Потолок – бел. Ни бугорка, ни трещины. Не на чем остановить скользящий впустую взгляд. Идеально ровен и идеально бел.

Бел – бес – бос – бас – басня – баллада – балл —боль…

Опять. Попробую еще раз.

Бел – бал – балык – башлык – бешбармак – башибузук – баш на баш – бацилла – больница – боль…

Бел – мел – мель – моль – голь – боль…

Боль!

Всюду она. Нет спасения. Думай о чем хочешь, выбирай любой путь, но, длинный или короткий, он неизбежно окончится тем же. Путь редко бывает длинным – боль нетерпелива. Она не любит ждать.

Огненная вспышка – прикосновение. Значит, ко мне пришли. Мучить. Их несколько. Они честные, добрые и глупые. И все белые, как этот потолок. Думают, будто делают мне облегчение, а на самом деле совсем наоборот. Самое ужасное – когда боль причиняют из сострадания, сочувствуя жертве. Есть в этом какое-то глубокое извращение, но эти белые ангелы мучения глубоко убеждены в своей правоте.

Они ошибаются.

Меня поворачивают на левый бок. Они делают это осторожно, но белое становится черным. Я хочу кричать.

Уйдите. Уберите раскаленный прут, он прожег мне бок. Пылает нестерпимая боль, рвется наружу неслышный крик. Вылейте из раны свинец. Я горю. Неужели вам не противен запах горелого мяса?

Нет, они еще не закончили. Не уйдут. Теперь какой-то остолоп с одного удара загоняет в меня тупой гвоздь, хвастаясь умением. Это вовсе не страшно, мне лишь немного обидно, что он перепутал меня с деревом. Тем более что он ошибается не в первый раз, я помню. Если я когда-нибудь смогу говорить, я объясню ему его ошибку, а когда болван устыдится, прощу его и постараюсь ободрить. Он ведь не со зла. И он не добавил мне боли. Напротив, всякий раз после его гвоздя мне становится легче…

Мир начинает куда-то плыть, и боль постепенно уходит. Огрызается, не хочет расставаться со мною – но сдает, сдает позиции!..

– Сегодня уже лучше, да?

Вопрос задан не мне, я разучился разговаривать. Пусть боль распалась на клочки, и клочки истаяли. Оглушенный нахлынувшим счастьем, я не слышу ответа. Вопроса вполне достаточно.

Мне лучше!

Значит, когда-то было хуже. Вероятно, совсем недавно.

Лодка, покачиваясь, несет меня по притоку к широкой плавной реке. Я знаю, что со мной было, я вспомнил, но это мне совсем не интересно. Никому не нужна суета, когда можно просто плыть. Довериться течению, дать унести себя. Эта река не обманет. Не закружит в водовороте, не утянет в водопад, не ударит о заградительный понтон генерала Родзянко. На ней нет преград, есть только течение, плавное и бесконечное.

Меня уносит. Я плыву, плыву…

Черная асфальтовая ночь на Днепре. Конечно, Куинджи. Редкая птица долетит до середины… в такую темень. Нет, это не моя река, моя – светлая…

Или я уже приплыл?

Наверное. Вынесен на берег, разеваю рот и вновь обречен ждать тупого гвоздя – инъектора с морфином, чтобы опять пуститься вплавь…

Довольно большая палата. Кроме меня, в ней никого. За окном воробьи, под койкой утка. Несколько стульев для посетителей, тумбочка, ящик кондиционера в окне да на столике графин, до которого мне все равно не дотянуться, хотя пить хочется ужасно. Слюна во рту густа, как столярный клей, и с неприятным привкусом. Организм надеется растворить продукты распада наркотика и выбросить их вон. Надо сказать, надеется он небезосновательно.

Капельница.

Меня прокачивают, словно засорившуюся трубу. Лучше бы дали выпить стакан воды, хотя бы из-под крана. С хлором или озоном – не знаю, чем тут травят ни в чем не повинных бацилл, – все равно.

Наверно, я спал. Все правильно, так и должно быть. Теперь часа на два или три я снова человек, хотя бы частично. Потом… потом на меня снова накинется боль, сначала легкая, затем нестерпимая, и я с вожделением буду ждать удара тупого гвоздя, но еще раньше меня опять повернут на спину, и мир из цветного станет черным, а затем белым-белым…

Попить бы… Как нарочно – графин в поле зрения. Во рту даже не клей, а какая-то шпаклевка. Но сейчас я в сознании и без боли – это уже хорошо.

Так. Будем вспоминать. Хорошее занятие, когда, кроме времени, нет ничего, даже ясных мыслей. Меня зовут Алексей Рыльский, возраст – тридцать один, по гороскопу, как это ни обидно, – Дева, семейное положение – женат. Я в Вятке, в госпитале, в послеоперационной палате для важных рыл. Я был ранен выстрелом из помпового ружья, мне вырвало кусок мяса с ребром. Вот почему так скудно дышится, хуже, чем в объекте. Редкостно отвратное словцо – пневмоторакс, похожее на название дорожной машины, дробящей старый асфальт, и под стать ему ощущения. Осколки ребра вылущены, на правом боку яма и швы в три слоя. Мой прыжок… удар… потом меня вышвырнуло… наверно, я был в сознании, раз успел раскрыть парашют…

Нет, не помню. Может, вспомню потом, сам или с помощью чипа.

