КНИГА I
АПОСТОЛЫ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В океане истин не сыщешь брод,
И клубок дорог мне не расплести,
И я никуда не веду народ,
Потому что не знаю, куда вести.
Мне добро от зла отличить трудней,
Чем тома законников затвердить,
И меня не встретишь среди судей,
Потому что не знаю, за что судить.
Если ты мне друг — предавай скорей,
Хуже страх измен, чем их яд испить,
Ни у чьих на жизнь не прошу дверей,
Потому что не знаю, кого просить.
Можно жить по вере назло врагам
И свободу духа на Путь сменить,
Только я никаким не молюсь Богам,
Потому что не знаю, о чем молить.
ГЛАВА 1
Звонили в дверь — это точно. Я застонал и перевернулся на другой бок. Звонок повторился. «Кого там черти носят?» — проворчал я и открыл глаза. По экрану компьютера разлетались окна «Fenestrae-NT» . Я зло нажал «reexeg» , и комп начал медленно перезагружаться. Что мы такое пили вчера? «Молоко Пресвятой Девы»? Или «Слезы Иисуса»? Или сначала одно, а потом другое? Звонок уже гудел не умолкая. Я наскоро натянул джинсы и, зевая, направился к двери.
— Кто там? — сонным голосом спросил я.
— Откройте! Святейшая Инквизиция!
Я пошатнулся и почувствовал лбом холод замка. Хуже могла быть только Смерть с косой собственной персоной. Я выпрямился и осторожно посмотрел в глазок. Да, сомнений быть не могло. Мужчина средних лет с этакой сладкой физиономией и воздетыми горе очами, словно в непрерывной молитве. Сразу видно: духовное лицо. К тому же одет в черную мантию инквизитора поверх белой сутаны. Из-под сутаны видны кроссовки, но, к сожалению, от этого не легче. Следователь Святейшей Инквизиции. Я чуть не застонал в голос. За спиной следователя два полицейских с автоматами — любят же они солидность и внушительность! Я за пистолет-то не знаю, с какой стороны браться.
— Не отягчайте вашего положения, — почти ласково сказал инквизитор и скривил пухлые красные губы. — Открывайте!
Я обреченно повернул ручку и медленно открыл дверь.
Они ворвались в квартиру. Полицейские сразу направились к компьютеру, а инквизитор взял меня за руку, аккуратно запер дверь и повел в комнату.
— Но в чем моя вина? — возмущенно спросил я.
— Скоро узнаете. Кстати, меня зовут отец Александр.
— Но, отец Александр…
Священник строго посмотрел на меня.
— Вы когда в последний раз исповедовались, молодой человек? — участливо поинтересовался он.
Я задумался.
— Не молчите. Это очень легко проверить по международному банку данных.
— Года два назад, — вздохнул я. Отец Александр ждал чего-то еще.
— По «Интеррету» , — обреченно добавил я.
— Вот именно! Вот вам и результат. Я всегда выступал против этих сетевых исповедей. И компьютеров, кстати, тоже, — он с отвращением посмотрел на мою горячо любимую, на мою незаменимую тачку. — Все это искушение Аримана! — торжественно заключил он.
Компьютер был отключен и упакован. Отец Александр рылся в книгах. Найдя пару сомнительных, по его мнению, компьютерных распечаток, он присовокупил их к персоналке.
— Ладно, потом я велю обыскать по-настоящему. Одевайтесь, молодой человек, мы уезжаем.
— Куда? — глупо спросил я.
— Увидите.
Привезли меня на Лубянку, конечно, в исконную инквизиторскую вотчину. Впрочем, в этом были и свои положительные моменты. Место, знаете ли, элитное: камеры не забиты, публика интеллигентная, крыс нет. Моим соседом оказался щуплый молодой человек с худым лицом, заостренным носом и глубоко посаженными серыми глазами. Он сидел в позе лотоса на жесткой тюремной кровати и, видимо, предавался размышлениям. Мое появление отвлекло его от этого увлекательного занятия. Он посмотрел на меня и доброжелательно улыбнулся.
— Андрей.
— Петр, — я пожал протянутую руку.
— Какими судьбами в наш заповедник?
— Гм… Чтоб я знал!
— Наверняка знаешь, только не догадываешься, — заявил мой сосед.
— А ты?
— Со мной все просто. Я кришнаит.
— Что? Ужас какой! — искренне испугался я.
— Ты еще скажи, что верный сын католической церкви, — усмехнулся кришнаит.
— Я верный сын католической церкви! — убежденно сказал я.
Мой сосед махнул рукой и вновь погрузился в медитацию.
Я выбрал кровать у окна, благо выбирать было из чего: нас двое, а кровати три. Но окно было забрано плотной решеткой, ничего не видно. Я встал на кровать и прильнул к нему вплотную.
— Там дальше должен быть собор Святого Людовика, — печально проговорил я.
— Угу! Братья иезуиты. Общество Иисуса. Чтоб их!..
— Не трогай иезуитов! Я у них учился.
— Правда?
— Да. В иезуитском колледже, что в Георгиевском переулке, напротив Госдумы. Мы с ребятами все прикидывали: если бросить бомбу из окна школы, долетит она дотуда или нет?
— Нашли на что покушаться! Было бы там Московское представительство Святейшей Инквизиции… — мечтательно протянул Андрей.
Мы оба вздохнули.
— А как ты туда попал, к иезуитам? — поинтересовался кришнаит. — У тебя что, родители — шишки?
— Да нет, просто голова на плечах… была… раньше.
— Это ты верно подметил.
Кришнаит Андрей оказался, в общем-то, неплохим парнем, несмотря на странные религиозные пристрастия. Мы даже ни разу не поругались. А все тюремные неприятности он переносил куда лучше, чем я. Отцы-инквизиторы, верно, непрестанно заботились о спасении наших душ, так что пища была, мягко говоря, постной. Кришнаиту-то хоть бы хны, не то что мне. Отец Александр позабыл спросить, когда я в последний раз соблюдал пост. Кстати, об отце Александре…
Утром третьего дня, часов в шесть (о времени можно было догадаться по тому, что по радио, вечно включенному на полную громкость, грянуло «Miserere» , дверь камеры открылась.
— На «Б» фамилия, — скучным голосом сказал тюремщик.
— Болотов, — отозвался я.
— На выход.
Меня повели вверх по неширокой боковой лестнице. Все это время я нагло держал руки в карманах куртки. Этаже на четвертом мы свернули в коридор, а потом меня втолкнули в слабо освещенную комнату с низким потолком.
За длинным столом на широкой скамье сидели инквизиторы в белых сутанах, подпоясанных веревками. Очевидно, доминиканцы. «Чтут, однако, традиции», — мрачно подумал я. Одного из них я узнал сразу — отец Александр. Он скромно сидел слева от лысоватого пожилого человека с зачесанными назад остатками волос и явно не был здесь главным. Старик показался мне знакомым. Третьим был смиренный молодой человек приятной наружности. Его я точно видел впервые. А у окна, где посветлее, пристроился нотарий, готовый записывать показания.
— Я вас представлю? — громким шепотом спросил у старика отец Александр.
Тот слегка кивнул.
— Это отец Иоанн… Кронштадтский.
Я облизал губы и отступил на шаг. В комнате как-то сразу стало жарко. Да, я видел его на портрете в его книге и на фотографиях. Несколько успокаивало то, что отец Иоанн слыл человеком в общем-то неплохим, хотя и консервативным, и прославился в основном исцелениями. Сколько ему сейчас? Под двести? Мало для канонизации, но более чем достаточно для того, чтобы доказать его святость. Обычные люди столько не живут. Только переживет ли он свое инквизиторство?
С некоторых пор великими инквизиторами стали назначать исключительно бессмертных для повышения авторитета инквизиции и смягчения нравов. Однако это не очень помогло. Бессмертие дается за святость, но это служба, а не награда, лен, а не вотчина. Если служба плоха — лен отбирается в казну. Святой, отошедший от святости, умирает. Некоторые из них столь рьяно брались за дело инквизиции, что умирали через несколько лет после Вступления в должность, хотя прекрасно жили до этого лет по четыреста-пятьсот и были благополучно канонизированы. Но как известно: «Кто погубит свою душу ради Меня, тот спасется». Кому еще взять это на вооружение, как не святому?
