Приказ. Конь. Стрела

В истории монголов бросается в глаза могучая изначальная взаимосвязь между приказом, конем и стрелой. Именно в этом соединении – основа быстрого и внезапного взлета их державы. Нужно проследить эту взаимосвязь, что мы и делаем.

Биологически, как известно, приказ происходит из приказа к бегству. Лошадь, как и другие родственные ей копытные, всю свою историю была настроена на такое бегство, это был, можно сказать, подлинный предмет ее истории. Лошади паслись стадами, а стада привыкли к совместному бегству. Приказ исходил от опасных хищников, угрожавших их жизни. Массовое бегство случалось так часто, что стало чем-то вроде естественного свойства лошадей. Как только угроза исчезала или казалось, что исчезала, стадо впадало в прежнее беззаботное состояние, когда каждый сам по себе и делает что хочет.

Человек, усиливший себя лошадью, приручив ее, образовал с нею новое единство. Он обучился ряду новых функций, которые вполне можно истолковать как приказы. Они лишь в малой части состоят из звуков, в основном же из нажатий и подергиваний, передающих лошади волю всадника. Лошадь понимает волю всадника и исполняет ее. Лошадь была так необходима и близка этим конным народам, что между нею и хозяином возникала совершенно личностная связь, своего рода интимное отношение господина и подданного, в других случаях невозможное.

Физическая дистанция, всегда имеющаяся между тем, кто приказывает, и тем, кто подчиняется, например между хозяином и его собакой, здесь снята. Тело всадника передает приказания телу лошади. Пространство приказа сведено к минимуму. Далекое, чужое, угрожающее, что воплощает в себе изначальный характер приказа, исчезает. Приказ здесь особенным образом одомашнен, в историю отношений живых существ входит новое действующее лицо: верховая лошадь-слуга, на котором сидят, слуга, выносящий физическую тяжесть господина и покорный каждому движению его тела.

Как это специфическое отношение всадника к лошади влияет на получаемые всадником приказы? Сразу установим, что всадник может передавать полученные им сверху приказы своей лошади. Он добирается до назначенной ему цели не потому, что бежит сам, он указывает цель лошади. Поскольку это происходит мгновенно, приказ не оставляет в нем жала. Он его избегает, передав приказ лошади. От несвободы, которую нес приказ, он избавился, даже не успев ее толком почувствовать. Чем скорее он исполняет приказ, прыгает в седло и скачет, тем меньше жала в нем остается. Подлинное искусство этих всадников, если говорить об их военных навыках, состояло в том, что они сумели выдрессировать огромную массу исполнителей, которым не колеблясь передавали получаемые сверху приказы.

Военная организация монголов поражала особенно строгой дисциплиной. Народам, которые подверглись их нападению и вынуждены были покориться, а потому имели возможность наблюдать их вблизи, эта дисциплина казалась самым удивительным, с чем они когда-либо сталкивались. Для персов, арабов или китайцев, русских, венгров или францисканских монахов, посетивших монголов в качестве папских послов, – для всех было непостижимым столь безусловное послушание. Эту дисциплину монголы, или татары, как их в основном называли, выносили легко, ибо частью их народа, на которую ложился главный груз, были лошади.

Монгольские дети уже в возрасте двух-трех лет обучались ездить верхом. Уже говорилось, как рано ребенок в ходе воспитания оказывается нашпигованным жалами приказов. В совсем раннем возрасте находящаяся рядом мать, потом – из несколько большего отдаления – отец, потом те, кому по должности доверено воспитание, да и вообще каждый взрослый и каждый старший никогда не в состоянии удовлетворить свою страсть к указаниям, приказам и запретам, адресованным ребенку. С самых нежных лет в нем копятся и копятся жала, которыми и объясняются все причуды и неврозы его последующей жизни. Он вынужден искать тех, на кого можно будет перебросить свои жала. Вся жизнь, таким образом, становится одним бесконечным поиском избавления или освобождения от жал. И он не знает, почему совершает тот или иной необъяснимый поступок, почему вступает в ту или иную вроде бы бессмысленную связь.

Монгольский или киргизский ребенок, который уже в самом раннем возрасте садился верхом, обретал по сравнению с детьми оседлых и более высоких культур особенного рода свободу. Понимая в лошадях, он передавал им все, что ему приказывают. Уже в раннем возрасте он освобождался от жал, которые – хоть и в меньшем объеме – все же получал в ходе своего воспитания. Лошадь выполняла желания ребенка раньше, чем их выполнял любой человек. Это послушание входило в привычку, и жизнь текла легко, но потом от покоренных народов он ждал того же самого абсолютного физического подчинения.

К этому отношению с лошадью, столь важному для понимания природы человеческих приказов, добавляется второе по значению для монголов – отношение к стреле. Стрела – это прямой оттиск изначального, не одомашненного приказа.

Стрела враждебна, она убивает. Она перекрывает по прямой большое пространство. От нее надо уклоняться. Если это не удается, она вонзается и торчит в человеке. Ее можно вытащить, но даже если застрявшее в теле острие не обломилось, все равно остается рана. (В «Тайной истории монголов» много рассказов о причиненных стрелами ранах.) Число выпускаемых стрел не ограничивается, стрелы – главное оружие монголов. Они убивают на расстоянии, они убивают и в движении, посланные с лошади.

Было замечено, что приказ по своему биологическому происхождению связан со смертным приговором. Кто не бежит, тот настигнут. Настигнутый – разорван.

Приказ у монголов в еще большей степени носит характер смертного приговора. Они убивают людей как животных.

Убийство – их третья натура, как езда верхом – вторая.

Они убивают людей так же, как животных на гончей охоте. Если они не воюют, то охотятся; охоты – это их маневры. Они, наверное, удивлялись, натыкаясь в завоевательных походах на буддистов и христиан, проповедующих исключительную ценность любой жизни. Большего контраста невозможно придумать: мастера голого приказа, инстинктивно воплотившие его в себе, сталкиваются с теми, кто своей верой хочет их ослабить или изменить, чтобы они, утратив смертоносность, стали человечными.