«ЧИППИ!»

Лениво, нехотя раскрывается шар холодного огня, предлагая свои обычные аксессуары так, словно делает мне огромное одолжение. Не хочу, потом… Мои мозги одурманены, против морфина чип бессилен, но по крайней мере он никуда не делся, он по-прежнему при мне.

Ну и ладно.

«ЧИППИ, ОТБОЙ».

Еще одна картина рядом с Куинджи: «Дождь» Андо Хиросигэ. Совсем иная манера – все серенькое, заштрихованное, но и уютное, черт возьми. Успокаивает. Нет в мире ни труб, ни литавр, есть прелесть крыши над головой, неспешной беседы, мокрого дерева под окном да маленькой гостиной в четыре циновки. Разве человеку нужно что-нибудь еще? Скромнее надо быть, господа, скромнее!

А вот и «Московский дворик» Поленова. Три птицы, не считая кур, и ни одна не сидит на церковном кресте. Интересно, почему? Что это там слева обшито досками – мусорная яма? Где помойка, там и дети, родителям не до присмотра. Эй, белобрысый, что нашел? Чудного жука с вот такенными усищами? Осколок цветной бутылки – мальчишечье сокровище? А ты, малая, чего рот разинула, орешь? Просто ушиблась или села на шмеля? Понимаешь, боль неприятная штука, но рано или поздно она кончается, поверь мне.

Не репродукции – хорошие копии в нарочито простеньких багетах. Удачный подбор для создания у выздоравливающего умилительно-благостного настроения. Жаль, невозможно повернуться на правый бок – что там на другой стене? «Аленушка»? «Утро в сосновом бору»? Очень возможно. Но уж точно не «Больная» того же Поленова и не верещагинский «Смертельно раненный», голову даю на отсечение.

Ценную свою голову. С рубцом от удара, полученного в детстве при падении с чердачной лестницы, с едва заметным, но тем не менее неправильным зубцом на энцефалограмме и счастливо включившимися компенсаторными цепями, избавившими меня от судьбы олигофрена.

Оказалось, что медики отметили эти факты еще до моего зачисления в отряд космонавтов, но меня ими, естественно, не стали отягощать. Они отяготили Максютова, а уже он рассказал мне – в подтверждение моей гипотезы. Вернее, моей и Топорищева. Тот как-то спросил, ни к кому специально не обращаясь: «Вы представляете себе, какими должны быть люди, живущие в такой среде обитания?» А я вспомнил тех, вмурованных в стены, их безвольно раскрытые рты с отвисшими губами, их бессмысленные пустые глаза… И, когда меня заметили настолько, что начали со мной спорить, удачно привел в пример уездную психиатрическую больницу в Клин-Бильдине и еще три-четыре случая из нашего архива аномальных явлений. Даже во внешней активности Монстра, с виду совершенно непредсказуемой, прослеживалась определенная система: он никогда не трогал слабоумных, независимо от причины их слабоумия!

Ценная моя голова… Ценная лишь наполовину, иначе Монстр не сообщил бы мне о неполном соответствии стандартам… теперь понятно каким.

Конечно, это пока гипотеза – вернее, она была гипотезой ко времени моего второго и пока последнего проникновения в объект. Какие эволюции претерпевает гипотеза сейчас – не знаю. Максютов сразу отнесся к ней резко отрицательно. Но на этой гипотезе уже можно было кое-что строить, как на фундаменте, это даже Топорищев признал. Я видел, как у него горели глаза.

Мы ждали, что Монстр не потерпит внутри себя ничего постороннего – а этого не случилось. Мы ждали гибельных ловушек на пути роботов и добровольцев – а их не было. Монстр хорошо изучил нас, он знал, что среди людей есть те, для кого он предназначен. Это для них он открыл туннель, а дальше работал как фильтр, пожирая предложенную ему неорганику, сохраняя полную информацию о попавших в него живых неразумных тварях и вышвыривая, как мусор, тварей разумных… но непохожих на его хозяев.

И безумное предположение Топорищева о том, что Монстр явился к нам из будущего, лишь поначалу казалось мне болезненным бредом бедняги, свихнувшего мозги на неразрешимой загадке. На кого рассчитана такая среда обитания – на умного головастика с атрофированными мышцами и половыми органами? Как бы не так. На абсолютно неземное существо – отвратного членистоногого гада из фантастических фильмов? На неведомо каким полем структурированный энергетический сгусток? Ага. Да я же ВИДЕЛ, на кого она рассчитана! Разве Монстр пустил бы меня дальше внешних коридоров, будь иначе? Хотел бы я взглянуть одним глазком, как пещера Нирваны охмуряет хотя бы осьминога, не говоря уже об инопланетном организме…

И наконец: он РАЗГОВАРИВАЛ со мною! Очень мило с его стороны. Прежде чем вышвырнуть, колебался, дважды сообщил мне о неполном соответствии – нет, не словами, но так, что я хорошо его понял.