Отец Александр любовался произведенным впечатлением.
— Стойте на месте, молодой человек, — устало сказал отец Иоанн. — И отвечайте на вопросы.
— Ваше имя? — строго спросил отец Александр. Как будто не знал!
— Петр Болотов.
— Где учились?
— Иезуитский колледж Святого Георгия и МГУ.
— Угу. Что вам известно о «Школе Ветра»?
Не так давно я скачал по «Интеррету» прелюбопытную книжку «Как вести себя на допросах инквизиции?». Там содержалось несколько дельных советов, которые я честно выучил. Во-первых, не говорить явной неправды; во-вторых, не отрицать очевидных фактов; в-третьих, вообще говорить поменьше, основными ответами должны быть «не помню» и «не знаю»; ну и, наконец, никогда и ни при каких обстоятельствах не признавать себя виновным.
Я задумался. Мне было известно о «Школе Ветра».
— Да, где-то слышал.
— От кого слышали?
— Не помню.
— Не запирайтесь, Петр, — укоризненно проговорил отец Александр. — Нам многое известно.
Иоанн посмотрел на меня горящими глазами. Я опустил взгляд.
— Покажи ему, — кивнул своему помощнику бессмертный.
Отец Александр изящно поднял со стола какую-то фотографию и повернул ее ко мне.
«Тьфу, черт! Чтоб их!»
— Я вижу, что вы узнали, — протянул священник. — Это Наталья Ильченко — глава «Школы Ветра». Фотография найдена в вашем архиве.
— Да был я там пару раз! — взорвался я. — Быстро надоело. Болтовня одна!
— Вот с этого и надо было начинать, — спокойно заметил отец Александр и кивнул нотарию. — Обвиняемый признался, что участвовал в работе магической «Школы Ветра». Признание в колдовстве.
— Да какое колдовство! — возмутился я. — Ерунда все это!
— Вы так думаете? — поинтересовался отец Александр и удивленно поднял брови, а отец Иоанн печально посмотрел мне в глаза.
— Это еще не все, молодой человек, — проговорил бессмертный, — Расскажите нам об «Ordo viae» .
Я облизал губы.
— «Ordo viae», — четко разделяя слова, повторил отец Александр.
Ox! «Ordo viae» был самопальный католический орден, обретавшийся в городе Екатеринбурге. Основан он был довольно странной молодой парой, жившей, по слухам, ангельским чином. В остальном, впрочем, то были люди весьма приятные и интересные в общении. Вот уж о ком мне ни в коем случае не хотелось бы докладывать инквизиции!
— Первый раз слышу, — нагло соврал я.
— Петр, — проникновенно проговорил отец Александр. — У нас уже достаточно оснований для того, чтобы примерно наказать вас. Но насколько это будет тяжкое наказание — зависит от вашей искренности. Будьте искренни! Для вас еще не все потеряно. Вы же не нераскаянный еретик. Мы прекрасно понимаем, кто такой вы и кто такие они.
Я молчал.
— А вы знаете, что этот так называемый католический орден занимался распространением богомерзких писаний некоего Кира Глориса? Ваши друзья неделю назад арестованы в этом осином гнезде разврата, этом рассаднике ересей Екатеринбурге!
Мне стало нехорошо, но я все еще твердо помнил великую заповедь арестанта «Не верь!» и взял себя в руки. Плохо было то, что это говорил бессмертный, а они лгут очень редко, и только при большой необходимости.
— Петр, — снова заговорил отец Александр. — Мы просмотрели историю ваших похождений по «Интеррету» Вы бывали на екатеринбургских ситусах и вели переписку с «Ordo viae».
Я был растерян. Мне следовало бы остаться одному и собраться с мыслями. Отрицать все, вероятно, бессмысленно, Но говорить можно только то, что им и так известно. Я попытался вспомнить свою переписку.
Отец Александр внимательно смотрел на меня.
— Считайте, что это исповедь, Петр. Вам надо облегчить душу. Вам надо очиститься. А вы только больше грешите ложью, гордыней и несмирением. Вы должны быть покорны католической церкви!
— Я верный католик!
— Тогда мы вас слушаем… — отец Александр сделал паузу, но она осталась незаполненной. — Что ж, — печально продолжил он, — тогда я должен с глубоким прискорбием сообщить вам, что мы будем вынуждены допросить вас по-другому. — Он изучающе посмотрел на меня. — Завтра. Пока мы с вами расстаемся. Уведите! — приказал он полицейскому, стоявшему у двери за моей спиной.
Тюремный коридор был ярко освещен. Грязно-оранжевые двери камер на фоне отвратительной зелени стен. Мою камеру приоткрыли ровно настолько, дабы я мог в нее протиснуться, — наверное, чтобы больше никто не убежал. Я вошел и открыл рот.
Мой сосед-кришнаит висел сантиметрах в двадцати над кроватью все в той же позе лотоса и вид имел отрешенный. Между ним и кроватью ничего не было. Я готов в этом поклясться! Глаза его были полузакрыты, но грохот запираемой двери вывел его из оцепенения. Он посмотрел на меня и медленно опустился на одеяло.
— Я созерцал Вселенский Образ Господа Кришны, — извиняющимся тоном объяснил он.
— Но ты же… Этого не может быть! Если только ты…
— Если только я не бессмертный? Среди верных Господа Кришны немало бессмертных, но я еще молод. Рано об этом говорить.
— Этого не может быть, — повторил я. Конечно, бессмертные могли подниматься над землей в церкви во время службы. Однако то святые, им положено. Однако кришнаит!.. — Бессмертия могут достичь только те, кто верует в Иисуса Христа! — упрямо провозгласил я.
— Это отцы-иезуиты тебя научили?
Я промолчал. В общем-то, конечно, кто же еще?
— Ну как ты? — участливо поинтересовался Андрей. — О чем тебя спрашивали?
Я сразу вспомнил обстоятельства допроса и в отчаянии ударил кулаком по кровати.
— Меня сожгут, — обреченно сказал я. — А сначала будут пытать.
— Не мели чепухи! Уже лет триста никого не сжигали. Обвинение-то какое?
— Колдовство. И связь с одним незарегистрированным орденом.
— Ты что, убил кого-нибудь? — испугался кришнаит.
— Нет, конечно. Просто ходил на одну оккультную тусовку.
— Хм… Если они будут заниматься каждой оккультной тусовкой, у них крыша поедет. Что-то здесь не то… Петр, видишь скомканную бумагу на столе?
— Ну?
— Подожги!
— У меня забрали спички.
— Идиот! Взглядом подожги!
— Ты что, смеешься?
Андрей внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на бумагу — и она мгновенно вспыхнула.
— Колдун хренов! — сделал он очевидный вывод о моих магических способностях. — Ладно, еще о чем спрашивали? — как ни в чем не бывало продолжил он. — Что за орден?
— «Ordo viae». Есть такой в Екатеринбурге.
— В Екатеринбурге, говоришь? — он призадумался, потом полез под подушку и извлек оттуда слегка помятый журнал.
«Вестник Святейшей Инквизиции», — с удивлением прочитал я.
— Ты читаешь эту гадость?
— Другого здесь не дают, приходится довольствоваться малым. Здесь статья интересная. Про какого-то екатеринбургского пророка. Толпы собирает, чудеса творит, мертвых воскрешает. Нет, они, конечно, пишут, что все это обман и дьявольская прелесть, и предостерегают верующих. Но тебе это не кажется странным совпадением? Там Екатеринбург, здесь Екатеринбург.
— Это большой город.
— Да, но инквизиторов гораздо больше интересуют новоявленные мессии, а не тусовки и неблагословленные ордена. А мир тесен, знаешь ли.
— Ну и чем это для меня кончится?
— Очевидно. Выжмут из тебя все, что имеет хоть какое-то отношение к этому парню, и отправят на исправление куда-нибудь в Оптину пустынь месяцев на шесть.
— А пытки?
— Брось! Максимум, что тебе грозит — это детектор лжи.
