Вариация четвертая

Отпустив Сашу Фролова, Владислав Петрович решил уделить внимание пухлой зеленой папке. Он выключил глухо урчавший кондиционер, отпер сейф, и добытый утром трофей шлепнулся в кучу бумаг на столе.

Списки «Миссии надежды» выглядели скорее как досье: анкетные данные, количество посещений, степень усвоения материала. И фотографии. Неизвестный фотограф умело схватывал довольные лица, нескрываемое любопытство и интерес на занятиях, подчеркнутую покорность душ на проповедях. К каждой фамилии – три-четыре фото.

После списка лежали отчеты. За первый год принято столько-то, отчислено столько-то, за второй год, за третий. И опять фотографии. Празднование Дня благодарения с индейкой, празднование Дня независимости с костюмированным шоу и самодельным фейерверком, поездка отличившихся в Америку.

– Сколько же денег в это вбухано? – задумчиво шепнул следователь, переворачивая листы первосортной бумаги.

Отдельным документом лежала малопонятная бумага, включавшая в себя только фамилии ездивших в Америку. Странно… Возраст не меньше четырнадцати лет, а напротив фамилий наших детей – фамилии явно американские. Мальчики напротив девочек, девочки напротив мальчиков. Десять человек наших и шесть американцев. Четверо наших без пары.

Догадка пришла сразу, но Владислав Петрович никак не мог найти привязку своим мыслям. В принципе нет ничего плохого в том, что во время поездки наши познакомились с американскими ребятами, но зачем все это фиксировать? Кому нужны такие странные сведения? И что они дают? Бред какой-то.

Следователь перевернул следующий лист и замер. Ого! В списке учащихся за следующий год отсутствовало шесть фамилий. Четыре из них – ребята, оставшиеся в прошлом списке без пары. Отчислили? Вот это номер! Надо бы выяснить за что.

Интересно, кто-нибудь вообще интересовался работой этой секты? Хотя любой интерес можно погасить ливнем денег… Но тогда это уже преступление. Подкуп должностных лиц.

Владислав Петрович встал, достал из сейфа поросший накипью кипятильник и, сунув его в стакан с водой, включил в розетку. Сквозь жалюзи неработающего кондиционера просачивалась злая жара, голова работала вяло, но нервы постепенно входили в то напряженное состояние, которое всегда сопутствует началу раскрытия преступления. Надо выпить кофе, чтобы его поддержать, иначе монотонное разбирательство и выискивание мелочей быстро сожрут это гуляющее по нервным волокнам пламя.

Он вдруг понял, что мысль, независимо от его желания, выбрала себе вполне однозначное направление. Да, убийство из снайперской винтовки – преступление, безусловно, тяжкое, но, раскрыв только его, удастся ли уничтожить корень зла? Не является ли это убийство лишь тенью чего-то куда более грозного и мерзкого, спрятанного под розовощекой улыбкой в тридцать два имплантированных зуба?

Нечто глубоко внутреннее упорно подсказывало, что именно в работе миссии таится мотив ночного выстрела, что это не ревность к загулявшей жене и не банальные финансовые разборки. И если не понять причину, то кто гарантирует от других преступлений, например, от бомбы, взорванной во время проповеди? А там ведь НАШИ дети….

Стакан на столе захлопал крупными пузырями кипения, заплевав кипятком бесчисленные бумаги. Владислав Петрович не глядя вытянул вилку из розетки и, спрятав в сейф исходящий паром кипятильник, достал оттуда пакетик растворимого «Нескафе». На миг задумался и достал ещё один.

Кофе получился черным, как антрацит, но именно такой сейчас и нужен. Пять ложек сахару на стакан. В кофе всего должно быть много – и сахару, и кофе, и кипятка.

Снова присев на скрипнувший стул, следователь вздрогнул. Собственная мысль отозвалась в сердце острой льдинкой полузабытого страха. Вот как! В первую очередь подумал о НАШИХ детях. Не о людях, которые могут пострадать при взрыве, а четко разделил возможные жертвы на наших и не наших, словно смерть американцев менее значима.