Конечно, он не был животным, не был и зондом в том смысле, какой обычно вкладывается в это слово. По Топорищеву, он был фрагментом среды обитания вида хомо сапиенс, перенесенным (или перенесшимся?) к нам из весьма отдаленного будущего. Интересная у потомков среда обитания… этакая вполне вещественная ноосфера, разросшаяся на всю поверхность планеты, отчасти разумная, абсолютно безопасная для своих и избавляющаяся от чужих, нежно заботящаяся о людях… если, конечно, они все еще люди… создающая им привычный комфорт, вплоть до набора необходимых эмоций, и, вероятно, телепортирующая синтезированную пищу прямо им в желудки…

А заодно регулирующая прирост населения? Как бы не так – активно осваивающая Галактику! Вот она, триумфальная поступь по просторам вселенной не человека – его сильно поумневшей среды обитания, далекого потомка построенного австралопитеком шалаша из банановых листьев, и совершенно не важно, была ли эта среда некогда создана человеком в готовом виде или как-то эволюционировала сама. Двухкилометровый фрагмент-зародыш, отпочковавшийся от материнской ноосферы, несущий в себе достаточную популяцию людей в виде информационных блоков, ищет подходящую планету у подходящего светила и, найдя, начинает осваивать. Вряд ли в Галактике мало землеподобных планет. Нет кислорода и воды? Не страшно, можно синтезировать. Велик океан, а материки и острова чересчур разбросаны? Не беда, можно осваивать участки суши по частям, начав с самого большого, и почковаться по мере необходимости, а можно стянуть сушу в единый материк или поднять океанское дно, подгадав увеличение жизненного пространства к тому времени, когда в Монстре станет тесновато… Куда ему спешить? У него впереди много времени… очень много.

Нооспермия – так назвал это Топорищев и, кажется, был доволен новоизобретенным термином. Шмыгая аллергически распухшим шнобелем, очень похожий на пугающе злого сказочника Андерсена, ядовито и неприятно хохотал: «Съели, да? Вот вам сфера разума по Вернадскому, вот вам, господа цари природы, величие человека! Вот вам освоение космических глубин! Схавали? – И он заходился кашлем. – Создали себе хозяина, а? Ведь создали?.. Ха-ха. Смейтесь, это ведь смешно! Утилизатор, друг мой, сжуйте эту бумажку! Дорогой стереовизор, покажите-ка нам что-нибудь приятственное! Кабина нуль-Т, не откажите в любезности перенести нас куда-нибудь по своему усмотрению, но только чтобы там было кайфово! Многоуважаемый сортир, позвольте побеспокоить вас своим посещением!..»

Фогель спорил, но взамен ничего не предлагал. Топорищева же несло. Он строил гипотезу с легкостью и увлечением ребенка, возводящего из песка замок с башнями.

– Аномальные зоны с «эффектом отталкивания» – чистейшая дифференциация людей по какому-то признаку. Теперь-то мы знаем, кто тут агнцы, а кто козлища! Найденная планета оказалась слишком похожей на Землю – на ЕГО Землю. Монстр узнал о наличии цивилизации – примитивной, на его взгляд, – и пытался определить свое отношение к нам. Может, нам повезло, что мы пока еще столь примитивны. Честное слово, я не знаю, как он повел бы себя, если бы мы умели эффективно лечить слабоумие! – И он фыркал, тщетно пытаясь сдержать смех, и мотал головой, как лошадь. – Чего церемониться с теми, кто мешает и вдобавок не соответствует кондициям его хозяев!

– Вот именно: опасность для всего человечества, – осторожно вякал я.

– Ерунда! – грохотал Топорищев. – Чушь! Никакой особенной опасности для человечества не существует. Ну, покроет он собой всю Евразию с Африкой в придачу, и что с того? Человеческая цивилизация сохранится на континентах, которые ему пока не нужны и не скоро понадобятся. Теоретически он мог бы отпочковать от себя несколько объектов поменьше, этаких монстриков для Америки, Австралии и крупных островов – но зачем ему разрушать свое топологическое единство, захватывая новые территории? Для кого? Пока что ему за глаза хватит Старого Света. Люди не умеют плодиться мгновенно, независимо от того, дебилы они или нет. Хотите – верьте, хотите – нет, но в своей основе Монстр глубоко рационален. Во всяком случае, я совершенно убежден, что у нас в запасе минимум двадцать миллионов лет, а за это время, уж поверьте, умрет либо ишак, либо эмир. Или человечество найдет, что противопоставить Монстру, или прекратит свое существование по не зависящим от Монстра причинам. Не-ет, судьба человечества не беспокоит меня нисколько…

Может быть, она его и вправду не беспокоила, настолько он был наивен. Разумеется, можно кое-как прожить и в дрейфующем Новом Свете на постоянно трясущейся земле подальше от опасных горных районов и городов, скорее всего, малыми сельскими общинами. Перспектива…

А миллиарда четыре беженцев? Какая страна согласится удвоить свое население за счет иммигрантов, кому они нужны? Вот когда ядерные арсеналы перестанут быть сдерживающим началом! Начнется, понятно, с попыток ракетного шантажа, вряд ли успешных… А что терять гибнущей стране?

Максютов – тот не верил ни единому слову. Свирепея, двигал желваками, с отвращением спрашивал:

– Ну хорошо. Допустим такую… фантастику. Тогда объясните, почему объект явился к нам, а не остался в этом вашем будущем?

А Топорищев устрашающе шмыгал шнобелем и снова хохотал:

– Вы лучше спросите, почему в нем застаивается болотная водичка и бегают свиньи, а заодно почему еще до приземления он совершил немало бестолкового на земной поверхности. Вот по той же причине он и проколол время вместо пространства! Вы что, всерьез захотели идеальной точности от сложной неравновесной системы? Как же, получите вы точность. Ошибся он, теперь понятно? Допустим, та ноосфера тоже ошиблась при репликации. Сотворила уродца. Он же действительно Монстр, урод, он болен с самого рождения, неужели вы не разглядели этого до сих пор?!..