— Откуда ты все это знаешь, бхакт и друг ?
— Экий ты эрудированный. Я здесь давно. У меня сменилось много соседей. Насмотрелся я на вас.
— Давно — это сколько?
— Три года.
Я оторопел.
— Но это же предварительное заключение!
— А что еще со мной делать? В монастырь отправлять смешно — я иноверец. Казнить? Времена не те. Между прочим, тюрьма очень эффективно сжигает дурную карму и добавляет тапаса.
И он вновь принял позу лотоса, положил руки на колени ладонями вверх и погрузился в медитацию.
А ночью началась гроза, странная какая-то гроза, неправильная Небо не гасло ни на секунду от частых молний, а раскаты грома слились в один непрерывный гул, смешанный с ревом ветра. Вдруг у нас в камере погас свет, тусклый тюремный свет, который не выключали ни днем ни ночью. Это нас жутко обрадовало. Наконец-то можно поспать спокойно Пусть уж лучше гроза.
А утром меня снова повели на допрос, но на этот раз мы не поднимались вверх, а спускались вниз, что, мягко говоря, не обнадеживало. В небольшой комнате без окон, с голыми каменными стенами, освещенными мертвенно-бледным электрическим светом, меня встретил отец Александр. Других инквизиторов не было, только еще какой-то молодой монах с печальными глазами, неизменный нотарий да невысокий полный человек, вида весьма цивильного.
— Ну, надумали говорить? — поинтересовался отец Александр.
— Мне нечего вам сказать.
— Петр, я буду с вами откровенен. Вы сами не понимаете, во что ввязались, и ваши друзья тоже. Это дело чрезвычайной важности. Его курирует сам отец Иоанн, о нем известно папе! Вы думаете, что применение пыток — пустая угроза? Это не так! Несколько дней назад мы собирали совет, на котором было решено в данном случае отступить от трехвековых традиций увещевания и милосердия и вернуться к старинным методам допроса. У нас нет времени вас уговаривать! Возможно, уже поздно. Нет, дело конечно не в вас и даже не в «Ordo viae». Недавно в Екатеринбурге появился человек, который может представлять угрозу для всех. Он слишком опасен! Нас интересует все, что с ним связано.
Я заколебался. Друг кришнаит как в воду глядел! Отец Александр заметил мои сомнения и впился в меня взглядом.
— Назовите имена. Всех, кто общался с этим орденом. Вы им не повредите. Они нам нужны только как свидетели.
«Нет! Им нельзя верить. Не раскисай!» — сказал я себе.
— Нет! — вслух сказал я.
Отец Александр обреченно развел руками.
— Ну, я сделал все, что мог, — сказал он сводам тюрьмы. — Читайте! — кивнул он нотарию.
— Мы, судья и заседатели, — начал нотарий, — принимая во внимание результаты процесса, ведомого против тебя, Петра Болотова из Москвы, Московской епархии, пришли к заключению, после тщательного исследования всех пунктов, что ты в показаниях своих сбивчив и противоречив. Имеются к тому же различные улики. Их достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что ты должен быть пытаем сегодня же в семь часов утра. Приговор произнесен.
Я прикинул, что до семи осталось минут пятнадцать. Хреново, однако! Ноги были как ватные.
В этот момент сверху послышался шум и приглушенные крики. Отец Александр посмотрел на дверь.
— Идите выясните, что там происходит, — приказал он одному из полицейских. — А мы идем вниз. Я не собираюсь терять время.
Мы спустились по узенькой каменной лестнице, освещенной таким же противным светом, и оказались в комнате, живо напомнившей мне эпизоды старинных романов. Раскаленные угли, щипцы, плети, кошки… Какие-то совершенно незнакомые мне приспособления. Признаться, только теперь я по-настоящему испугался.
— Вы хоть знаете, как всем этим пользоваться? — дрогнувшим голосом спросил я.
— Сохранились средневековые пособия, — любезно пояснил отец Александр. — Там все расписано по пунктам со схемами и иллюстрациями. Очень доходчиво. Брат Лаврентий, поставь бульончику подогреть, пожалуйста, — обратился он к монашку. — Кстати, Петр, это доктор Фотиев, врач, — он кивнул в сторону полного человека в цивильном. — А то мы люди неопытные, переборщить можем.
Я сглотнул слюну. Нет, невозможно! Чтоб в наше время! Запугивают. Да и отец Александр не похож на палача. Хитрый, конечно, как бес, скользкий, как угорь, сладкий, как трупный запах. Но чтоб пытать!
Вернулся брат Лаврентий.
— Начинайте! — бросил отец Александр.
Меня молниеносно раздели этот самый Лаврентий и один из полицейских и связали руки за спиной. Я оторопел от неожиданности. Стало холодно и чертовски неуютно.
— Лаврентий, с чего обычно, — произнес отец Александр и улыбнулся мне: — Вы у нас уже не первый.
Я посмотрел на монашка. Слишком светлые глаза, нет, не печальные, показалось. Злые. Слишком светлые прямые волосы, слишком бледная кожа, слишком тонкие пальцы. Паук!
— Монах-палач! — воскликнул я.
— Что поделаешь, — печально ответил священник. — Профессионалов все равно не осталось. А брат Лаврентий — единственный из нас, кто согласился исполнить этот скорбный долг. Кстати, Петр, я забыл сказать; вы в любой момент можете заявить, что хотите сделать признание. Пытка будет немедленно остановлена.
Я почувствовал, что мои руки еще к чему-то привязывают. «Дыба», — понял я и ошарашенно посмотрел на отца Александра.
— Да, вы угадали, — кивнул тот. — Вы ничего не хотите сказать?
— Нет. — Вот теперь они точно ничего от меня не узнают, решил я.
Веревка натянулась, ноги мои оторвались от пола, и я охнул от боли. Несколько секунд я не осознавал окружающего, но вдруг веревка ослабла — и я упал. Что-то изменилось — казалось, ко мне потеряли интерес. Рядом с отцом Александром стоял тот самый полицейский, которого послали наверх узнать о причине шума, и что-то взволнованно объяснял ему. Лицо брата Лаврентия стало еще бледнее, хотя это казалось невозможным, а откуда-то сверху доносились крики и топот множества ног.
— Развяжите! — с досадой бросил священник палачу, но было уже поздно. В комнату ворвались какие-то люди, явно не имеющие отношения к духовенству. Они были вооружены и настроены весьма агрессивно. Худой жилистый человек лет тридцати с лишним, вероятно предводитель, яростно смотрел на инквизиторов.
— Взять их! — крикнул он остальным, и толпа набросилась на отца Александра и брата Лаврентия. — Взять, я сказал, — повторил он, и его товарищи несколько расступились.
Моих мучителей крепко держали под руки. По благообразному лицу отца Александра стекала струйка крови.
— Вас будет судить тот, кто имеет на это право! — объявил он инквизиторам.
Только теперь на меня соблаговолили обратить внимание. Жилистый предводитель подошел ко мне и совершенно другим тоном испуганно спросил:
— Вас пытали?
Я кивнул.
— Сволочи!
Он достал нож и перерезал веревки, а потом помог мне подняться. Я с наслаждением растирал запястья.
— Вы свободны! — объявил он. — Инквизиция упразднена!
— Кто вы?
— Меня зовут Филипп. Филипп Лыков, отставной офицер, — и он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал.
ГЛАВА 2
Я поднялся наверх и вышел на улицу. Стоял роскошный летний день, — кажется, я никогда не видел такого высокого голубого неба. На Лубянке нас несколько раз выводили на прогулку, но место так называемой прогулки представляло собой небольшой каменный мешок под железным навесом. Неба практически не было видно, только маленький кусочек.
Я вздохнул полной грудью. Вид, правда, портили несколько поваленных деревьев в сквере у Политехнического музея. Потом я узнал, что ночью над Москвой пронесся небывалой силы ураган, первый за это столетие.
