ГЛАВА 17
Однако не успел поговорить Дема со своим новым "братцем". Так и не узнал он, кто это – "наши". Вертухаи все-таки набежали. Шум в камере затих, и, видать, решили они, что уже пора идти, наводить видимость порядка. Но когда вломились вертухаи в камеру, то обнаружили, что все обитатели камеры жестоко избиты, и единственный, кто с довольным видом восседает на шконке целый и невредимый – вор-рецидивист Шагаров Федор Ананьевич, известный в уголовном мире как Кикимора. А потому Кикимору схватили за шкирку, как возмутителя спокойствия, и уволокли. На Демида посмотрели внимательно, и, видимо, остались довольны увиденным. Дема выглядел таким измочаленным, словно его била рота солдат.
А Парикмахер и в самом деле понял . Оставили Демида в покое. Купленной едой, конечно, с ним не делились, но баланду тюремную он стал получать регулярно. Никто с ним не разговаривал, но это было только к лучшему. Не хотелось говорить Демиду ни с кем из этих. Лежал он на своем топчане и смотрел в потолок.
Так прошло четыре дня. А потом Демида снова посадили в "воронок" и повезли к следователю.
***
– Ну, как вы, одумались? – спросила следователь Фоминых.
– В каком смысле?
– Признание добровольное еще не решили написать? Наверное, не сладко сидеть в камере, где вас унижают?
– А никто меня не унижает, – заявил Демид. – И признаваться мне совершенно не в чем, госпожа следователь. Я невиновен. Чист, как стеклышко.
– Напрасно, напрасно вы это. Знаете ли, в тюрьме всякое может случиться. Вы уже притерпелись к побоям со стороны своих однокамерников? Это еще не самое страшное, что с вами будет, если…
– Никто меня не бьет! – Демид зло усмехнулся. – Ваш "кум", Вахитов, вас неправильно информирует. Ужился я нормально с Парикмахером. И с кем угодно уживусь, потому что бить меня – очень неблагодарное занятие, умные люди быстро начинают это понимать. Надоели мне ваши игры, гражданин начальница. Раньше или позже, обвинение вам придется предъявить. У меня есть хороший адвокат. Очень хороший, уверяю вас. И денег на его оплату вполне хватит. Есть у меня деньги в заначке, только вы их не ищите, все равно не найдете. Руки у меня чешутся – не только вылезти на свободу, но и разобраться со всей этой ахинеей, которую вы мне шьете. Пока я вижу только одного человека, которому нужно засадить меня в тюрягу. Это вы, следователь Фоминых. Но мне непонятно, зачем вы хотите это сделать, и кто стоит за вашей спиной…
– Я предъявлю вам обвинение, – произнесла Фоминых. – И дам вам возможность позвонить адвокату. Но для этого вы должны сделать одно дело.
– Какое?
– Вы покажете мне вашу линию. Линию для производства мутантов.
– Что, это так важно для вас? – Демид вцепился глазами в лицо Фоминых – уловить хоть что-то, признаки заинтересованности в этом ледяном лице. – Зачем вам это? Хотите знать, как создаются животные-мутанты?
– Это не мне нужно. Нужно следствию. – Фоминых постучала по папке с бумагами. – Вы свои приборы прячете бог весть где, а у нас нет времени возиться с каждым упрямым подследственным, как с наследным принцем, раскапывать, куда он там прячет свои клады. Покажете – будем с вами по-хорошему.
– Покажу. Но только при одном условии.
– Каком?
– Накормите меня по-человечески. И деньги мои верните – те, что в бумажнике лежали. Мне тюремная баланда уже поперек глотки стоит.
– Хорошо. Бутерброды с чаем вас устроят?
– Да.
Дема торопливо жевал вкусные домашние бутерброды с ветчиной и сыром, которые следователь Фоминых вытащила из своей сумки, и запивал их горячим чаем из ее же чайника. Он был благодарен ей. В концов, приговоренный к смерти имеет право на последнее желание.
А она приговорила его. Он был в этом уверен. И эта поездка должна была оказаться последней в его жизни.
***
Ехали "на показ" все в том же УАЗике, только на этот раз Дема был один в клетке. Как птичка. А конвойных было двое.
Ехали к Демиду в деревню. Там, в подвале большого бревенчатого дома, срубленного еще дедом Демида, находилось то, что интересовало Ольгу Игоревну Фоминых.
Приехали, высадили Демида на лужайке перед домом – в наручниках, с сопровождением конвойных – красота! Любопытный народ высыпал посмотреть. Леха, сосед, крикнул через забор: "Чо случилось-то, Дем?" Дема хотел ответить, пошутить что-нибудь, но как-то не шутилось. Звякнул кандалами и пошел к дому.
