не знаю, может, сработал эффект отнятой игрушки, а может, я успел привыкнуть и даже немного полюбить это лицедейство и прочие театральные прибамбасы, но мне определенно захотелось вернуться и доучиться до конца.

Поэтому летом я подал заявление на восстановление и восстановился, так как с мальчиками по-прежнему была напряженка.

* * *

Восстановился.

Новый курс был еще меньше моего. Всего два парня: я и Валера. Да, этот самый Валера, который сегодня меня уволил. И семь девчонок. Немного адекватней наших, но лишь немного. Спасибо, хоть про «пророжаться» никто не рассказывал.

С Валерой мы быстро нашли общий язык. Еще бы – один среди семи театралок, да он даже Мише был бы рад, а я намного приятнее Миши. Нет, Валера, конечно, пытался воспользоваться положением, даже подкатывал чуть ли не ко всем сразу, но быстро понял, что ни к чему хорошему это не приведет. Да и девчонки гораздо охотнее поглядывали на поджарых танцоров, а не на пузатенького Валеру.

Мы реально сдружились.

Мы оба отрастили бородки.

Мы зависали в барах.

Мы рубились в «Контру» по сетке.

Мы играли Деда Мороза по очереди.

Мы придумывали и записывали какие-то дурацкие песни на диктофон.

Нас стали называть близнецами, хотя мы не очень-то похожи.

Я вдруг стал получать кайф от учебы, от репетиций, бесконечных выяснений, кто выкладывается по полной, а кто нет, от неоправданных обвинений в отсутствии таланта и от совсем не робких надежд на попадание во МХАТ или «Современник».

Валера смотрел на мир более практично, и это мне в нем нравилось. Он постоянно находил какие-то халтуры, халявы, акции, никогда не сидел без налички, но при этом не жмотился и угощал топливом.

И лишь редкие встречи с Сергеичем и его испепеляющий взгляд добавляли небольшую, но вполне ощутимую ложку дегтя в мою практически медовую учебу.

* * *

И мозг решил сделать передышку, словно дальше ничего не происходило, словно здесь запряталась причина, и нужно ее непременно найти. Но есть ли она? Да и главное – зачем? Зачем мне знать, за что, даже если есть за что? Ну, узнаю я, что изменится? А ничего. Это меня спасет?

Нет.

И захотелось еще сильней напиться.

Захотелось набрать побольше воздуха в легкие и кричать долго и пронзительно.

Захотелось позвонить Алисе и послать ее подальше.

Она называла меня алкоголиком, говорила, что я бухаю, как сапожник.

А меня тошнило не от топлива. Я же чувствовал…

Захотелось послать этот проклятый кривоногий «Спартак». Столько лет болеть, верить, но все впустую. Видимо, так и не увижу чемпионства.

Около года.

Сколько это?

Триста сорок? Триста двадцать девять? Ну, пусть будет триста, чтобы ровное число. Минус сон. Вот и двести. Восемь часов же нормальный сон.

Нормальный. Ха! Спать восемь часов – это роскошь. Теперь только четыре. Только четыре, ну пять…

Итого 250 дней.

Что такое 250 дней? Когда все они как один и летят со скоростью света.

Я начинал себя жалеть. Это же все. Все… Чертовы десять месяцев, и до свиданья, конец, титры. Ничего не будет. Вернее, все-то как раз и останется, а вот как представить себя вне этого всего? Просто немыслимо.

Не буду есть вопперы.

Не буду есть фунчозу, только-только ее распробовал.

Не буду ездить в лифте, в трамвае, маршрутках.

Не буду хвататься за голову после очередного поражения «Спартака» или сборной и вспоминать все крепкие, но очень точные слова, подходящие как никогда лучше.

Не буду покупать подтяжки по акции.

Не буду смеяться над новым очередным бредовым законом.

Не буду смеяться над очередным пафосным фильмом Бондарчука.

Не буду пересматривать любимые КВНовские команды и смеяться.

Хотя я давно уже не смеюсь над новыми выпусками и командами, ведь КВН уже не тот, совсем не тот.

Не буду вечерами ненавидеть Урганта.

Не буду мечтать о том, что когда-нибудь на голову мне упадет миллион. Евро, конечно же. Только евро.

И дико захотелось фунчозы. И «Баскин Роббинс». Но ни того, ни другого, разумеется, не было.

Еще и топливо предательски закончилось. Как всегда, в самую нужную минуту, подносишь бутылку, а в ней ни капли. А идти куда-либо нет ни желания, ни силы.

Все, приплыли.

Вот так завалиться, растечься по дивану, как масло, и отбросить копыта к чертям собачьим. Только и всего. Раз, и там.

Только и всего.

Но если бы все было так просто.

Рука потянулась к телефону, не удержался, набрал Алису.

Не берет.

Позвонил еще раз.

Не берет.

Бог любит троицу.

А еще обламывать.

И из меня полился поток негодования, боли, обиды, желчи и выпитого алкоголя.

Хорошо хоть тазик догадался поставить заранее.

И отрубился.

У меня чертов рак…

Шикарно началась неделя.

* * *

Я проснулся в 4 утра. Голова трещала и мстила мне с невероятной силой. Под глазами мешки. В глазах резь. Вены вздулись на висках и пульсировали. Лицо отекло и раздулось так, будто я всю ночь зависал на пасеке с пчелами. Болело все, даже язык и переносица. Так тебе, неудачник.

Пробовал снова уснуть, но куда там. Пришлось укутаться теплее и включить «Во все тяжкие». Не зря же качал. А со сном так и получилось – четыре часа, если не меньше.

Все идет по плану.

Бугага.

Смотрел на Джесси и Уолтера и начал ассоциировать себя с ними. То есть раньше я просто смотрел, ну, мол, что вы еще нам покажете? А теперь я понимал, что чувствовал главный герой. Но лучше бы такое не понимать. Никому.

Может, тоже начать варить мет?

Очень смешно.

Да и я не учитель химии.

Химия.

Химиотерапия.

Звучит как насмешка, конечно.

Хотя теперь все звучит как насмешка.

* * *

И снова вспышки памяти.

Выпускной в училище.

Два года в Волгограде.

Вернулся обратно.

Несси.

* * *

Выпускной в училище.

Очень напомнил выпускной в школе, разве что…

Не было родителей.

Никто не прятал топливо.

Никого не увезли на скорой.

Никто не говорил про открытые двери во взрослый мир.

Никто не пел «Я солдат».

Валера схлестнулся с оркестрантами, и началось кровавое месиво. Они отпинали всех, даже директору немного досталось и, что порадовало, Сергеичу. Бой вышел непродолжительным, но очень интенсивным. Сорвали кулису, разбили вазу, дважды пустили кровь. Без крика и участия девчонок тоже не обошлось. И лишь когда один из оркестрантов проломил ногой сцену, все как-то быстро протрезвели, пришли в себя, обнялись, пожали друг другу руки. Даже мы с Сергеичем помирились. Он похвалил мою дипломную работу, сказал, что я неплохо сыграл Базарова, хотя всегда есть куда расти, и что, если бы не отсутствие дисциплины, он бы мог за меня замолвить словечко Денисову, он как раз набирал актерско-режиссерский курс в институте. Но так как он не уверен во мне, тем более после такого катастрофического косяка, то не будет просить. Вот и надо было дразнить? Но это мелкая и отвратительная черта театралов – поддеть, уколоть, унизить. Обидчивые натуры.

Я не очень-то хотел в институт, тем более снова в театральный, но отсрочка на 5 лет мне явно бы не помешала. Вот явно бы.

Придя в норму, оркестранты собрались вместе и слабали «макарену», что-то еще веселое, а затем перешли на творчество старого доброго Шнура и группы «Ленинград». Ох, уж эти оркестранты.

Все танцевали как угорелые, а после с теми же оркестрантами приводили актовый зал в порядок и чинили сцену.

Напоследок наш курс показал пародии на преподов и спел слезливую песенку о прекрасных годах, проведенных в училище, и о том, как сцена нас сплотила и стала неотъемлемой частью жизни. Вранье, конечно.

Я, например, больше ни разу в кульке не появлялся. Да и многие так же.

* * *

Два года в Волгограде.

Нет, я не служил там. Хотя мог. Собственно, я поэтому и оказался в Волгограде, чтобы не служить.

Снова ломать руку мне не хотелось, альтернатив было немного, не дожидаясь повестки в военкомат, я рванул куда подальше. Почему-то захотелось в Волгоград. Юг все-таки, там теплее и люди не такие суровые.

Я подал документы во все вузы, какие только смог, но везде провалился.

В театральном мне сказали, что у меня ужасный говор, а как узнали про училище, так и вовсе скривились и посоветовали забыть про карьеру артиста. Переучивать меня никто не возьмется.

Не больно-то и хотелось.

С остальными универами тоже не заладилось. Не то чтобы я такой тупой, но результаты ЕГЭ у меня далеко не лучшие.

Гребаное ЕГЭ.

Гребаный рак.

Хотя он, в общем-то, ни при чем, и его тогда не было.

Надо вот было вводить это дебильное ЕГЭ? Все кавказцы уделали меня по русскому языку. Такое мыслимо вообще? Да половина из них предложение толком составить не может. По сто баллов набирают.

Короче говоря, я засел на дно, чтобы военком не смог меня отыскать.

Не скажу, что мне жутко понравилось в Волгограде, но там есть:

Волга.

Мамаев курган.

Панорама Сталинградской битвы.

Котлеты по-киевски.

Длиннющий проспект Ленина. За два года я так и не смог пройти его целиком. Но пытался неоднократно.

Еще, что удивительно, раньше он назывался Сталинградом, но в городе несколько памятников Ленину, причем довольно крупных. Они даже в какие-то списки рекордов входят. А памятников Сталину нет, что тоже логично.

Красивых домов там немного, но и это понятно. В Отечественную ему досталось по самое не балуй, и город превратился в руины. Его отстраивали заново, и тут уже было не до красоты и помпезности.

Я снял крохотную однокомнатную квартирку с фиолетовыми обоями и вечно протекающим краном в Кировском районе и устроился работать аниматором в контору со странным названием «Карандаш».

«Карандаш» – мы разукрасим ваши серые будни.

Вот тогда я по-настоящему возненавидел детей. Это маленькие монстрики. Вернее, маленькие они только по росту, а вот монстры гигантские. Просто немыслимые.

Не было ни одного праздника, с которого бы я не ушел оглохшим, с подбитым глазом, с синяками на руках и ногах или порванным костюмом.

Дети висли на мне.

Дети визжали, как ненормальные.

Они пинались, царапались, кусались.

Дети бросались в меня едой.

Дети плакали и боялись меня. Но не все, к сожалению.

Кем я только не был за эти два года.

Человеком-пауком.

Джеком-воробьем.

Фиксиком.

Халком.

Индейцем.

Супермэном.

Варваром.

Долбаным клоуном.

Долбаным мимом.

Долбаным Пикачу.

Каждые выходные я порывался бросить разукрашивать серые будни детей и их родителей, но мне нужны были деньги. А наше прекрасное училище как-то не сильно позаботилось о том, чтобы разнообразить наши умения в зарабатывании денег. Так что единственное, что я мог, – сменить агентство, но какой в этом был толк?

К тому же иногда, правда, очень редко, у меня получалось кайфовать от того, что я могу заставить людей улыбнуться или делать нелепые и глупые вещи, прикрывая это условиями конкурса.

Ради конфеток они прыгали с бутылками между ног, переносили яйца в ложках, держа их во рту, или изображали персонажи фильмов или известных артистов. Танцевали по-дурацки, да еще и радовались как дети. И фотографировались со мной, как будто я был крутым спортсменом или реальной суперзвездой.

Но главное, что не надо было по восемь часов просиживать в душном офисе. Свободное время – для кого-то роскошь, а у меня его было столько, что хоть на зиму засаливай. Летом я валялся на пляже, осенью и весной зависал на набережной, а зимой на концертах и в кино. Изредка захаживал в клубы, но там слишком душно и пафосно. Не люблю понты и долбаный пафос.

За два года я накопил деньжат достаточно, чтобы откупиться от армии, и

* * *

Вернулся обратно.

С армией оказалось немного сложнее, чем я рассчитывал. Все-таки мне срок светил. За это тоже пришлось проплачивать. В итоге написали, что у меня плоскостопие и дикое искривление позвоночника, дали мне военник и велели гулять на все четыре стороны и молиться, чтобы не было войны.

Может, это из-за армии?

Да что, я один такой, что ли? Отмазавшихся больше, чем тех, кто служил. Но как-то далеко не всем достается, как мне.

Мать первым же делом всплеснула руками, мол, похудел-то как. Стала откармливать. Но мне это дико не понравилось. Через неделю съехал от нее на квартиркустудию с бежевыми обоями, хотел их переклеить, но хозяйка попалась не очень и не разрешила.

Связался с Валерой, он тоже работал аниматором. Позвал к себе. Я выбирал между «Связным» и «Волшебным лесом», так называлась контора, в которую звал меня Валера. Победил «Лес», опять же из-за свободного времени. Ну, и со знакомыми приятнее, разумеется, батрачить.

И вот я снова в костюме Джека-воробья, а дети такие же крикливые и агрессивные, как в Волгограде, видимо, они везде такие. У Валеры, кстати, намного лучше получалось с ними справляться. То ли они его боялись, то ли, наоборот, принимали за своего, но его никто не кусал, не пинал и не боялся.

Он и свадьбы проводил с легкостью, о которой я мог только мечтать.

«Пожелаем мы вместе

Жениху и невесте».

Его называли вторым Ургантом. Неудивительно, что он быстро поднялся и открыл свою контору, в которую по дружбе перетащил и меня. До сих пор не понимаю, зачем. Я был явно не тем работником, которым можно гордиться и желать во что бы то ни стало заполучить. Видимо, ценил нашу дружбу.

Мы играли в бильярд.

Мы зависали в саунах.

Мы катались на снегоходах и ездили на рыбалку.

Мы напивались в барах и клеили официанток.

Одна из них осталась с Валерой надолго, и он сделал ей предложение.

Больше мы уже не тусили, и Валера стал более официально ко мне относиться.

Я переехал в квартирку побольше. Тут же переклеил обои в серый цвет с изображением различных храмов, дворцов и прочих шедевров архитектуры, чуть не завел себе собаку, но вовремя одумался.

С матерью виделся крайне редко. Она начинала капать на мозг, пересказывала сериалы, программы, ругала депутатов и говорила, что нужно менять профессию, пока не поздно, мол, сказали, что будущее за менеджерами, а я ни разу не менеджер. И все в таком духе.

Ей бы найти кого себе, но она и не пыталась, да и кому нужно слушать пересказы этих чертовых сериалов.

Она смотрела первый канал.

Она смотрела второй канал.

Она смотрела третий канал.

Она смотрела четвертый и пятый, и шестой, и все остальные каналы, даже детские и спортивные.

А я на одном из своих мероприятий встретил

* * *

Несси.

Вообще-то, ее звали Инесса, но она терпеть не могла, когда ее называли полным именем.

У нее были роскошные длинные черные волосы ниже плеч.

У нее было тату в виде леса и стаи птиц на руке.

Она слушала Radiohead.

Она слушала Björk.

Она слушала Moby.

Она слушала Gorillaz.

И немного Nirvana.

Из русских Несси зависала на «Маше и медведях», хотя их давно уже никто не слушал.

У нее была небольшая родинка слева над губой и маленький размер ноги.

35-й.

Или 34-й.

Она стояла в сторонке от всех и явно грустила. Вернее, слушала музыку, в наушниках.

А я был долбаным клоуном и решил ее развеселить. Наверное, не лучшее решение – возникнуть перед ней и начать трясти, как ненормальный, головой, корча нелепые рожи и двигаясь, как упоротый наркоман, но ничего другого мне тогда не пришло в голову.

Несси сразу мне понравилась, а вот я, скорее, напугал ее и выбесил одновременно. Неудивительно. Но главное, что мне удалось привлечь ее внимание.

После мероприятия все разошлись, а она стояла на том же месте. Набравшись смелости, я подошел:

– Привет! – банальнее не придумаешь.

Она вытащила наушник из уха.

– А ты знаешь, что у китов нет ушей? – решил заинтересовать я Несси.

Она покачала головой.

– Но они не глухие. Киты слышат при помощи нижней челюсти. Представляешь?

– Прикольно, – не сразу ответила и засунула наушник обратно.

Не заинтересовал, хотя, конечно, тоже явно не самый интересный факт. Далековато мне было до пикапера.

– Вообще-то, все кончилось.

Она снова вынула наушник и вопросительно посмотрела на меня.

– Что слушаешь?

– Тома Йорка.

– Кто это?

Она закатила глаза:

– Radiohead.

– Можно?

Я вставил наушник себе в ухо. Раздалась приятная, хотя и немного депрессивная мелодия. Я вспомнил, что уже слышал ее. Стиль не совсем мой, но слушать можно.