Я спустился в метро и только возле турникетов понял, что у меня нет ни копейки. Все отобрали, сволочи! Даже мелочь выгребли из карманов при аресте и выбросили в мусорное ведро. Я понуро побрел обратно и не пожалел, что вернулся: таким неземным ликованием наполнило мое сердце увиденное мною зрелище, простите за высокопарный слог. На крыше Лубянки толпился народ. Потом я увидел, как отодрали и сбросили вниз небольшой кусок кровли, и понял, чем они заняты. Лубянку разбирали и растаскивали по камушкам. Я сел на парапет — любоваться.
Неподалеку пристроились хипы с гитарой. Один из них откинул со лба длинную прядь прямых русых волос и запел:
На колени пред ликом зари!
Омовение сердца сиянием дня,
Шесть веков я взыскую любви —
Christus regnat!1 Любовь затопила меня…2
И все бы было здорово, если бы мне жутко не хотелось есть, а еще спать. Глаза слипались. Но упасть прямо здесь и уснуть на тротуаре, как какому-нибудь бомжу, мне, слава богу, не дали. Ко мне подошли двое молодых людей, точнее, молодой человек и хорошенький мальчик лет шестнадцати.
— Мы собираем пожертвования для узников инквизиции, — застенчиво проговорил мальчик и хлопнул пушистыми ресницами.
Я демонстративно вывернул карманы и указал взглядом на ботинки без шнурков.
— Может быть, сначала мне поможете?
— Так вы оттуда! — извиняющимся тоном проговорил молодой человек. Он был на голову выше своего напарника и волосы имел черные и остриженные коротко, по-военному, в отличие от светлых локонов юноши. — Пойдемте. У нас организована раздача бесплатной еды для пострадавших от клерикального произвола. Меня зовут Марк, а это Иван.
Мальчик застенчиво улыбнулся. Ангелочек, ей-богу!
— Петр Болотов.
Я не заставил себя долго упрашивать, и меня действительно накормили пирожками с мясом, что вернуло мне интерес к жизни. Иван и Марк воспользовались случаем и разделили со мной трапезу. Мы обосновались в сквере у Политехнического музея и пустили по кругу бутылку пива.
— Завтра Учитель собирается судить инквизиторов, — объявил Марк, дожевывая пирожок. — Представляешь, они пытали заключенных!
— Еще бы! — усмехнулся я. — Еще как представляю!
Они оба посмотрели на меня с уважением.
— Будешь свидетелем, — сказал Марк.
— С удовольствием! А кто это — Учитель? Филипп Лыков?
— Нет, что ты, — Иван таинственно улыбнулся. — Какой там Филипп Лыков!
— А кто?
— Мы в Новосибирске познакомились, в университете… Потом Екатеринбург.. В общем, классный парень. Увидишь. — И улыбка ангелочка стала еще таинственнее.
Я сразу вспомнил про уральского пророка.
— У вас что, секта?
Юноша хмыкнул:
— Как бы не совсем…
Марк строго посмотрел на меня:
— Не смей так говорить!
Я пожал плечами.
В этот момент с Лубянской площади грохнул громкоговоритель. В нем что-то заворочалось, заскрежетало, и наконец мужской голос взволнованно произнес:
«Граждане, просьба всем покинуть здание Лубянки и прилегающий участок площади! Просьба не приближаться к зданию ближе чем на двадцать метров! Здание Лубянки представляет опасность!»
Я обернулся. Люди с крыши исчезли, не особенно повредив этот оплот клерикализма, а внизу какие-то решительно настроенные ребята ставили вокруг здания временное ограждение и выгоняли за него зевак
— Они что, взрывать собираются? — испугался я. — С ума, что ли, посходили? В центре Москвы!
— Не думаю, — спокойно ответил Марк. — Хотя если Учитель считает, что здание обрушится, — значит, обрушится. Кстати, вон он. Высокий, с хвостом, в джинсах.
Я посмотрел в направлении, куда указывал мой новый знакомый Высокий человек с прической хвостом отделился от прочих и направился к центру площади, к памятнику Иосифу Волоцкому, первому московскому инквизитору, убитому еретиками за три дня до канонизации. У памятника он повернулся лицом к бывшей инквизиционной тюрьме и воздел руки к небу. Я собрался было уже презрительно усмехнуться, но услышал приглушенный гул. Лубянка таяла, лениво, как при замедленной съемке, рассыпаясь в прах. Не было слышно ни взрывов, ни грохота падающих камней. Только мерный гул, как от далекого поезда.
— Такого он еще не делал, — одними губами прошептал Иван и вытер пот со лба тыльной стороной кисти.
Когда все кончилось, к нам подошел Филипп. Он сразу узнал меня и улыбнулся:
— Учитель хотел тебя видеть.
Я удивленно посмотрел на него:
— Зачем?
Филипп в свою очередь удивленно поднял брови:
— Значит, надо.
Я не стал больше расспрашивать и проникся величием момента. В конце концов, кто же бегает от приключения, когда оно само плывет в руки!
— Вон он, твой спаситель!
Я посмотрел туда, где еще полчаса назад была Лубянка. Высокий человек в простой белой рубашке и джинсах что-то прибивал к небольшому деревянному столбику. Я направился к нему. В воздухе еще стояла пыль от обрушенной Лубянки, а слева от нас строительным краном снимали с постамента памятник Иосифу Волоцкому. Солнце уже склонялось к закату, с востока медленно наплывала лиловая грозовая туча, предостерегающе посверкивая еще беззвучными молниями. На табличке красовалась надпись: «Здесь танцуют!» Я улыбнулся.
— Извините!
Он выпрямился и оглянулся. На вид ему можно было дать лет тридцать, может быть, чуть меньше. Строен, широкоплеч и дико обаятелен. Иконописное тонкое лицо. Лик, черт побери! Пышные каштановые волосы, собранные в хвост. И большие серые глаза. Их взгляд сначала показался мне несколько холодноватым, но он улыбнулся, и это ощущение сразу пропало. Джинсы его при ближайшем рассмотрении оказались изрядно потертыми, зато рубашка щегольски расстегнута на груди.
— Я пришел поблагодарить вас. Вы и меня освободили в числе прочих. Я…
— Петр Болотов, — прервал он. — Я помню. — И мне почему-то стало ужасно приятно от того, что он помнит. — Вы, кажется, программист?
— Скорее наладчик. Глюки ловлю в программах, если вы понимаете, что это такое. — Я почему-то был неуклюж и косноязычен.
— Понимаю, — сказал он, отложил молоток и гвозди и взял меня за руку. — Мы с вами займемся иного рода ловлей. Я благословляю вас, — и он коснулся кончиками пальцев моего лба. Почему-то меня это даже не удивило. Просто мне было хорошо. Очень.
— Пойдемте, Петр, — сказал он и направился к толпе.
— Но как мне к вам обращаться?
Он оглянулся и снова улыбнулся.
— У меня очень длинное имя. Неважно! Друзья называют меня «равви», — и он снова отвернулся и решительно зашагал прочь.
Я поплелся за ним следом. Черт! Черт! Черт! Никогда не был ничьей собачонкой! Но ноги сами несли меня. Я заставил себя остановиться.
Над толпой возвышался лозунг: «Смерть бессмертным!» Равви направился к нему и стал что-то ласково, но настойчиво объяснять демонстрантам. Я сам не заметил, как оказался рядом с ним,
— Бессмертие дается за святость. Вы сами не понимаете, что написали. «Смерть бессмертным!» — это значит смерть лучшим из людей. Я пришел не затем, чтобы лишить бессмертия святых, а чтобы дать его всем. Сверните немедленно!
— Но бессмертные служат инквизиции, — возразил кто-то.
— Люди часто заблуждаются. Но ошибка — еще не преступление. Я хочу дать им шанс раскаяться. Сворачивайте!
И лозунг свернули.
— Теперь куда, равви? — спросил Филипп. — В Кремль?
— Нет. Пока меня больше интересует Останкино. Филипп, ты останешься здесь. Петр пойдет со мной.
Он даже не интересовался моим мнением. Он просто информировал.
— Как, вы пойдете один? — воскликнул Филипп.
— Я не собираюсь брать Останкино штурмом. Пойдем, Петр!
И я пошел за ним.
На проходной телецентра нас никто даже не пытался задержать. Он улыбнулся охранникам как своим, и они, кажется, ничуть не удивились.