Он попробовал восстановить необходимый баланс чувств, отхлебнув черного кипятка из стакана, но от этого легче не стало. В голове носились мудрые изречения вроде тех, что человек – это звучит гордо, что все люди братья и что жизнь, как и небо, одна на всех. Но что-то не ладилось… Вспоминалась Хиросима, Вьетнам, огнеметный напалм, Карибский кризис и графитовые бомбы, вырубавшие системы жизнеобеспечения в больницах Югославии. А тут еще этот Фролов с предложением выпить пивка по поводу убиения «урода» из миссии. Интересно, много таких, кто, прочитав в «Вечерке» про убийство американца, побежит в магазин за пивком? Нет, это уж слишком… Слишком! Жестокости нет оправдания, кто бы ее ни творил, но не Алекс сидел за штурвалом «F-117», не он жег деревни Вьетнама и не он назвал смертоносный бомбардировщик именем собственной матери. Точно так же, как не все немцы – фашисты.

Владислав Петрович снова отхлебнул из стакана, поморщился – по жилам уже начинал разливаться знакомый огонь. А если бы он? Что, если бы убили туриста, узнав в нем летчика, пускавшего ракеты по родильным домам Югославии? В памяти возник хрипловатый голосок Саши Фролова: «И что бы ты сделал?»

Действительно, что?

Ответственность… Невероятная ответственность за чужие судьбы. Не каждый день думаешь об этом, может, даже не каждый год. Со временем начинаешь черстветь, меньше думать о частностях, меньше чувствовать чужую боль. Но иногда накатывает…

Владислав Петрович вспомнил громкое дело, когда возле радиозавода зверски изнасиловали, убили и расчленили двадцатипятилетнюю девушку. Он сам вел дело, и меньше чем за полторы недели преступники были пойманы. Трое. Одному дали пятнадцать лет, другому восемь, третьему три. Но на этапировании, когда их сажали в спецпоезд, чтобы отвезти в областной изолятор, под ноги преступникам с крыши вокзала швырнули гранату. Погибли все трое, с ними двое милиционеров, а еще семеро конвойных получили тяжелые ранения. Мстителя задержали, конечно, с оцепленного вокзала уйти не было ни малейшего шанса, он знал об этом прекрасно и даже не думал сопротивляться.

Следователь вздохнул, из памяти никак не лез последний допрос задержанного.

– Зачем ты это сделал? – спросил тогда Владислав Петрович с искренним непониманием. – Ведь они уже получили свое. А так пострадали невинные люди…

– Там не было невинных, – ответил молодой парень. – У всех было оружие, и никто не расстрелял этих скотов на месте. Как они собирались жить после этого?

Только когда парнишка ушел по этапу, мама задержанного сообщила, что именно его девушку изнасиловали и убили у радиозавода. Ему вкатили по полной, пятнадцать лет, но он и трех лет не протянул, перерезал себе вены обломком жестяной кружки.

Этот случай следователь запомнил на всю жизнь, тогда он отчетливо понял, что слишком сложно провести четкую грань между Добром и Злом. Но она должна быть. Должна быть обязательно. Потому что без нее сам смысл человеческой жизни становится фикцией, пустым звуком, никчемным потреблением пищи.

Для него этой гранью стал закон – описанные другими нормы поведения и морали, где месть – это плохо, где убийство оправдано только при обороне. Ночной стрелок не оборонялся, он убил хладнокровно и расчетливо, а значит, был Злом по всем категориям. И все же его мотив необходимо понять, хотя бы затем, чтоб не допустить этого в будущем.

Чужая боль со временем притупляется, слишком много ее на такой работе, и, лишь заменив ее собственной болью, можно что-то понять.

