3. Философская герменевтика Г. Г. Гадамера

Наиболее последовательно основные философские положения Мартина Хайдеггера были разработаны его учеником, одним из виднейших и влиятельнейших философов-герменевтов ХХ века Гансом Георгом Гадамером (1900–2002). В свете интересующих нас проблем особое внимание будет уделено тем аспектам философского построения Гадамера, в которых он развивает хайдеггеровское понимание герменевтического круга как онтологической неизбежности, а также хайдеггеровскую трактовку предпонимания.

Главная книга Гадамера, в которой изложены наиболее существенные положения его герменевтической философии, – «Истина и метод» (1960 г.). В своих философских построениях Гадамер основывается на выводах онтологической герменевтики Хайдеггера: вслед за своим учителем он связывает проблему понимания с историчностью бытия; исходит из предпосылочности всякого понимания; рассматривает свершение (или событие) истины в качестве герменевтического процесса, а не герменевтического результата; выделяет в качестве одной из центральных проблем герменевтики проблему языка; и, наконец, в деле интерпретации считает необходимым обращаться к произведению, а не к личности его автора.

Корнем философского мировоззрения Гадамера, истоком его проблематики должна быть признана проблема традиции. Именно в приверженности, принадлежности к традиции усматривает Гадамер сущность человеческого бытия. Если усилия герменевтики XIX столетия были направлены на поиск путей преодоления временнóй дистанции между интерпретатором и текстом, а в устранении этой дистанции, собственно, и виделась герменевтическая цель, то Гадамер, опираясь на учение Хайдеггера, настаивает как раз на том, что именно и прежде всего эта дистанция и должна стать предметом понимания. Не упразднение, а уяснение содержания дистанции приобретает первостепенное значение.

Гадамер глубоко воспринял мысль Хайдеггера о том, что бытие есть время. Отменить историю нельзя, потому что сам человек – это история (человек не в истории, но он сам есть история, он собою, собственным бытием осуществляет историю). Человек непременно несет в себе ту самую дистанцию, которая отделяет его, например, от интерпретируемого им произведения и которая не дает возможности вступить в контакт с этим произведением непосредственно, напрямую, так сказать, «поверх истории». Однако саму возможность контакта дистанция не отменяет, она лишь обусловливает ту единственную форму, в которой такой контакт может быть осуществлен. Гадамер обозначил эту форму, введя в свою герменевтическую систему понятие «традиция». Под традицией здесь понимается система опосредований, которые обеспечивают присутствие в сегодняшнем культурно-историческом пространстве явления, первоначально принадлежавшего другому пространству, рожденного другим пространством. Почему возможно движение какого бы то ни было явления (в качестве такового нас, естественно, интересует прежде всего литературное произведение) от эпохи к эпохе, каким образом это движение осуществляется, и какие изменения при этом претерпевает само явление – вот вопросы, которыми озабочен Гадамер.

Философ исходит из того, что история развивается не дискретно, напротив – она непрерывна; непрерывностью истории обеспечивается преемственность эпох. По мысли Гадамера, переход от одной эпохи к другой осуществляется по принципу «перевода». С наступлением очередной эпохи содержание предыдущей не умирает, не уходит в небытие, а «переводится на язык» новой эпохи, которая, в свою очередь, тоже будет «переведена», и этот новый «перевод» впоследствии послужит источником для будущих переводов и т. д. При этом важно учитывать, что при всей метафоричности предложенного Гадамером понятия «исторического перевода» последний обладает главными свойствами перевода языкового – он имеет ту же диалектическую природу. Так же, как перевод текста с одного языка на другой требует соблюдения двух основных условий – сохранить верность оригиналу и создать новый текст, ориентированный на «своего» читателя, то есть, по сути дела, превратить чужое в свое, не поправ при этом сущность первого в угоду второму, – исторический перевод подразумевает непрерывную связь со своим источником, который вместе с тем, в условиях нового историко-культурного контекста, претерпевает неизбежные смысловые трансформации. Поэтому «исторический перевод» никогда не равен «историческому оригиналу», но находится с ним в отношении смысловой преемственности. Череду исторических переводов Гадамер и называет традицией, которая в силу собственной непрерывности оказывается не только разделяющей различные эпохи дистанцией, но и связующей эти эпохи нитью. То есть в качестве дистанции историческое расстояние предстает как начало разделяющее, но в качестве традиции оно «собирает» бытие в единое – в историю. (Ср. определение исторической науки, которое дал Хайдеггер в одной из своих работ: «Всякая историческая наука вычисляет грядущее из своих определенных настоящим образов прошедшего»).