— Начнем с программы «Новости дня». Это шестой этаж.
Он толкнул дверь, и мы вошли в кабинет редактора. Тот встал и удивленно посмотрел на нас:
— Кто вы такие?
— Я тот, кто захватил и разрушил Лубянку и упразднил инквизицию. Думаю, что вашим телезрителям будет любопытно меня послушать, — и он без приглашения сел за стол.
— Да, но… Я должен посоветоваться. — Редактор протянул руку к телефонной трубке.
— С остатками упраздненного ведомства? Вот уж с кем вам не стоит сейчас советоваться, так это со святейшей инквизицией. — Равви накрыл руку редактора своей. Тот почему-то не сопротивлялся и вопросительно посмотрел на него.
— Мне хватит пятнадцати минут эфирного времени.
— Завтра в утреннем выпуске.
Равви поморщился:
— Ладно, идет.
Снизу послышались выстрелы. Я удивленно взглянул на Учителя. Но он, похоже, был удивлен не меньше меня.
— Равви, что это?
— Вниз, быстро! Помните, мы договорились! — крикнул он редактору уже на пороге.
У входа в телецентр собралась толпа. В первых рядах ее я сразу заметил тощую долговязую фигуру Филиппа. А у дверей, спиной к нам, стояли полицейские и держали автоматы наперевес. На площадке, разделявшей полицию и толпу, неподвижно лежали несколько человек, растекалась кровь. А откуда-то справа и слева уже слышны были щелчки фотоаппаратов неугомонных папарацци.
Учитель бесцеремонно раздвинул полицейских, и они пропустили его, словно он был бесплотным духом. Через секунду он был возле раненых (или убитых). Один. Под дулами автоматов.
Он опустился на колени перед бледным рыжеволосым юношей в окровавленной рубашке и положил руки ему на грудь. Юноша вздрогнул и застонал. Не знаю, был ли он мертв или только ранен. Было ли это воскрешение? Но толпа застыла, глядя на то, как затягиваются раны и поднимаются те, кого уже не надеялись увидеть среди живых. Только одна шустрая журналистка на шпильках и в мини-юбке прыгала вокруг Учителя и пыталась сунуть ему под нос микрофон. Равви, кажется, вовсе не заметил ее. Он помог всем, переходя от раненого к раненому. Только потом оглядел толпу и раздраженно сказал:
— Ну вызовите же кто-нибудь «Скорую помощь»! Я не собираюсь заменять медицину.
Кто-то побежал исполнять приказание, а Учитель наконец поднялся на ноги. Тут взгляд его упал на Филиппа, который так и не решился сдвинуться с места.
— Я приказал тебе оставаться там, где я тебя оставил. Как ты посмел ослушаться?
— Но, равви… — попытался возразить Филипп, однако осекся и начал медленно опускаться на колени.
Учитель яростно смотрел на него.
— Ладно, встань, — наконец сказал он. — Чтоб это было в первый и последний раз! — и отвернулся. — Кто отдал приказ стрелять? — спросил он у полицейских, словно имел на это право.
Все молчали. Он обвел их медленным взглядом и остановился на молоденьком пареньке, веснушчатом и нескладном.
— Я случайно… — пролепетал он. — Рука… предохранитель… я не знаю, как это получилось!
Учитель покачал головой и отвернулся.
В тот момент я подумал, что ему было очень на руку это побоище. «Какая реклама!» И мне стало страшно. Но через секунду эта мысль показалась мне такой крамольной, словно передо мной разверзлась бездна. «Господи! Прости меня!» — в отчаянии прошептал я.
Гроза отбушевала, еще когда мы были в телецентре, небо очистилось, и теперь по нему разливался долгий летний закат. Сторонники равви с трудом оттеснили назойливых журналистов, и те ретировались, но не ушли далеко, не теряя надежды на то, что случится еще что-нибудь интересное или удастся-таки взять интервью у героя сегодняшнего дня. Филипп вопросительно смотрел на Учителя.
— Где Андрей? — тихо спросил тот. — Приведи мне Андрея.
Я с удивлением увидел, что к нам приближается мой знакомый кришнаит. Когда он успел сменить веру?
— Филипп, вот тебе помощник, — сказал равви, указывая на Андрея. — Ничего не делай без его согласия. Посты, которые мы выставили, должны остаться до утра. Никого не отпускать без моего приказа. И пошлите кого-нибудь к мэрии и Госдуме. Я иду в штаб. В крайнем случае звоните. Петр!
Мы благополучно оторвались от журналистов, миновали Останкинский пруд и прыгнули в трамвай. Начало темнеть, и, когда трамвай повернул, в одном окне над золотой полосой заката повисла яркая двухвостая комета, а в другом, на востоке, — еще более яркая Венера. Я озабоченно посмотрел на часы. Нет, я, конечно, не большой знаток астрономии, но все же мне почему-то казалось, что в этот час Венере положено быть на западе. Или это Юпитер? Учитель с улыбкой смотрел на меня.
— «От востока звезда сия воссияет!» — торжественно процитировал он. Впрочем, я все равно не помнил, оттуда цитата. — Когда ты Библию последний раз читал, Пьетрос? В колледже Святого Георгия, на «Законе Божьем» ? — он положил руку мне на плечо.
Мы вышли из трамвая и спустились в метро, где он одолжил мне жетончик. Интересно, зачем я ему понадобился? Ничего ведь не делаю, таскаюсь только за ним хвостом!
Штаб Учителя представлял собой причудливый гибрид офиса и хипповой вписки. В большой комнате стояло штук пять работающих компьютеров, пол был ровным слоем засыпан мусором и скомканными распечатками. Равви поморщился:
— Живете, как свиньи! Хоть бы убрались.
— Сейчас, Господи! — из-за компьютера вскочил молодой человек лет двадцати и немедленно схватился за веник.
Я оторопел от обращения.
— Равви… но… почему?
— Потому что это правда, — ответил он. — Кстати, как видишь, мне нужен сетевой администратор. Ты знаком с «Интерретом»?
— Еще бы… — задумчиво проговорил я. Мне было не по себе.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Матвей, пойди открой! — бросил равви молодому человеку с веником. — Потом подметешь.
— Да, Господи.
Через минуту Матвей вернулся.
— Там молодая женщина, журналистка. Спрашивает Тебя, Господи. Говорит, что хочет взять интервью.
Равви вздохнул:
— Пусть войдет.
Это оказалась та самая длинноногая девица, что прыгала вокруг Учителя у Останкино.
— Пойдемте! — сказал равви. — Петр, ты тоже. Тебе будет полезно послушать.
Мы прошли через просторную прихожую, где толпились воинственного вида вьюноши в беленьких рубашечках и джинсах, и оказались в маленькой комнате, обставленной по-домашнему. Я окинул взглядом стены, увешанные книжными полками, и с удовольствием заметил полную серию «Литературные памятники» и красную «Историю инквизиции» в трех томах. В воздухе стоял почти выветрившийся запах сандала.
— Садитесь, пожалуйста, — любезно предложил Учитель, сел сам и внимательно посмотрел на журналистку. — Чем могу служить?
— Я из газеты «Московский католик». Хочу написать о вас статью. Вы новый мессия? У вас есть своя концепция? Вы бессмертный?
— Как, все сразу? Давайте по порядку. Для начала — как вас зовут?
— Мария Новицкая, — она полезла в свою сумочку, и оттуда в процессе доставания диктофона выпал маленький пакетик с изображением двух сердец, пронзенных одной стрелой, и с угрожающей надписью: «Святейшая Инквизиция предупреждает, что использование данного изделия является греховным и вредит спасению вашей души», и упаковка валидола.
Учитель строго посмотрел на «изделие», но промолчал, а хозяйка как ни в чем не бывало убрала его обратно в сумочку и продолжила:
— Итак, вы новый мессия?
— Почему новый? Просто мессия. Все старые концепции устарели, вам не кажется? Современному человеку слишком трудно поверить во всякую чепуху, например в то, что земля существует семь тысяч лет, или в греховность поступков, от которых нет вреда другим. А это до сих пор пытаются утверждать многие служители церкви. Я принес новый завет, точнее новейший. Завет Духа. Больше не будет разобщенности религий и интеллектуального поста, к которому призывает католицизм. Новейший завет — это завет свободы. Любви и Свободы.
