2. Предмет и метод ревизии психоанализа

Творческое обновление психоанализа возможно только в том случае, если он преодолеет свой позитивистский конформизм и снова станет критической и дерзкой теорией в духе радикального гуманизма (см.: Фромм, 1970с, с. 29). Этот подвергнутый пересмотру психоанализ продолжит еще глубже опускаться в подземелье подсознания; он подвергнет критике все социальные порядки, которые уродуют и деформируют человека, он займется процессами, которые смогут привести к ситуации, когда общество будет подстраиваться под нужды и потребности человека, а не наоборот, как это происходит сейчас {020}.

Говоря более конкретно, этот новый психоанализ подвергнет исследованию психологические явления, которые составляют патологию современного общества: отчуждение, тревожность, одиночество, страх глубоких чувств, недостаток активности, отсутствие радости. Эти симптомы взяли на себя центральную роль, которую во времена Фрейда играло сексуальное подавление, и психоаналитическая теория должна быть переформулирована таким образом, чтобы сделать понятными бессознательные аспекты этих симптомов и патогенные условия в обществе и семье, которые их производят.

В частности, психоанализ должен изучать «патологию нормальности» – хроническую легкую шизофрению, которая порождается компьютеризированным, высокотехнологическим обществом сегодняшнего и завтрашнего дня.

Я вижу диалектический пересмотр классической фрейдистской теории, каковой происходит – или продолжается – в шести сферах: теория влечений, теория бессознательного, теория общества, теория сексуальности, теория физического организма и психоаналитическая терапия. Все эти сферы имеют определенные общие элементы. Одним из таких элементов является перемещение философской основы от механистического материализма к историческому материализму и процессуальному мышлению либо к феноменологии и экзистенциализму. Второй элемент заключается в иной концепции знания в приложении к знаниям о личности, в противоположность понятию знания в смысле, в каком оно употребляется в естественных науках. Здесь мы говорим о фундаментальной разнице между еврейской и греческой идеями знания. Согласно еврейской концепции, «знать» (яда) обозначает, по существу, активный опыт человека, конкретное и личное отношение, а не абстракцию (см.: Фромм, 1966а). Г. С. Салливан в своей формулировке «участвующего наблюдателя» очень близко подошел к такого рода пониманию сущности знания. В то же время Р. Д. Лэйнг сделал эту формулировку основой своего подхода к пациенту. «Знать» в еврейском смысле также означает проникающую половую любовь и глубокое понимание.

В греческом языке – в частности, в сочинениях Аристотеля – знание предмета представляется обезличенным и объективным, и эта разновидность знания стала доминирующей в естественных науках. Несмотря на то что психотерапевт мыслит в той же объективной парадигме знания, когда оценивает многие аспекты проблем пациента, его главным подходом должно быть «знание активного переживания», ибо это есть научный метод, пригодный для понимания личности.

Третьим элементом является пересмотренная модель человека. Вместо изолированной и лишь во вторую очередь социальной homme machine мы теперь имеем дело с первично социальным существом, которое есть только в смысле своих реальных отношений и чьи страсти и устремления коренятся в условиях его существования в качестве человеческого существа. Четвертый элемент – это гуманистическая ориентация, которая предполагает базовую идентичность потенциала всех человеческих существ, так же как и безусловное приятие другого как существа, не отличающегося от меня. Пятый элемент предусматривает социально-критическое познание конфликта между интересами большинства обществ в континууме их собственной системы и интересом человека в условиях полного раскрытия его потенциальных возможностей. Такое познание подразумевает отказ от принятия идеологий по их номинальной ценности; более того, оно подразумевает поиск истины как процесс освобождения от иллюзий, ложного сознания и идеологий.

Эти шесть сфер плодотворного развития психоанализа ни в коем случае нельзя отделять друг от друга. Напротив, все эти шесть сфер соединены в неразрывное целое, и следует надеяться, что в пересмотренной системе психоанализа будет достигнута их интеграция. Это большое несчастье, что до сих пор эти области лишь в небольшой степени перекрываются между собой. Тем не менее есть определенное удобство в том, чтобы рассматривать их по отдельности, чтобы лучше разобраться в том, что́ именно представляет собой «диалектическая ревизия психоаналитической теории».

