Элементы власти

Насилие и власть

С насилием связывают представление о том, что близко и прямо сейчас. Оно непосредственнее и безотлагательнее власти. Подчеркивая этот аспект, говорят о физическом насилии. Власть на более глубоком, животном уровне лучше назвать насилием. Путем насилия добыча схватывается и переносится в рот. Насилие, если оно позволяет себе помедлить, становится властью. Однако в то мгновение, которое все же приходит – в момент решения, в момент необратимости, она опять чистое насилие. Власть гораздо общее и просторнее, она включает в себя много больше и она уже не столь динамична, как насилие. Она считается с обстоятельствами и обладает даже некоторой долей терпения. В немецком языке слово «Macht» (власть) происходит от древнего готского корня «magan», означающего «koennen, vermoegen» (мочь, обладать), и вовсе не связано со словом «machen» (делать).

Различие насилия и власти можно проиллюстрировать очень просто, а именно отношением между кошкой и мышью.

Кошка, поймавшая мышь, осуществляет по отношению к ней насилие. Она ее настигла, схватила и сейчас убьет. Но если кошка начинает играть с мышью, возникает новая ситуация. Кошка дает ей побежать, преграждает путь, заставляет бежать в другую сторону. Как только мышь оказывается спиной к кошке и мчится прочь от нее, это уже не насилие, хотя и во власти кошки настичь ее одним прыжком. Если мышь сбежала вовсе, значит, она уже вне сферы кошкиной власти. Но до тех пор, пока кошка в состоянии ее догнать, мышь остается в ее власти. Пространство, перекрываемое кошкой, мгновения надежды, которые даны мыши, хотя кошка при этом тщательно за ней следит, не оставляя намерения ее уничтожить, все это вместе – пространство, надежду, контроль и намерение уничтожения – можно назвать подлинным телом власти или просто властью.

Власть, в противоположность насилию, пространнее, в нее входит больше пространства и больше времени. Высказывалась догадка, что тюрьма может быть произведена от пасти; связь той и другой выражает отношение власти к насилию. В пасти, собственно, уже не остается надежды, нет времени и свободного пространства вокруг. Во всех этих отношениях тюрьма – не что иное, как некоторое расширение пасти. Как мышь под взором кошки, арестант делает несколько шагов в одну и другую сторону, и взгляд часового упирается ему в спину. Он располагает временем и надеется, что за это время сумеет выйти либо сбежать из тюрьмы. Он постоянно ощущает намерение аппарата, в одной из клеток которого он оказался, с ним покончить, хотя осуществление этого намерения отложено на время.

Даже в совершенно иной сфере – в многообразных оттенках религиозного рвения – видно отношение между властью и насилием. Все верующие находятся во власти Бога и научаются, каждый по-своему, с этим жить. Некоторым, однако, этого мало. Они ожидают жесткого вмешательства, прямого акта божественного насилия, который можно было бы ясно почувствовать на себе. Они живут в ожидании приказа. Бог имеет в их глазах черты властителя. Его деятельная воля и их деятельное подчинение в каждом конкретном случае, в каждом проявлении суть ядро их веры. Религии такого рода стремятся подчеркнуть роль божественного предопределения, их сторонники имеют таким образом возможность воспринять все, что с ними происходит, как непосредственное выражение божественной воли. Они готовы подчиняться чаще и до конца. Они словно живут во рту Бога и в следующий миг будут раздавлены и стерты в порошок. Но и в эти ужасные минуты они должны бесстрашно жить и делать то, что надлежит.

Ислам и кальвинизм наиболее известны такими настроениями. Их сторонники жаждут божественного насилия. Божественной власти им мало, она слишком неконкретна и отдаленна и слишком многое оставляет на их собственное усмотрение. Это постоянное ожидание приказа оказывает на людей, которые ему предаются, глубочайшее воздействие и порождает тяжкие последствия в их отношениях с окружающими. Оно создает тип верующего-солдата, для которого битва – подлинное выражение жизни и который не боится битвы, потому что чувствует ее в себе постоянно. Об этом типе подробнее речь пойдет далее, при рассмотрении приказа.