Жена Владислава Петровича умерла в больнице. Сколько лет прошло? Она легла в гинекологию на сохранение, а молодая медсестра по ошибке вколола ей хлористый кальций. Ей надо было вколоть глюкозу, но трем предыдущим пациенткам прописан был хлористый, и она не разбираясь вколола его и четвертой. Естественно, выкидыш, маточное кровотечение… Остановить не смогли…

Медсестре дали три года за преступную халатность, а его на время рассмотрения дела выгнали в отпуск. Он сидел дома и неотрывно смотрел на вороненый ствол ухоженного «ПМ», не зная, куда пустить пулю: то ли себе в голову, то ли в лицо задержанной медсестры… Он бы смог зайти в кабинет во время допроса, он бы смог поднять оружие на уровень глаз, он только не был уверен, что палец послушно выжмет спусковой крючок.

Две недели он заливал холодную подушку слезами, а черный пистолет терпеливо ждал на столе. Он никогда не подводил – ни в ночных засадах, когда его хозяин еще служил простым оперативником, ни на зачетных стрельбах, посылая пули точно в десятку. Никогда… Но в те жуткие дни он напрасно ждал прикосновения знакомой руки.

Иногда это очень трудно – прощать. Иногда почти невозможно. Только четкая граница между Добром и Злом могла разделить прощение с непрощением. Но он установил ее для себя, и она выдержала натиск бурливших эмоций, позволила отгородиться от рвавших душу чувств.

Закон, основанный на человечности, отличает общество от звериной стаи. Именно он не позволяет убивать соседа по коммуналке из-за украденной мочалки, именно он отмеряет каждому по делам его. Владислав Петрович был уверен, что если довести законы до совершенства, то ими можно будет мерить все в человеческой жизни, от гневного слова в лицо до выстрела в спину. Именно закон, по его мнению, был противовесом беззаконию и жестокости, именно он и только он может их остановить.

Лишь одно не давало покоя… Ощущение, что понятия о Добре и Зле стоят выше человека, что они являются чем-то глобальным, вроде закона тяготения. И что человек, создавая свои законы, лишь манипулирует Добром и Злом, как ловкий фокусник. Ведь в разные периоды истории законы были очень разными! Око за око, суд Линча, право первой брачной ночи, узаконенное убийство крестьян самураями, расстрелы в период сталинизма, унижение и осуждение бежавших из плена солдат, рабовладение, гладиаторские бои, хороший индеец – мертвый индеец, подставь другую щеку, возлюби ближнего, не убий, не изливай семя на землю… Общество и государство всегда подстраивало законы под себя, они являлись лишь инструментом в его жестких руках, рельсами для движения к цели. Дальней и непонятной.

Получается, что законы изменяются вместе с обществом, они являются лишь отражением условий, в котором общество существует. И если для выживания общества будет необходим каннибализм, рано или поздно он будет узаконен так же, как было узаконено рабовладение.

Владислав Петрович почувствовал, что установленная им граница между Добром и Злом начала размываться, стала зыбкой, как туманное марево. В голове смутно стали проявляться вопросы, на которые он не знал ответа.

– Стоп! – тихо сказал он себе, отпив три добрых глотка горячего кофе. – Так мы зайдем черт знает куда.

Действительно, если законы создает общество, а он является частью этого общества, то нынешние законы должны его устраивать. Устраивают? Почти во всем. Значит, все верно… Значит, это единственное, что может отделить хорошее от плохого. Законы надо соблюдать. Точка. Конец абзаца.

Он прикрыл папку и удовлетворенно откинулся на расшатанную спинку стула. Кофе в стакане еще оставался, мысли стали ясными и конкретными. Надо, пожалуй, включить кондиционер, теперь его шум не будет мешать.

Когда жуткое устройство в окне снова затряслось мелкой дрожью, Владислав Петрович сел за стол, отставил грязный стакан и принялся печатать первый отчет по новому делу. Не для начальства, для себя самого.

Мысли, изложенные на бумаге, часто позволяли выявить такие связи, которые в уме не проследить никогда. «Что мы имеем? Предварительно и по непроверенным данным два преступления. Одно совершено работниками «Миссии надежды», другое в отношении одного из работников миссии. Так? Назовем это чутьем. Никаких доказательств против миссионеров у меня пока нет, но с этой сектой что-то не чисто. С чего начнем разматывать клубок? Первое – проверить отпечатки пальцев на крышке. Второе – снять отпечатки у всех работников миссии. Третье – снять отпечатки у родителей тех детей, которые были отчислены из секты. Глупо. Стрелял явно профессионал. Ну и что? Его мог нанять кто угодно, а заодно презентовать свою личную крышку от выварки. Маловероятно, но за спрос не бьют в нос. Заодно лишние пальчики в картотеку. Главное – есть законное основание.