– Какой альбом? – понятно, что я в любом случае не знал, но надо расспрашивать о том, что приятно другим. Я же читал Карнеги.

– Kid A, – и посмотрела на меня так, словно я спросил, как зовут Юрия Гагарина.

– Аааа, – протянул я и хлопнул себя по лбу, мол, как можно вообще было такое забыть? Позор.

Несс не отреагировала.

Я вернул ей наушник:

– Там все ушли уже.

– Угу, – кивнула она и, вставив черную ракушку наушника на место, направилась к выходу.

– Можно проводить тебя?

Она пожала плечами.

– Меня Илья зовут.

– Несси.

– Необычное имя. Редкое.

Она не ответила. Началась новая песня, и Несси полностью растворилась в музыке.

– Я только переоденусь, я быстро.

Она не слышала, но и не двигалась. Застыла, как статуя. Хочешь, лапай ее, хочешь, в сумочку залезь, хочешь, усы несмываемым маркером рисуй.

На улице шел дождь. Крупные тяжелые капли с силой барабанили по крышам, стенам домов, по деревьям, земле, по нашим макушкам. Они разбивались и стекали ручейком, смывая грим с моего лица и тушь с ее ресниц. Зонт, разумеется, никто из нас не взял. Но вместо того, чтобы спрятаться под крышу, Несси рванула со всех ног и шлепала прямо по лужам, не жалея ни себя, ни обувь. Я помчался вдогонку, а что еще оставалось делать?

Через пять минут мы уже ехали в трамвае. Мокрые, грязные, усталые.

Я пытался завести разговор.

Я выдал еще несколько фактов о китах.

Я рассказал, что хвосты китов уникальны, как и отпечатки пальцев у людей, и двух одинаковых хвостов просто не существует.

Я рассказал, что киты способны задерживать дыхание на несколько часов.

Я сообщил ей, что киты и люди – это единственные млекопитающие, которые могут петь. И что шоу «Голос китов» выиграл белый кит Барри, потому что самыми поющими среди китов считаются белые. А наставником у него был Градский. Ведь Градский просто создан для этого шоу. Барри пел песню Селин Дион «My heart will go on». Правда вот «heart» в исполнении Барри почему-то больше походило на «hurt».

Я мог раскрыть еще пару фактов, но понял, что бессмысленно. Она даже не улыбнулась.

Я рассказал, что жил в Волгограде, в котором проспект Ленина настолько длинный, что я так и не прошел его целиком.

А потом я просто забрал у нее наушник, и мы слушали «Radiohead».

Возле подъезда я спросил: «Несси – это уменьшительноласкательное от Инесса?»

Она скривилась: «Терпеть не могу это Инесса, оно тупое, я – Несси».

Я сказал, что понял, и попытался ее поцеловать.

Она не далась, сказала, что это чересчур, но оставила свой номер телефона.

Я долго еще смотрел на закрытую дверь, за которой она исчезла, и думал, чем она мне так понравилась.

Она была необычная.

Она была странная.

Людям нравится все странное и необычное.

Я позвонил ей из дома:

– Я добрался.

Она молчала.

– Это я – Илья.

Она молчала.

– У тебя все нормально?

Пауза.

– Завтра увидимся?

– Окей, – и повесила трубку.

Я не стал покупать цветы, не повел ее в кафе или в кино. Она написала сама. Филармония. 19:00. Не очень как-то идти в филармонию с цветами для девушки, а не для артистов. Еще и рубашку на себя нацепил.

Несс была в черной толстовке «Nirvana» и черных джинсах.

Она сказала: «Привет», – и взяла меня за руку.

Она сказала: «Кобейн не носил рубашки».

Она сказала: «Антон играет в «Пулеметах», он басист».

Антон – ее знакомый, он и позвал на концерт памяти Курта Кобейна.

Пели и играли все неважно, много лажали, особенно «Пулеметы», но я смотрел, не отрываясь, на мушку Несси, которая рождала в моей голове невероятно страстные и бурные фантазии.

Под песню «Polly» она крепко сжала мою руку, и ее губы страстно впились в мои. «Polly» стала нашей песней.

С тех пор в моей жизни было много музыки. Много песен и мыслей.

Мы ходили на концерты.

Мы ходили на квартирники.

Мы ходили на репетиции.

Я так ни разу и не подарил ей цветы.

Она сделала мне тату.

Мастер Йода с лазерным мечом.

Несси была тату-мастером. И редкостным интровертом.

Даже когда мы сидели в метре друг от друга, ей было проще написать в ВК, чем что-то произнести вслух.

Во время секса Несс также не издавала ни единого звука, хотя по глазам было видно, что ее просто переполняют эмоции. Ее хрупкое и соблазнительное тело дрожало и извивалось с какой-то даже животной страстью. Я заводился еще сильнее, рычал от удовольствия, она же молча, хоть и податливо, поддерживала мои порывы. Несси было непросто держать все в себе, но что-то, возможно, психологические травмы детства, сковывало и не давало ей обнажить не только тело, но и чувства.

Я быстро привык к ее молчанию. Это намного лучше незатыкающихся девушек, а таких гораздо больше. Болтовня реально раздражает. Тишина притягательна. В ней была загадка, которую хотелось непременно исследовать и раскрыть. Людям интересно все новое и неизвестное.

К тому же она необратимо нравилась мне внешне. Аккуратные тонкие губы, мягкие пушистые волосы, глубокие карие глаза и милые пухлые щечки. Все это во мне вызывало бурю щенячьего восторга.

Мушка же с каждым днем все сильнее захватывала мои чувства. Она магически действовала на меня, гипнотизировала, сводила с ума. Я уже не мог представить и дня, проведенного вдали от этой манящей коричневой бусинки.

Через неделю Несси переехала ко мне вместе со всем оборудованием и клиентами.

Я любил смотреть, как она работает, как старательно выводит рисунки, иероглифы и надписи на плечах, руках, ногах, шеях, щиколотках своих многочисленных клиентов.

Ей не нравилась моя работа, но частенько она ходила со мной, надевая эту потрепанную толстовку «Nirvana», сидела так же в стороне ото всех и изредка улыбалась мне в ответ.

Она пила виски, запивала колой, но делала это крайне редко и мало, так как быстро пьянела.

Алкоголь менял ее, добавлял разговорчивости и агрессивности.

Как-то мы пили втроем с Валерой. После третьей стопки она стала прогонять Валере, что мы занимаемся настоящим дерьмом. Мы не дарим людям праздник, а тупо убиваем их и свое время, помогаем всем деградировать, хотя они уже и так деградировали дальше некуда. Валера только усмехался в ответ, но когда Несс назвала его грязным ублюдком и сказала, что он неминуемо будет гореть в аду, приукрасив свой спич парой крепких выражений, явно обиделся и чуть не уволил меня. К счастью, Несси практически тут же отрубилась, а мы с Валерой выпили мировую и, обнявшись, спели «Черный ворон».

Люди не любят, когда им желают гореть в аду.

Утром Несси сама извинялась и утверждала, что ничего подобного у нее и в мыслях не было. Говорила весьма убедительно, да и не верилось, глядя на нее, что она может искренне желать кому-то зла.

Правда, подобные вещи повторялись несколько раз, доставалось и мне, но я не мог злиться на Несси, что бы она ни говорила и куда бы ни посылала меня.

Я не хотел знакомить ее с матерью.

Мама пришла сама. Никогда не приходила, а тут пришла.

Несс стояла в одной майке, зевая, и долго не могла понять, кто перед ней и что ей вообще нужно.

Мать резко высказалась о ее виде, наверное, позавидовала стройным ногам, и стала требовать одеться и привести себя в порядок. Назвала тату мерзостью, хотя рисунок у Несс вполне симпатичный и невинный, наорала заодно и на меня, что давно не объявлялся, а тут еще и собрался жениться, не спросясь у матери.

Я не собирался жениться, по крайней мере тогда. И вообще не понял ее истерики. Но мать ничего не хотела слушать, заявила, что Несси мне не пара, и, обидевшись, ушла.

Несс тоже ушла. Так же тихо и неожиданно, как и появилась. Просто исчезла, и все.

Проснулся, а ее рядом нет. Ни ее, ни оборудования, ни ее вещей, расчески, зубной щетки. Ничего. Даже записки не оставила.

Я тут же кинулся звонить, но номер был заранее удален из телефона. Поехал к ее старой квартире. Там никого. Еще неделю я каждый день приходил к тому подъезду, но все тщетно. Она как в воду канула.

Пробовал искать через «Пулеметов».

Ходил на концерты.

Ходил во все места, где мы были вместе.

Ходил в места, где мы не бывали вместе.

Пробовал искать знакомых, но у нее словно не было никаких знакомых.

Все бесполезно. Ни единой ниточки. Ни одного намека. А я так и не раскрыл ее загадку. Может быть, поэтому она и ушла.

А может, ее и не было.

Но Валера-то помнит. И мать помнила. А вдруг это она вмешалась?

Но мать уверяла, что вообще ни при чем. А то, что Несс ушла, прекрасно, она не пара была мне – развратная и руки размалеванные, как у головорезов.

А ведь она мне нравилась. Очень нравилась.

Но все, что мне осталось, – «Radiohead», заслушанный до дыр, и мастер Йода на плече.

* * *

И вот за что? За Несс? Я даже не знаю, почему она ушла. Чем я ее обидел? И обидел ли?

И меня накрыло. Включил Тома Йорка и стал вспоминать Несси.

Ее волосы.

Ее тату.

Ее запах.

Ее родинку.

Том жалостно завывал, и от этого становилось еще горше.

Том пел. Песню за песней. А я только слушал и валялся и едва сдерживал слезы. Все тело ныло, сил не было абсолютно. Я жалел себя и ненавидел всех. Мне казалось, что все, совершенно все виноваты в том, что случилось, в том, что я болен.

Бог, люди, птицы, насекомые – все хоть как-то повлияли на этот диагноз, приложили свою руку, лапу, крыло, хвост к тому, что у меня оставалось всего 250 долбаных дней. Чертовы тараканы выживают при любых условиях. Но я не таракан, я человек. Как бы мы ни были сильны, есть немало вещей, перед которыми мы все же бессильны.

Бессильны, черт возьми!

Мы слишком уязвимы.

Как далеко бы мы ни продвигались в покорении космоса, здесь, на Земле, мы остаемся все теми же маленькими и беспомощными людьми, могущими в одно мгновение, всего в одно малюсенькое мгновение исчезнуть навеки, превратиться в горстку никому не нужного пепла.

Memento mori, как говорили предки.

И это было как насмешка, постыдный плевок в спину или подножка. Раз, и ты уже на земле, оплеванный, грязный, со сломанными конечностями.

Я вышел в интернет и стал читать различные форумы. Затем начал разглядывать фотографии. Жуткие фотографии.

Я смотрел на совершенно лысых людей, похожих на инопланетян.

Я смотрел на людей без бровей.

Я смотрел на осунувшихся людей.

Я смотрел на ссутулившихся, съежившихся, как старики, людей.

Я смотрел на людей с потухшими глазами.

Я смотрел на людей в инвалидных креслах.

Я смотрел на людей на больничных койках.

Я смотрел на людей, обвешанных всевозможными медицинскими аппаратами.

Многих из них уже нет. Кто-то еще боролся, но таких было мало. Тех, кто смог победить болезнь, – единицы.

Их истории я читал запоем. Настоящие голливудские блокбастеры. Что ни человек, то Геракл – сплав стойкости духа и готовности к риску и экспериментам. Лекарство из бузины, лекарство из водки и подсолнечного масла, грязевые ванны, голубая глина, зеленая глина, белая глина, поедание песка, голодание, молитвы, обряды – на что только не решались эти бедолаги, цепляясь за жизнь и возможность хоть на мгновение ее продлить.

Лекарство из бузины? Серьезно? Больше похоже на передачу Геннадия Малахова.

И тут меня снова начало тошнить. То ли от просмотренного, то ли от выпитого, то ли из-за болезни, то ли все вместе – не знаю. Но эта рвота уже конкретно напрягала.

На шатающихся ногах я добрался до ванны.

Неделя не задалась. Ха-ха.

У Бога отличное чувство юмора.

Посмотрел в зеркало. Вид ужасный, почти такой же, как у тех бедолаг из интернета. Глаза ввалились, неестественная бледность, вены вздулись. Хотя еще вчера ничего подобного не было.

Сжал кулаки, набрал воздух в легкие и крикнул в полную мощность. Еще и еще. Я решил проораться, пока не свалюсь обессилено на пол или пока не появятся соседи и не начнут ломиться в дверь. Но силы не заканчивались, как и терпение соседей. В двери никто не стучал и не звонил. И я продолжал.

Лицо покраснело от натуги. На лбу еще сильнее вздулись вены. Внутри что-то жгло с невероятной силой. Мне было больно. Мне было чертовски больно в области сердца.

Алиса.

Да катись ты лесом, Алиса!

Как только я мог вообще связаться с тобой?

И очередная порция воспоминаний нахлынула безудержным потоком, утопив в себе все остальные мысли и чувства.

Как чертов кофе, мозг растворялся в этих воспоминаниях.

Свадьба с Альбиной.

Развод с Альбиной.

Авария.

Онлайн-покер.

Уволился с работы.

Устроился оператором квеста.

* * *

Свадьба с Альбиной.

Я сам не понял, как все произошло. Я долго не мог забыть Несси. Очень долго.

Чувствовал себя личинкой в этом огромном и жестоком мире. Беспомощной и раздавленной.

Ненавидел ее.

Молил Бога, чтобы она передумала и вернулась.

Видел в каждой темноволосой девушке ее и только ее.

Напивался до отключки.

Даже ходил к гадалке и просил наколдовать ее возвращение.

Несс не вернулась.

Валера посмеивался надо мной. Подкалывал, разыгрывал, присылал веселые картинки в соцсетях – поддерживал как настоящий товарищ.

Ему надоело смотреть на мою кислую рожу, и он вытащил меня на свидание с Альбиной. Я не хотел идти, а он не хотел ничего слушать, схватил за грудки и реально приволок на свидание.

Мне не понравилась Альбина. Вернее, мне было все равно, Альбина или Наташа, да хоть Скарлетт. Я думал о другой. Я вообще ни о чем и ни о ком не мог думать, кроме нее. А тут на тебе Альбину и забудь раз и навсегда свою Несси. Не все так просто, господа, не все так просто.

У Альбины была родинка на щеке. Тоже родинка. Совпадение или Валера знал, я так и не выяснил. Но у Несс была милая родинка, маленькая завораживающая мушка, а у Альбины – настоящая родинка, больше и гораздо темнее. А еще у нее не затыкался рот. Вообще ни на секунду. За минуту знакомства она успела рассказать не только про всю свою жизнь и жизнь своих родственников на данный момент, но и про то, чем планирует заняться в ближайшие двадцать лет. Не скажу, что у нее самый приятный голос на свете, но это ее нисколько не смущало. Стеснение? Нет, не слышала. Она четко знала, что и когда ей нужно. Такой напористости можно только позавидовать.

Поэтому я сам не заметил, как быстро закончился ужин, после которого мы сели в забрызганное грязью такси и поехали ко мне.

У нас ничего не было. Дома я, конечно, сообразил, что к чему, и буквально вытолкал ее в подъезд. Но, повторюсь, Альбина не из робкого десятка. Она целеустремленная. Уже на следующий день она пришла к нам в контору на обед и принесла свои фирменные пирожки. Специально для меня пекла. Какая забота!

Готовила она, должен отметить, прекрасно. Собственно, это лучшее, что в ней было и, наверное, есть. А какой мужчина не любит вкусно пожрать? Всем же известно, что путь к сердцу мужчины лежит через долбаный желудок. Нет, сердце мое она не завоевала, но подступила довольно близко к нему. На следующий день Альбина принесла котлеты с ризотто, а еще через сутки рулеты с курицей и грибами.

И я снова стал жиреть, как кот на деревенской сметане.

Очень трудно отказать человеку, когда он несет тебе полную тарелку дымящихся пельменей.

Или фаршированных перцев.

Или огромную сочную пиццу.

Или мяса по-французски.

Или грибного супа-пюре.

Или нежной мясной запеканки.

Принцип в общем-то ясен.

Через неделю она переехала ко мне, а через месяц намекнула, что неплохо бы нам и расписаться. Это явно было не то, о чем я мечтал. Но, снова повторюсь, Альбина целеустремленная, и было очевидно, что просто так она не отстанет, решила, что я гожусь ей в мужья, и значит, сделает все, что потребуется, хоть отрежет мне руку или ногу, пока и я не начну думать ровным счетом так же.

Я не хотел жениться. Тем более на Альбине, я по-прежнему думал о Несс. Но шансы на то, что она вернется, были гораздо призрачнее того, что Альбина простонапросто возьмет меня измором.

