Акт II

Шекспир в Лондоне. Расцвет

1. Елизаветинский Лондон

Лондон времен королевы Елизаветы – и, конечно, Шекспира – был удивительным, поражающим воображение городом, переживающим период бурного роста и расцвета. Во время правления деда Елизаветы, Генриха VII, Лондон, малонаселенный, почти захолустный город с явными следами упадка, начал обретать облик, подобающий столице. Руины – печальные приметы иноземных вторжений и не менее разрушительных внутренних распрей – были постепенно вытеснены новыми архитектурными сооружениями, сохранив, тем не менее, свое место в типичном английском ландшафте. При Генрихе VIII этот контраст разрухи и обновления стал еще более разительным. По самым скромным подсчетам, за время правления отца Елизаветы Лондон и его окрестности обогатились примерно сорока новыми дворцами и замками, но при этом потеряли около восьмисот монастырей и храмов, разрушенных в ходе так называемого «Роспуска монастырей», инициированного Генрихом в рамках Реформации. Впрочем, не все принадлежавшие католической церкви строения были уничтожены – некоторые обрели новую жизнь в ином качестве, например, монастырь Блэкфрайерз в Лондоне превратился в закрытый королевский театр.

Елизавета приняла от своих предшественников город с богатым потенциалом в плане роста и развития, но и с не менее глобальными проблемами, характерными для многих крупных городов позднего Средневековья. Немало трудностей создавала, например, слишком большая плотность населения в бедных кварталах или преобладание в городе старых деревянных построек, которые были беззащитны перед огнем. Как известно, до 1666 года Лондону удавалось избегать больших пожаров, хотя отдельные эпизоды возгорания тоже влекли за собой драматические последствия – так, например, в июне 1613 года сгорел дотла театр «Глобус», в котором ставились многие пьесы Шекспира (пожар случился во время показа его «Генриха VIII»).

Чудовищная антисанитария, царившая во многих европейских столицах того времени, делала Лондон малоприятным для прогулок в жаркую погоду и приводила к вспышкам эпидемий. Известно, что англичане по мере сил пытались решить проблему утилизации мусора и поддержания уличной чистоты, и не только в столице. Об этом свидетельствуют выписанные отцу и дяде Шекспира штрафы «за учреждение кучи мусора в неположенном месте», однако в целом гигиена в городских и сельских поселениях оставалась на удручающе низком уровне.

Нашего современника, окажись он в елизаветинском Лондоне, ужаснули бы не только кучи отбросов на городских улицах и убийственная вонь сточных канав, но и обилие того, что в наше время считается насилием, а во времена Шекспира нередко служило источником развлечения. Сюда можно отнести травлю медведей и быков, бои различных животных – петушиные, собачьи, – а также охоту. Многие виды спорта, практиковавшиеся в те времена в очень грубых и примитивных формах, можно было без преувеличения назвать кровавыми. Возникшая на Британских островах разновидность футбола была настолько жестокой, что оставляла после себя многочисленные жертвы – раненых и даже убитых игроков. Один из иностранных путешественников, ставших свидетелем подобного развлечения, задался вопросом: «Если англичане называют это игрой, то что же они называют дракой?!» Неудивительно, что английские правители были встревожены распространением этой опасной забавы и неоднократно предпринимали попытки запретить футбол и другие игры с мячом. Первая попытка объявить футбол вне закона принадлежала Эдуарду II, его запрет повторили Эдуард III и Эдуард IV, затем Ричард III и Генрих IV. При этом первая в истории английского футбола пара бутсов для игры принадлежала не кому иному, как Генриху VIII, увлекавшемуся разными видами спорта и поощрявшему этот интерес у своих подданных. То, что казалось чрезмерно жестоким даже в мрачные Средние века, было по вкусу англичанам эпохи Возрождния. Шекспиру, очевидно, была известна некая разновидность игры с мячом, так как слово football в значении «футбольный мяч» встречается у него как минимум дважды – в «Комедии ошибок» и «Короле Лире».

Еще одним источником развлечения для городских зевак в тюдоровскую эпоху были казни преступников; они нередко носили публичный характер и собирали толпы зрителей. Четвертование заговорщика Энтони Баббингтона (1561–1586) оказалось таким ужасным зрелищем, что даже охочая до кровавых зрелищ толпа стала проявлять признаки негодования; однако этот случай был скорее исключением – чаще всего казни проходили под одобрительные комментарии собравшихся, а некоторые атрибуты, такие как щепки с помоста или веревка повешенного, распродавались на сувениры.

Насилие в той или иной форме пронизывало атмосферу столицы и других крупных городов и во многом формировало мироощущение подданных Елизаветы. Въезжающего в город путешественника «приветствовали» останки преступников, размещенные на мосту в железных клетках, а также надетые на пики руки и головы государственных изменников. Даже знаменитый писатель и философ Томас Мор (1478–1535), впавший в немилость у Генриха VIII и казненный за измену, не смог миновать этой жуткой участи – в 1535 году его отрубленная голова целый месяц была выставлена на всеобщее обозрение на Лондонском мосту. Там же находилась голова епископа Джона Рочестера (1469–1535), отказавшегося признать законность развода Генриха с Катариной и его нового брака, но простой народ слишком сочувствовал убитому священнику, выступившему против своевольного монарха, и его голова была выброшена в Темзу. В 1583 году эта «выставка смерти» была пополнена головой дальнего родственника Шекспира, Эдварда Ардена, который был казнен как участник заговора против королевы, и его зятя Джона Сомервила.