Ничего себе – болен!

Что люди науки умеют лучше всего, так это озадачить, а дальше иди разбирайся как умеешь.

А я умею?

И снова омут боли. Тупой гвоздь. И река. Вынесла меня из омута, качает на волне. Наверно, на реке перекат – я слышу журчанье воды.

«Тесет лусей, безит лусей…»

Куинджи. Поленов. Хиросигэ.

Зачем мне они? Мой чип с готовностью покажет любой из тысяч мировых шедевров, только попроси, и не копию, а подлинник. Но приятно.

Кажется, мне сделали перевязку, пока я был в забытьи. Это хорошо. А вода, оказывается, журчит по оконным стеклам и подоконнику – там лупит настоящий августовский ливень с грозой, один из последних в году, скоро на смену им придет холодная мелкая морось. Кончилось лето жаркое, Шхельда белым-бела…

С ума сошел. Какая еще Шхельда?

Осень, дождями шаркая…

Еще рано, нет пока осени. Есть нежаркий влажный август, редкие раскаты уходящей грозы да неожиданно пробившийся в просвет солнечный луч. Есть больничная палата без единой трещины на белом потолке, морфий да мой развороченный бок. А в сотне километров от меня – якобы больной, но растущий как на дрожжах Монстр.

К началу августа он полностью перегородил Чепцу. Река, однако, не разлилась. Внутри Монстра особенной сырости не ощущалось, но вода как-то просачивалась сквозь него. Ниже по течению ее брали на анализ – вода как вода, а насчет рыб и лягушек я не спрашивал.

Теснимая изнутри охраняемая зона пучилась вширь, оставляя на съедение Монстру колючую проволоку на столбах, контрольно-следовую полосу, вышки, бункеры, блокпосты… Теперь никто из впервые увидевших Монстра не сказал бы, что здесь когда-то был свинокомплекс, а подъездная бетонка укорачивалась на десятки метров в сутки. Еще в июле пришлось прервать железнодорожное движение на линии Вятка – Пермь. МВД сочло за благо спешно эвакуировать ближайшую к Монстру исправительную колонию.

Мы теряли технику, теряли и добровольцев. Саша Скорняков пошел, был вышвырнут и порвал коленную связку, приземлившись на пень. Теперь лежит. Еще одного добровольца выстрелило настильно – почти успев раскрыть купол, он погасил часть скорости, отделавшись разрывом почки и смещением позвонков. Лежит и долго не встанет. Президент Академии наук споткнулся на ступеньках бункера, покатился, сломал бедро. Лежит. Топорищев на это только и сказал, что есть, видно, в жизни справедливость. Группа иностранных наблюдателей разрослась в форменную толпу – пришлось строить дополнительные наблюдательные пункты и еще один поселок. Фогеля назначили формальным руководителем российской части проекта, он брюзжал, что тратит уйму времени на бесконечные совещания и согласования. Теперь мы уже не смогли бы уничтожить Монстра, даже если бы страстно желали этого. И если бы доподлинно знали как.

Нам бы просто не позволили этого сделать.

А Бостон все-таки тряхнуло, на первый случай несильно. И Рио… Хорошо, что каменный Христос на Корковадо устоял, страшно подумать, как он, кренясь, падал бы – руки вразлет, – словно желая обнять разбегающихся из-под него несчастных…

Тьфу. Что нам Рио. В белых штанах. Своих проблем мало?

Один из блокпостов был обстрелян из гранатомета. Обошлось без потерь, а террористов взяли живыми. Двое парней и девушка, искавшие приобщиться к святыне, чему и помешал блокпост, лепетали несусветную чушь. Обыкновенные монстропоклонники – наши, родимые, доморощенные…

С точки зрения генерала Родзянко, хуже всего было то, что местное население из пятикилометровой зоны пыталось правдами и неправдами вернуться в свои покинутые, обреченные деревни, и в двух случаях исход этих попыток оказался трагическим. Повторялась чернобыльская история: даже если в запретной зоне будет стоять громадный, хорошо всем видимый пресс, аккуратно давящий в лепешку всякого, кто войдет в зону, желающие войти все равно найдутся. Это неизбежно. Все-таки человек нисколько не более логичен, чем Монстр.

Максютов не хотел пускать меня внутрь второй раз, ох не хотел… Застоявшись без дела, я просился сам.

– Не спеши на тот свет, Алеша. Вышвырнет ведь. Как щенка.

– Он не хранит в памяти информацию о выброшенных э… объектах, – возражал я. – Вернее, субъектах. Выбросил – забыл. Иначе тех, кто входил в него повторно, выбрасывало бы сразу.

– Ну допустим… – соглашался и не соглашался Максютов. – Он расколол тебя раз, расколет и другой. Сразу, не сразу – а выбросит.

– А разве я собираюсь остаться в нем жить? – контратаковал я.

Вряд ли моя настойчивость взяла верх – скорее Максютов почувствовал, что мне в самом деле пора. Что-то надо было делать. Эксперимент проходил ночью, под прикрытием отвлекающей легенды, о нем знал узкий круг лиц.