С проблемой традиции в философской системе Гадамера оказывается непосредственно связана проблема предпосылочности всякого мышления. Воспринимающее сознание, то есть сознание читателя/интерпретатора, не может быть помыслено в качестве «чистого» сознания – последнее, по мысли Гадамера, вообще является той степени абстракцией, которая не имеет никакого отношения к реальному процессу понимания, и поэтому «чистое сознание» ни в малейшей степени не может способствовать решению герменевтических проблем, более того, оно вообще не может быть признано герменевтическим термином. Сознание всегда исторично, оно подготовлено историей и является продуктом того культурно-исторического пространства, в недрах которого формировалось.

По мысли Гадамера, сознание всегда функционирует в соответствии с выработанными историей и заданными ему (сознанию) параметрами (тенденциозность, направленность, оценочность, выборочность и т. д.). Для обозначения такой обусловленности сознания Гадамер вводит понятие предрассудок. Философ показывает, что в основе любого исторически конкретного понимания (а иным оно и быть не может) лежит предрассудок, то есть то, что предшествует пониманию, что само уже заранее подготовлено той исторической реальностью, в пределах которой данное понимающее сознание формируется, и что, в свою очередь, подготавливает понимание. Гадамер призывает освободить термин «предрассудок» от той негативной оценочности, которую ему придала эпоха Просвещения (что само по себе, конечно, весьма показательно: Просвещение делает ставку на чистый рассудок, не допускающий наличия ничего, что было бы больше его самого, то есть ничего, что выходило бы за его – рассудка – пределы. Борьба Просвещения с предрассудком обусловлена именно этим обстоятельством: ведь пред-рассудок это то, что претендует на предварение рассудка, в то время как последний должен выступать, согласно идеологии Просвещения, в качестве единственного и независимого эксперта истины, то есть в принципе не может быть ничем «предварён»).

Гадамер предпринимает попытку реабилитировать предрассудок, обращаясь к истории этого понятия. Он показывает, что герменевтическое употребление термина «предрассудок» должно основываться на том смысле, который вкладывался в это слово средневековой юриспруденцией: предрассудок – это верное предварительное решение, вынесенное до окончательного выяснения всех обстоятельств и подробностей дела. Таким образом, применительно к герменевтической проблематике предрассудок, по Гадамеру, есть обусловленное историчностью свойство сознания предварять результат понимания.

Но коль скоро предрассудок оказывается столь существенной характеристикой сознания и ему отводится столь значительная роль в процессе осуществления понимания (ведь именно предрассудок обусловливает конечный результат понимания), естественно, что сам предрассудок становится одной из наиболее насущных проблем философской герменевтики. По мысли Гадамера, именно разработка предрассудка, рассмотрение того, чем предопределено понимание, оказывается первостепенной герменевтической задачей. Цель интерпретатора не в том, чтобы освободиться от себя, от собственной исторической обусловленности, а в том, чтобы отдать себе отчет в этой обусловленности, раскрыть содержание предрассудка и, не преодолевая его, а, напротив, исходя из него, вступить в контакт с интерпретируемым материалом.

С точки зрения Гадамера, для того чтобы иметь возможность учитывать предрассудок (а это становится обязательной предпосылкой понимания), необходимо привести его «во взвешенное состояние», то есть, во-первых, осознать его, отдать себе отчет в его наличии и в его содержании, и, во-вторых, уже исходя из осознанного, обратиться к тексту с вопросом, или, что то же самое, постараться «применить текст к своей, исторически обусловленной, ситуации» («ситуацию» Гадамер осознает, конечно, не с точки зрения обыденного эмпирического опыта как стечение некоторых бытовых обстоятельств, но философски – как определенный культурно-исторический момент традиции).