Замок был на месте. Ключи Демиду выдали. Бумажник с деньгами и документами, правда, пока зажали. Дема долго возился с ключом – неудобно было в наручниках. Сопровождающие сопели за спиной. Наконец отомкнул ларчик. Вошли внутрь.
– Вот мои хоромы, – сказал Дема. – Может, чайку?
– Хватит! – Фоминых просто сгорала от нетерпения. – Весь день чаи гоняете, Коробов. Где ваша аппаратура?
– А мы такие, зеки. Любим, понимаешь, чифирку попить. Нам ведь водочки не положено, начальник. А линию покажу сейчас. Сами убедитесь, что никаких собак на ней вырастить невозможно. Ошибочка у вас вышла. Убедитесь и отпустите меня с миром, Ольга Игоревна. Вот, сюда пройдемте…
Бормотал что-то успокоительное Демид, приговаривал, время тянул. А сам смотрел цепко на Фоминых, на битюгов ее, решал – сейчас его кончать будут, или подождут маленько? Да нет, рано еще. Сперва он линию свою должен показать. Да и народу на улице много. Ошибся он, наверное, сегодня его убивать не будут. Неудобное для этого и время, и место.
А может, потом, по пути назад? Где-нибудь в лесочке?
– Браслетки-то снимите, а? Несподручно в железках в подвал лезть. Упаду еще.
Фоминых, как ни странно, молча подошла, ключиком щелкнула, сняла один наручник. Так браслетки и остались болтаться на одной руке. Неудобно, конечно, да все же лучше чем было. Хоть перекреститься можно в случае неприятностей.
Дема опустился на колени, поднял люк пола. Щелкнул выключателем.
– Ничего себе! – один из конвойных присвистнул. – Да тут целая лаборатория!
Да, конечно, подвалом это можно было назвать с натяжкой. Целый подземный этаж. Они спустились по лестнице – прочной и широкой, даже с перилами, и остановились перед мощной металлической дверью.
Дверь была приоткрыта.
– Ну, что вы встали? – Фоминых раздраженно смотрела на Демида, который стоял с ошарашенным видом. – Пойдемте туда.
– Подождите! – Дема начал приходить в себя, соображать. – Там кто-то был… А может, и сейчас есть. Дверь открыта. А я ее запирал. Я всегда ее запираю…
– Коробов, кончайте свои фокусы, – в руках у Фоминых появилась видеокамера, она уже снимала Демида и все, что его окружало. – Показывайте свою лабораторию. Идет съемка.
– Слышь, браток, – сказал Дема вполголоса одному из ментов. – Она не понимает. Я говорю, лазил сюда кто-то. А тут замок – высшего класса! Чтоб так его открыть, не сломав ничего – это каким специалистом быть нужно? Ты это, браток, иди первым. Я боюсь. Пистолетик вперед выстави. Вдруг там сидит кто? Выключатель справа.
Парень, похоже, даже обрадовался такому приключению. Красиво, как в кино, пошел по стеночке, пистолет в вытянутой руке, весь, как струна, напряженный. Дема вырубил бы такого супермена одним ударом, прячься он в комнате. Да ладно, пусть поиграется. Сегодня его день.
Люминесцентный синий свет вспыхнул и осветил лабораторию. Дема даже зажмурился. Не от света зажмурился, а от ужаса. Никогда не видел он такого в своей лаборатории, в святилище, куда вход посторонним был строго запрещен.
Кто-то похозяйничал здесь. Причем похозяйничал со знанием дела. Инкубационная линия, отключенная Демидом много месяцев назад, теперь работала на всю катушку. Только производила она совсем не то, что Демид ожидал увидеть.
Огонечки на пульте горели ровно – красные, синие, желтые. Осциллограф вычерчивал зеленую кривую с наглой самоуверенностью. Голубоватая жидкость пульсировала туда-сюда по прозрачным трубкам, черная гофрированная гармошка сдувалась и раздувалась как живая – дышала, нагнетала кислород. На стеллаже стояло пять стеклянных резервуаров. Пять больших банок-аквариумов с наглухо закрытыми черными крышками, к которым было подведено все, что требовалось для выращивания эмбрионов. И эмбрион был в каждой банке. В каждом резервуаре плавал маленький зародыш, длиной с палец, живой, шевелящий крохотными лапками, покрытый мокрой шерсткой, соединенный пуповиной с подобием плаценты, уже почти готовый родиться на свет, вдохнуть воздух, пискнуть и стать маленькой, но вполне настоящей собакой.
Все пять эмбрионов были собачьими.