Плавки я все же себе отспорил. Чего уж мелочиться, когда на мне такие предметы одежды, как парашютная сбруя, каска с камерой и передатчик. Войти в объект совершенно нагишом, конечно, можно, но я сделаю это не раньше, чем научусь летать.

Входной туннель. Лабиринт ходов. Я дал себя поймать, как и в прошлый раз.

Монстр не вышвырнул меня сразу. Наверное, он действительно стер меня из своей памяти как не стоящую внимания мелочь. Но «неполное соответствие» я почувствовал очень отчетливо.

Чужой. Безвреден, но не нужен. Лишний. Рано или поздно – выброс.

Как приговор.

Я собирался исследовать второй коридор, ведущий из пещеры Нирваны. Так было условлено, таково было мое задание, и только в случае, если бы этот путь никуда не привел, я должен был вернуться в пещеру Нирваны и ждать – что получится? Это тоже было интересно – всем, кроме меня. Сидеть, бобик! В крайнем случае десять «же» при выбросе и электроудар пробудили бы тебя, майор Рыльский, от сладкой неги, прежде чем судорожное хватание за кольцо парашюта лишилось смысла.

Но вышло иначе. Я упал с небольшой высоты на дно широкого колодца. Здесь лился тот же свет, но более тусклый, чем в коридорах. Слабо светящийся потолок маячил где-то очень высоко, я не сумел оценить его высоту. Ни хода, ни отнорка, ни щели в идеально гладких – не вскарабкаться – стенах. Кому нужен колодец внутри Монстра? зачем он?

Еще одна ловушка? Что-то чересчур примитивная.

Я уселся на мягкий пол колодца, затем почему-то решил, что не следует допускать прямого контакта моей сбруи с телом Монстра, вскочил на ноги и стал ждать.

Монстр безмолвствовал.

Что он задумывал? Кому, как не мне, знать, как скверно чувствуешь себя, когда не можешь понять мотивацию поступков клиента и тычешься наугад, как подопытная крыса в лабиринте. Кстати, удачный образ как раз для данного момента… Но кто клиент в паре «Монстр – я»?

А что, это мысль. Почему я должен тупо ждать, что сделает со мной посторонняя сила, вместо того чтобы попытаться сделать что-то самому?

Для начала я начал приплясывать, как придурок. Захныкал и тут же засмеялся. Высунул язык. Плюнул вверх и, изловчившись, подставил под плевок лицо. Дико взвыл. Заметался в четырех стенах. Рухнул на четвереньки и попробовал копать пол, выбрасывая «землю» между ног. Ну? Эй, среда обитания, отзовись, вот он я, твой обитатель! Не похож?

Среда никак не реагировала. Минут через пять я оставил попытки закосить под слабоумного, успокоил встревоженного Максютова, а еще через минуту заподозрил себя в наивности. Известное дело: ординарный человек, как правило, в слабоумии не талантлив. Любой психиатр расколол бы меня в три секунды, так что уж говорить о Монстре, лезущем прямо в мозги?

Почему бы для эксперимента не запустить сюда нормального олигофрена?

Кстати, они тут есть. Сидят в той стене, что не стена, а барельеф «Битва богов с гигантами», если не слишком вглядываться в дебильные физии тех и других. Месиво тел. Змеиный клубок. Для чего, интересно, Монстр показал мне это? Приглашал присоединиться?.. Да нет, вряд ли. Я для такого дела рылом не вышел, вот что меня радует больше всего…

Стоять мне надоело. Я сел на корточки и стал думать о гипотезе Топорищева. Конечно, ошибочный прокол времени вместо пространства – очень искусственное предположение, но что делать, если более простые объяснения не проходят? Тогда получается просто забавно: зародыш продвинутой ноосферы находит планету, очень сильно напоминающую привычную ему Землю, правда, с недостатком углекислоты в атмосфере, населенную примитивными аборигенами, и теперь принимает нас за каких-нибудь, прости господи, тау-китян, похожих на его хозяев так же, как фальшивый банковский билет похож на настоящий. И поступает – благородно! Никакой охоты на человечество. Новая среда обитания не жрет подозреваемых в разумности аборигенов – попросту вышвыривает их из себя, и пусть они сами позаботятся о том, чтобы не превратиться в отбивную при приземлении. Правда, в перспективе они все равно обречены на вытеснение и вымирание, вроде могикан или гуанчей, – но что это, спрашивается, как не осколки чисто человеческой этики? Разумные разумных не едят – просто убивают, не всегда замечая это.

Вряд ли объект отзывался на мои мысли, но только потолок колодца, маячивший прежде в недосягаемой вышине, потемнел и как будто стал ниже. Вроде опускающегося поршня. Словно у Монстра вдруг прорезался юмор, очень поганого свойства, но все же человеческий…

Нет, показалось.

Тоска… Здесь не случается ничего. Какой-то колодец Бездействия – сиди хоть до седых волос, ничего не высидишь. Может, это все-таки ловушка?