— Позвольте, я закурю? — спросила Мария и, не дожидаясь ответа, вставила тончайшую сигаретку в неимоверной длины полупрозрачный мундштук.
— Не душеспасительно это, — вздохнул равви. — В этом я согласен с католической церковью.
— Кстати, а что вы думаете о спасении души? — поинтересовалась журналистка и зажгла сигарету.
— Раньше спасения души и связанного с этим бессмертия могли достигнуть только истинно святые. Но теперь, в эпоху Третьего Завета, которая уже наступила, не надо подвергать себя аскезе, уходить в пустыню или запираться в монастыре. Теперь достаточно любить Господа своего и не творить ничего, противного моей воле. Всякий, верующий в меня, не увидит смерти вовек! Бессмертие для всех — вот моя…
Он побледнел, схватил нас за руки и бросился на пол. Послышался звон разбитого стекла. Я приподнял голову и увидел в окне круглую дырку от пули.
— Лежи! — прикрикнул на меня Учитель и был совершенно прав. Раздалась еще пара выстрелов. Одна пуля срикошетила и разбила стекло книжной полки.
Почти одновременно на столе зазвонил телефон, но никто не посмел подняться.
Дверь комнаты распахнулась, и на пороге появился Матвей.
— Осторожно! — крикнул ему равви, и тот дернулся и прижался к дверному косяку. Но ничего не произошло. Только телефон не унимался.
— Выключи свет и задерни шторы, — уже спокойнее сказал Учитель
Матвей выполнил приказание, и мы сели на полу, освещенные слабым светом из соседней комнаты. Тем временем телефон затих. Равви не успел взять трубку.
— Пусть Марк с ребятами выяснят, в чем дело. Пусть осмотрят соседние крыши, только осторожно! И выставят посты, — он вытер пот со лба.
Мария, которая лихорадочно копалась в своей сумочке, наконец извлекла оттуда упаковку валидола и с облегчением положила таблетку под язык. Учитель ласково посмотрел на журналистку.
— Извините, милая девушка, нам придется отложить на завтра ваше интервью. Видите, у нас некоторые проблемы. Вы можете переночевать здесь.
Как ни странно, «милая девушка» даже не возмутилась и покорно кивнула.
Вновь зазвонил телефон. Не вставая с пола, равви схватил трубку.
— Согласились? Замечательно!.. Когда? Немедленно! Я заеду за Филиппом.
Он встал и направился к двери. Мы последовали за ним.
В прихожей зашнуровывали ботинки Марк и двое рослых парней, вооруженных автоматами и обвязанных лентами с патронами. Марк поднял голову и кивнул мне, как старому знакомому.
— Отбой, Марк, — сказал Учитель. — Снайперами займется Яков. Вы едете со мной.
— Господи, это опасно, — возразил Марк. — Нас подстрелят, как кроликов.
— Теперь уже нет. Я знаю о них, а это значит, что они больше не опасны, по крайней мере для меня. Кстати, во дворе не горит ни один фонарь. Это им не освещенная комната. Со мной только Марк с ребятами, остальные остаются. Марк, пошли!
Так я оказался один в совершенно незнакомой компании, в основном состоящей из чуждых мне воинственных молодых людей. К счастью, на помощь мне пришел Матвей.
— Пойдем покурим.
— Не курю.
— Так посидишь.
На вусмерть прокуренной грязной кухне Матвей сел за стол и затянулся папиросой, по-моему, какой-то феноменальной дешевизны. Я кашлянул.
Матвей пожал плечами.
— Отрава не стоит того, чтобы на нее тратиться.
И замолчал. Похоже, мой собеседник ждал вопросов, и я решил воспользоваться случаем и выяснить, куда я все-таки попал.
— Слушай, Матвей, а ты давно знаешь Учителя?
— Кого?.. А-а, Господа! Полгода где-то. Мы в Екатеринбурге познакомились, на «Ordo viae».
— Где?!
— На «Ordo viae». Орден там такой есть. Точнее, тусовка литературно-философская. Песни при свечах, стихи, легкий треп о высоких материях. Приятная компания, в общем. Александра Кулешова там тон задавала, Сашка, и друг ее Влад. Классные ребята.
— Слушай, мир до отвращения тесен!
— А что?
— Да знаю я их. Но самое печальное, что их знает Инквизиция. Как ты думаешь, откуда?
— Понятия не имею! Теперь уже не важно. Ты лучше слушай дальше. Этой зимой, после Рождества, раздается у нас звонок. Парень какой-то спрашивает, можно ли вписаться, называет общих знакомых. Ну, Сашка говорит: «Залетай!» — «А нас двое». — «Всем места хватит». Появились они где-то через час: Учитель и Иван, мальчишка белобрысый, увидишь…
— С ангелоподобной внешностью и ресницами, как у девушки?
— Угу.
— Я его уже видел возле Лубянки с парнем черноволосым, выправка у него военная.
— А, с Марком. О нем отдельная история. Но это позже… Ну, в общем, Сашка чайник поставила, разговорились. Гости оказались из Новосиба. Учитель преподом работал в тамошнем универе, а этот Иван Штаркман — студент его.
— А что он преподавал?
— Да что-то заумное. То ли квантовую механику, то ли тензорный анализ, то ли и то и другое вместе. От него вполне можно ожидать. Знаешь, Влад любит гостей тестировать на эрудицию и выдал вновь прибывшим длинную фразу на древнегреческом. Так Учитель ответил на нее целым абзацем, так что все опешили, я ни фига не понял, а у Влада сделались глаза по семь копеек, я не преувеличиваю. В общем, он сразу проникся к гостю уважением… Ну, дальше. Ждем мы чайник. Сашка гитару взяла и начала петь. Что-то про Христа. Ну у нее все такое, сам знаешь. Тогда Господь улыбнулся, вынул блок-флейту из кармана рюкзака и начал ей подыгрывать. А у нас свечки незажженные по всей комнате: в паре подсвечников, на комоде, на телевизоре… Так вот, он играет, а свечки загораются, по одной, поочередно, везде. К концу песни все горели, а свет погас. Сам собой. Ну всем как-то не по себе. Не то что-то происходит, сам понимаешь. А он как ни в чем не бывало спрашивает: «Ребята, а вы глинтвейн любите?» — «Еще бы, — отвечаем. — Только нет у нас. Корица одна. И то остатки». — «Ну ничего, — говорит. — Чайник-то несите, вскипел давно» Ну приносит Сашка чайник, разливает чай, а он неправильный какой-то, густой больно и темно-красный. И по комнате аромат плывет: мускатный орех, лимон, корица. Попробовали — глинт! Натуральный! Высший класс! А Он улыбается и спрашивает, будто и не произошло ничего: «Ну как?» А мы-то уж не знаем, спим, что ли, или крыша едет. Первым Влад опомнился. «Спасибо, — говорит. — Очень вкусно. Но прежде, чем внушением заниматься, следует поинтересоваться, хотят ли этого собеседники. Мы не подопытные кролики. Это ведь гипноз?» — «Нет, — отвечает. — Это не гипноз, это глинтвейн. Вы сказали, что вы его любите. Но если хотите, я опять могу сделать чай». Но эту идею никто не поддержал. «Ну и пусть гипноз, — думаем. — Зато вкусно». Да и не хочется вовсе с этим парнем препираться-то. Харизма, знаешь, зашкаливает. В общем, все в него влюбились. Ну, только кроме Люськи, крысы Сашкиной. Она почему-то пискнула, как только Он вошел, залезла Владу за пазуху и носа оттуда не казала весь вечер. Странная зверюга!
— Э-э, да ваш Господь сорит чудесами, как иные деньгами!
— Он и твой Господь, — холодно заметил Матвей. — Только ты этого еще не понимаешь. Ну ничего, поймешь.
— А кстати, ты говоришь, Иван — студент?
— Да.
— Так ему же лет пятнадцать, ну максимум шестнадцать!