И я согласился на штамп в паспорте.

Тюфяк.

Правда, мне удалось убедить невесту в том, что пышная церемония нам ни к чему, по крайней мере, пока. Шумное торжество можно провести в любой момент, желательно через год, когда наши чувства только окрепнут, и удастся накопить приличную сумму. Она согласилась.

Все обошлось только ЗАГСом и обменом кольцами.

Ну, как обошлось?

Валера обиделся, что не сможет погулять у меня на свадьбе. Он, видите ли, за меня рад, а я лишаю его праздника. Как так можно вообще? Получается, сапожник без сапог. Работаю в event-агентстве, а сам…

Он сказал: «Ну, уж своему-то провели бы «ол инклюзив»».

Он сказал: «Свадьба – это святое».

Он сказал: «Со своих грех брать деньги».

Он сказал: «С «Поленом» бы договорились на скидку. Ты же знаешь, у них шикарные ребрышки».

Он сказал: «Ну, праздника хочется, – и добавил, – в конце концов, кто тебя свел с Альбиной?»

Я ответил: «Через год, обещаю».

Но Валера – это ладно, это ерунда. У нас не было медового месяца. Не в том плане, что мы не поехали в романтическое путешествие на Карибы или хотя бы в Крым, нет. Первый месяц после свадьбы считается самым приятным, самым радостным, беззаботным, сладким, чуть ли не приторным, что логично, исходя из названия. Но ничего подобного меня не ждало.

Горчичный – да.

Уксусный – да.

Хреновый – разумеется, да.

Но не медовый и даже не сахарный.

Я думал, что это байки, чертовы штампы, что женщины расслабляются, добившись обручальных колец и печати в паспорте. Мол, можно уже выглядеть не на все сто, достаточно и шестидесяти процентов или даже пятидесяти. Что можно уже не готовить «Carpe au four» или «Fricassée», вполне хватит вареников или борща. Если раньше ты был молодцом и «лучшим на свете мужчиной», когда выносил мусор или помогал с мытьем посуды, то теперь ты стал «лодырем, тварью и кровопивцем – нашел себе «рабыню Изауру», а сам палец о палец не ударишь, чтобы помочь единственной и ненаглядной». Раньше помощь, теперь обязанность, и попробуй ее только не выполнить. Теперь ты становишься виноват во всем.

Долго едет лифт – виноват ты.

Отключили электричество – виноват ты.

Высокие цены в магазинах – виноват ты, потому что мало зарабатываешь.

Плохое настроение – виноват ты.

Нечего надеть – виноват ты.

Пошел дождь – виноват ты.

Осталось мало амурских тигров – виноват ты.

И даже в том, что творится в Северной Корее, виноват ты – а почему бы и нет.

Да, я мог смириться с тем, что она больше не старалась выглядеть лучше, чем есть на самом деле, в общем-то, она и без косметики вполне ничего, да и внешность не главное в человеке, да, я мог обойтись без всех этих блюд с красивым названием, готовила она все равно очень вкусно, а это главное, но вот то, что она превратилась в настоящую мегеру, думаю, такого не выдержал бы никто.

А я с самого начала не питал к ней симпатии.

И в итоге…

* * *

Развод с Альбиной.

Я не мучился с решением.

Правда, говорить ей тоже ничего не стал.

Просто подал заявление в ЗАГС.

А потом сообщил, что выбора у меня нет.

Да и у нее тоже.

Она, конечно, рассвирепела. Накинулась на меня.

Принялась громить тарелки.

Назвала меня всеми матерными и последними словами, которые я знал, и еще парочкой, о которых даже не догадывался.

Сказала, что не даст мне развод.

Я сказал: «Ок, но жить мы не будем вместе».

Я сказал: «Съезжаю, хата все равно съемная».

Я сказал: «Не срослось, ты еще обязательно встретишь своего человека».

Я сказал: «Так бывает».

И: «Дело не во мне, дело в тебе».

Она сказала: «Да пошел ты!»

Оказалось, это был уже третий развод. Она отчаянно хотела замуж, но все мужчины сбегали от нее. Понятно почему.

С одной стороны, было немного жаль ее. С другой стороны, жизнь – жестокая штука. Да и Альбина сама виновата. Умнее надо быть в совместной жизни, это, как ни крути, тоже искусство.

В итоге она согласилась на развод, но, кажется, еще больше разозлилась на всю сильную половину человечества. Многие после такого пробуют неклассические или, как любят говорить, нетрадиционные отношения либо на всю жизнь остаются озлобленными на целый мир старыми девами.

* * *

И что, это из-за Альбины? Вопрос, конечно, серьезный. Понятно, что к карме бонусов это не добавило. Но по-другому и быть не могло. Она сама навязалась, она мне не нравилась, она не старалась меня удержать, скорее, наоборот. Нет, я мог бы закрыть на все глаза, жить, как многие, вместе, и ладно, как – неважно. Но, во-первых, ради чего эти жертвы, а во-вторых, скорее всего, я бы намного раньше сдулся: залез бы в петлю, спрыгнул бы с крыши или бросился бы под машину.

Так что это явно не из-за этого.

Вот создателей этих «синих китов» и всевозможных подобных групп ничего не трогает, ничего. Они еще, наверняка, до 90 лет, если не до ста, жить будут. Хотя достойны самой мучительной смерти. Не как большинство – сгорают за год или два, а чтобы 30, а лучше 40 лет загибаться и выть от боли, чувствуя, как все внутри загнивает. Или привязать к ним веревки, а веревки привязать к лошадям, и чтобы медленно двигались в разные стороны, очень медленно, чтобы не сразу их на части разорвали, а все косточки им переломали. Вот чего они достойны, ублюдки конченые.

Но я-то не такой. Ничего подобного не делал. Никаких групп не организовывал, никого выпрыгивать в окно не призывал и не заставлял. За что? За что, я вас спрашиваю.

Нет справедливости.

Нет этой долбаной мерзотной справедливости. Как ни крути. Само слово уже не вызывает доверия.

И поэтому не прошло и недели, как мы развелись с Альбиной, и произошла…

* * *

Авария.

Возможно, это и было наказанием. А может, просто Альбина наслала на меня проклятие, не знаю. Скорее всего, второе.

Я возвращался с очередного мероприятия. День медицинского работника. Надеюсь, что на следующий день никто из них не должен был проводить операцию, потому как пьют эти самые медицинские работники просто безбожно. Я думал, сложно перепить работников культуры, но, оказывается, можно, и очень легко. Валера сказал, что у них просто такая разрядка. Работа – на самом деле не позавидуешь, особенно в эмоциональном плане, все-таки каждый день они видят, как умирают люди, и не всегда могут это предотвратить, а иногда и вовсе пациенты умирают по их вине. Поэтому водка – это способ хоть как-то отвлечься от ужасов на работе. Не самый, конечно, лучший, но действенный.

И вот я ехал под впечатлением от увиденного. Вернее, таксист вез меня, а я сидел рядом с ним и, погруженный в свои мысли, не особо следил за дорогой. А зря. Будь я внимательнее, возможно, заметил бы выскочивший из-за поворота «форд-мондео» и успел бы крикнуть водителю. Бы, бы, бы…

Все произошло в какие-то доли секунды.

Яркий свет фар.

Визг тормозов.

Звук столкновения.

Громкий мат таксиста.

Удар.

И темнота.

Я не успел ничего подумать, не успел ничего сообразить.

Удар и темнота. Наверное, так и будет. Удар и темнота. Больше ничего. Быстрое мгновение. Вроде бы не страшно. Страшно понимать, что темнота не закончится. Никогда. Ну, и это не тайский массаж, когда помяли бока, а тебе легко и приятно после процедуры. Там что-то растет, внутри меня, что-то меняется, идут какие-то процессы с организмом, и все самое «веселое» впереди. Пока только цветочки. Будет больно, будет еще чертовски больно, до адской жути, а не так, что раз, и всем пока.

Пришел в себя я уже на тротуаре. Надо мной склонились какие-то люди, светили фонариком в лицо, трясли за плечи.

– Очнулся, – оповестил всех один из склонившихся.

– Парень, ты как? Слышишь меня? – спросил уже другой.

Я моргнул.

– Двигаться можешь?

Я снова моргнул, хотя ни черта я не мог двигаться.

Рядом лежал таксист. Ему досталось куда серьезнее моего. Ударился головой о руль. Он лежал неподвижно и еле слышно постанывал.

Голова кружилась, как центрифуга. Во рту сохранился неприятный привкус крови и рвоты. Сердце колотилось с бешеной скоростью. Штамп говорить, что оно едва не выскочило из груди, но так на самом деле и было. Невыносимая, адская боль буквально разрывала на части. И почему-то чесались грудь и копчик.

– А говорить можешь? – допрашивал все тот же голос.

Я попытался ответить, но не смог. Завыли громкие сирены скорой, и я вновь потерял сознание.

Оказалось все же, что я пострадал значительно больше. Водитель отделался ушибами и синяками, а у меня сломался позвонок, и повезло, что не задело спинной мозг, иначе бы мне грозил паралич. Весело. Врачи навели еще больше страха. В том, что они это умеют, я убедился часом ранее. Хорошо хоть никто из приехавших не был у нас на корпоративе.

– Похоже, не повезло.

– Спинной?

– Да.

– Ну, все. Покатался. Теперь всегда кататься будет.

– Овощ?

– Так точно.

– Да нет, вон ногой шевелит.

Шевелит. Да я тряс ею, как трясет космические корабли при раскрытии парашюта, если не сильнее.

Удивляюсь, что поседел на несколько волосков, а не на всю голову.

Хотя не стоило принимать такие усилия. Пульс ускорился, да и боль стала резче.

Помню испуганное лицо матери.

Испуганное лицо Валеры.

Его Инги.

А вот водитель «Форда» вообще не пострадал. Ни синяка, ни царапинки.

Он оплачивал мое лечение.

Вернее, не оплачивал, а сунул пару бумажек по пять тысяч рублей и больше не объявлялся.

А лечился я долго и мучительно.

Медленно восстанавливался, но хотя бы знал, что снова буду здоровым, а значит, был стимул, и на боль, на эту бесконечную, зудящую боль и дикие неудобства можно было закрыть глаза и терпеть.

Два месяца я пролежал в больнице.

Практически как мумия.

Одно неловкое движение, и боль пушечным выстрелом, таким же мощным и стремительным, пронзала все тело.

Каждую мышцу.

Каждую клеточку.

Хорошо, что нервам не досталось. Только позвонок. Но и это было несладко.

Я плакал.

Я стонал.

Обливался потом.

Но совсем не шевелиться не получалось.

Боялся, что действительно стукнул паралич, и я окаменел.

Двигался, чтобы доказать обратное.

Врачи подбадривали, кололи обезболивающие, но я все равно чувствовал ее.

Эту дикую ненавистную боль.

Я сам был этой болью.

Большой и нескончаемой.

Валера навещал по вторникам и пятницам. Приносил апельсиновый сок и пюре с котлетами на пару, садился рядом, рассказывал про напарников, анекдоты, про новые мемы в фейсбуке, про то, что цена на нефть опять падает, а доллар, соответственно, растет. Затем призывал держаться и, виновато разведя руками, уходил. Инга не любила долго ждать.

Зато мать приходила каждый день. Я отвык видеть ее так часто. А тут приходила, садилась рядом, вязала, проявляла заботу, была внимательной. Она по-прежнему дымила тайком, хотя уже давно можно было не прятаться, теперь, видимо, стеснялась меня. Я понимал, что она курила, по запаху этих дурацких едко пахнущих духов, которые за столько лет она так и не сменила.

Не скажу, что мы сблизились, но прогресс в отношениях определенно был. Больше не ссорились, она читала мне Маркеса и Ремарка, и даже Кена Кизи, прослезилась в конце «Трех товарищей». Много лет я не видел ее плачущей.

Она рассказывала про себя. Про свое детство.

Она рассказывала про бабушку.

Она рассказывала про дедушку.

Она рассказывала про отца.

Каким он был в моем возрасте.

Она рассказывала про то, о чем мечтала в детстве.

Ничего сверхвыдающегося, 4Д: двое детей, дом и дача.

Двое не получилось. Только я. С дачей и домом тоже как-то не срослось. Хотя не так и сложно приобрести небольшой участок. Но зачем? Это в совке есть особо нечего было, все и выращивали, что могли, а сейчас хоть в июне мандарины купить можно. Томаты с огурцами круглый год продают. И купить их гораздо дешевле получается, чем вырастить. Я уж не говорю о том, сколько времени экономишь.

Но все же печально, когда такие незамысловатые мечты не могут осуществиться. Как-то по-другому я взглянул на маму. Стало жалко ее. Что она хорошего в жизни видела?

Темные обои.

Светлые обои.

Пьяного отца.

Отрывающиеся обои.

* * *

И еще толпу каких-то не самых приятных людей.

Вот и получается, что ничего. А жизнь уже давно перешагнула экватор. И что хорошего может такой человек сделать другим? Тоже ничего. Закон сохранения энергии. Или что-то такое из физики.

А плакала она довольно искренне. Ремарк вообще любил повыдавливать слезы, хотя писатель отличный. Мощный такой писатель. Запоминающийся.

* * *

Про рак, кстати, я почти ничего не читал.

Кино – другое дело.

Хотя не сказал бы, что книг на эту тему меньше, скорее, наоборот. Просто странное какое-то время. Фильмы смотреть проще и быстрее. А если не знать, что они сняты по книгам, и не читать их, то и вовсе можно не расстроиться и не писать потом гневные или печальные комментарии, что книга лучше. Сравнение мешает счастью, не помню, кто сказал, но сказал он или она верно. Все так и есть.

Сравнение мешает счастью.

Но человек не может не сравнивать, мы слишком социальные и не имеем возможности изолировать себя от общества.

Общества потребления.

Высшего общества.

Общества агрессивных и нетерпимых к инакомыслящим.

Общества с ограниченной ответственностью.

Общества мертвых поэтов.

Обществознания.

* * *

Мать тоже смотрела на других людей и невольно сравнивала себя с ними. И сравнение всегда было не в лучшую сторону.

Чего только не думал я, лежа в этой мрачной палате с крашеными стенами. Пытался переосмыслить всю свою жизнь, извлечь какой-то урок. Вот только не понял, что не так. Не разобрался тогда, не понимаю и сейчас. Я же не Эйнштейн все-таки и не Перельман.

Через два месяца меня выписали, но я еще долго проходил реабилитацию.

Я носил корсет.

Я ходил на ЛФК.

Я ходил на массаж.

И на физиопроцедуры.

Я чувствовал себя калекой.

С острова Инишмаан или с какого-либо другого острова.

Я не мог нормально двигаться. Денег не было. Пришлось переехать к матери, есть ее бесконечные плюшки и пироги. Я не вылезал из депрессий, не знал, чем себя занять. Все больше и чаще вспоминал Несс.

Возможно, да и не возможно, а именно поэтому я и подсел на…

* * *

Онлайн-покер.

Как и с наркотиками, азартные игры срабатывают безотказно. Достаточно одного участия, одной победы – и ты уже на крючке.

Я наткнулся случайно на этот долбаный сайт, будь он трижды неладен. От нечего делать зарегистрировался и решил поучаствовать в игре. Ради этого, собственно, и регистрируются. Естественно, выиграл. Ну, естественно. Это даже не обсуждается.

Новичкам везет.

Так ли везет? Или кто-то способствует такому везению?

Вторую игру также выиграл. Более того, и третья партия с четвертой остались за мной.

Ну, и началась эйфория. Все ровно так, как с наркотиками. Ширнулся, тебе хорошо, мир больше не бесит, не давит, все в радужных цветах, серые обои становятся яркими, тело обретает легкость, короче говоря, не жизнь, а бесконечный полет за бабочками. И, главное, кажется, что это никогда не кончится. Что вот он – рай, и он будет вечным.

Вечным. Мечтай дальше.

Шестую партию я проиграл. За ней и седьмую. И последующие три.

И это чертовски неприятно.

Как будто тебе обрубают крылья.

Как будто ловят и сажают в клетку.

Как будто выбивают почву из-под ног.

И перекрывают клапан с кислородом.

Ты задыхаешься.

Ты реально задыхаешься от злости и беспомощности.

Трешь виски, потому что сердце колотится так, словно его сбросили с трехкилометровой лестницы, и оно падает, падает, падает, ударяясь о ступеньки. И каждый удар с невероятной силой отражается в твоих висках. Кажется просто, что они сейчас разорвутся, и что-то мерзкое и противное, как слизняк или медуза, выскочит из этих, только что появившихся, отверстий.

Тебе ничего не интересно. Только хочется скорее вернуться в тот рай, где тебе так хорошо, где ты победитель.

И тут снова победа.

Улыбка возвращается.

Пульс нормализуется.

Дышится легко и в полную грудь.

Тело расслабляется после сильного напряжения, и становится так легко, так приятно, чуть ли не оргазм наступает.