Может быть. Ну почему я не пошел в бухгалтеры? Размеренная работа, стабильная зарплата, никаких длительных командировок, и домой можно являться вовремя, к шести часам, включать телевизор и в ожидании ужина смотреть с Настькой футбольные матчи и тупые телевикторины, а когда обоим надоест, катать ее на спине, изображая то лошадь, то верблюда, но стараясь не слишком трясти, чтобы не прикусила язык…

А ведь я ударил ее однажды… Всего-то за то, что она исчеркала маркером новые обои и рукопись только что законченного Машей перевода. Ну могла ли она понимать, что делает? А я ей – оплеуху…

Врешь, мразь! Если бы ты действительно любил ее как свое продолжение на этом свете, разве ты старался бы приходить домой попозже, оправдываясь прорвой работы, чтобы только застать дочь уже спящей, чтобы не слышать ее идиотического лепета, не видеть одутловатого лица и вечно высунутого толстого языка над подвязанным слюнявчиком? Разве ты…

Меня засасывало в вязкие воспоминания, и одно пронзительное мгновение я понимал, в какое место меня занесло, и даже пытался бороться, наивно надеясь, что сопротивляться Монстру в человеческих силах, – но сил хватило лишь на то, чтобы осознать свою беспомощность, и сейчас же меня сорвало, как сухой лист с дерева, закрутило и понесло…

Радуйся, подонок! Три года назад ты днем заметил в окнах соседа свет, но спокойно прошел мимо его двери, не догадавшись позвонить, – а парализованный сосед в это время умирал на полу в прихожей не столько от обширного инсульта, сколько от невозможности сплюнуть слюну, и, захлебываясь, безмолвно кричал…

Ты был наивен, если думал, что эта рана зарубцевалась, ты был непроходимо глуп, если вовсе не считал ее раной. А сколько их!.. Ну что хорошего о себе ты можешь вспомнить? Как однажды разогнал обрезком трубы шестерых подонков? Велика заслуга! И как в училище потерял зуб, вступившись за одного слабака? – тоже ведь без толку, его все равно потом отчислили…

Да, иногда тебе случалось совершать и добрые дела, но много ли они стоили? А как ты поступил с той девочкой – помнишь? Не забыл, гнида? Тебе было почти пятнадцать, ей вряд ли больше десяти. Все верно, ты не тронул ее. Но кто приказал ей раздеться, угрожая избить до полусмерти, не ты ли? Неправда, что ее жалкий рев навзрыд остановил тебя – ты вообще не собирался ее насиловать, тебе было достаточно ее унижения наготой и беспомощностью, сознания своей полной власти над трясущимся от страха человеческим существом, вдобавок все твое возбуждение самца провалилось в тартарары от ее рева. Да, тебе было пакостно потом, ты никому не посмел рассказать об этом… а значит, ты недостоин даже ненависти и в лучшем случае можешь рассчитывать лишь на жалостливое презрение.

А тот мужик… как его… ну тот принципиальный, что ни в какую не хотел стучать… и надо было оставить его в покое, начальство в общем не возражало, на его дружка и так имелось материалов лет на пятнадцать строгача… а ты, молодой да честолюбивый, решил проявить служебное рвение и надавить на клиента посильнее… Кто ж знал, что он намылит себе петельку? Ты ведь даже фамилию его не можешь вспомнить – забыл, и не было у тебя тогда чипа в голове…

Мразь, дерьмо, подлец! Червь еси, смрад еси, кал еси…

Мучительная жалость к себе, сладкая боль…

А вот еще…

Не было больше сил упиваться собственным ничтожеством. Да, да, я тварь, я последний подонок, я недостоин даже мысли о снисхождении! Ну так убейте меня, избавьте от мук! Убейте!!! Скорее!.. А-а-аа-а!..

«ОПАСНОСТЬ ВТОРОГО РОДА!» – бесполезно орал чип.

Я выл. Я извивался, как червяк, брошенный на муравьиную кучу. Искусал себе губы до крови. Максютов что-то кричал мне в наушники – я не слушал. Какое счастье, что мне отказали в табельной «гюрзе» и «блаженной смерти» – я бы с радостью воспользовался не одним, так другим! Резервы моего мазохизма кончились. Нельзя жить, непрерывно наслаждаясь болью…

А стропорез?!

И в следующее мгновение, словно поняв, что высшая точка достигнута, скрупулезно отмерив мне предельную порцию сладкой муки, Монстр проглотил меня и выплюнул совсем в другом месте. Это была короткая и широкая пещера, вернее, грот. Я пробыл в нем лишь несколько минут – ровно столько, чтобы после наслаждения болью насладиться ее отсутствием. Здесь ничего не происходило. Грот Отдыха – так я назвал это место.

И провалился вновь.

И еще раз.

И еще…

Без конца.

Четвертый час меня несло по замкнутому кругу. Пещера Нирваны – Термический коридор – камера Абсолютного Одиночества – колодец Великой Скорби – грот Отдыха – зал Безграничного Счастья…

И снова.

Снова.

– Хватит, – молил я. – Не хочу. Достаточно.

– Еще! – в сумасшедшем восторге кричало что-то внутри меня. – Еще! Еще!.. – И я боялся, что меня вышвырнет.

После сауны Термического коридора я попадал в восхитительно прохладные объятия и вываливался не сразу. Монстр сосал меня, словно леденец, даря неземное блаженство, слизывал с кожи соль и пот. Я понимал, что больше никогда в жизни не пойду в человеческую баню, пусть даже самую навороченную, – куда им всем до того, на что способно это чудище! Что там оргазм, наркотики – тьфу! Не о чем и говорить. Разве человек умеет дарить наслаждение? Нет, он слишком слаб и нетерпелив, он умеет только наслаждаться…

– О-о-о! – стонал я, подвывая. – У-у-у… О-оо-о-о!..