Неудивительно, что одним из наиболее популярных жанров английского ренессансного театра была так называемая кровавая трагедия, или трагедия мести, которая изображала гибель большинства персонажей прямо на сцене и требовала пролития большого количества бутафорской (а иной раз вполне натуральной, привезенной со скотобоен) крови. Современные читатели или зрители, упрекающие пьесы Шекспира в избытке насилия и убийств, должны понимать, что его произведения лишь отвечали духу эпохи и вкусам публики тех времен и едва ли выходили за рамки общепринятого представления о жанре трагедии.

Впрочем, Лондон времен Елизаветы был примечателен не только мрачной атмосферой, обилием грязи и «кровожадностью» своих обитателей. В городе, как никогда прежде, кипела жизнь – перестраивались целые улицы, в университетах шли ученые диспуты, на площадях и в тавернах игрались веселые представления. К 1600 году население Лондона составило около двухсот тысяч человек, среди которых было немало приезжих. В XVI веке столица Англии привечала самых разных гостей, от гениальных сочинителей до морских пиратов, от бродячих проповедников до дерзких авантюристов. Интеллектуальная и творческая энергия Британских островов, до той поры находившаяся под спудом и проявлявшаяся лишь отдельными всполохами в лице Чосера или Мэлори, вырвалась на свободу именно в елизаветинскую эпоху, выбрав местом своего выхода столицу Англии. Пожалуй, не было ни одной области культуры, в которой англичане не порадовали бы мир хоть одним гением в этот период.

Как и в политической сфере, в искусстве Елизавета пожинала плоды с деревьев, посаженных еще ее дедом и отцом. Несмотря на свою скупость, ставшую почти легендарной, Генрих VII приглашал на службу иностранцев и поощрял развитие наук и искусств не только при дворе, но и в масштабах страны. В его правление велось строительство или реконструкция многих архитектурных сооружений, например, «визитной карточки» нынешнего туристического Лондона – Вестминстерского аббатства. Войны и междоусобицы, на протяжении длительного времени терзавшие Англию, лишили ее многих талантливых деятелей искусства, поэтому подвластная Генриху держава значительно уступала своим европейским соседям по уровню культуры. Это отчасти объясняло многочисленность приглашенных ко двору художников, архитекторов, поэтов, чьи услуги щедро оплачивались. Впрочем, доверие к иностранным «специалистам» было усвоено Генрихом с детства. На придворных должностях у короля состояли выдающиеся итальянцы: мореплаватель Джон Кабот (Джованни Кабото, 1450–1499?), писатель Полидор Вергилий (1470–1555), священник и поэт Джованни Джильи (?-1498) и его племянник епископ и дипломат Сильвестро Джильи (1463–1521). Плеяду итальянских поэтов, по личному приглашению Генриха променявших солнечную родину на туманный Альбион, дополняли историк и литератор Пьетро Кармелиано (1451–1527) и его протеже Андреа Аммонио (1478–1517). Первым преподавателем греческого языка в Оксфорде тоже был итальянец, Корнелио Вителли.

Смотрителем королевской библиотеки был уроженец Бургундии священник Квентин Пуле (1477–1506). Его сменил в этой должности фламандец Жиль Дюве, также преподававший детям короля французский язык. Когда речь шла о культуре или образовании, Генриху, видимо, удавалось обуздать свою расчетливость и выбрать лучшее из того, что предлагала ему современность, как бы дорого это ни стоило; при этом королю хватало здравомыслия признавать, что на родине он не найдет столь выдающихся представителей научной и культурной сферы. Для своих наследников он тоже изыскивал лучших наставников и педагогов. Домашним учителем принцев Артура и Генриха был еще один иностранец – слепой монах, историк и писатель Бернард Андрэ (1470–1522), преподававший также в Оксфорде.

Обилие иностранных сочинителей, историков и дипломатов при дворе Генриха VII было не просто свидетельством скудости местной научной и культурной сферы или предпочтений монарха. Унаследовав средневековую по уровню развития страну, Генрих мыслил и желал править уже как ренессансный монарх, о чем приглашенные поэты должны были возвестить миру сразу на нескольких европейских языках.

Вероятно, усвоенная с детства уверенность в превосходстве зарубежных специалистов над отечественными повлияла и на Генриха VIII. Многих поэтов и писателей, служивших еще его отцу, молодой король оставил в должности – например, Сильвестро Джильи. В период его правления жалованье иностранным музыкантам, архитекторам и живописцам составляло внушительную статью придворных расходов. Двор Генриха регулярно посещали выдающиеся люди своего времени – мыслители, дипломаты, поэты. Частыми гостями в Англии были гуманист и философ Эразм Роттердамский (1469–1536), писатель Бальтассаре Кастильоне (1478–1529), автор нашумевшей «Книги о придворном» (английский перевод датируется 1561 годом).