Дальше… Проверить пальчики по картотеке, может, обладатель хоть одного отпечатка уже знаком с правоохранительными органами. Это было бы идеально. Но мы предполагаем, а Бог располагает.

Потом главное – установить путь появления в городе столь необычного оружия. По словам Фролова, оно все на строжайшем учете, а значит, возможны лишь три варианта. Первый – использование оружия санкционировано какой-то государственной спецслужбой. Если так, то мне хрена с два дадут что-то разнюхать, зато я сразу пойму это и закину дело подальше.

Второй вариант интереснее. До или после проведения назначенной операции снайпер государственной спецслужбы несанкционированно использовал оружие в своих целях. Вот на этом можно орден заработать. С закруткой на спине… Ладно, поглядим.

Третий вариант из области фантастики. А значит, наиболее вероятен. Во время боевых действий одна из винтовок была утрачена, о чем нужно найти соответствующий отчет военных. Скорее всего, утрачена была не одна, а несколько, но тогда одна уж точно уцелела. После этого нам останется лишь выяснить имена людей, причастных к утрате этого оружия, проследить их дальнейший жизненный путь и найти конец ниточки. Самому мне в этом копаться не дадут, значит, надо подпрячь украинскую Службу Безпеки.

Черт… Фиги с две! Граждане Украины не принимали участия ни в одном вооруженном конфликте, разве что на чужой стороне и сугубо добровольно. Значит, в государственных структурах этих данных нет. А российские спецслужбы, особенно в нынешней ситуации, не дадут мне даже понюхать свои документы, не то что поглядеть. Плохо!

Ладно, отработаем первые два варианта. Узнаем в Безпеке, сколько у нас числится этих «Рысей» и где они есть. И если наткнемся на стену, то дело можно сдавать в архив. Висяк. Если же нет, то потянем дальше.

Кстати, Фролов ведь воевал с чеченцами в составе спецчастей российского Черноморского флота и лишь потом, приняв по месту жительства украинское гражданство, поступил в органы МВД Украины. Надо его расспросить, может, он знает что-то об утерянных в боях винтовках. Должен знать! Слухами земля полнится, особенно на войне.

Теперь немного о самой «Миссии надежды». Нужно побеседовать с детьми, отчисленными после поездки в Америку. Еще надо переговорить с парочкой тех, кого не отчислили. Для контраста и более широкого взгляда. Пока вроде все, может, потом в голову придет что-то свежее».

Владислав Петрович выбил последнюю точку и, вытянув лист из машинки, аккуратно спрятал его в карман. Это не для начальства.

«Еще, что ли, кофе налить? Нет уж… Сердце и так временами напоминает, с какой оно стороны. Лучше вечером сварю настоящего, а эту растворимую кислятину разводить не стану.»

Он взглянул на часы и недовольно скривился. До конца рабочего дня еще три часа. Нет, хоть тут и кондишн, а надо пройтись, иначе крышу начнет рвать конкретно. Снова полезет в голову всякое Добро со Злом, будь оно неладно.

«Точно, пройдусь в ЭКО, узнаю, что они накопали насчет пальчиков и пули. А в тех местах хорошо, море рядышком, бульвар зеленый, кафешка приличная. Вот там кофе и выпью».

Он привычным движением запер сейф, взял со стола рабочую папку с бланками, закрыл дверь в кабинет и, спустившись по лестнице, крикнул помощнику дежурного:

– Я в ЭКО, если что.

– Рацию возьмите! – посоветовал сержант.

– Ага… Чтоб вы мне жизни не дали? Там телефон есть. А наябедничаешь начальнику, я тебя на первой же взятке поймаю.

– Я не беру… – улыбнулся сержант.

– Значит, не дают, – пошутил Владислав Петрович и выскользнул на улицу.