Но ровно до того момента, как снова перестает идти карта. И вроде уверен в своих силах, и делаешь то же, что и раньше. Но у тебя две пары, а у кого-то стрит или флеш.

И ты снова раздавлен. Пригвожден к позорному столбу и думаешь только о том, как отыграться.

Один шанс, всего один шанс. Кажется, что этого вполне хватит.

Не хватит. Ты обязательно проиграешься в пух и прах и ни о чем другом уже просто не сможешь думать, ведь ты на игле. Ведь ты не можешь без этого персонального рая.

Умение остановиться – вот что важно в такой ситуации. Но ты уже на крючке, а следовательно, слаб и будешь пойман и безжалостно выпотрошен.

Не знаю, кто придумал казино, но он явно неплохо на этом заработал.

Я не смог остановиться. И проиграл вроде немного – около шести тысяч. Но это немного, когда в месяц зарабатываешь тридцать тысяч, а когда не зарабатываешь совсем, то солидно. И даже очень. А тут еще ублюдочный корсет, сцепивший, как кандалы. Хотя, конечно, ничего ублюдочного в нем не было. Никто не виноват, что я попал в аварию и в последующую ситуацию. Правда, с покером – это, как ни крути, мой косяк. Только мой.

Ничей больше.

В итоге я, как последний наркоман, просадил все деньги, какие были в доме, а после спихнул в ломбард и ящик. Они не гордые, приехали сами. Вручили мне тысячную купюру и увезли. А он стоил минимум десятку. Но мне было все равно. Лишь бы пополнить баланс, лишь бы вернуться в игру.

Я пробовал бесплатные приложения. В сети их невероятное множество. Но это как безалкогольное пиво: вкус вроде есть, а кайфа – нет. Да и у меня в голове засела всепоглощающая мысль, что я во что бы то ни стало должен, а главное – способен отыграться.

Мать не смогла смириться с утратой телевизора. Если деньги, хоть и после долгого ворчания, она мне простила, то расставание с ящиком прошло для нее слишком болезненно.

Блудный сын ненадолго вернулся в отчий дом и был с позором и скандалом выставлен обратно. Без денег, в корсете, с нехилой такой зависимостью от азартных игр.

Валера приютил у себя. За что ему спасибо. Маме тоже спасибо. Ее решение отрезвило меня немного. У Валеры я порывался сыграть хотя бы одну партию.

Я порывался продать и его телевизор.

Я готов был продать почку.

Или выброситься в окно.

Но у меня уже был перелом.

И квартира находилась на втором этаже.

Да и почку так просто не продать.

Валера отключил интернет, отобрал телефон. Ух, как меня ломало. Реально едва не лез на стены. Я даже подумать не мог, что в такое вляпаюсь. А потом как-то мозги встали на место, и я понял, что ничего глупее и придумать невозможно.

Ну что это за занятие? Как вообще можно играть на деньги? Горбатишься ради каждой копейки, а потом за час можешь слить результат целого месяца работы. Проще сразу спустить в унитаз. А лучше послать в благотворительные фонды. Но в фонд жалко, а проиграть – не жалко.

И опять я много думал. И о том, что деньги – зло, и том, что нужно что-то менять, и снова о Несс.

Перемены я начал с того, что…

* * *

Уволился с работы.

Ну, то есть как уволился. Я и так уже по сути не работал, скорее, помогал. Разрабатывал с Ингой сценарии. Не мог же я совсем сесть на шею Валеры.

Но как только сняли корсет, я взял в долг у него десятку, снял квартиру на окраине и устроился билетером в «Киномакс». Читал, смотрел кино, продавал билеты. Нагрузка позволяла. Вечерами пропускал пару бутылочек и снова читал.

Или разглядывал обои.

Бело-голубые рельефные обои. Не очень свежие.

Водил по ним рукой, изучал рельеф.

Водил рукой по дивану.

Водил рукой по батарее.

Водил рукой по подоконнику.

В комнате, кроме дивана и шкафа с книгами, ничего не было.

Мне нравился этот минимализм. И отсутствие интернета.

Книги были по большей части советские. Островский, Фадеев, Маяковский, Хармс, Есенин, Симонов, Зощенко. И немного классики.

Собрание сочинений Пушкина.

Собрание сочинений Гоголя.

Собрание сочинений Толстого.

С Толстым у меня не складывалось. Пушкина читать – попсово. Поэтому вдарился в изучение Гоголя и немного Маяковского.

Гоголь мрачный, но очень смешной. Вот он умел прописывать характеры. Сочные, яркие. Несколько предложений, и уже живо себе представляешь, что это за Собакевич такой или Коробочка. Плюшкин так и вовсе.

Ненавистный Плюшкин, которого я неплохо, кстати, играл. Вернее, репетировал.

А Толстой вечно нравоучительствовал. Да и слог у него пожестче. Может, такой и должна быть литература, но Гарри Поттер мне намного ближе.

И потом, он якобы открывает всем глаза, но ведь люди все разные, все личности, индивидуальности. И что хорошо и правильно одному, то совершенно не подходит другому. А про «не убий», «не укради» и «будь хорошим человеком» давно сказано в Библии. Хотя кому-то и помогает, вроде как за советом к мудрецу или психоаналитику обращается. Тебя что-то беспокоит, что-то случилось, а там уже написано, и вроде понятно, что к чему. Только в книгах – все равно выдумка, не бывает на сто процентов, как в реальности. А тут жизнь. Поэтому лучше все же к психоаналитику, они и деньги за это получают.

В школе я особо не читал классику. Вот и наверстывал упущенное.

«Мертвые души».

«Вечера на хуторе близ Диканьки».

«Шинель».

«Тарас Бульба».

«Записки сумасшедшего».

Да уж. Никуда без этих душ и сумасшедших. Извечные темы.

Мне казалось, что я тоже не просто так листаю страницу за страницей, что обязательно что-то пойму, познаю великие тайны, новые смыслы, побываю в новых мирах, рожденных фантазией гениальных писателей. Ничего. Просто или интересно, или не очень интересно, или очень неинтересно. Из неинтересного оказался Пришвин и местами Маяковский.

Но чего-то большего о себе или о мире я не узнал.

А вот новая работа меня не напрягала, как и спина. Коллектив попался достойный. Вернее, ничего особенного. Стандартный такой молодой коллектив.

Светловолосые девочки.

Субтильные стильные мальчики.

И Дэн. С лысой наполовину стрижкой и татуировкой в виде филина на шее.

Как его взяли, никто не знал, но он вел себя вызывающе, грубил посетителям, посылал куда подальше и показывал средний палец администратору.

Хотя меня Дэн не раздражал так, как остальных.

Почти год я проработал в «Киномаксе».

Ни с кем не встречался.

Все так же вспоминал Несси.

Предпринял еще пару тщетных попыток отыскать ее.

Прочитал все книги, что были в квартире.

Купил зачем-то аквариум.

И пару новых книг. «Наивно. Супер». И «Одиночество в сети».

Разбил аквариум.

Выпил 222 бутылки «Балтики 7».

Затем Валера решил поменять сферу деятельности и перешел на квесты, которые к тому времени стали дико популярными. Он назвал контору «Фобос» и снова позвал к себе.

Наверное, это было не лучшее решение, но я…

* * *

Устроился оператором квеста:

– Здравствуйте, меня зовут Илья, и сегодня я буду следить за вашей игрой и помогать, или не всегда помогать вам в прохождении нашего квеста. Раньше принимали наркотики?

– Что, простите?

– Шучу. В квестах принимали участие?

– В квестах – да.

– Отлично, тогда не будем тянуть кота за яйца и сразу приступим. Квест не сложный, но в принципе интересный. Загадок не так много, но зато подвигаетесь хоть. А то бывает, что две комнаты всего, в чем прикол, не понимаю. Ну что, проходим?

– А легенда?

– Ах да, легенда. Думал, вам неинтересно. Просто она несильно вам в загадках поможет, так, для атмосферы.

– Что?

– Да шучу, шучу. Просто вы уже пятые за сегодня. Девяносто пятые за месяц, двести какие-то всего, неважно. Итак, легенда. В далеком 1967 году в штате Мичиган произошло необычайное событие. При трагических обстоятельствах пропал двенадцатилетний Майкл Митчелл. Что-то на «М» все. Городок был маленький, и естественно, все были просто на ушах. Кто-то говорил, что как раз накануне видел яркие вспышки света на небе и утверждал, что мальчика похитили инопланетяне, кто-то вспомнил древнюю легенду про оборотней, возможно, он был съеден одним из ним. Кто-то считал, что он просто сбежал в лес и потерялся или утонул в реке. Детектив Харрис напал на след и почти разгадал эту тайну, однако сам пропал таинственным образом. Остались лишь несколько записей в блокноте, которые помогут вам разыскать детектива Харриса, а вместе с ним, возможно, и малыша Майкла. У вас есть ровно час на поиски, пока не приехала полиция и не начала свое расследование. Так себе легенда, конечно, но это не ко мне, не я же придумывал.

– А кто?

– Джоан Роулинг.

– Серьезно?

– Нет, конечно. Шучу. Готовы?

– Да. А у нас есть подсказки?

– Есть.

– Сколько?

– А вам сколько надо?

– Ну, три.

– Тогда есть две.

– Почему?

– Да там все просто. Да, и еще. Там у нас парнишка будет бегать, буянить, беспокоить вас. Вы его не бойтесь, он безобидный, хоть и немного того.

– В смысле?

– Ну, того… Актер же. Скажите ему, что, глядя на него, Станиславский бы удавился. Посмеетесь хоть.

– А он не опасный?

– Нет, вы, главное, его не трогайте. Предметы все можете трогать, а его не надо. Ах да, и еще. Нельзя пользоваться фонариками и мобильными телефонами.

– А куда их?

– Можете мне отдать. Ну, или, если не можете, то не ходите. Некоторые реально не могут расстаться со своими гаджетами. Да шучу, вот у нас есть сейф, кладите сюда. Ключ у вас останется. Ну, вот и все. Удачной игры, а я буду на вас посматривать с монитора. Если захотите получить подсказку, поднимете руку. Но интереснее все-таки самим до всего догадаться.

* * *

Как-то так я и работал. Нет, конечно, не сразу. Не в первый день. Поначалу я старательно выполнял свою роль, был вежливый, как джентльмен, или даже как британская королева. Но очень быстро мне это надоело. Реально эти легенды – какое-то убожество. Да и посетители порой так тупили, что можно было только за голову хвататься. И Славик этот. Актер погорелого театра. Тоже наш кулек закончил. В универ его не взяли, но он не может жить без театра. Вот и пришел к Валере. Вот и устраивал из двадцатисекундного появления целое шоу. Старался напугать посетителей до потери сознания в образе привидения. Но дело-то было не в его игре, а в том, что он тихо и внезапно появлялся в белой простыне и начинал мычать в самое ухо. Я бы тоже обделался. А он был доволен. Сергей Безруков в юности.

Затем, чтобы развеселиться, я начал побухивать. Не сильно, так, для удовольствия. Не больше Валеры, кстати. Только он делал это после работы, а я – во время. Нехорошо, конечно, но правда становилось веселее, и злость пропадала. Не то чтобы я прям злился-злился, но, думаю, всех напрягает однообразие, а работа оператора квестов невероятно однообразна по сравнению с работой аниматора, хотя и не так унизительна.

Затем я…

Фоткал команды.

Раздавал им обратно мобильники.

Собирал деньги.

Спрашивал про ощущения, пожелания.

Приглашал их приходить на новые квесты.

И оставлять отзывы в соцсетях.

Потом я выкладывал фотку в группу с подписями:

«Веселая команда «Борщ» выбралась из комнаты за 48 минут».

Или:

«Задорная команда «Лысый у руля» справилась с заданием за 44 минуты».

Или:

«Есть рекорд! Проявив чудеса организованности и смекалки, команда «Дети Йети» выполнила все задания без единой подсказки и прошла квест за 31 одну минуту. Поздравляем!»

Если команда не успевала за час, я давал им три дополнительных минуты.

И долго потом потешался над их неудачей.

Честно сказать, мне нравилось наблюдать за беспомощностью людей. Они такие вроде бы напористые, уверенные в себе. Но их несложно поставить в тупик, озадачить, обвести вокруг пальца, лишить уверенности. А растерянный взгляд многого стоит. И не потому, что ты в этот момент чувствуешь себя сильнее и выше. Ты ведь тоже не вершитель судеб. Хотя бывают и такие, но, к счастью, мало. Просто подсознательно к такому всевластию и стремится человек. Но ему полезно показать, что он уязвимый, как и все на нашей планете. И растерянный взгляд делает его человечнее.

Теперь вот и я в полной мере осознаю свою уязвимость. Недаром в этом слове корень язв. Язва. Только язва – ерунда по сравнению с раком.

Мне не нравилось, что это единственное наказание в квестах. Почувствовать себя неудачником. Хотя, безусловно, немаленькое, но хочется чего-то большего, существенного. Не знаю, временную татушку «Не справились с квестом» или публичного унижения. Покукарекать там, или спеть «белые розы», или хотя бы часок посидеть в темном сыром подвале. Иначе получается какое-то кидалово. Ты в любом случае выбираешься из комнаты, либо сам, либо тебя из нее выводят.

Но людям все равно нравится. Людям вообще много чего нравится. Например, реслинг. Хотя почти все уже знают, что это шоу, а не бои, но смотрят с удовольствием, не возмущаются. Так и тут. Понятно, что Славик никакое не привидение, и вообще никто не пропадал, да и вы в доме на Ленина, а не в Мичигане, но условность легко допускается человеком. И вот уже смеются, шутят, ломают головы, сами вживаются в образы. Девушки не скрывают эмоций, визжат от страха и от радости. А то, что легенды фактически мало имеют отношения к заданиям, мало кого волнует. Люди терпят и даже радуются, когда их обманывают. Лишь бы не сидеть дома, лишь бы убежать от одинаковости и серости будней. Были и такие, которые не пропускают ни одного квеста, появившегося в городе. Такие как раз быстро и расправляются со всеми заданиями и быстро сваливают. С ними проще, им ничего рассказывать не надо, им, наоборот, не терпится зайти в комнату.

Интересно, а Несси ходила на квесты? Вряд ли, это же надо собрать компанию. Как минимум одного человека.

А еще есть идиоты. И немало. Объясняешь им, что дергать ничего не надо, трясти тоже, толкать, бить. Сломаете. Без толку. Шевелить мозгами – это не их. Размахивать кулаками – сколько угодно. Напрягать извилины? Нет, не слышали. Сломают что-нибудь, а Валера потом из зарплаты вычитает. Раз в неделю стандартно что-нибудь крякалось.

Мы так с Алисой и познакомились. Брат ее тупоголовый со всей силы за ручку дернул и вырвал с корнем.

– А че я-то? Еле тронул вообще. Это у вас на соплях все держится.

Хорошо, что только ручку. Один мозгач умудрился погнуть сейф. Лучше бы он теорему Ферма доказывал с таким упорством или волонтерам помогал в приютах для животных. Но сейф погнуть проще, конечно.

Не знаю, что повлияло больше, то, что я был навеселе, или маленькая родинка у нее над губой, или то, как она взяла меня за руку, когда слезно просила не убивать ее тупого братца. А может, и все вместе. Но я совсем не сомневался, когда набрал свой номер телефона на ее мобильном и записал «Илья (квест)», прежде чем вернуть его и отправить всю команду подальше с глаз долой.

* * *

Алиса.

На следующий день я позвонил, долго объяснял, кто я и как заполучил номер, но когда позвал прогуляться или посидеть где-нибудь, выпить кофе, она согласилась, не раздумывая ни секунды, словно знала, что я позвоню и приглашу на свидание.

Алиса не была красавицей. Нормальная. Точнее слова не подобрать. Но что мне понравилось – она и не пыталась казаться красивее. Она пришла в джинсах и блузке, в кедах, без макияжа. Только губы накрасила, да лаком побрызгала волосы, чтоб не растрепались. Потом я понял, что ей просто было лень заморачиваться и тратить столько времени на наведение марафета, но тогда я этого не знал. И плюс она не была такая напористая, как Альбина.

Мы ходили по набережной.

Мы мотались по центру.

Мы смотрели, как падают начинающие роллеры и скейтеры.

Мы слушали, как поют уличные музыканты.

Потом мы смотрели какую-то глупую и наивную мелодраму. И в финале, когда главные герои, наконец, преодолев все трудности и разочарования, поцеловались, мы, следуя их примеру, взялись за руки и впились друг в друга не менее страстно и продолжительно.

Помню ее липкие от бесцветной помады губы и жесткие от лака волосы. Она целовалась как-то агрессивно и прикусила мне язык. Не сильно, но все-таки. Больше такого не повторялось, но и я старался свести все поцелуи к минимуму.

Вот и что она там делает?