И все же ни при первом из Тюдоров, ни при его преемнике культура в Англии не достигала таких головокружительных высот, как при Елизавете. Из ограниченной по значимости при Генрихе VII и одной из важных, но не главных при его сыне, сфера искусства и литературы в ренессансной Англии превратилась в доминирующую силу государственной политики и общественной жизни, став определяющим компонентом елизаветинской культуры.

Сама королева получила блестящее и разностороннее образование, позволявшее ей не только оценивать по достоинству произведения подданных, но и самой сочинять стихи и музицировать. Она владела искусством игры на лютне и на верджинеле – разновидности клавесина. Елизавета также любила танцы и регулярно разучивала новые па, которыми удивляла гостей на балах вплоть до преклонного возраста. Когда придворные поэты и музыканты прославляли Елизавету как покровительницу искусств, живую Музу своего времени, они льстили ей лишь отчасти. При последней представительнице династии Тюдоров Ренессанс в Англии превратился из утопии в реальность.

Хотя наиболее выдающейся сферой английского Возрождения была литература, музыка этого периода ненамного уступала ей в разнообразии форм и жанров и обилии талантов. Елизаветинская эпоха была временем расцвета Королевской капеллы (Chapel Royal) – школы вокала для мальчиков, составлявших хор для придворных праздников и концертов. Юные певцы также исполняли роли в написанных специально для них пьесах. Представления Королевской капеллы носили закрытый характер и предназначались для увеселения королевы и ее свиты, при этом в число органистов и педагогов капеллы входили самые выдающиеся композиторы и исполнители своего времени – Томас Таллис (1505–1585), Уильям Берд (1539/407-1623), Джон Булл (1562–1628), Орландо Гиббонс (1583–1625), Томас Томкинс (1572–1656). Сочинения этих музыкантов, представлявших крупнейшую на тот момент школу верджиналистов, ценились столь высоко, что королева предпочитала закрывать глаза на католическое вероисповедание некоторых из них. В числе композиторов-католиков елизаветинского периода был и выдающийся лютнист, певец и сочинитель песен Джон Доулэнд (1563–1626), чья музыка пережила второе рождение в XX веке.

Королева также покровительствовала наукам и способствовала распространению образования в Англии. Отчасти это была вынужденная мера: начало Реформации, затеянной ее отцом, способствовало разрушению многовековой монополии католической церкви на образование: монастырских школ больше не было, зато началось бурное развитие светских учебных заведений.

Но самую блестящую страницу елизаветинской культуры представляли, конечно, литература и театр. Поэзия, которая была цветом елизаветинской культуры, притягивала самих блистательных сочинителей своего времени, среди которых можно было встретить как аристократов, так и выходцев из низших сословий. Однако в отношении театра неукоснительно соблюдались классовые ограничения: во времена Шекспира сочинение драм рассматривалось в первую очередь как ремесло, поэтому представителям благородных фамилий заниматься драматургией не подобало. Этот факт в немалой степени вдохновлял тех шекспироведов-антистратфордианцев, которые искали «подлинного» автора шекспировских пьес в одном из придворных аристократов. Представителю знати, пожелавшему писать для сцены, пришлось бы искать «ширму» для постановки или публикации своих произведений. Именно в качестве подставного автора и выступил, как полагают некоторые исследователи, Уилл Шекспир, полуграмотный актер из провинции, под чьим именем граф Рэтленд (или Оксфорд, или де Верр) публиковал свои произведения.

«Антидемократическая» по своей сути, антистратфор-дианская версия не принимает во внимание факт, что далеко не все выдающиеся писатели того времени были выходцами из аристократической среды, то есть случай Шекспира, сына перчаточника и внука земледельца, отнюдь не был исключительным. Отец писателя Томаса Нэша (1567–1601), возможного соавтора нескольких пьес Шекспира, был священником, как и отец Бенджамина Джонсона (воспитывал его отчим – каменщик по профессии). Соперник и соавтор Шекспира Кристофер Марло (1564–1593) родился в семье сапожника, его приятель и собрат по перу Томас Кид (1558–1594) был сыном нотариуса. Список подобных примеров весьма обширен, и он в первую очередь показывает, что в елизаветинскую эпоху даже человек невысокого происхождения, наделенный талантом и энергией и не лишенный определенной степени удачливости, мог добиться весьма высоких результатов в желаемой сфере. Не следует забывать, что еще Генрих VII начал проводить антиэлитарную политику, призванную ограничить влияние крупных феодалов в политике и общественной жизни, поощряя выходцев из более низких сословий к занятию важных государственных постов. Таким образом, при Елизавете в Лондоне сложилась необычайно плодотворная, благоприятная для одаренных и целеустремленных людей среда. Стоит ли удивляться, что Уилл Шекспир, оставив скучный Стратфорд с его четверговыми базарами и увядающую жену с тремя маленькими детьми, не преминул воспользоваться шансом, который предоставляла ему сама эпоха?