При этом важно учитывать, что «применение текста к своей ситуации» ни в коем случае не сводится к модернизации смысла этого текста. Дело не в том, чтобы, обращаясь к какому-либо произведению, отделенному от интерпретатора некоторой временнóй дистанцией, «подогнать» смысл этого произведения под «злобу дня», рассмотреть его как иллюстрацию к уже имеющемуся опыту (иллюстративный принцип не подразумевает вопросно-ответных отношений между читателем и произведением, в то время как, по мысли Гадамера, становление смысла всегда происходит в границах именно диалогического контакта). Вместе с тем не менее важным условием плодотворного и результативного, то есть понимающего, общения интерпретатора с произведением Гадамер считает недопустимость сведения этого общения к прямой реконструкции того смысла произведения, который был актуален в момент его создания. Таким образом, становление смысла не может осуществляться ни на путях модернизации, ни на путях исторической реконструкции.

Единственно верным направлением в деле осмысления произведения Гадамер считает «применение произведения к своей ситуации». Под таким «применением» философ подразумевает рассмотрение произведения с точки зрения его способности ответить на сегодняшние вопросы – не продублировать уже имеющиеся ответы, но дать новые, до сих пор не только не очевидные, но и вообще неизвестные. При этом необходимо также осознавать, что сами ответы не заложены раз и навсегда в произведении, но находятся в непрерывном процессе собственного формирования и становления – по мере непрерывного же формирования и становления той традиции, в лоне которой произведение разворачивает собственный смысловой потенциал. Сама же традиция складывается в том числе и за счет данного произведения и возникающего по отношению к нему вопрошания со стороны интерпретатора. Таким образом, с одной стороны, традиция включает в собственное движение произведение, тем самым обеспечивая ему возможность существования в культурно-историческом континууме, но, с другой стороны, само произведение в качестве культурно-исторического феномена обеспечивает собою наличие традиции.

Несводимость смысла к исторической реконструкции, рассмотрение его как смысла становящегося означает прежде всего его плюральность. Признать ту или иную интерпретацию произведения единственно верной, с точки зрения Гадамера, невозможно, потому что это значило бы остановить движение смысла, то есть отменить единственно возможную форму его существования.

Для того чтобы истинное понимание текста (то есть его применение к опыту читателя) состоялось, необходимо наличие определенного условия, а именно наличие того общего для читателя и текста пространства, в котором их встреча могла бы осуществиться. Таким общим для обеих сторон пространством Гадамер считает язык. Ведь как раз благодаря наличию общего языка вопросно-ответные отношения вообще могут реализоваться, то есть, с одной стороны, вопрос, заданный тексту, оказывается расслышанным, а, с другой стороны, ответ воспринимается именно как ответ на заданный вопрос.

Язык, по мысли Гадамера, оказывается той единой почвой, на которой может разворачиваться движение традиции и которая, собственно, и «держит» собою традицию (напомним еще раз, что под традицией Гадамер подразумевает систему культурно-исторических опосредований, позволяющих осуществить перевод прошлого в настоящее, чужого в свое). Именно язык не дает меняющемуся бытию распасться на отдельные, не связанные между собой фрагменты, удерживая его (бытие) в качестве единого целого и придавая ему характер события, точнее, по Гадамеру, со-бытия, то есть совместного, одновременного бытия. Совместного, поскольку оно подразумевает соприсутствие прошлого и настоящего, нахождение прошлого в настоящем. Язык, таким образом, оказывается гарантом того, что обращение читателя/интерпретатора к произведению и отклик последнего на это обращение вообще имеют смысл и, следовательно, основанные на общем языке диалогические отношения между читателем и произведением могут привести к пониманию.