Диалектическую ревизию можно осуществлять двумя подходами. Один требует повторного исследования и проверки данных Фрейда и его теоретических выводов в свете новых данных, нового философского фона и социальных изменений, произошедших за последние несколько десятилетий {022}. Второй подход предусматривает критику Фрейда, основанную на том, что можно назвать «литературным психоанализом». Каждый творческий мыслитель видит дальше, чем может выразить словами или чем он сам осознает, для того чтобы сформулировать свои теории; в результате он отдаляется от исходной области знания и перестает замечать другие – существующие или имеющие ценность – возможности.

Естественно, он выберет те элементы наблюдения и мышления, для которых располагает наибольшим числом данных и которые наилучшим образом укладываются в его рамки философии, политики и религии. Если мыслитель не выполнит такой отбор, он будет разрываться между несколькими возможностями рассмотрения и оценки фактов, что послужит препятствием на пути построения систематизированной теории. Каким же образом мы приходим к заключению о том, что подсознательно мыслитель рассматривал и другие возможности, то есть опережал самого себя? Возможный способ никоим образом не отличается от того, что происходит в психоанализе: мы делаем вывод о присутствии бессознательных идей, основываясь на пропусках, оговорках, недоговоренностях или, наоборот, многословии, на колебаниях, обрубленных переходах, сновидениях и так далее. В случае литературного психоанализа мы используем тот же метод, если не считать того, что в нашем распоряжении не оказывается сновидений. Анализируя конкретный способ, каким автор выражает себя, имманентные противоречия, которые он не смог полностью сгладить, краткое упоминание теории, на которую автор больше нигде не ссылается, повторное рассмотрение одних и тех же утверждений, пропуск возможного вывода гипотезы, мы можем сделать вывод о том, что автор, вероятно, рассматривал и другие возможности – но осознавал это настолько слабо, что они были выражены очень коротко и поверхностно. (По большей части речь в таких случаях идет об истинном подавлении.) Потребность в таком литературном психоанализе и его ценность будут отрицать либо те, кто отрицает ценность психоанализа вообще, либо те, кто считает, будто работа психолога, социолога, историка и так далее является продуктом чистого интеллекта, на который не оказывают влияние личностные факторы {023}.

В противоположность личному психоанализу психоанализ литературный направлен в первую очередь не на подавленные эмоции или устремления, а на подавленные мысли и искажения авторского мышления. Он нацелен на исследование и раскрытие скрытых мыслей и объяснение искажений. Можно с уверенностью говорить о том, что психологические рассуждения играют важную роль в анализе такого рода. В наиболее очевидном случае страхи автора удерживают его от верных логических умозаключений и заставляют неверно интерпретировать собственные данные или эмоционально окрашенные предубеждения мешают автору увидеть определенные изъяны его теории либо подумать о лучших теоретических объяснениях. (В случае Фрейда наиболее ярким примером являются его патриархальные предубеждения.) Однако истинное значение имеет не столько раскрытие эмоциональных мотиваций, сколько реконструкция идей, которые по каким бы то ни было причинам не вошли в явное содержание авторского мышления (или отразились в нем косвенным и неполным путем).

Конечно, причины подавления определенных открытий значительно варьируются от автора к автору. Как уже было сказано выше, частой причиной подавления непопулярных или опасных выводов является страх; другой причиной могут быть глубоко укорененные аффективные «комплексы»; еще одной причиной является выраженный нарциссизм, подавляющий способность к самокритике. В случае Фрейда можно предположить, что в его работах ни страх, ни нарциссизм не играли заметной роли. Но есть еще один мотив, вероятно, весьма значимый: это роль Фрейда как лидера «движения». Последователей связывала общая теория, и если бы Фрейд произвел в ней радикальные изменения, он, вероятно, удовлетворил бы свою страсть к истине, но в то же время создал смятение в рядах последователей и таким образом поставил бы под угрозу само движение. Возможно, страх подобной перспективы иногда охлаждал его научную страстность.

Надо особо подчеркнуть, что литературный психоанализ не претендует на суждение о верности или ошибочности теории. Он лишь высвечивает, при наличии соответствующих доказательств, что автор думал {024} помимо того, что он, как ему казалось, думал. Другими словами, литературный психоанализ может помочь нам, как сказал однажды Кант, «понять автора лучше, чем он сам себя понимает». Ценность же выведенных возможностей можно оспаривать только на основании их научной достоверности.