— Шестнадцать. Он — вундеркинд, в пятнадцать лет школу кончил. Из первого класса сразу в четвертый перевели… Да! Я же не рассказал тебе про Марка!
— Давай.
— Он брат Сашкин, двоюродный, кажется. Впрочем, она не любит это афишировать. Он на игле сидел. Офицер бывший, спецназовец. Воевал во всяких региональных войнах. В общем, там пристрастился. А у Сашки деньги клянчил все время. Учитель у нас уже с месяц жил, ребят грузил, на флейте играл, притчи рассказывал, когда Марк позвонил. Сашка, как с ним поговорила, злая стала, губы кусает — мы сразу поняли, кто звонил и зачем. А Господь у нее спрашивает: «Сашенька, что случилось?» — «Ничего», — говорит, а сама расплакалась. Потом меня выгнала и, видно, все ему рассказала. И они к Марку поехали. Не знаю уж, что Он с ним делал, да только как рукой сняло. Теперь таскается за нами повсюду. И ведь не скажешь, что кололся! Ты его видел, разве он похож на наркомана?
— Не знаю, — честно ответил я. За свою жизнь я так и не увидел ни одного живого наркомана, хотя газеты упорно утверждали, что этим занимается, по крайней мере, каждый второй.
Равви вернулся где-то около двух и выглядел очень усталым.
— Все в порядке, — уверенно сказал он. — Яков не возвращался?
— Нет.
— Марк, пойди помоги. Матвей, сейчас я хотел бы отдохнуть, и пусть меня до утра не беспокоят.
— Да, Господи.
— Только не в той комнате, которая простреливается снайперами, — заметил Марк.
— Мы постелим в другой комнате.
— Да, это, пожалуй, разумно.
Надо сказать, что другая комната была значительно больше той каморки, где мы разговаривали, так что господню воинству пришлось потесниться, расположившись на полу в гостиной. Вскоре дверь за Учителем закрылась, и из-за нее донеслись звуки флейты. По-моему, «Зеленые рукава». Приятно, конечно, но если это на всю ночь!.. А поспать хотелось. К счастью, Матвей великодушно поделился со мной спальником, который мы расстелили прямо на полу, накрывшись еще чьим-то. Оный спальник нес на себе следы многолетней тусовочно-походной жизни, пропах лесом и дымом костра и не был стиран, похоже, с момента покупки, но, как говорится, дареному коню… Кстати, хозяин сего «коня» был под стать своему имуществу. Щеки и подбородок в недельной щетине и не слишком чистая одежда. Картину дополняли серо-голубые глаза навыкате и давно немытые темно-русые волосы.
Выключили свет. Но мой сосед, похоже, не собирался быстро отрубиться, и я часов до трех рассказывал ему о своих лубянских приключениях.
Звуки флейты давно затихли. Уже сквозь сон я слышал скрип входной двери и глухие разговоры в прихожей. Что-то готовилось.
ГЛАВА 3
На следующее утро все были на ногах уже часов в шесть. Когда я наконец выбрался из-под спальников и вылез в коридор, Учитель выходил с кухни, дожевывая бутерброд. В этот момент дверь комнаты, где он ночевал, открылась, и на пороге показалась Мария Новицкая, имевшая вид весьма довольный. Она по-кошачьи потянулась, взглянула на нас огромными черными глазами и кокетливо поправила пышную прическу.
Матвей удивленно посмотрел на Господа.
— А ты хотел бы, чтобы я заставил даму спать на полу в общей комнате? — возмущенно спросил равви. — Машенька, иди, на кухне завтрак готов. Яков!
К Учителю подошел человек, чем-то на него похожий. Нет, даже довольно сильно похожий, только старше.
— Да, равви.
— Яков, что со снайперами?
— Сняли одного. Больше не видели. Все окрестные крыши облазили. И Марк, когда вернулся, ходил с ребятами проверять — никого.
— Сняли?
— Да… Там, в прихожей.
— Показывай!
Я из любопытства увязался за ними. Лучше б я этого не делал! На полу, возле двери, лежало нечто, накрытое тентом от палатки. Яков присел рядом на корточки и откинул покрывало. Не то чтобы я человек очень нервный, но не заканчивал я медицинского и не привык к подобного рода зрелищам. У трупа было перерезано горло, тент испачкан кровью. Меня подташнивало. Учитель же смотрел на это так, словно всю жизнь проработал патологоанатомом. Впрочем, на Якова он поглядел с несколько другим выражением, так что тот начал медленно перемещаться с корточек на колени.
— Неужели без этого было нельзя ? Три года осталось до Страшного суда! — Учитель выразительно постучал ногтем по циферблату наручных часов. Тут Яков, кажется, несколько расслабился оттого, что до Страшного суда осталось все-таки три года, а не три минуты.
— Эммануил, я давно служил. Ты же знаешь. Вот если бы Марк вернулся раньше…
— Не оправдывайся! Это хуже всего. Марк не палочка-выручалочка!
— Ну разве было бы лучше, если бы мы его упустили?
Тут зазвонил телефон, и Учитель схватил трубку, не удостоив Якова ответом. Постепенно его лицо прояснилось.
— Дума собралась на экстренное совещание, — весело сообщил он — Не думал, что эти ленивцы так быстро среагируют. Мы едем в Думу.
— А как же телецентр? — удивился я.
— Телецентр никуда не денется. Со мной идут Петр, Марк и ребята, человек десять. Больше не надо
Яков по-прежнему стоял на коленях и умоляюще смотрел на Учителя.
— Может быть, епитимью? — осторожно спросил виновный.
— Ладно вставай, зелот… — Мне показалось, что равви хотел добавить что-то еще, но сдержался. — Останешься здесь, поглядим насчет епитимьи.
В прихожую вышел Марк, за ним потянулись воинственные вьюноши.
Мы спустились вниз и опешили, потому что у подъезда скромной пятиэтажки стоял здоровенный черный «АМО». Шофер «АМО» вышел из машины и почтительно открыл перед Учителем дверь.
— Ну что ж, так даже лучше, — заметил Эммануил — Петр, Марк и еще двое — со мной, остальные — своим ходом.
В отделении для пассажиров сидел человек лет пятидесяти, одетый в военную форму, и смотрел на Учителя с совершенно молитвенным выражением лица
— Как ваша дочь, Ипатий Владимирович? — участливо спросил у него Эммануил, садясь рядом.
— Я здесь, Господи, и этим все сказано.
— Хорошо, — улыбнулся Эммануил и положил руку ему на плечо.
— В Думу?
— Разумеется.
За эту ночь Москва здорово изменилась. А именно: у Белорусского стояли танки, повернув орудия в сторону Бутырского вала, вдоль Тверской тянулись колонны БТРов, и на Триумфальной площади — тоже танки, ощетинившиеся пушками в сторону ресторана «София».
— Ну все, прощай, свобода! — усмехнулся я. — Завтра нас погонят восстанавливать Лубянку
— Не погонят, — улыбнулся Эммануил. — Успокойся, Пьетрос, это мои танки.
— Как?!
— Да, я забыл вам представить. Это генерал Сергеев, начальник Генерального штаба, а теперь наш союзник.
Мы свернули в Георгиевский переулок и остановились у входа в Госдуму. На ступеньках нас встретила Мария и начала убеждать Учителя, что у нее чисто профессиональный интерес, а посему в случае чего она продемонстрирует журналистское удостоверение — и ее не тронут. Он махнул рукой.
Я тоскливо взглянул на крышу родного колледжа, выглядывавшую из-за домов, и вошел в здание Думы вслед за равви.
На проходной нас опять словно не заметили, и мы беспрепятственно проникли внутрь и поднялись в зал заседаний.
— Это он! — воскликнул кто-то из депутатов, когда мы входили, и зал приветствовал Учителя вставанием и аплодисментами. По-моему, он не ожидал столь теплого приема, но сразу сориентировался и направился к трибуне. Мы встали полукругом за его спиной. Он улыбнулся залу и жестом приказал всем сесть.
