По пути назад, в Башню, Рид в упор не желал разговаривать со мной. Я старалась не отставать, хотя каждый шаг как ножом резал по сердцу.

Я не могла смотреть на Эстель, не могла видеть, как ее голова безвольно болтается у Рида за спиной, как колышутся ее кукурузно-шелковые волосы.

Когда Рид ворвался в Башню, стражники изумились лишь на миг, а затем быстро взялись за дело. Я их ненавидела. Ненавидела за то, что они всю жизнь готовились именно к этому. С горящими от предвкушения глазами они вручили Риду металлический шприц.

Инъекция.

В глазах у меня затуманилось, к горлу подкатила тошнота.

– Отцы давно надеялись испытать это на ведьме. – Шассер, что стоял ближе всего к Риду, с нетерпением приник поближе. – Сегодня их счастливый день.

Рид не колебался. Он перекинул Эстель вперед и с грубой силой вонзил острие ей в горло. Кровь окропила ее плечо и испачкала белое платье.

Казалось, в тот миг ровно то же происходило и с моей душой.

Эстель камнем выпала из рук Рида. Никто не стал ее подхватывать, и она лицом вниз рухнула на булыжник. Совершенно недвижная. Ее грудь еле-еле вздымалась. Второй шассер довольно хохотнул и толкнул ее в щеку ботинком. Она все так же не двигалась с места.

– Полагаю, вот и ответ на наш вопрос. Священники будут довольны.

Далее последовали оковы – тяжелые, ржавые, окровавленные. Шассеры надели их Эстель на запястья и лодыжки, а потом за волосы подняли ее и потащили к лестнице. С каждым их шагом по ступеням цепи звякали, а Эстель исчезала из виду – вниз, вниз, вниз, в самые недра ада.

Рид шел за ними и не смотрел на меня.

И в этот самый миг, оставленная наедине с пустым шприцем и кровью Эстель – единственными напоминаниями о том, что я натворила, – я по-настоящему себя возненавидела.

Я горько разрыдалась.

Будто почуяв мое предательство, солнце не пожелало следующим утром восходить как следует. Небо оставалось темным и зловещим, и весь мир накрыло одеялом из черных и серых туч. Вдалеке грохотал гром. Я смотрела на улицу из окна своей спальни стеклянными, покрасневшими глазами.

Архиепископ времени даром терять не стал и распахнул двери церкви, чтобы возопить о грехах Эстель в небеса. Он вывел ее наружу в цепях и бросил на землю к своим ногам. Толпа бранилась и кидала в Эстель грязь и камни. Она лихорадочно оглядывалась по сторонам, будто искала кого-то.

Меня.

Словно почувствовав мой взгляд, Эстель вскинула голову, и наши глаза встретились. Мне незачем было слышать ее голос – я видела, что говорят ее губы, видела, как сама ее душа источает яд.

Это было величайшим бесчестием.

Рид стоял впереди толпы. Ветер бешено раздувал ему волосы. Всего за ночь шассеры соорудили помост. На вершине его, глядя в небо, высился грубо вытесанный деревянный столб, о который уже бились первые ледяные капли дождя.

К этому столбу они и привязали мою сестру. На ней все еще было хоровое одеяние – простое белое платье до лодыжек, только в пятнах крови и следах чего-то еще, чем ее пытали в темнице. Вчера вечером она пела и танцевала в Солей-и-Лун. Теперь же она готовилась встретить смерть.

И виновна в этом была я.

Я струсила, испугалась, не пожелала встретить смерть сама, чтобы спасти Эстель. Спасти свой народ, целые сотни ведьм. Я схватилась за горло, прямо возле шрама, и задохнулась от слез.

Ансель неуютно пошевелился рядом со мной.

– В первый раз всегда тяжело смотреть, – сказал он напряженно. – Ты не обязана это видеть.

– Нет, обязана. – Мое дыхание сбилось, когда Ансель подошел и встал рядом с башенкой, которую я соорудила из мебели. Слезы струились по моим щекам и уже образовали на подоконнике лужицу. – Это я виновата.

– Она же ведьма, – проговорил Ансель мягко.

– Никто не заслуживает такой смерти, – выпалила я яростно, и Ансель изумился моим словам.

– Ведьмы – заслуживают.

– Скажи мне, Ансель. – Я обернулась к нему, чувствуя приступ внезапного отчаяния – мне очень, очень хотелось, чтобы он понял. – Ты когда-нибудь встречал ведьму?

– Нет, конечно.

– А вот и встречал. Они везде. По всему городу. Женщина, которая подлатала твой мундир, могла быть ведьмой, или горничная внизу, которая краснеет каждый раз, когда ты на нее смотришь. Твоя собственная мать могла быть ведьмой, а ты и не узнал бы никогда.

Ансель затряс головой, вытаращив глаза.

– Не все ведьмы злые, Ансель. Некоторые – добрые и хорошие.

– Нет, – настаивал он. – Они грешны.

– Разве не все мы грешны? Разве не этому учит вас ваш собственный бог?

У него вытянулось лицо.

– Это другое. Они… противоестественны.

«Противоестественны». Я стиснула веки, чтобы сдержать поток слез.

– Ты прав. – Я указала вниз, где толпа кричала все яростней. Женщина с желтовато-белесыми волосами в дальних рядах рыдала. – Узри же естественный ход вещей. Вот она, воля матушки-природы.

Ансель нахмурился. Рид передал Архиепископу факел.

Эстель задрожала. Она не сводила взгляда с неба, когда Архиепископ обошел костер по кругу, поджигая солому у нее под ногами. Толпа одобрительно взревела.

Я вспомнила холод ножа на своем горле. Ощутила прикосновение лезвия к коже.

Ужас в сердце Эстель был мне хорошо знаком.

Огонь разгорелся быстро. Слезы не позволяли ясно видеть, но я заставила себя смотреть, как огонь касается платья Эстель. Заставила себя слушать ее крики. Каждый раздирал мне душу, и вскоре я ухватилась за карниз, чтобы не упасть.

Я больше не могла это вынести. Я хотела умереть. Я заслуживала смерти, заслуживала бесконечных мук в бескрайнем озере черного пламени.

Я поняла, что нужно делать.

Не задумываясь, не размышляя о последствиях, я стиснула кулаки.

Мир вокруг охватил огонь.

Я закричала и рухнула на пол. Ансель кинулся ко мне, но не мог удержать меня, бьющуюся в конвульсиях. Я кусала язык, чтобы сдержать крики, а огонь пронзал меня насквозь, вздувая кожу, срывая мышцы с костей. Я не могла дышать. Не могла думать. Не осталось ничего, кроме агонии.

Крики Эстель резко стихли внизу. Тело ее обмякло в огне, и с блаженной улыбкой она отошла в мир иной.