И вываливался в очередной коридор или зал.

Семь кругов не то рая, не то ада. Или сто? Их считали там, в бункере. Я не считал. Не было разницы между мгновением и вечностью, как не было ее между мукой и наслаждением. А потом, когда тем, в бункере, надоело следить за моим превращением в счастливо мычащее животное, я получил электрический удар. Как раз в пещере Нирваны. Наверное, приклеенный к моей коже электроразрядник мог управляться и дистанционно.

На трясущихся ногах я выскочил в ближайший коридор – кажется, именно тот, который предполагал исследовать. И почти нос к носу столкнулся с НИМ.

Не человек – образина. Голая. Страшная.

И вооруженная.

Я даже не сразу узнал его, хотя фото анфас и в профиль плотно сидели в моей памяти. Сторож! Полоумный охранник при свинокомплексе, свихнувшийся на диверсантах, с отросшей седой бородищей, окончательно сумасшедшим взглядом и помповым ружьем на плече – дулом вниз. Очутившись внутри Монстра, он до сих пор не бросил оружие, как я не бросил свой парашют. При всем аппетите к неорганике Монстр оставлял подопечным их любимые игрушки.

Срывая с плеча ружье, он не стал кричать «стой, стрелять буду». Да и мог ли он произнести хоть что-нибудь членораздельное после двух с лишним месяцев жизни в Монстре?

– А, бля!..

Мог.

Выстрел. Промах.

Я упал, перекатился, прыгнул… Я летел на сторожа не для того, чтобы «взять языка», – чтобы спастись! И уже понимал, что не успею, что передернуть затвор помпового ружья – это же так просто, так быстро…

Сумасшедший старик, ничего больше. Нормальный оперативник сумел бы взять его голыми руками сразу, а то и дал бы ему сначала расстрелять все патроны, покачав маятник. Почему я захотел в Нацбезе спокойной работы? Мне удалось избежать лишь первой пули.

Помню тупой рвущий удар, завертевший меня волчком. Мягкая крупнокалиберная пуля, чудовищная останавливающая сила… Слона она, может, и не остановила бы, но я не слон. Меня швырнуло на пол коридора, и мягкий «тартан» вдруг прогнулся, принимая в себя подбитого майора Рыльского, не соответствующего стандартам, захлопнулся над моей головой – и страшный рывок, означающий, что «катапульта» наконец сработала, протяжный свист воздуха в ушах и еще один рывок, когда раскрылся купол…

Потом – темнота.

В последних числах августа я уже мог довольно сносно сидеть на койке и пробовал вставать. Пять минут мучительных потуг, темноты в глазах, неслышного свирепого мата – и нате вам, стою, не шибко кренясь набок, и даже могу ходить. Правда, пока вдоль стенки и с палочкой. И только в сортир или на перевязку, а с перевязки уже на каталке. Весь в поту. Колоть морфин мне давно перестали. Насколько я мог судить по скупым междометиям неразговорчивого хирурга и собственным ощущениям, мой развороченный бок понемногу заживал, рана затягивалась. Конечно, в боку останется ямка калибром с бильярдную лузу, но могло быть и хуже. Интересно, что сделал Монстр с вырванным из меня куском мяса? Сожрал, наверное. А заодно и пулю – чего свинцу зря пропадать? Занюхал пороховыми газами и остался доволен, гурман хренов.

Не одна палата тут была привилегированной – весь этаж состоял из таких же однокоечных палат с кондиционерами, телевизорами и копиями шедевров живописи по стенам. Кормили прилично, потакая капризам. Кому как, а мне табунчики жареных кур перестали сниться, как только мне разрешили есть. Многоглавая гидра больничная скуки – иное дело, она не искоренима в принципе и в часы, когда по коридору не шаркают ноги посетителей, подвигает выздоравливающих на пустую болтовню. Один особенно дотошный болтун, видимо, заподозривший во мне человека не его круга, замучил меня вопросом, сколько мне пришлось заплатить, чтобы попасть сюда, и, поверив наконец, что нисколько, сильно обиделся.

Ненадолго меня навестил Саша Скорняков – еще прихрамывающий, но уже выписывающийся. Понятно, что ничего нового о Монстре он мне сообщить не мог, но, пряча глаза, обещал забежать, как только появится возможность. Я махнул рукой – ковыляй уж, какая там возможность… До сих пор ее не было – откуда ей взяться впредь?

В остальное время я ностальгически вспоминал «Альков-сервис» или тупо смотрел телевизор. Передавали всякую муру, в экстренных новостях шли сводки о продолжающемся росте Монстра, иногда с короткими репортажами с «места события» (телевизионщики спорадически добивались-таки своего), а также осторожные прогнозы на будущее и прочая обыкновенная труха. Политические дрязги вокруг Монстра, мировой инвестиционный кризис, падение ценных бумаг… Свидетели Иеговы торжественно объявили о начале Армагеддона, по-моему, с глубоким удовлетворением… Вспышки паники, массовой истерии. Репортажи с мест, подозреваемых на аномальность. Вселенский собор православной церкви решал насущный теологический вопрос: является ли Монстр неугодным богу творением и, следовательно, можно ли объявить ему анафему? В пригороде Милана одна из сект монстропоклонников совершила ритуальное самоубийство в полном списочном составе минус один человек, каковой (естественно, оказавшийся пророком и лидером секты) арестован полицией и допрашивается… Это уже не первый случай такого рода. Руководство Гринпис окончательно определило свое отношение к Монстру: поскольку космический гость не является техническим устройством в нашем понимании, он должен быть взят под охрану как уникальный элемент природной среды… Рекламировались туалетная вода «Аномальная свежесть» и убойный репеллент «Дыхание Монстра». Все-таки человечество еще забавнее, чем я о нем думал.