Вернулась к брату? Качку этому лысому.

Перебирает вещи?

Обсуждает с подругами, какой я козел?

Купила килограмм мороженого и ест?

Отправилась в клуб на вечеринку?

Меняет статус во ВКонтакте?

Строит глазки декану?

Бросила она меня. Бухаю я, видите ли.

Нет, мы частенько ссорились, даже на повышенных тонах. Даже били посуду. То есть она била. Я только в стены стучал кулаком. По нескольку дней не разговаривали, но всегда, всегда она первая же сдавалась. И всегда находился повод. То кран неожиданно начнет течь, то обои отклеятся, то нужно картошки купить, то новое платье, то сериал не с кем обсудить.

Алиса учится на последнем курсе юрфака. Сама бы не поступила, но они с братом сироты, им положены льготы. Поэтому сперва он отучился на экономиста, а теперь вот такой «замечательный» юрист получит диплом бакалавра. Как бы еще в аспирантуру не пошла. Хотя мне-то какое дело? Пусть идет куда хочет, хоть на все четыре стороны.

Тупица.

Злыдня.

Кикимора.

Рыба пучеглазая.

Амеба одноклеточная.

* * *

И меня вновь захлестнула дикая ненависть. Ну, позвони же сама. Или возьми трубку. Возьми!

Нет и нет.

По нулям, как говорится.

С одной стороны, хорошо, что ушла. Это было неизбежно. Долго я сам не выдержал бы. Но с другой стороны – обидно. Всегда обидно. А тут еще в такой день, с таким известием. Я почувствовал себя самым несчастным и одиноким человеком на свете. Брошенным и забытым всеми.

Я представил, как тяжелая каменная плита медленно и неотвратимо опускается на меня сверху. Я кричу, я пытаюсь бежать, но тщетно. От нее не убежать, она упорно преследует меня и нависает, и придавливает все ниже и ниже. У меня заломило тело от боли и тоски. По-настоящему. Сильно. Зубодробительно.

Я смотрел в окно и ненавидел людей.

Я варил пельмени и ненавидел пельмени.

Я поливал алоэ и ненавидел алоэ.

Я просматривал почту и ненавидел интернет.

Я ненавидел все и всех.

Я валялся прямо на полу и рисовал на обоях. Звезды, кометы, космос, инопланетян. Интересно, у них есть какие-нибудь болезни? У них есть этот долбаный рак?

Уолтер Уайт, конечно, круто справился с этим, но он вымышленный персонаж, ничего такого не было. Хотя его мужество должно вдохновлять если уж не на великие подвиги, то хотя бы на смелую борьбу с проделками вселенной и мерзким недугом. Должно, но ни черта подобного.

Я растекся, как масло по сковородке, растаял, как мощный сугроб от первого же луча солнца, сломался и проржавел, как соседская «Лада-Гранта».

Раздался звонок.

Неужели?

Одумалась?

Соскучилась?

Пополнила баланс?

Звонил Валера.

А вот с ним у меня не было ни малейшего желания разговаривать. Уволил он меня. Да я сам уволился бы. Сколько можно было смотреть на этих недоумков? А на Славика? «Вот я сегодня дал, Козловский бы обзавидовался». А теперь звони, хоть обзвонись. Поставлю в черный список, и адьё.

Но не поставил. Перевел на бесшумный.

Он прислал смс: «Илюха, ты где? Что не отвечаешь? Обиделся?»

Обиделся

Я не ответил.

Нарисовал на обоях довольную рожу Валеры и с огромным наслаждением расчертил ее. Странно, зачем покупать обои с непонятными рисунками и текстурами? Люди должны сами рисовать то, что хочется, то, что нравится, то, что они чувствуют. И вообще мы практически ничего не создаем сами. Даже эти пельмени. Все, все, что хочешь, тебе приготовят, сделают, доставят, только плати деньги, которые также созданы чужими руками.

Плати, плати, плати – слоган сегодняшнего дня.

Тот, кто придумал деньги, верил, что облегчит всем жизнь, но он даже не догадывался, что их отсутствие сделает несчастным и жалким существование огромного количества людей. Что у многих станет единственной целью – заработать миллионы или хотя бы сотни тысяч рублей, долларов, евро и прочих валют.

Можно, конечно, и без обоев. Разрисовал стены, и вуаля. Умеешь – значит, живешь с красивыми стенами, не умеешь – сам виноват. Все по-честному. Некоторые так и делают. Но только некоторые.

Валера так не делает.

Еще и звонит как ни в чем не бывало. Небось, коньяк купил. Один-то он пить не может. Уши нужны, чтобы Валера поплакался, что бизнес мало приносит, что никак не может отыскать помещение для второго квеста, а у него еще кредитов на полмиллиона, и Инга никак не может забеременеть, а он уже второй год никуда не ездил отдыхать. Даже в Египет.

Валера, есть люди, у которых нет конечностей. Не думаю, что им легче. Но зачем его должен волновать кто-то еще? Да не только он такой. Я тоже раньше не очень-то о них задумывался. А теперь вот…

И я нарисовал колясочника в форме хаки, печально разглядывающего свои обрубленные конечности. А затем однорукую серфингистку. Для людей нет преграды, если они сами так решили.

Затем я нарисовал пельменя с костылями и одноногого осьминога. То есть просто однонога. Такого бы даже дети не испугались.

И завершил мою коллекцию рисунков большой желудок, в котором сидел пока маленький, но злобный рак с выпученными глазами, длинными усами, острыми клешнями и почему-то в нелепой бейсболке. Он был болотно-зеленого цвета и воткнул свою мерзкую клешню в стенку несчастного желудка.

Нужно было срочно выпить. Но выпивка давно кончилась. Да и вроде как нельзя уже. Хотя, что такое нельзя, когда ты при любом раскладе много не протянешь? Так что можно, если хочется. Но спускаться и тем более идти еще сотен пять метров до магазина желания не было абсолютно. В итоге я пил зеленый чай, от которого на самом деле хотелось только плеваться. Кто вообще придумал пить траву? Неужели не было ничего интереснее? У кофе хотя бы вкус приятный и бодрящий. Да и процесс приготовления сложнее, а это явно неспроста.

Но кофе тоже кончился.

Если что-то происходит, то волнами. Нахлынет со всех сторон, успевай только отбиваться.

Беда не приходит одна.

Кажется, пословица такая есть.

Народная мудрость.

Это верно, народ всегда мудрый, не только наш.

Вот только толку от этих умных пословиц…

Если вас насилуют, расслабьтесь и попробуйте получить удовольствие.

Какое тут к черту наслаждение?

Лечение?

Химиотерапия?

Значит, еще и лысым вдобавок ко всему ходить, без бровей, как инопланетянин.

Заманчивые перспективы.

И я посмотрел на обои.

На зеленого монстра в желудке. Пока еще монстрика. И не сваришь такого. С десятком братьев и сестер. Да с пивом. Вместе с пивом, эх… Это вам не зеленый чай.

И с мыслями о пиве я отрубился. Ненадолго, минут на сорок.

Проснулся от того, что меня снова начало тошнить. Теперь это надолго. Вернее, навсегда.

Доктор говорил про таблетки. То ли цедрикал, то ли церукал. Уже и не помню. Наверняка даже записывал. Но, во-первых, в баню все эти таблетки, а во-вторых, мне явно не до запоминания было. К тому же ничего сверхотвратительного в рвоте нет. Организм очищается. Душок только отстойный.

Захотелось жареных на костре сосисок, а еще лучше шашлычка, с лучком, с кетчупом, с рюмочкой холодной водки.

Но жареное, жареное, блин.

Доктор сказал: «Кашки. Ешьте кашки».

Кашки – кашкашки.

Сам ешь свои кашки, док. А я шашлыка хочу, да пожирнее. Чтобы с сальцем, чтобы сок по подбородку тек, чтобы язык прикусить можно было – до того вкусно, чтобы аромат прямо в ноздри бил, чтобы обжигал все внутри.

И кальян покурить было бы неплохо. Нет, я не особый любитель этого дела. Просто нравится запах. Вкусный дым, ничего не поделаешь, ароматный. А после того, как тебя вырвало, так и вовсе невероятный.

Но опять же не все наши желания возможны. Скорее даже наоборот – большинство наших желаний нереальны. Если, конечно, ты не Билл Гейтс или Цукерберг. Так что как захотелось, так и перехотелось.

Вместо шашлыка залез в ютуб и начал смотреть различные ролики.

Клипы группы «Ленинград» – круто!

Лучшие голы Смолова – неплохо!

Лучшие голы Веллитона – эх!

Лучшие голы Ибрагимовича – король!

Нарезки КВН, когда он был еще тем, – эх 2!

Новые нарезки КВН – отстой, вообще не смешно и не запоминается.

Видео со спутника «Земля из космоса» – красиво, интересно.

Сто лет назад я и такого бы не увидел. Чего уж говорить про сотни и тысячи лет. А тут, пожалуйста, сиди – пялься до посинения. Хорошая все-таки штука интернет. Земля из космоса в сети, конечно, с реальным ощущением из реального космоса никак не сравнится, но, черт возьми, это долбаная Земля из долбаного космоса, и чтобы ее увидеть, мне даже на балкон не нужно выходить. Лежишь себе на диване, как последний неудачник, и смотришь, как вертится планета. А когда-то Галилея чуть на костре не сожгли из-за одной этой фразы.

Из космоса Земля не кажется огромной, как из окна, скорее, наоборот, там дальше такие просторы, что любая фантазия сможет только позавидовать. А мы всего-то на 400 километров в высоту продвинулись. Это не то что освоение космоса, это мы даже ступни не намочили, собираясь поплавать в Тихом океане вселенной. Не очень удачное сравнение, но я и не поэт, чтобы удивительные образы отыскивать. Главное, что так и есть.

Когда-нибудь и на Марс полетим, и на другие планеты. Вернее, не мы, а потомки, и явно не через одно поколение, но люди привыкли говорить – мы, при том, что никакого отношения к космонавтике или ракетостроению не имеют. Вот и я лежу себе такой на диване, умираю потихоньку и думаю: «Эх, а как на Марс полетим, не увижу». Но я в любом случае этого не увидел бы. Они же не торопятся, это же не новый айфон выпустить и каждый год презентовать следующее поколение. Это реально сложно.

И если уж честно разобраться, то до Марса мне дела особо-то и нет. Марс и Марс. Хоть сникерс. Тут как бы и на Земле неплохо. Только недолго. Просто приятно осознавать, что человек – крупинка во вселенной, но тоже кое-чего может. Кто-то может, не я, но кто-то. И хорошо, что может. Я бы даже сказал, просто великолепно. Еще бы кто этот гребаный рак смог одолеть…

А потом я посмотрел на луну, заснятую со спутников, и даже на солнце. Вблизи оно крутое, но не такое приятное на вид, каким имеем удовольствие его знать мы. Никто не станет спорить, что небесный оранжевый блин вызывает у всех симпатию. А тут оно похоже на гигантский костер, регулярно выпускающий огненные гейзеры. И если на огонь можно смотреть вечно, по крайней мере, так говорят, то пялиться на солнце и луну мне быстро надоело. Особенно на луну. Круг за кругом одно и то же показывается, без изменений. Я понимаю, там работали бы космонавты, и за ними можно было следить, или НЛО возникло какое. А так один пейзаж. Кратеры, кратеры и снова кратеры. Вот и что нам там делать? На луне этой.

Лучше уж на рыбок смотреть.

И я нашел трансляцию из какого-то водоема.

Рыбки побольше.

Рыбки поменьше.

Один косяк.

Другой.

Водоросли.

Появился водолаз и всех распугал.

Я помахал ему рукой, но, конечно, он не увидел.

А я махал, как заведенный.

Я ведь никогда не нырял с аквалангом. И на рыбалке был всего один раз. И то в детстве, и, кажется, не поймал ни одной рыбины.

Да если начать перечислять то, чего я еще не пробовал и не делал, может уйти пару суток.

Не был за границей.

Не был на концерте Radiohead.

Не видел ни одно из чудес света.

Не взбирался ни на одну гору.

Не снимался в кино.

Не давал интервью.

Не путешествовал на корабле.

Не получал премий и наград.

Не играл в гольф.

Не играл в бейсбол.

Не прыгал с парашютом.

Не летал на воздушном шаре.

Не пробовал серьезных наркотиков.

Не грабил банки.

Последние два пункта – явно не самые лучшие и не стоят того, чтобы серьезно переживать из-за их несостоятельности, скорее, просто влияние фильмов. Но если верить тому, что в жизни надо попробовать все, то почему я должен исключать их? Явно не из-за денег я поперся бы в долбаный банк с пистолетом в руке. Интересно ощущение. Это ж чертов адреналин. Вот чего не хватает квестам. Хороший квест должен дарить ощущение, а не просто разгадывание загадок и десятисекундное появление Славика в простыне. Участники должны реально чувствовать то, что они внутри пирамиды и могут быть погребены в ней вместе с фараонами и их слугами.

Но в баню эти квесты. Я уволился. И жизнь – не квест. Жизнь – это имитация свободы, с обязанностью платить налоги и выполнять законы, которые не мы придумали.

Захотелось тут же выбежать на улицу и нарушить пару-тройку законов. Ну, так, чисто из вредности, ради проявления той самой свободы.

Но и этого я не стал делать. Мы подавляем свои желания. Всю жизнь мы что-нибудь подавляем в себе.

Пересмотрел «Достучаться до небес».

Герои бредили морем и постоянно об этом твердили, считая, что на небе все так же сходят с ума по стихии.

Красивая фраза, хотя и сомнительная. В космосе побольше зрелищ и покруче. Единственное, что там тихо, а море шумит. Море красиво шумит. Это правда. Но солнце оно не укрощает.

А вообще удивительно, что человечество практически не ценит свою жизнь. И просыпается только тогда, когда узнает, сколько ему на самом деле осталось. Вот и парни славно «повеселились» под конец. И концовка у фильма крутая. Простая и запоминающаяся. Они сидят, смотрят на море. Добрались. И Руди начинает заваливаться на песок. Смотрит и заваливается, смотрит и заваливается. Гениальная концовка.

Я пересмотрел ее. Еще раз и еще. Все так же круто.

А потом вышел в ВК и написал на стене: «Я никогда не прыгал с парашютом».

Почти сразу появился лайк.

Минут через десять Славик оставил коммент: «Я тоже».

Неудивительно, Славик. Какие тебе прыжки? Разобьешься, шоу-бизнес не переживет такую утрату. «Я тоже» – верх оригинальности. Как я вообще добавил тебя в друзья?

Еще через полчаса в друзья постучался аэроклуб «Пирогово» и тоже оставил коммент. Не беда, приходите к нам. Прыжки с инструктором от 4000.

Как они мониторят, не понимаю. Вот стоит только такую фигню выложить, сразу набегает куча рекламщиков. Как тут не поверить Сноудену? Реально и шага без присмотра не сделаешь.

Бесит.

Какая к черту тут свобода? О чем вы?

И тут написал Валера: «Че трубку не берешь? Обиделся?»

Да, Валера, я по-прежнему обиделся.

Но я написал: «Не слышал». И «Кажется, труба села», «Делать мне нехрен – обижаться».

Он что-то ответил, но я не захотел читать. Выключил ВК. Реально только время просиживать. И ладно бы просто просиживать. Нет, они эти группы смерти придумали с синими китами. Нашли на кого воздействовать. Подростки и без их помощи, как заведенные, вены режут, а тут тоже вроде квеста. Сделай то, потом то, а потом спрыгни с крыши. Уроды! Вам бы такой диагноз, я посмотрел бы на вас.

Так что в баню этот ВК.

Не скажу, что размышления мне чужды, но тут на меня целый ураган мыслей нахлынул. И про космос, и про жизнь, и про искусство, будь оно неладно, и про Несси, и про историю человечества, и про животных, которые не знают про лекарства, не осознают, что болеют, вернее, не понимают, чем болеют. Когда с организмом что-то не так, даже тушканчик разберется в том, что это ненормально, что ты болеешь, и так быть не должно. Но и человек не очень-то отличается от того же тушканчика, единственное, что он может, – пойти к доктору, описать симптомы или поведать кому-нибудь еще о своих страданиях. Но кому они нужны? Кому? Кто такой человек во вселенском масштабе?

Я нашел один сайт, где наглядно можно посмотреть размеры вселенной. Видимой нами вселенной, это важно, потому что она может быть в десятки или в миллионы раз больше. Двигаешь мышкой и отдаляешься, вот сначала смотришь на себя, потом на себя в квартире, потом в доме, потом в стране, на планете, и ты все меньше и меньше, а там уже другие планеты, другие галактики, за ними еще галактики, звезды и уже наша Земля не больше точки, и вот ее уже не видно, а галактики все идут и идут. Сотни, миллионы галактик. Вот и кто ты в таком огромном пространстве? Микробы? Да и они, пожалуй, больше размером.