Существеннейшей чертой всякого истинного диалога Гадамер считает непредсказуемость его результата – последний возникает только как итог диалогических отношений. Ни одна из участвующих в диалоге сторон не может предвидеть, к чему ее приведет сам диалог – именно так: не говорящий приходит к результату, но говорение, то есть язык, приводит говорящего к нему. С этим связано, в частности, представление Гадамера о том, что из герменевтической проблематики должен быть устранен всякий психологический аспект: дело не в том, что хотел сказать автор, не в том, каковы особенности процесса создания произведения, не в том, почему он написал так, а не иначе и т. п., – дело только в том, чтó говорит само произведение. Психология творчества оказывается за пределами интересов герменевтики, поскольку она не является языковой проблемой, в то время как именно последняя оказывается центром герменевтической проблематики. Герменевтика Хайдеггера – Гадамера имеет дело лишь с феноменами, выступающими в качестве посредников, через которых сказывается язык. В литературе язык фиксирует себя не в психологическом портрете автора произведения, но в самом произведении – соответственно, герменевтика обращается к произведению, а не к его автору.

Плодотворность диалога Гадамер вслед за Хайдеггером видит только в одном – в преодолении двучастной структуры диалогической системы и формировании ее «третьего элемента» – того смысла, который не есть смысл ни одной из первоначальных сторон диалога, но возникает между ними и есть результат их взаимодействия (этот «третий элемент» и Хайдеггер, и Гадамер называют также слиянием горизонтов, или, вслед за Гуссерлем, «сутью дела», то есть тем смыслом, по поводу которого участники диалога ведут сам диалог).

С точки зрения Гадамера, историчность герменевтического поведения определяет собою его круговую структуру. И поскольку историчность составляет онтологическую характеристику бытия, вопрос о герменевтическом круге в философской системе Гадамера, естественно, оказывается также в области именно онтологической, а не методологической проблематики. По мысли философа, выйти из герменевтического круга в процессе понимания (=бытия) так же невозможно, как невозможно освободиться от истории. Интерпретатор, обращаясь к тексту, тем самым обращается к исторической традиции, но при этом он сам не занимает какую-либо абстрактную, внеисторическую позицию, но находится внутри истории, точнее – осуществляет собою историю. Именно поэтому его контакт с исторической традицией носит характер со-бытия: интерпретатор и текст сосуществуют в истории, поэтому понимающее движение есть всегда движение внутри истории, в круге истории. Историчность понимающего сознания выражается в его предпосылочности: предрассудки, предмнения, которые предшествуют всякому пониманию и предопределяют его, есть не что иное, как знаки его (сознания) принадлежности истории. Предрассудки – это отложившиеся в сознании формы исторического опыта, исходя из которого только и может осуществляться процесс понимания.

Круговую структуру понимания Гадамер трактует в русле хайдеггеровского учения. Всякий герменевтический процесс начинается с так называемого «пробрасывания» смысла – предвидения, предвосхищения его. Этот «пробрасываемый» смысл поверяется смыслом, который открывается текстом и который, будучи исторически отделенной от интерпретатора данностью, неизбежно отличен от интерпретаторского предмнения, хотя (и это особенно существенно) конечно же, соотносим с ним, поскольку имеет с ним общее основание – язык. Но и смысл произведения, определенный историческим статусом последнего и выявляющий меру истинности предмнения интерпретатора, в свою очередь появляется только благодаря тому, что к произведению подходят с также исторически мотивированными ожиданиями. Эти ожидания, или проекции смысла, по мере понимающего движения, постоянно корректируются, пересматриваются, в чем-то подтверждаются, а в чем-то опровергаются движущимся навстречу смыслом, который открывается произведением и т. д. При этом необходимо помнить, что и предмнения интерпретатора, и смыслы произведения находятся в постоянном движении еще и потому, что ни на миг не могут быть изъяты из времени, из исторического движения.

Герменевтический процесс, таким образом, предстает как непрерывно движущаяся, корректирующая самое себя система, постоянно меняющаяся в своем стремлении максимально приблизиться к сути дела, то есть к тому смыслу, по поводу которого осуществляется диалог между интерпретатором и текстом, между предмнением первого и мнением второго. Согласно мысли Гадамера, понимание не может быть остановлено именно в силу своей историчности – ведь невозможно остановить историю. Причем усилия Гадамера направлены не столько на доказательство наличия круговой траектории понимания, сколько на выявление того механизма, который обеспечивает смысловую продуктивность герменевтического круга.