– Так-так, – произнесла Фоминых. – Значит, законсервирована ваша линия? И не может она производить собак-мутантов? Понятно, понятно…
– Господи! Да что ж это такое!!! – взвыл Демид отчаянно. – Да кто ж, етить твою мать, подставляет меня так, по всем статьям?! Кто мне кутят сюда понапихал, черт возьми! У меня и не было никогда собачьих клонов! На кой мне собаки-то, их же не едят! Я ведь выключил здесь все к чертовой матери, даже предохранители унес…
Он бросился к стеллажу, но конвойный перехватил его, заломил руку за спину, притиснул к стене. Фоминых припала глазом к камере, снимала все подряд. Вид у нее был такой торжествующий, словно она выиграла в лотерею машину, дачу и поездку на Марс одновременно.
– Я хочу сделать заявление! – Демид сделал попытку вырваться, но парень заломил руку еще сильнее. – Это все не мое! Я не знаю, откуда взялись эти щенки в банках! Не знаю, кто тут был в мое отсутствие, но кто-то был. Он взломал мою лабораторию, каким-то непостижимым образом сумел запустить инкубационную линию, и запихнул в инкубаторы эмбрионов собаки. Очевидно, с целью дискредитировать меня. Совершенно очевидно. Эй, товарищ следователь, вы что там снимаете? Вы меня снимайте. Это официальное мое заявление! Я для кого говорю-то?
– Для себя, – бросила Фоминых, не оборачиваясь. – Вы говорите, говорите, Коробов. Может, полегче станет.
– Эх, мать!.. – Демид резко присел, вывернулся, перекинул через себя конвойного. – А ну, разойдись! Крысенята чертовы, развалились у меня тут в банках! Щас я вам устрою кесарево сечение!
Конвойные уже гнались за ним, но он был проворнее, петлял по комнате, бросался из стороны в сторону. Где чертов огнетушитель? Тот, кто хозяйничал здесь без него, словно нарочно убрал из комнаты все тяжелое. Ага, вот это подойдет! Дема схватил увесистый квадратный дисплей, поднял его над головой, выдернул провода из гнезд и с ревом метнул в инкубатор. Банка разлетелась – взорвалась фонтаном, выплеснула все свое содержимое на пол. Двое уже навалились на Демида, связали его узлом, обездвижили, обезножили. Профессионалы, мать их…
Фоминых сидела на корточках, держала на ладошке неродившегося щеночка. Тот еще двигался, дергал мордочкой, но жить ему оставалось не больше минуты. Фоминых медленно повернула голову к Демиду. Он узнал этот взгляд – боль потери и ненависть. Ненависть к нему, Демиду, убийце. Так смотрела она, когда он убил ЕЕ пса-мастино. Так смотрела, когда он убил Короля Крыс.
ЕЕ Короля Крыс?
– Ты ответишь за это, сволочь, – сказала она. И заплакала. И эти двое, которые держали Демида, засопели носами, тоже расчувствовались. В самом деле, зрелище трагическое было – маленький, трогательный, беззащитный мертвый щеночек с розовой мордочкой, розовой, начинающей подсыхать шерсткой. Слишком розовой для собаки. Он был мутантом, этот ублюдок-щеночек. И маленькие шпоры у него уже были на ножках, и ушки круглые и морщинистые, совсем не собачьи, и даже зубки торчали из ротика. Не бывает таких зубок у новорожденных кутят. Этот маленький монстрик не был создан для того, чтобы сосать молоко матери. Ему сразу нужно было мясо.
Это был карх. Только очень маленький.
Кто-то выращивал кархов здесь, в заброшенной им лаборатории. В последний раз Демид входил в этот подвал четыре месяца назад. И это значит, что ни один из эмбрионов кархов еще не успел дозреть. Демид попал сюда вовремя. Если только ему удастся что-нибудь сделать, чтобы истребить эту заразу.
– Связать, – сказала Фоминых.
Наручники снова щелкнули у Демида за спиной. И ремень обвился вокруг ног – теперь он был скручен по всем правилам. Демид мог только стоять и стараться не дышать, потому что, стоило ему сделать малейшее движение, и он свалился бы мордой на пол.
– Я тебя убью, – сказала Фоминых. – Сейчас.
Никто не услышал этих слов. Она сказала их беззвучно, бессловесно. Сказала глазами. Но Демид понял. Понял, что она готова переступить через жизнь Демида, а, может быть, и через жизни двух ни о чем не подозревающих конвойных – ненужных свидетелей. Пистолет Фоминых начал медленно подниматься по траектории, которая должна была перерасти в траекторию пули, заканчивающуюся во лбу Демида. Демид не мог даже присесть. Завалился набок – это было все же лучше, чем хряснуться носом или затылком. И когда он катился по полу, с опозданием на долю секунды шарахнул выстрел. Первый выстрел.