А может, мы и есть микробы в чьем-то организме и только думаем, что живем полноценной жизнью. Но это лишь миф. Или сон, как в матрице. Что если мы всегонавсего компьютерная программа? Персонажи игры «Симс», не более. Вот и кому тогда нужны наши страдания? Звездам? Солнцу? Метеоритам? Это мы на них смотрим, это мы о них знаем, а им плевать, кто мы, где мы и что умеем и чувствуем.

И как не грустить после всего этого? Как не выпить? Если призадуматься о своем значении, о своей роли в этом долбаном мире, в необъятном вселенском пространстве, то вообще можно пить не просыхая. Пить и пить, пить и пить, потому что все остальное только жутко нелепо и невообразимо смешно на самом деле. Нам впаривают, что жизнь бесценна. Все уникальны. Уникальны. Ха-ха. Но при этом твердят, что надо быть как все и выбирать айфон. В чем тогда уникальность?

Это реально так смешно и невероятно грустно.

Мы, мать его, заложники. За нас решают, за нами следят, нами управляют, нам командуют, нам впихивают. Наше мнение никого не волнует. Мы должны пить колу, любить сникерс и мечтать о «феррари» или хотя бы «бентли». Ездить на «Ладе-калине», кто-то же должен на ней ездить, но мечтать о чертовой «феррари».

Вот о чем я думал.

Заболела голова.

Начались спазмы.

Горечь во рту.

Озноб.

Даже лежать было ой как не просто.

Рак – это вам не шутки.

Дальше – только хуже.

Я дополз до кухни, где хранились лекарства. Никогда не любил таблетки. Я люто ненавижу их, ведь это еще один показатель того, насколько мы слабы и уязвимы, но все-таки придется выпить обезболивающее, иначе просто кранты. Можно, конечно, прикупить топлива, наглотаться кеторола или какого-нибудь феназепама и прощай мучения, но это не то чтобы слишком просто, это даже как-то позорно, это даже не попытаться рассмеяться болезни в лицо и уж точно не попробовать одолеть ее в честном бою.

В честном бою.

Тоже мне, День Победы.

Стало легче. Нет, боль не прошла, она все так же терзала тело, но я хотя бы перестал это чувствовать, и можно продолжить размышления.

А что тут продолжать?

Ну, вот Бог. Он всемогущий. Он посылает нам испытания и радости. Стало быть, это его рук дело. Ну, или чем он творит свои деяния? Пусть руками, неважно. Вот он послал мне испытания, короче говоря, тоже квест. А сам он как оператор будет следить, выберусь я из этой комнаты или нет. Но тогда он совсем недобрый получается. Тогда это уже какой-то садизм получается. Ну, знаешь ты, что мы слабые, что от любой ерунды заболеть можем, в любой момент ласты можем склеить, так и зачем тогда еще подлости такие творить? Мы-то не бессмертные. Или он хочет, чтобы мы поверили в него и начали умолять пощадить нас, избавить от болезней? Но это ничем не лучше. Мы должны будем лоб расшибать, унижаться, просить, а он будет упиваться всемогуществом и в зависимости от настроения, или даже не знаю чего, снисходить до наших просьб или не снисходить. Это уже какие-то комплексы из детства получаются.

Нет, некоторые все же вымаливают себе здоровье или несколько лишних лет жизни, но именно что лишних, потому что сама болезнь уже намекает на то, что тебе пора, что ты уже не жилец на этой грешной планете. Но для спасения они прилагают очень много усилий, просто немыслимо много. И столько же унижения. Да и медицина скептически относится к таким чудесам, и вполне обоснованно. А я не особо-то религиозен. Впрочем, и в медицину не сильно верю. Нет, она, конечно, лечит человечество, спасает жизни, делает сложные операции, но при этом явление «здоровый человек» никому не выгодно. Те же таблетки – яркий того показатель. У нас аптек стало больше, чем супермаркетов. Как говорится, болей себе на здоровье. Главное – плати, а уж мы тебя вылечим. Но не совсем, а то больше не придешь, не купишь, выручку не сделаешь. В Америке вообще страшно заболеть, можно лишиться состояния.

Я вспомнил, как смотрел фильм «Здравозахоронение», как в нем рассказывалось про одного бедолагу, отпилившего себе болгаркой пальцы, и вот он приезжает в больничку с этими пальцами и говорит, ребята выручайте, надо пришить, они смотрят на него, они смотрят на раненую руку, они смотрят на пальцы и спокойно отвечают: «Большой палец – пятьдесят тысяч долларов, указательный – семьдесят, средний – восемьдесят». Двести косарей за три пальца. Естественно, у него нет таких денег. Он выбирает большой, потому что он самый дешевый, а остальные просто выкидывают, потому что нет у человека денег на то, чтобы снова быть с пальцами. Разве это не страшно? И эти люди давали клятву Гиппократа.

Большой палец – 50 тысяч долларов.

Указательный – 70.

Средний – 80.

Нет, цифры, я, может, и напутал, но сумма явно была не маленькая.

А если бы я жил в Америке? И тут этот рак. Вот у них точно нужно быть абсолютно здоровым, иначе просто разоришься. Но им-то невыгодно, когда все здоровы, поэтому надо, чтобы ты пил кока-колу, кофе, ел гамбургеры, пиццу, барбекю, обрастал жиром. Жирный человек – это хорошо. Для них.

Это проблемы с обменом веществ.

Это проблемы с давлением.

Это проблемы с сердцем.

Это одышка.

Это проблемы с желудком.

Это проблемы с сосудами.

Это проблемы с позвоночником.

Это проблемы с кожей.

А это все больше и больше таблеток, частые посещения врачей, анализы, процедуры, тренажеры и очень много денег.

И я обрадовался, что живу в России, где есть бесплатная медицина, и забыл. А теперь вот…

Этот фильм мы смотрели с Несси.

Надеюсь, у нее все хорошо, и она ничем не болеет.

Нет, к религии я точно останусь хладнокровным. Потом, может, и покаюсь, не знаю, но пока абсолютно не тянет.

Народная медицина?

Есть песок?

Глину?

Бузину?

Косточки абрикоса?

От отчаяния можно, конечно. Вообще многие страшные или нелепые вещи происходят от отчаяния.

Я нарисовал Геннадия Малахова с трехлитровой банкой мочи и лопуховыми листьями и подписал: «Пейте ослиную мочу и заедайте лопуховыми листьями 3 раза в день до еды. Ваши попки будут гладкими и мягкими, как у младенцев».

Он что, реально сам делает все, что другим насоветовал? Или это грамотный пиар?

Бузина.

Я даже в глаза никогда не видел эту бузину.

Я нарисовал мелкие ягодки, которые были больше похожи на кроличьи какашки.

Может, еще и кал есть?

А что? Перед смертью надо все попробовать.

Попробовать.

Опять это пробовать. Большинство живут как задроты, съездят разок в Турцию и считают, что пожили, что видели жизнь. Дом, семья, работа, дом, семья, работа. Еще телевизор. Попробую-ка я сегодня не ходить на работу. Или попробую сегодня крекеры со вкусом пиццы.

Я вдруг резко разозлился, снова открыл ВК и написал: «У меня чертов рак».

Практически тут же зазвонил телефон.

Валера, кто же еще?

Я отключил его.

Верный друг.

Почему-то вспомнилось.

Дурацкая детская песенка.

Верный друг. Теперь он, конечно, окажется верным. Только кто знает, если бы в студенческие годы мы меньше киряли, может, ничего сейчас бы и не было. Но, может, это и не от пойла, хотя какая сейчас уже к черту разница? Я болен, и неважно, от чего.

Неважно, черт возьми! Неважно.

Вышел в яндекс, открыл музыку, включил Radiohead. Под него самое то упиваться своей слабостью.

Я слизняк, я чудила – запел Том Йорк. Ну, прелесть же, прелесть, а не песня.

Минут через двадцать подобных самобичеваний в дверь возмущенно забарабанили.

Соседи?

Не так уж и громко поет Том.

Да и время едва перешагнуло одиннадцать.

В конце концов у меня гребаный рак. Могу и после одиннадцати слушать музыку. И даже после двенадцати. И вообще в любое время.

На всякий случай сделал потише.

Но стуки только усилились.

Вот упертые бараны!

В баню всех соседей!

Стуки стали еще громче.

Пошел открывать. Делать было нечего. Иначе бы еще полиция приехала. А на черта мне эта полиция?

Передо мной стоял Валера. Очень злой. Прямо молнии из глаз. Он оглядел меня с ног до головы и начал возмущаться.

– Дебил, – сказал Валера.

– Сам дебил, – сказал я.

– Что за тупые приколы? – спросил Валера.

Я не ответил.

– Трубку не берешь. Статусы какие-то дурацкие пишешь, – продолжил Валера.

– Сам ты дурацкие. Нормальные статусы, – ответил я.

– Ниче не нормальные. Кто такими вещами шутит?

– Я не шучу.

– Не шутит он, – передразнил он, – серьезно, что ли, не шутишь?

– Серьезно. У меня рак.

– Илюха…

И он крепко обнял меня и даже чуть прослезился. Не то чтобы я не видел до этого плачущего Валеру, видел и не раз, он любил по пьяни пустить слезу, но то ли оттого, что он плакал из-за меня, то ли из-за эмоциональной нестабильности я сам растрогался, как наивная первоклассница. И вот стояли мы, обнимались и шмыгали носами. Прямо «Горбатая гора» какая-то. Но вот в этот момент я почувствовал облегчение, словно весь груз, что скопился во мне за эти сутки с небольшим, я смог перевалить на широкие плечи Валеры. Пусть ненадолго, но мне стало как-то спокойно. Все же приятно осознавать, что ты не один в этом мире, и кто-то думает о тебе и в нужную секунду готов протянуть руки.

– Мы щас как в «Горбатой горе», – подтвердил мои мысли товарищ.

– Ага, – только и ответил я.

– Илюха, как так? Я не понимаю.

Я пожал плечами.

– Такое бывает вообще?

– Как видишь, бывает.

– Рак чего?

– Желудка.

– Какая стадия?

– Третья.

– Шансы есть?

– Они вроде всегда есть и у всех, но небольшие.

– Главное, что есть. Как ты?

– Прекрасно. Блюю стабильно, три раза в день.

Мы по-прежнему стояли на пороге.

– Может, зайдешь?

– Ах, да, конечно. Вот ты меня огорошил.

– Я сам немного прифигел, – сказал я, закрывая дверь.

– Бред какой-то, – не унимался Валера, – может, ошиблись с диагнозом?

– Хотелось бы, но нет. Доктор показывал снимки. Злокачественная опухоль. Хрень какая-то, я не очень понял, где она там, но он говорил очень уверенно.

– Блин, разве бывает так рано? Это же не долбаная лейкемия, обычно же после сорокета или даже полтинника.

– В таком возрасте не часто, но, как видишь, я попал в ряды счастливчиков, – пытался пошутить я.

– Не смешно, – ответил Валера.

– Согласен. Не смешно. Грустно. Чаю будешь?

– Какой на хрен чай? Надо что-то делать, надо спасать тебя.

– О, «Чип и Дейл спешат на помощь», – ухмыльнулся я.

– Да пошел ты. Я серьезно. Надо найти хорошего доктора, хорошее лекарство.

– И хорошие деньги, – продолжил я.

– Как можно в такой момент думать о деньгах?

– Вот этим и пользуются хорошие доктора и хорошие лекарства. Тем, что в такой момент о деньгах люди не думают. Но не у всех есть такая возможность – не задумываться о том, что сколько стоит, потому что можешь позволить себе что угодно.

– Чего?

– Да ничего. Валер, давай не будем об этом. Я уже голову себе сломал всеми этими мыслями.

– Но надо же что-то делать, старик.

– Надо, но не сейчас. Мне еще и переварить надо все. А я всего сутки, как узнал.

– Вчера?

– Да.

– Блин, а я тебя как раз уволил.

– Ты же не знал.

– Вообще некрасиво получилось.

– Ну, да, приятного немного.

– Хочешь, возвращайся.

– Нет уж, спасибо. Мне теперь как-то не до работы.

– Ну да, да, извини, туплю. Просто это реально неожиданно.

– Я тебя понимаю, – и с проникновенным выражением лица положил руку ему на плечо.

– А где Алиса?

– Нет Алисы. Ушла.

– Куда?

– Совсем ушла. Домой.

– Она в курсе?

– Нет.

– Старик… Да что ж за гребаная неделя такая?

– И не говори.

– И что, ты теперь один?

– Как видишь…

– Блин, не могу поверить, не могу поверить, – заладил он как попугай.

Как будто ему поставили такой диагноз, а не мне.

– Старик, ты же понимаешь, что можешь рассчитывать на нас, мы тебя никогда не оставим. Любая помощь, все, что в наших силах.

– Спасибо, Валер.

И мы снова обнялись. И я снова чуть не расплакался. Слезливая мелодрама. Словно я попал на съемки фильма про очередного смертельно больного.

И тут мне снова захотелось шашлыка.

– Любая помощь?

– Любая, – подтвердил он.

– Ты сам это сказал.

– Уже страшно, – ответил Валера.

– Шашлык хочу.

– Шашлык?

– Ну да, обычный свиной шашлык, с лучком, огурчиком, кетчупом и хлебом.

– Понял, сделаем, – улыбнулся и ушел.

Видимо, и сам не против был умять пару кусочков. Или не пару.

Через полчаса мы сидели на полу в зале перед экраном ноутбука, смотрели «Криминальное чтиво», разжевывали плохо прожаренное мясо и запивали крафтовым пивом. Честно говоря, не очень понимаю эту моду на крафтовое пиво. По мне, так людям просто нравится все, что называется на иностранных языках: вейп, крафтовое, селфи, суши, роллы, свитшот, капкейк, фейсбук, вайбер. Вот и с пивом, надоело всем обычное пить, не устраивает их, видите ли, простое, переключились на крафтовое, но вкус при этом не сказать, что сильно отличается. Валере явно нравится, но ему любое пиво нравится, лишь бы побольше, и никто на мозг не капал, что он много пьет. Главное, что я хотел шашлык, и я его получил. И мне казалось, что вкуснее и быть не может.

Все бы желания так легко исполнялись.

Валера порядком захмелел.

– Как ты, Илюха? – спросил он, снова обнимая меня.

– Все так же.

– Не грусти, мы обязательно тебя вытащим, обязательно, – решительно произнес он, допил одним глотком очередную бутылку и мгновенно вырубился.

Чудо в перьях.

А вот мне спать не хотелось.

Я подумал, что нужно составить завещание. Потом понял, что оставлять-то мне особо нечего, да и некому. Не многим успеваешь обзавестись к 30 годам, если, конечно, у тебя не моторчик в пятой точке или хорошая профессия. Что я оставлю? Семь поношенных маек на каждый день, шорты с пальмами и стертые кеды? Даже сэконд хэнд не будет прыгать от восторга с такого наследства. Кто вообще придумал это наследство? Вот я должен теперь ломать голову, что кому оставить. Мне же больше не о чем думать.

Валера посапывал на полу, обняв бутылку. Это он пока не разошелся, скоро можно будет хоть беруши надевать. Правда, и они не сказать что спасают. Интересно, как Инга с этим борется? Или давно не борется, а смирилась и просто старается заснуть раньше? Алиса так и делала, потому что храплю я на самом деле не меньше Валериного. Укрыл его пледом и доел последний кусок шашлыка. Вкусно, черт возьми. Как можно добровольно отказаться от мяса, непонятно.

За окном раздались трели сверчков. Вот кому дела нет до того, что происходит с людьми, им что эпидемия, что массовый психоз, в ваших домах – делайте, что вздумается, а у нас хор по расписанию, поэтому, хотите вы этого или нет, мы будем петь. И поют.

Чем страшна смерть – тишиной. Ты просто растворяешься в ней, как сахар в чае, и никогда уже не выберешься. А в жизни есть немало приятных звуков.

Песни Тома Йорка.

Голос Стинга.

Звучание дудука.

Трели сверчков.

Любимые фильмы.

Урчание котов.

Шум моря.

Стук дождя по стеклу.

Голос и смех любимого человека.

Бой курантов на Новый год.

Звон хрустальных бокалов.

Мерное потрескивание костра.

Шкворчание котлет или яичницы на сковородке.

Шорох страниц.

Громкие аплодисменты, переходящие в овации.

Вышел в ВК. Несколько лайков. Очередные комменты про не смешно. Опять нарисовался Славик. Парочка волгоградских ребят отписалась, с которыми после отъезда ни разу не общался:

«Кошмар».

«Жуть».

«Охренеть! Правда?»

Правда, правда, блин…

Один придурок написал: «Я знал».

Знал он, тоже мне, Ванга.

Остальные кинули сообщения в личку:

«Держись, Илюха!»

Спасибо, денег нет, но я держусь, только не знаю, за что.