Хайдеггеровскую трактовку герменевтического круга Гадамер дополняет еще одной чрезвычайно существенной характеристикой. Он вводит представление о так называемой презумпции совершенства произведения, под которой подразумевает необходимую для «запуска» любого герменевтического процесса предпосылку. Понимание, считает Гадамер, может осуществляться лишь тогда, когда мы априори, еще до постижения смысла, исходим из того, что данное произведение обладает совершенным единством смысла. Мы заранее признаем за произведением истину, то есть признаем, что произведение знает о сути дела больше, нежели наше предмнение. Только при таком подходе возможно сохранить необходимую строгую направленность понимания на некий общий нашим интересам (то есть интересам интерпретатора и текста) предмет – предмет, по поводу которого мы вступаем в диалогические отношения. В противном случае, если текст вызывает в интерпретаторе сомнение и его истинность не подтверждается в процессе понимания (то есть он не становится действительно понятным), интерпретатор вынужден переориентироваться в своем отношении к тексту и занять принципиально иную, не герменевтическую, в строгом смысле этого слова, позицию. В этом случае он подходит к тексту как к «мнению другого», и в связи с этим, по мысли Гадамера, понимание приобретает психологический или исторический (в противоположность герменевтическому) характер. Герменевтическое понимание – это всегда предметное понимание, оно направлено не на «другого» участника диалога, а на общий интересам обоих участников предмет, на тот «третий элемент» диалогической системы, о котором выше шла речь, и такое понимание осуществимо лишь при условии признания презумпции совершенства произведения.

Презумпция совершенства, то есть признание за произведением истины, однако, отнюдь не отменяет исторического статуса произведения, то есть не выводит его из лона истории в некую вневременную, абсолютную, надисторическую область. Сама истина, которую предвосхищает познающее сознание, глубоко исторична и обладает всеми характеристиками исторического феномена. Поэтому-то и возможны подлинно диалогические отношения между интерпретатором и произведением по поводу истины.

Интерпретатор и произведение – оба – находятся в определенном историческом отношении друг к другу. Это отношение характеризуется единством, одновременностью взаимной близости и чуждости интерпретатора и текста, близости и чуждости, которые определяются двумя основными свойствами традиции – разделять и соединять принадлежащие ей позиции. Произведение и интерпретатор близки и чужды друг другу одновременно. Близки – в силу со-бытийности в истории, в силу наличия общего языка; чужды – в силу исторической же разведенности, разделенности во времени (или временем) и, соответственно, нахождения в различных историко-культурных моментах традиции. По мысли Гадамера, герменевтические отношения разворачиваются как раз в промежутке между исторической разделенностью участников этих отношений, с одной стороны, и их сопричастностью единой традиции – с другой.

В завершение разговора о герменевтической проблематике Гадамера необходимо отметить одну немаловажную особенность его позиции – его отношение к вопросу о статусе философской герменевтики среди других научных дисциплин.

В предисловии к сборнику своих статей «Актуальность прекрасного», написанном специально для издания русского перевода, Гадамер, в частности, отметил, что существенное отличие современной (то есть берущей свое начало в феноменологии Гуссерля) философии от науки заключается в том, что к ней принципиально неприменимо понятие метода. Методом, сводом правил собственной деятельности может обладать только наука; философия же с этой точки зрения, строго говоря, наукой не является. Истинная цель философии – прояснение, обогащение жизненного опыта, а не оправдание научного факта. Не случайно Гадамер говорит о том, что Гуссерль осуществил переход от мира науки к миру жизни. По мысли Гадамера, глубоко различные по самой своей направленности и цели, наука и философия приходят, соответственно, к принципиально различным результатам: наука кладет предел, поставляет границу знанию, философия выясняет меру владения истиной.

Ограниченность науки Гадамер видит в ее методологической обусловленности: наука действует в пределах, поставленных ей возможностями того или иного избранного метода, она имеет дело с результатами, достигнутыми благодаря применению этого метода, контролирует полученные результаты посредством все того же метода. Но при этом сам метод ничем не контролируется – ему нечем быть контролируемым. Метод принят заранее как некая безусловная данность, исходя из которой двигается наука, достигая определенных знаний. А между тем, по мысли Гадамера, никакой метод не может быть признан безусловным (то есть без-условным), потому что он как раз задает некоторое условие, в строгом соответствии с которым только и возможно познавательное движение. Метод, таким образом, есть то допущение, в границах которого развивается наука.