Как раз, когда я в очередной раз, кривясь от боли в боку, пытался справиться с неудержимым приступом хохота, в мою палату проскользнул Коля Штукин. У него был вид прогульщика, успешно сбежавшего с контрольной по русскому языку.

– Вот… Решил заглянуть.

– Будь другом, выключи это фуфло, – простонал я, давя смех и придерживая бок. – Уф. Спасибо… Сам решил-то?

– Обижаете, Алексей Сергеевич. Во-первых, сам. Во-вторых, от шефа вам привет. Он так и велел: если останется время, заскочи, мол, Коля. Времени, сами понимаете, ни у кого сейчас нет. Но чтобы Коля не нашел то, чего нет, а?

– Хвастун.

– Есть немного, – весело согласился Коля. – А вы, я вижу, и вправду на поправку пошли. Лицо вон какое розовое. А было синенькое… ну как денатурат, честное слово! Я вас сюда сопровождал, думал, не довезу. Вывезли вас по-тихому, никто ничего и не понял. Хорошо, машина ждала, шеф заранее распорядился, а то бы…

– Спасибо, Коля.

– Да что вы, Алексей Сергеевич! Чтобы я да…

– Хвастун, хвастун… Ладно, рассказывай. Моим сообщили, что со мной?

– Пока не стали беспокоить. – Коля посмотрел на меня выжидательно.

– Ну и правильно.

– Могу я позвонить, – предложил он. – Так, мол, и так, очень занят, но жив-здоров, приветы шлет…

Этого мне только не хватало – чтобы Маша сходила с ума от тревоги. Догадывается ведь, чем я занимаюсь!

– Коля, – сказал я. – Я этого не хочу. Понятно?

– Ну как скажете.

– Уже сказал. Ну а как… там?

– В смысле?

– В том самом смысле, – сердито сказал я. – Ты знаешь, где «там». «Жучков» здесь нет, если только ты сам не напихал, так что давай колись, Коля. Что нового?

– Ничего. Работаем.

– Догадываюсь, что не загораете. Подробнее не можешь?

Коля вздохнул и покосился на дверь.

– Могу, конечно. Правда, шеф не велел слишком отягощать…

– Ну, отяготи не слишком, – усмехнулся я. – В меру отяготи. Эксперимент на олигофрене провели, как собирались?

Коля кивнул.

– Ну и как?

– Не вышел из объекта, Алексей Сергеевич.

Вид у Коли был такой раскаянный, будто кто-то тонул на его глазах, а он не спас.

Ясно… Теперь в Монстре двое полоумных. Что-то кольнуло меня внутри – нехорошее предчувствие, что ли?

– Не беспокойся, ему там хорошо, – сказал я. – Одна пещера Нирваны чего стоит, а уж зал Безграничного Счастья – это надо на себе почувствовать! После него курорт на Гавайях мил не будет, не то что психушка, это я тебе говорю. Ну ладно… Что, аномальных зон по-прежнему нет?

– Ни одной с «эффектом отталкивания», Алексей Сергеевич. За границей нет почти наверняка, а у нас – точно. На Каспийцеве проверено. Вы знаете, я думаю, что ОН выдыхается. По последнему замеру, скорость сползания материков упала чуть ли не вдвое. Правда, подозревают инструментальную погрешность, ищут багов, но… И еще…

За дверью по коридору со скрипом прокатили каталку. Если скрипит, значит, нагруженная. Вроде для перевязок и операций не время… Ага, из послеоперационной в реанимационную. Кому-то не повезло. Кого-то сейчас не интересуют никакие Монстры.

– Что «еще»?

– Растет он как-то странно последние дни, – доверительным шепотом сообщил Коля. – Рывками. Распухнет на пару метров – и задумается. Когда минут на десять, а когда и надолго. Пока думает, вроде как даже чуть-чуть уменьшается. За последние сутки вообще не вырос. Морщины какие-то по нему пошли, пятна… – Коля задумался.

– Ну? – подбодрил я.

– Удалось сделать соскоб со стенки туннеля. Она там шелушилась… что-то вроде экземы, как я понимаю. Взяли несколько милиграммов, теперь мудрят. Без сомнения, это органика, но такая, что химики кипятком льют от удовольствия – дескать, что-то совершенно неслыханное, хотя частично деструктурированное. Бронежилеты бы из нее делать – хрен чем возьмешь…

– Наплевать на бронежилеты, – сердито сказал я. – Детали изложишь потом, я тебя не об этом спрашиваю.

– А о чем?

– Трепло. О главном. Давай отягощай, не стесняйся.

– Прав Топорищев, – выдохнул наконец Коля. – На все сто прав. Больна эта туша, Алексей Сергеевич, я вам точно говорю. ОН и раньше-то не всегда соображал, что делает, а теперь и вовсе такого натворить может! По дури-то! А если сдохнет – это ж какая вонь будет, а?