Фоминых уже вела стволом вниз – ловила Демида на мушку и должна была поймать его. Куда он мог деться? Охранники замерли с закрытыми ртами.
Дверь распахнулась и в комнату влетел какой-то предмет. Закрутилась по полу зеленая железка. Граната. Демид зажмурил глаза.
Хлопок – и всю комнату заволокло белой удушливой вонью. Демид попытался вдохнуть, но воздух кончился. Не было больше воздуха в этой комнате. Демид захрипел, и, теряя сознание, почувствовал, что кто-то тащит его за ноги.
***
– Очухался? В нос ему сунули ватку с нашатырным спиртом. Дема закашлялся, шершавый воздух ободрал его легкие. Человек, который сидел перед ним на коленях, мало напоминал человека. Больше он походил на свинью.
Знакомое рыло респиратора. Очень знакомое.
– Ты?! – Демид попытался вскочить на ноги, но они пока плохо слушались его. – Откуда?
– Лежи пока, очухивайся. Сейчас нам бежать придется, и очень быстро.
– Эти… Там, в лаборатории. Погибли?
– Еще чего. Живые. Вытащил я их оттуда. Связал. Пусть полежат, о жизни подумают.
– Тебя не узнали?
– Нет, – сказал Антонов. – Это в мои планы не входит. Я в подполье пока уходить не собираюсь. Тебя вытащу, и гуляй на все четыре стороны.
– Это не ты в моей лаборатории хозяйничал?
– Нет. А что, там кто-то хозяйничал, в твоем храме науки? – Антонов явно заинтересовался.
– Хозяйничал. И очень даже круто. – Демид с кряхтением поднимался. – Туда уже можно входить, в лабораторию?
– Нет! Там еще газа полно.
– Респиратор дай.
– Зачем?
– Надо. Уничтожить все к чертовой матери.
– Ты что?! Это же труд твоей жизни!
– Что – труд? Ты хоть видел, что там в банках плавает? Щенята там плавают. Я не знаю, чей это труд. Но я бы этого трудящегося… Это кархи, Валерий. Будущие кархи.
– Кархи? – Антонов уже ничего не понимал. – Это что еще такое?
– Одного карха ты видел – это Король Крыс. Кто-то решил, что одного Короля Крыс мало. Он начал выращивать еще пять. И почти успел вырастить.
– Да… – Антонов почесал в затылке. – Дела… Слушай, Дем, а может, все-таки это ты их вырастил? Уж очень как-то все совпадает. Может быть, на тебя затемнение нашло? Ты ищешь кого-то, а это все же ты? Только ДРУГОЙ ты.
– Ага. Совпадает. Затемнение. – Демид протянул руку. – Маску давай. Времени у нас мало.
Демид разнес лабораторию в пух и прах. Махал топором, как Железный Дровосек. Ничего не пожалел. Вряд ли из этих обломков можно было бы что-нибудь восстановить. Даже Специалисту. В конце концов, какая разница, существовал ли этот неведомый Специалист, или это было проделкой ДРУГОГО Демида? Оказывается, в лаборатории можно было выращивать кархов, а, значит, лаборатория должна быть уничтожена, стерта в порошок. Демид был очень испуган.
Ему хватало и одного Короля Крыс.
Трупики неродившихся щенят он сложил в целлофановый пакет, перетянул клейкой лентой и прихватил с собой.
***
– Как мы отсюда выберемся? – Антонов ждал его, уже натянул на голову черную маску с прорезями для глаз – чтоб портрет не запомнили. – Сваливать пора.
– В наглую выберемся – так же, как и пришли. Не думаю, чтобы какой-нибудь идиот в деревне бросился нас задерживать.
Вылезли из дома. Народу вокруг полно. В прямую, конечно, интерес не показывают – так, взгляды искоса, нас, мол ваши дела не касаются. Один только Леха висит на калитке, переживает – то ли на выручку соседу отправиться, то ли за бутылкой сгонять.
– Леха, – сказал Демид. – Там трое в доме лежат – живые, связанные. Ты милицию обязательно вызови. Но только не раньше, чем через час. Постарайся потянуть. Сам понимаешь…
– Два часа, – сказал Леха, дыша перегаром. – Гадом буду. Костьми лягу. Драпай, Дема. Кто это с тобой?
– Человек.
– Спасибо тебе, человек, – сказал Леха с чувством. – Ты это, человек, береги Дему. Дема – знаешь, какой мужик… Таких больше нету!
– Знаю, – сказал человек Антонов.
И они побежали трусцой вдоль дороги к лесу.