Отличие герменевтики от любой другой научной дисциплины заключается как раз в том, что она не ограничивает собственное действие никакими условиями, допущениями и, следовательно, никакими пределами (в связи с этим Гадамер говорит о ее универсальности) – в этом смысле она действительно антиметодологична. Гадамер показывает, что применительно к герменевтике речь может идти не о методе, но о масштабе, и таким масштабом для герменевтики оказывается сам «жизненный мир». Совершенно очевидно, что такой вывод мог возникнуть только в свете осуществленной Гуссерлем – Хайдеггером онтологизации герменевтики.

Герменевтика подразумевает открытый диалог всего со всем, и инакомыслие здесь не только не является препятствием, оно, скорее, оказывается благоприятной предпосылкой для развертывания герменевтического знания – в отличие от науки, успех которой во многом определяется строгим следованием избранному методу и сохранением его непререкаемого единства.

Именно идея невозможности применения какого бы то ни было единого метода в герменевтике лежит в основе фундаментального программного философского произведения Гадамера «Истина и метод» (в этом смысле отношение заголовка работы к ее содержанию оказывается в известной мере парадоксальным). Гадамер последовательно доказывает, что истина не поддается никакой методологии, она принципиально антисистемна. Гадамер связывает это положение с проблемой историчности: истина и ее понимание находятся в процессе непрерывного исторического движения. Всякое же «приведение к методу», рассмотрение в свете той или иной системы, то есть, строго говоря, научное рассмотрение, неизбежно искусственно прерывает это движение, которое, впрочем, в действительности прервать невозможно, поэтому наука, с точки зрения Гадамера, в известном смысле держится на иллюзии, или допущении. Она, в силу собственной подчиненности определенному методу, вынуждена рассматривать некоторый объект как статичный и неподвижный (в связи с этим Хайдеггер в свое время и упрекал любой научный подход, вообще науку как таковую в метафизичности), тогда как само понимание, в котором, в свете гуссерлевской традиции, Гадамер видит нерасчленимость субъекта и объекта, не допускает никакой статики.

Итак, истина и метод, по мысли Гадамера, несовместимы. Не может существовать такого метода, который бы обеспечивал безусловное владение истиной. Герменевтика имеет дело с пониманием как с процессом, не прекращающимся в своем движении поиском, а не как с конечным результатом.

Совершенно очевидно, что при всей своей кажущейся систематичности, терминологической упорядоченности и строгости – во всяком случае, значительно более отчетливо проявленных, чем у Хайдеггера, – философская герменевтика Гадамера в известной мере обладает тем же «неудобством» для своего практического, целевого (например, филологического) применения, что и построения его предшественника и учителя. Гадамер не предлагает никакого четкого метода, который можно было бы использовать в деле конкретного герменевтического анализа в какой бы то ни было области (литературоведения, истории, психологии и т. д.). Его интересуют наиболее общие для любых областей познания закономерности, которые просто не «откликаются» на частные специфические потребности той или иной дисциплины, оказываясь как бы «над» конкретно-методологическими запросами.

Вместе с тем, именно в силу собственной универсальности, то есть общей актуальности для любой конкретной дисциплины, которая имеет дело с проблемой понимания и интерпретации, философская герменевтика Хайдеггера – Гадамера, а также повлиявшие на ее становление открытия феноменологии Гуссерля оказались насущными, в частности, и для филологии. Самые разные, в том числе и наиболее влиятельные, литературоведческие направления ХХ века испытали на себе воздействие философской герменевтики. Спектр результатов такого воздействия достаточно широк – от непосредственной преемственности до непримиримой полемики, – но в любом случае связь литературоведения с герменевтикой, несомненно, ощущается. Ниже некоторые наиболее показательные аспекты этой связи будут рассмотрены. При этом необходимо учитывать, что характеристика того или иного литературоведческого направления не сможет претендовать на полноту и исчерпанность, поскольку нас будет интересовать только одна сторона проблемы, а именно: освоение литературоведением философских герменевтических идей, или герменевтический аспект литературоведения.