«Это так страшно. Не представляю, что ты сейчас чувствуешь».

И не представляй, не надо. Живи и радуйся. Зачем огорчаться-то?

«Чем мы можем тебе помочь?»

Вот именно, чем, ребята? Вы же не вылечите меня, это же не потеря крови, когда тупо перелили и спасли человека. Какая тут помощь? Ну, денег можете дать. Это скрасит мои страдания. Будет проще держаться.

«Жизнь – боль».

Не то слово. Еще какая.

«Не опускай руки! Ты обязательно надерешь задницу этому проклятому раку!»

Ага, так и вижу, как стою с хворостиной в руках и луплю рак по жопке. Долго и безжалостно. Спасибо за поддержку.

И дальше в таком же роде.

Я перестал читать, решил оставить на завтра.

Нет, конечно, приятно, что люди отреагировали, пишут, подбадривают, но, с другой стороны, это лишний раз подчеркивает пропасть, образовавшуюся между нами.

Не хочется чувствовать себя неудачником.

Я нарисовал, как я розгами наказываю рак за плохое поведение.

А затем вытащил из кармана Валеры бумажник, вынул из него две тысячные купюры, положил бумажник обратно и вышел на улицу.

Не так много заведений, куда можно пойти в час ночи. А я – именно пошел, решил обойтись без такси. Ветер приятно обдувал лицо, неоновые рекламные вывески и фонари освещали пустынные и мрачные улицы города, отчаянно лаяла собака. Животные никогда не стесняются своих чувств, это мы всегда что-то прячем, обманываем, находим всевозможные умыслы. Не нравится ей, она и гавкает. Я тоже попробовал гавкнуть, но вышло тихо и неуверенно.

Зато я совсем не чувствовал боли. Возможно, подействовало пиво, а может, нужно просто было выбраться из дома. Сама атмосфера давила с невероятной силой. Видимо, там успела образоваться негативная аура.

Через полчаса оказался возле «Зажигалки». Как-то раз мы ходили сюда с Валерой, но были изрядно набравшиеся, и память мало что сохранила в себе. Собственно, только название и сохранила.

Отдав первую тысячную купюру на входе, я прошел внутрь и пристроился на диванчике в углу. Шоколадный аромат кальяна тут же защекотал ноздри. Приятно. Два взрослых мужика лет сорока в костюмах, но без галстуков сидели за соседним столиком и раскуривали кальян, выпуская густые струи дыма и бросая усталые взгляды на сцену. Один из них сильно потел и платком вытирал лысину, второй поправлял ворот рубашки, но так и не решался его расстегнуть. На шесте довольно вяло крутилась высокая черноволосая стриптизерша с невероятно мощными ляжками и хорошо заметным на них целлюлитом. На вид ей было лет двадцать, хотя огромное количество косметики скрывало еще лет 7–8 реального возраста. На пояснице мелькнула татуировка. Черная пантера. Уже сейчас тату начала расплываться. Трудно представить, что будет с ней через 20, 30 лет, про в старости я вообще молчу. Но девушку совсем не смущало, что у нее «плывет» пантера. Она продолжала накручивать круги, местами откровенно не попадая в ритм песни Веры Брежневой. Брежнева пела про секси Бамбину. Раньше я такой песни не слышал, хотя на корпоративах чего только не включали.

К сцене подошел прыщавый паренек с неравномерно пробившейся по бокам щетиной и, подбадриваемый товарищами, просунул в черные стринги танцовщицы мятую сторублевую купюру. Она улыбнулась, взяла за голову паренька и поцеловала в самую макушку. Товарищи завистливо раскрыли рты, а парень расцвел, как весенняя клумба, и пошел к ним так, словно только что получил Нобелевскую премию или слетал за свой счет в космос. Результат не заставил себя ждать. Трое парней, также пытавшихся казаться взрослее с помощью жидкой растительности на лице, побежали к сцене и, размахивая деньгами, подзывали стриптизершу к себе. Неловкими движениями они засунули и свои купюры в трусики девушки и дождались точно таких же поцелуев, как их товарищ. Счастье озарило их юные лица. Этот день, вернее, ночь они запомнят надолго.

Наконец, получив ленивые и непродолжительные аплодисменты, брюнетка скрылась за шторой, а на ее место вышла большезадая рыжая азиатка и сразу же оседлала шест. Растяжка у нее была значительно лучше.

Еще одна блондинка вышла из комнаты для приватного танца и отправилась прямиком к моим соседям с кальяном. Я не стал следить за ними и подошел к барной стойке.

Цены у них, конечно, аховые. Самое дешевое пиво – 350 рублей за бутылку. Взял подороже – за 400 – и чипсы. Пиво и чипсы – идеальная пара. Одно портит печень, другое – желудок. Но мне уже нечего бояться.

Пиво было слишком горьким, и это больше всего меня расстроило. Хотелось приятно посидеть, но горькое пиво всегда вгоняло меня в тоску, напоминая, что я выбрал явно не самый вкусный напиток из возможных. Вернулся к столику. Брюнетка уверенно тянула одного из соседей за собой. Она накинула ему на шею лежащий на столике галстук и повела мужика, как на привязи, в комнату, где его ждал увлекательный, но непродолжительный танец. Может быть, она даже разрешит потрогать свою грудь, за отдельную плату, разумеется. Но он может это себе позволить. А вот парнишки, получившие только поцелуи, не могут, поэтому с нескрываемой завистью смотрели за этим «крестным походом». Уверен, они и замуж бы позвали, если бы могли себе это позволить. Это же круто – жена-стриптизерша, каждый день тебе будет приват танцевать, вернее, каждую ночь. Вот только стриптизерши не торопятся замуж, желая урвать если не Михаила Прохорова, то хотя бы владельца какой-нибудь не самой мелкой компании или директора крупного молокозавода. Так сказать, хотят плавать как сыр в масле. А такие мелкие сошки в виде меня или этих парнишек их только забавляют. Но весь этот выбор куска пожирнее выглядит очень мерзко. Чувствуется фальшь в происходящем, не понимаю, зачем люди сюда ходят. Что они, сисек, что ли, не видели? Да включи ты интернет и смотри, сколько влезет, причем бесплатно. Разницы практически никакой, что ты пялишься на них живьем, что на картинке. А здесь даже пиво невкусное.

Не успел я развить мысль, из-за шторки выскочила брюнетка. Та самая, что смело раздавала поцелуи за сто рублей. Она взглянула на партнершу, та продолжала восседать на шесте и крутилась юлой. Мы встретились взглядами, но я быстро повернул голову, делая вид, что наблюдаю за пируэтами ее напарницы. Однако брюнетка решила, что я именно тот, кто нуждается в ее танце, и направилась прямиком к моему столику.

Сквозь смесь кальяна, еды, алкоголя и пота пробился тонкий сладковатый аромат духов.

– Привет, – сказала она, усаживаясь на стул напротив меня.

– Привет, – ответил я и присосался к бутылке.

Брюнетка поправила рукой мокрые волосы и улыбнулась мне. Я подумал, что для такой «грязной» работы она довольно часто принимает душ. Вот если бы она блестела бы от пота и пахла соответствующе, кто-нибудь задумался бы, а так ли приятно ему получить этот интимный танец, нужен ли он вообще кому-то?

– Развлекаешься?

Я пожал плечами. Не очень-то это было похоже на развлечение. Специально сделал хмурым лицо, думал, она поймет и пересядет к кому-то еще, но нет, сидела и не собиралась уходить.

– Что пьешь, красавчик?

Ха-ха, нашла красавчика.

– Пиво, – ответил я и скривился, – горькое.

– Да, пиво у нас не очень, – согласилась она.

«А как же корпоративная этика?» – продолжали роиться мысли в моей голове.

Брюнетка продолжила фразу:

– А вот девочки очень даже. Лучшие в городе.

Я бы так уверенно не заявлял, впрочем, я и не сравнивал.

– Хочешь пойти вон в ту комнату?

– Да мне и здесь неплохо сидится.

– Но тогда я не смогу танцевать только для тебя. А ты же хочешь, чтобы я скрасила твои серые будни?

Скрасила серые будни. Так мы, оказывается, коллеги. Вот уж не знал. Видимо, у нас настолько невзрачная, скучная жизнь, что кто угодно и чем угодно способен ее разукрасить.

– Да, только это мне сейчас и нужно, – ухмыльнулся я.

Она снова улыбнулась и протянула мне руку.

Нет, как все-таки мерзко выглядят подобные сцены. Даже скорее унизительно. Ведь ясно же, что она не сгорает от желания танцевать, и уж тем более для меня, ей без разницы, перед кем трясти задницей, лишь бы платили, ей хочется денег, только денег, да побольше, побольше, как в том анекдоте. А я должен делать вид, что так и должно быть, я просто мечтаю, чтобы передо мной потрясли своими прелестями за две тысячи рублей, или сколько это стоит.

– Пошли?

– Погоди, – остановил ее я, – ты знала, что представители некоторых видов китов могут жить больше ста лет?

Брюнетка удивленно посмотрела на меня, но не ответила.

– Представляешь, такие махины живут сто лет. Сто лет они плавают под водой, едят этот чертов планктон, пугают корабли, бьют хвостами по воде, пускают фонтаны, погружаются на три километра в глубину, поют. Ты знала, что киты могут петь?

– Нет, – она снова села на стул, и удивление в ее глазах сменилось растерянностью.

Ей явно никто никогда не рассказывал про китов.

– Киты будут плавать сто лет, петь Мэрилина Мэнсона, а я умру от долбаного рака.

– У тебя рак?

– И нет денег. Вот только жалкая пятихатка, и та не моя.

Я думал, она встанет,

я думал, она уйдет,

я думал, она пойдет к другому столику,

я думал, она испугается,

я думал, она назовет меня идиотом,

но нет. Ничего подобного. Она снова взяла меня за руку и сказала:

– Пойдем, тебе понравится.

Вот он – мой первый раковый бонус, не считая Валериного шашлыка. Но Валера-то друг, а здесь незнакомка.

Она усадила меня на диванчик, она села мне на колени, она расстегнула бюстгальтер и вывалила свои груди у меня перед самым лицом. Ее соски практически касались моих губ. Казалось, стоит открыть рот, и они запрыгнут в него так же стремительно, как ведро на веревке падает в колодец. Но я не открывал рот. А только, наоборот, отодвинулся подальше. Брюнетка затряслась, словно в конвульсиях, а затем стала резко, но ритмично двигаться. Она шлепала себя, она изображала страсть, виляла задом, как заведенная. Возможно, впервые она танцевала искренне, от души.

Но мне не понравилось. Мне и не могло понравиться, и я не думаю, что многим по-настоящему нравится. Такие танцы для парнишек, вроде тех, со сторублевыми купюрами, которые ни разу груди, кроме груди собственной матери, не видели, ну или если в раздевалку девочек подглядывали. Это им в радость, это для них незабываемые впечатления, и уж они точно не пожалеют никаких денег. А для парней вроде меня такие танцы – это фальшь, это имитация чувств, страсти, любви, жизни. Они пустые, как однотонные обои, которые вроде должны украшать комнату, а на практике только обезличивают ее. Это какой-то дикий самообман. Даже проститутки кажутся более честными в этом отношении. С ними точно знаешь, за что платишь. Здесь же ни удовольствия, ни удовлетворения я не получил.

Да и вообще я думал о том, что неправильно извлекать пользу из своей болезни. Зачем я сказал ей про рак? Вот зачем? Хотя я не предполагал, что все обернется подобным образом, скорее, наоборот. С другой стороны, почему бы и нет, люди сами охотно идут на такие поступки, понимая, что мне сейчас не сладко. Ой как несладко. Должна же быть хоть какая-то компенсация. И уж точно грузиться из-за неожиданного бонуса, когда каждая минута на счету, невероятно глупо.

Тем более, что деньги она все равно взяла. Хоть пятисотку, но взяла. Пропрыгав на мне две песни, брюнетка чмокнула меня в щеку, затем встала и сказала:

– Поправляйся, красавчик, – уверенная, что теперь мне просто ничего не останется, как выздороветь, стать долларовым миллионером и радоваться жизни.

Уж она-то меня вернула к ней, к этой самой жизни.

И в этот самый момент я вспомнил, что видел ее в кульке. Она училась на курс или на два младше. Видимо, не доучилась, а может, и не мечтала, как другие, о большой сцене. Меня она точно не вспомнила.

Выйдя из кабинки, я остановился посреди бара. Мой столик был уже занят веселой компанией парней, на шесте крутилась очередная стриптизерша, брюнетка скрылась за шторкой, пошла принимать очередной душ. На часах было около четырех часов утра. Нужно было возвращаться, а то Валера ненароком проснется и сильно удивится, не обнаружив меня в квартире. Вдохнув напоследок аромат кальяна, я вышел на улицу.

Город окутал туман. Светало. Мне вспомнилась песня «Сиреневый туман». И правда, туман был каким-то густым и сиреневым, звезды уже не горели, горели фонари, и было пустынно и тихо. Пустынно и тихо, как у меня в душе. Город спал мирно и беспробудно. Даже дворники еще не проснулись. Я шел по улицам и слушал тишину. Сейчас она не казалась мне пугающей.

Спал и Валера. Его храп встретил меня у самого порога. Насладился тишиной. Я специально погромче тряхнул ключами. Он услышал, заворочался, перевернулся на другой бок. У меня есть минут пять, чтобы отрубиться и поспать пару часиков. Мне хватило минуты. Как только голова коснулась подушки, я словно начал падать в пропасть и тут же увидел себя бегущим по полю среди ржи и ловящим маленьких детей, играющих на краю этой самой пропасти и так и норовящих ухнуть в нее со всего разбегу. Это был сон. Может, стоит перечитать Сэлинджера?

– Ну, ты и мастер поспать, – раздался надо мной голос Валеры. – Я уже в душ сходил, чай два раза попил, с Ингой поговорил.

Я открыл глаза. Валера сидел рядом и натягивал носки.

– Сколько время?

– Полвосьмого. Все раковые больные любят так подрыхнуть?

– Не знаю, я со всеми не общался.

– Шашлык будешь?

– А есть еще или ты уже за свежим сгонял?

– Не, со вчера пару кусочков осталось.

– Не хочу. Как-то не тянет с утра шашлыком заправляться.

– А меня тянет.

И он вытащил тарелки с теплыми кусками мяса из микроволновки, положил их в лаваш, обильно полил кетчупом и, причмокивая от удовольствия, съел.

– Зря отказался.

– Угу.

– Короче, – неожиданно сменил тон товарищ, – у Инги есть хороший онколог, сегодня она узнает насчет него, и пойдешь к нему на прием. Ясно тебе?

– Ясно, – буркнул я.

Вот что он такого хорошего мне может сказать? Да ничего.

– Так, ладно, я поехал, – продолжил Валера, – будь на связи, а не как вчера.

– Угу, – повторил я.

– И давай не расклеивайся. Мы тебя вытащим.

Спасатели Малибу.

И ушел.

А я лежал.

А мне не хотелось вставать.

А мне не хотелось двигаться.

А мне хотелось вернуться в сон и дальше ловить малышей, а то ведь и правда провалятся в пропасть. Или с крыш начнут прыгать. Вернее, уже прыгают.

Опять эти «синие киты».

Но лежал я недолго.

Часа через два позвонил Валера:

– Спишь?

– Нет.

– Все, Инга узнала. Уже можешь ехать. Петров Иван Николаевич. Ленина, 102. Дуй быстрее, он ждет.

Какие шустрые, однако.

– Сто два Ленина? – пошутил я, но ему явно было не до смеха.

– Все, мне некогда. Карту возьми и все анализы.

– Понял. Спасибо.

И я полетел в душ.

Я сушил волосы.

Я гладил рубашку.

Я бежал за автобусом.

Я ехал в трамвае. Чуть не забыл папку с картой и анализами.

Сто два Ленина.

Я долго не решался входить.

А потом вошел к Ивану Николаевичу.

И началось. И завертелось.

Опять он что-то говорил, а я плыл как в тумане.

Неоперабельно.

Таргетная терапия.

Мета или какой-то там трексат или трексад.

Эверолимус.

Эффективное лечение. 5 лет.

До 40 процентов.

И, если не сработает, химиотерапия.

Единственное, что я понял, что нужны деньги, много денег, очень много денег, еще больше.

Иван Николаевич сказал, что видел случаи и посложнее, и удавалось добиться результата, не стопроцентного, конечно, такого в его практике не случалось, но есть у него один пациент, уже 7 лет успешно борется, а начал лечение так же на третьей стадии.

Короче говоря, ничего веселого. Но семь лет куда больше одного года.

Капитан очевидность.

А в целом он даже мне понравился, такой суровый усатый дядька, чем-то похож на Довлатова. Руки у него мощные, как у боксера, и грустный, усталый взгляд.

Вот только про алкоголь он сказал забыть напрочь, как и про жареное и многое другое.