Власть и скорость

Скорость, поскольку она относится к сфере власти, – скорость погони или нападения. В обоих отношениях прообразом человеку служат звери. Догонять он учился у стремительно мчащихся зверей, особенно у волка. Нападать внезапным прыжком его научили кошки: львы, тигры и леопарды всегда будили в нем восторг и зависть. Хищные птицы соединили в себе и погоню, и нападение. В хищнике, парящем одиноко у всех на виду и ударяющем внезапно с дальней дистанции, это единство нашло совершеннейшее выражение. Хищная птица подсказала человеку стрелу – оружие, долго развивавшее наибольшую из доступных ему скоростей: в своих стрелах человек летел к добыче. Все эти животные издавна были символами власти. Они представляли либо богов, либо предков властителей. Волк был предком Чингисхана. Сокол Гора – бог египетских фараонов. В африканских королевствах львы и леопарды – священные звери королевских родов. Из пламени, в котором сжигалось тело римского императора, взмывала в небо его душа в виде орла.

Но самое быстрое, то, что всегда было самым быстрым, – молния. Широко распространен суеверный страх перед молнией, от которой нет защиты. Монголы, говорит францисканский монах Рубрук, посетивший их как посланник Людовика Святого, более всего страшатся грома и молнии. Они выгоняют чужих из своих юрт, заворачиваются в черные войлочные кошмы и не высовывают носа, пока гроза не уйдет прочь. Они остерегаются, сообщает персидский историк Рашид, состоявший у них на службе, есть мясо убитого молнией животного, больше того, они боятся даже приблизиться к нему. Всевозможные запреты служат у них для того, чтобы настроить молнию благосклонно. Нужно избегать всего, что могло бы ее привлечь. Молния часто – главное оружие могущественнейшего Бога.

Внезапное явление молнии во тьме носит характер откровения. Она является и дает свет. Из формы и обстоятельств ее появления люди выводят заключения о воле богов. В каком виде и в каком месте неба она возникла? С какой стороны появилась и куда ударила? У этрусков разгадывание смысла молний было задачей специальных жрецов, которые потом под именем «фульгураторов» существовали и у римлян.

«Власть господина, – говорится в одном старом китайском тексте, – подобна лучу молнии, блещущей в ночи». Удивительно, как часто молния поражала властителей. Рассказам об этом не всегда нужно верить, но знаменательно само по себе существование этой связи. Множество таких сообщений есть у римлян и у монголов. Оба народа верили в высшего бога на небесах, оба имели развитое чувство власти. Молния воспринималась ими как сверхъестественный приказ. Раз она попала, то должна была попасть. Если она попала в могущественного человека, значит, она направлена кем-то еще более могущественным. Это – мгновенная, внезапная, но при том явная и очевидная кара.

Подражая молнии, человек преобразовал ее в огнестрельное оружие. Вспышка и гром выстрела, ружье и особенно пушка внушали страх народам, которые сами этого оружия не имели: оно воспринималось как молния.

Однако еще раньше усилия человека были направлены на то, чтобы сделать себя более быстрым животным. Покорение лошади и создание конницы в ее совершеннейшей форме привело к великим историческим вторжениям с Востока. В любом из исторических свидетельств о монголах подчеркивается их стремительность. Их появление всегда было неожиданным; так же внезапно, как появлялись, они исчезали и еще внезапнее возникали снова. Даже стремительное бегство монголы умели обратить в нападение: едва лишь противник успевал поверить, что они бегут, как оказывался окруженным ими со всех сторон.

С тех пор физическая скорость как свойство власти выросла во всех отношениях. Излишне говорить здесь о ее роли в нашу техническую эпоху.

К области нападения относится совсем другой род стремительности – стремительность разоблачения. Вот вроде бы безвредное или даже преданное существо, но с него срывается маска и оказывается, что за ней – враг. Чтобы быть действенным, разоблачение должно происходить внезапно. Такой род стремительности можно назвать драматическим. Погоня здесь сосредоточивается в очень малом пространстве, она концентрируется. Смена масок как средство ввести противника в заблуждение практикуется с незапамятных времен; его негатив – разоблачение, срывание маски. От маски к маске происходят существенные сдвиги в отношениях власти. С вражеским лицемерием борются собственным лицемерием. Властитель приглашает военных или гражданских нотаблей на совместную трапезу. Вдруг, когда гости расслабились, по знаку хозяина начинается резня. Переход от одной позиции к другой точно соответствует смене масок. Он должен быть как можно более стремительным, от этого зависит весь успех предприятия. Властитель, постоянно осознающий степень собственного лицемерия, от других может ждать только того же самого. Действовать с опережением ему позволительно и даже необходимо. Не страшно, считает он, если под удар попадет невиновный: в сложной игре масок возможны ошибки. Он будет сильнее переживать, если, промедлив, даст скрыться врагу.