– Кушайте творожок, кашки.

Снова эти кашки.

Вот и стоит бороться за жизнь, если даже поесть толком нельзя?

Но Валера сказал: «Стоит». Как-то упустил я момент, когда абсолютно все решения за меня начал принимать Валера. Я уже готов был идти брать кредит на свое лечение, вот только кто мне его даст?

– Можно и без кредита, – сказал Валера.

– Можно и без лечения, – пошутил я.

– Щас в лоб получишь.

– Давай, бей больного. Это очень толерантно.

– А ты не беси меня.

– Мне в любом случае хуже тебя. Ты, может, до ста лет проживешь, а я…

– А ты до девяноста, если окончательно не выбесишь меня, и я не придушу тебя прямо сейчас.

И дальше в таком же роде.

Потом узнала мать. Пришла, посмотрела укоризненно, покачала головой и разразилась громким пронзительным плачем. Ее лицо перекосилось от страданий, сжалось, стало маленьким-маленьким, размером с кулак, едва не утонуло в морщинах. Она как-то неестественно выла, будто делала это напоказ, и меня даже передернуло от таких стараний. Пришлось обнять ее покрепче и успокаивать, словно это ей поставили такой жуткий диагноз, а не мне.

– Ну, тише-тише, – сказал я.

А мать уткнулась мне в плечо и намочила его горькими и горячими слезами.

– Ты умрешь? – спросила она, боясь собственного вопроса.

– Все умрут, – пожал я плечами, – просто я чуть пораньше вас.

И новый поток слез.

Мне и правда стало ее жалко. Больше, чем себя. Себя-то что жалеть.

– Но доктор сказал, шансы есть.

– Правда?

Я кивнул.

Это слегка обнадежило ее. Слезы прекратились, всхлипывания утихли. Она звучно и продолжительно высморкалась, затем села на диван и уставилась на меня, не отрывая взгляда и изредка несчастно вздыхая.

По всей видимости, мысленно мать уже прощалась со мной, представляла меня в гробу, усохшего, с щетиной и с монетами на глазах. Я видел, как подступил новый ком к ее горлу, но она сдержалась, сцепила руки и шевелила губами. Возможно, читала молитву.

Мать печалилась о себе, я в этом уверен.

Она корила мир за такую странную и несчастную судьбу. Она верила, она надеялась на справедливость, как и миллионы других, обделенных фортуной и благополучием, но справедливость маячила где-то впереди, намного впереди, убегая все дальше и дальше. Теперь вот и моя болезнь. И так с сыном не повезло, но мало, мало судьба над ней насмехалась. Ничтожно мало. На самый конец она припасла одинокую старость, бессонные ночи и ничтожную пенсию.

Я не знал, как и чем ей помочь.

Мне самому стало невыносимо горько.

Мне захотелось разбежаться и со всех сил биться головой о стенку. Удар за ударом. Удар за ударом, пока не повалюсь на пол или не проломлю лоб.

Зачем она пришла?

Зачем она пришла? Поддержать?

Стало только хуже от этого.

И этот ее взгляд.

И это ее лицо.

Денег у нее нет. Да мне и не нужны ее деньги.

Я вспомнил, как она радовалась, когда узнала про исчезновение Несси.

Я вспомнил отрывающиеся обои и таракана, раздавленного ею.

Думала она тогда, что все обернется таким образом?

О чем вообще она когда-либо думала?

– Мам.

– Да, сынок?

Сынок…

А ведь тогда, в палате, мы реально сблизились, и казалось, что надолго. Но телевизор. Этот адский черный ящик с огромным тусклым глазом. Она не могла мне простить телевизор. А мне нужна была помощь. И Валера смог мне помочь. Валера, но не она, потому что мать ничего не могла и не боролась. Она никогда и ни за что не боролась. Эта мысль неожиданно пронзила меня насквозь, взбудоражила, прибила к полу и не отпускала.

Моя мать никогда и ни за что не боролась.

Ни с отцом. Ушел и ладно.

Ни с соседями.

Ни с врагами.

Ни с правительством.

Ни за счастье.

Ни за любовь.

Ни за меня.

Вот и сейчас. В ее сознании я труп. Никчемный холодный труп, корм для червей, перегной. Все. Нет меня. Я ведь тоже не должен бороться. Я ведь ее отпрыск, ее продолжение.

И главное, что в этом бессилии и аморфности она не одинока. Да что там одинока. Большая часть человечества живет, а правильнее сказать – существует. Плывет по течению как навоз и не пыжится.

Нет, конечно, пыжится, что хотелось бы справедливости, что дворцы не только олигархам, чтоб не гнуть спины как рабы на галерах, чтобы махнул рукой, и вот перед тобою двое из ларца – хочешь тебе пирожное, хочешь мороженое. Но пыжатся все неактивно, так, погоревали, потравили душу, наметили перемены и забыли. Потом еще разок и еще один.

А бороться – не про нас.

Куда ни плюнь – все фаталисты. Или мазохисты, кому как больше нравится.

Вот мать точно мазохистка. Она не боролась, она несла тяжкий крест – жизнь. Упорно и почти безропотно.

Рабыня Изаура.

Нет, я не испытывал к ней злости.

Совсем нет.

Но оставаться в одной комнате – тоже было мало желания и смысла.

Да, я тонул, но чтобы спастись, нужно оттолкнуть ее от себя подальше и грести, грести, грести, пока есть силы.

– Ничего, прости, это я так… – ответил я после продолжительной паузы, а затем подошел к обоям и нарисовал океан.

– Что ты делаешь?

– Рисую. Или это похоже на что-то еще?

– Зачем рисовать на обоях? – искренне удивилась она.

– Затем, что я так чувствую. Потом посмотрю и вспомню.

– Разве ты художник?

– Нет.

– Вот и не надо портить.

– Я не порчу.

Вспомнила, что она мать, стала учить, что делать. Я нарисовал себя, отчаянно гребущего к берегу.

– Мне доктор посоветовал.

– Доктор?

– Да.

Слово «доктор» магически на нее повлияло. С доктором спорить она не решалась, добавила только:

– Странный какой-то доктор.

– Очень хороший.

Я нарисовал доктора с огромным фонендоскопом. Чем больше фонендоскоп, тем лучше доктор.

– Ой, горе, горе, горе, – снова вздохнула мать.

Ну вот, пришла нагнетать атмосферу.

– Счастье, счастье, счастье, – прошептал я, заканчивая рисунок.

– Что ты шепчешь?

– Мантру.

– Какую еще мантру?

– Тоже для лечения.

– Что за лечение такое? Рисовать, шептать, как библиотекарь. Шарлатан твой доктор. Он хоть таблетки выписал?

– Все он выписал. Все. Сейчас как выпью и стану здоровым как бык, – не на шутку вскипел я.

– Да тише ты. То орешь, то шепчешь.

– Мам, зачем ты пришла?

– Как зачем? Проведать. Такое горе.

– Проведала?

Она пожала плечами.

– А теперь уходи, мне на процедуры надо, и вообще мне нельзя волноваться, понимаешь? Доктор сказал сохранять радужную оптимистичную атмосферу.

– Чему же тут радоваться? – искренне удивилась она.

– Жизни, мама, жизни.

Она посмотрела на меня, как на Жириновского во время любых дебатов, побагровела от негодования, желваки вздулись и заиграли у нее на скулах, казалось, что сейчас она выльет на меня всю боль, копившуюся в ней десятилетиями, но, не сказав ни слова, мать подошла к двери и вышла в подъезд. Подъезд подлого, жесткого, несправедливого и уродливого мира.

Я вздохнул с облегчением, включил ютуб и долго и тупо смотрел, как плавают рыбки.

Маленькие.

Большие.

Средние.

Цветные.

Мутные.

Полосатые.

Усатые.

Змеевидные.

Много всяких разных рыб

Успокаивает.

Типа дзен…

* * *

Во ВКонтакте набралось порядка ста сообщений. Подбадривали, желали выздоровления, кто-то молился, кто-то говорил, что я хороший, как это несправедливо и прочее в том же духе и в разных интерпретациях. Наверное, каждый ребенок мечтает о таком количестве внимания. Но внимание вниманием, а здоровее от этого я не становился.

Валера создал группу. Назвал «Спасем Илью Денискина». Написал слезливую историю о том, как я страдаю, и как немного нужно для моего счастья и исцеления. В группу вступили больше двухсот человек. Стали собирать на лечение. В первый же день собрали около десяти тысяч рублей, через три дня – еще пятнадцать. На этом можно было неплохо зарабатывать. Кто-то так и делал. И делает. И будет делать. В наше время мошенники ничем не гнушаются. Впрочем, на то они и мошенники.

Валера же с гордостью сообщил, что на первый курс лечения мне вполне хватит. А дальше, если будут результаты, народ станет поддерживать еще активнее. Все же любят прекрасные истории исцеления, тем более, что сами оказались к нему причастны.

Валера явный оптимист. В этом ему можно только позавидовать.

Алиса не стала реагировать на мою болезнь.

Она не вернулась.

Она не просила прощения.

Она не клялась любить меня до последнего вздоха.

Она не заливалась слезами.

Ничего.

Как будто мы никогда не были вместе.

И вообще не знакомы.

Она, наверное, жалела, что я не включил ее в завещание.

А завещание я твердо решил не составлять.

Завещание – удел старых и зажиточных.

Я же начал пить эверолимус. Рассчитывать на мгновенный эффект было чертовски глупо. Я и не рассчитывал. Поверил, что станет хоть чуточку легче, но вместо этого тошнота стала моим постоянным спутником. Меня начало рвать в два, а то и в три раза больше.

Доктор сказал, что это нормально. Организм не привык и перестраивается.

Нормально.

Хорошее такое нормально.

Что тогда ненормально?

Я рисовал на обоях деревья. Могучие многовековые дубы. Кора на стволах трескалась, но они продолжали расти вверх и вширь, вот кому практически неподвластно время, вот у кого надо учиться твердости духа.

Я перестал пить.

Я начал есть каши.

Шпинат.

Сельдерей.

Делал смузи и фреши.

А после закидывался кеторолом.

Он дарил мне покой и наслаждение, хотя боли были вполне терпимые.

Не хотелось представлять, что может быть гораздо хуже и больнее.

Я делал все, что мне велели.

Пил, ел, принимал таблетки, сдавал анализы, ходил на процедуры, ходил к бабкам. Те что-то шептали, размахивали руками, призывали божественную силу и силу духов, готовили какие-то отвары. Короче, стал самым послушным на свете мальчиком с очень скучной и однообразной жизнью.

Несси бы не понравилось.

Единственное, что вечером, если оставались силы, я включал старину Йорка и громко и протяжно рыдал с ним на пару из-за того, что мир полон страданий, уродства и насилия, а жизнь – вообще боль.

Потом смотрел разные мемы или «мемасики», как любит говорить молодежь. Они хоть чуть-чуть поднимали настроение. Ни на что другое не было ни желания, ни сил, поэтому часами лежал в ванной или на диване. Я стал похож на тех несчастных больных с поблекшим взглядом, чьи фотки совсем недавно разглядывал в интернете. Хорошо, что сам не фоткался, а то кто-то бы уже и мои снимки мог так рассматривать.

Валера заезжал ежедневно, привозил шпинат, таблетки, Ингу.

Матери звонил сам, не больше 5 минут в день. Она взялась вязать мне свитер. Зачем он мне? Но я не стал отговаривать. Хочет, пусть вяжет. Лишь бы меньше доставала.

Звонили какие-то малознакомые люди, подбадривали, говорили, что не оставят, хотя до этого мы годы не общались.

Я не вылезал из квартиры дальше больнички и магазина.

Я превращался в кусок мяса, который хочет подольше пролежать в холодильнике.

Я все чаще думал о космосе и представлял, как буду парить между звезд, метеоритов и комет.

А потом мне надоело.

Просто невообразимо надоело это все.

Какого черта бороться? Чтобы дальше влачить такое же жалкое существование? Быть серой массой, одной из миллиардов таких же неприметных личностей, о которых никто потом никогда не вспомнит?

Ну уж нет. Не в мою смену.

И я решил, что надо пробовать, чтоб не было этого «никогда». Чтобы стало «хотя бы раз».

Что там у нас? И я полез на стену в ВК:

«Не был за границей.

Не был на концерте Radiohead.

Не видел ни одно из чудес света.

Не взбирался ни на одну гору».

Нет, пока отложим, начинать нужно с конца:

«Не пробовал серьезных наркотиков».

Не то чтобы я ярый поклонник. Понятно, что наркотики – это плохо, это очень плохо. Но это чужие слова. То же самое, что сказать: «Я не смотрел, но фильм плохой». Обязательно надо попробовать, и мне скорее всего не понравится, но зато испытаю на своей шкуре и получу подтверждение чужим словам.

«Не грабил банки».

Банк, банк, банк, банк…

Тоже не подходит. Стопудово не получится, потому что это дело серьезное, тут готовиться надо, и очень долго, да и в одиночку давно никто не грабит, облажаюсь только, меня посадят, и проведу за решеткой последние дни.

Нет уж.

А вот магазин или даже лучше «Ашан» – самое то. Можно сходу утащить что-нибудь, народа немного, вряд ли кто заметит, да и у них специальные суммы уже учтены на возможные потери из-за таких воришек, как я.

И как-то на душе стало хорошо, легко так, беззаботно.

Недолго думая, я накинул толстовку и отправился в «Ашан».

Небо заволокло тучами, машины гудели на все лады, асфальт утопал в трещинах, даже птицы как-то тревожно щебетали, а у меня впервые за долгое время было хорошее, я бы даже сказал, отличное настроение.

Навстречу мне шли хмурые, задумчивые, замученные проблемами и их решением люди. Каждый шаг давался им с невероятным усилием. Я же, наоборот, с какой-то невообразимой легкостью шел по разбитому и, как обычно, никем не ремонтируемому тротуару. Таблетки явно не вызывали подобного эффекта.

Показалось, что впереди мелькнула голова Несси, я кинулся за ней, расталкивая народ. Люди возмущенно размахивали руками, посылали мне вслед проклятья и ненавидели мир еще больше, а я несся к Несси. Но, конечно, это была не она. Несчастная школьница с толстыми лодыжками и тонкими бровями испуганно смотрела на меня и едва не кричала. Мог и не догонять. Несс бы не надела розовый сарафан. Но надо было проверить, я не имел права не проверить.

«Ашан» оказался не настолько людным, как мне того хотелось. Да и неважно. Больше опасности, больше адреналина, а он уже вовсю разгонялся по крови. Она буквально кипела внутри меня. Я взял корзинку и направился к мясному отделу.

Сосиски.

Сардельки.

Вырезка.

Грудинка.

Карбонад.

Давно я не брал карбонад, он, оказывается, кучу денег стоит.

И недолго думая я сунул небольшой кусочек в толстовку. Осмотрелся по сторонам, никто не заметил?

Никто не заметил. Или сделали вид, что не заметили. Как знать, может, каждый второй только тем и занимается, что выносит из «Ашана» продукты и разные небольшие прибамбасы?

Еще раз оглядевшись, я погладил толстовку, из которой едва различимо выпирал карбонад. Сердце заколотилось в бешеном ритме, так, что запульсировало в висках. Надо было идти в другой отдел, но я неожиданно набрался наглости, вытащил из кармана ключи, подошел к сосискам, выбрал самые дорогие «Микояновские» и, разорвав ключами пленку, быстро очистил освободившуюся сосиску и засунул ее в рот.

Кайф.

Давно не ел сосисок. Давно не ел таких вкусных сосисок. И плевать, что сырая, так даже вкуснее.

Обнаглев до предела, я оторвал еще одну сосиску, спрятал в толстовку и отправился дальше. Съем чуть позже.

На этот раз проделать все незаметно не удалось. Кудрявый беззубый малыш в коротеньких шортах и майке с Бартом Симпсоном увидел, как я отрываю сосиску, и, раскрыв рот от удивления, пялился на меня так, словно встретил настоящего Барта Симпсона или его папашу Гомера. Он дернул такую же кудрявую и невысокую женщину в кедах, разглядывающую полку с печеньем, за платье и стал указывать на меня пальцем.

К счастью, женщина отмахнулась от ребенка и даже не взглянула в мою сторону.

Я же улыбнулся малышу, как будто ничего не случилось, и быстрым шагом направился дальше.

Кровь бурлила, как огненная лава вулкана.

Понятно, что никто меня не посадит, но и по голове за такие поступки не погладят. А иногда очень хочется побыть непослушным, сделать что-нибудь непринятое, что-нибудь запретное.

И я снова погладил толстовку.

Надо что-нибудь купить, а то будет совсем палевно.

И я направился в хлебный. Выбрал лаваш. Огляделся и, разорвав пакет, вытащил из него лепешку, порвал ее и завернул в нее сосиску.

Так гораздо вкуснее, только соуса не хватает.