— Я вижу, вы узнали меня, — уверенно начал он. — Тем лучше, значит, не будем терять времени на представления и сразу перейдем к делу. Вчера я упразднил Инквизицию и разрушил Лубянку. Если вы смотрели телевизор, мне незачем вдаваться в подробности. Сегодня я объявляю Президента низложенным и провозглашаю себя Первым Консулом. Москва занята верными мне войсками. Возможно, аплодисменты некоторых из вас объясняются тем, что вы этого еще не поняли. Повторяю: это мои танки. И рядом со мной всем вам известный генерал Сергеев, мой союзник. Я гарантирую, что в стране будет восстановлен мир и твердый порядок. Думаю, всем уже надоели забастовки, анархия и бесконечные интриги политических группировок. Вы же, господа парламентарии, можете со спокойной совестью удалиться на каникулы. Сегодня, если не ошибаюсь, последний день вашей работы.
В зале поднялся возмущенный гул и свист. Кто-то крикнул: «Узурпатор!» Его поддержали, но Учитель поднял руку, и все замолкли.
— Я имею право на эту власть более, чем кто-либо другой. И не только на эту. И теперь лишь личные амбиции мешают вам принять то, что уже произошло.
Он кивнул Сергееву, и тот приказал что-то по сотовому телефону.
Не прошло и пяти минут, как в зал начали просачиваться спецназовцы и вставать цепочкой вдоль стен и в проходах. Учитель довольно улыбнулся.
Но еще через мгновение улыбка исчезла с его лица, и оно стало более чем суровым, потому что широко распахнулись двери слева от нас и на пороге появился другой отряд спецназовцев.
Эммануил вопросительно посмотрел на Сергеева.
— Парламентская охрана.
— Они вам не подчиняются?
Генерал отрицательно покачал головой.
Спецназовцы Сергеева направили дула автоматов на парламентскую охрану. Охрана — на них. Казалось, столкновение неизбежно.
Учитель поднял руку.
— Не сметь! — приказал он своим, потом обернулся к охранникам. — Что вам угодно, господа?
— Вы арестованы! — объявил командир. — Сдавайте оружие!
— У меня нет оружия. Что же касается ареста, идите сюда. Что в дверях-то стоять?
Командир с подозрением покосился на эммануиловцев.
— Они не выстрелят, — сказал Учитель. — Я приказал им не стрелять. Давайте поговорим. Смотрите!
Эммануил провел рукой по воздуху, указывая на пол перед охранниками. И вслед за его движением на полу пролегла черная трещина, которая начала медленно расширяться.
— Смотрите! Это трещина на теле мира. Она появилась в тот миг, когда я ступил на землю, и пролегла через сердце каждого из вас. По одну сторону свет, по другую — тьма, по одну сторону добро, по другую — зло, по одну сторону те, кто принял меня, по другую — отступники. Видите?
Трещина стала шире и глубже. Из нее вырвались языки пламени.
— Это огонь, предназначенный для вас.
Трещина, удлиняясь, побежала вокруг охраны.
— И вот вы уже на острове, окруженном пламенем. И он все уменьшается. И армия, и народ уже на моей стороне, а вы — только кучка безумцев, осмелившихся сопротивляться тому, кто много могущественнее вас, и достойны лишь жалости.
Остров, на котором стояли солдаты, катастрофически уменьшался, от него то и дело отламывались куски и падали в огонь. Спецназовцы медленно отступали от краев и с ужасом смотрели в огненную бездну.
— Но для того, кто примет меня в своем сердце, пропасть станет узкой трещиной, которую достаточно перешагнуть. Потому что я никогда не отворачиваюсь от тех, кто идет ко мне. Только протяните мне руку.
И он легко спустился с трибуны и шагнул в бездну. Только бездны уже не было. Я увидел, что рослый командир парламентского спецназа обессиленно повис на руках Эммануила, а по полу проходит тонкая трещина. Я сглотнул слюну. В горле у меня пересохло.
— Ну все, — улыбнулся равви. — Все живы. Между прочим, вы очень кстати, ребята. Президент низложен, и вы переходите в мое распоряжение. Сейчас мы пойдем в Кремль, где я приму власть. Вы будете моей охраной.
— Да кто ты, черт побери? — возмутился командир охранников.
— Господь, — небрежно пояснил равви и подал нам знак следовать за ним, а сам ласково взял за руку офицера и повел его к двери. — Пойдемте! — кивнул он остальным.
Не знаю, что произошло, опешили ли они от такой наглости или Учитель обладал мистической силой, заставлявшей подчиняться тех, кто еще минуту назад желал ему поражения и смерти, но я не верил своим глазам — за ним пошли!
— В Кремль, равви? — робко поинтересовался я. — А как же телевидение?
— Теперь они за нами побегают, а не мы за ними, — и Учитель решительно направился к выходу из здания Госдумы.
В Кремле нас ждала еще одна неожиданность. Здесь была суета, беготня, взволнованные разговоры многочисленных чиновников и полное равнодушие к нам охраны. Оказалось, что Президент скоропостижно скончался. Говорили то ли об инфаркте, то ли об инсульте. Впрочем, кто его знает?
А утром было телеобращение к народу, короткое и искрометное. Причем каждый услышал в нем то, что хотел услышать. Я только поражался рассказам своих знакомых, настолько они отличались друг от друга. Зато вид у всех слушателей был загруженный и удовлетворенный.
Обращение через спутниковое телевидение транслировалось по всем странам мира, причем, по словам опешивших журналистов, не понадобились переводчики. Эммануилу непостижимым образом удавалось говорить на всех языках одновременно.
Народ же, как ему и положено, безмолвствовал. Ему давно было все по фигу, этому, который народ.
Так июньским московским утром Господь Эммануил без единого выстрела захватил власть в России. И сразу рьяно взялся за дело, разбираясь в мрачном и запутанном наследии предыдущей власти, самозабвенно сочиняя указы, перетряхивая кабинет министров и давая интервью осаждавшим его журналистам.
В тот же день начались массовые аресты бывших инквизиторов. Лишь очень немногим удалось бежать. Но следствия и суда не было. Эммануил говорил с каждым из них наедине.
— Многие из этих людей были вполне искренни и считали себя частью моего земного воинства. Ошибка — не преступление. Я хочу от них только покаяния, — в конце концов объявил он.
Так появился приговор, точнее, личное постановление Эммануила. Инквизиторы должны были пройти покаянной процессией от развалин Лубянки до Храма Христа Спасителя, где их будет встречать Господь.
Действо было назначено на вечер пятницы. Признаться, я очень хотел на это посмотреть. Но мне позвонил Матвей и передал, что Господь приказывает мне быть с ним у Храма.
Уже около восьми на улицах, где должно было проходить шествие, собралось множество зевак. Метро «Пречистенка» закрыли, и мне пришлось переться пешком от Арбата. В начале Гоголевского бульвара стояло оцепление. Я показал документы. На меня посмотрели с уважением и пропустили. Минут через десять я уже поднимался по ступеням Храма. Прямо передо мной рвалась в небо пламенеющая готика белоснежного собора, построенного более века назад в честь победы союза католических держав востока и запада над Корсиканским Безбожником.
Господь, в белых свободных одеждах, приличных более первосвященнику, чем правителю, сидел на троне на вершине лестницы. За его спиной стояли Марк, Иван, Матвей, Филипп Лыков, мой бывший сокамерник Андрей, Яков и еще несколько незнакомых мне людей.
— Пьетрос? Очень рад, — сказал Господь и указал мне место за троном.
Я встал рядом с Матвеем. Стемнело. Нас осветили прожекторами. Только тогда у начала Гоголевского бульвара появилась голова процессии. Инквизиторы шли босиком в серых рубищах и держали зажженные свечи. По обе стороны процессии шествовали люди в длинных черных сутанах и несли факелы. Дальше, справа и слева, — полицейские, вооруженные автоматами.
Появление инквизиторов было встречено бурей народного негодования, криками, оскорблениями и свистом. Но те, надо отдать им должное, переносили все стоически и продолжали медленно идти вперед. Когда они пересекли более половины площади, на колокольне Христа Спасителя ударили в набат. Тогда во главе процессии я заметил того самого старика, что допрашивал меня на Лубянке, Иоанна Кронштадтского. Справа от него шел отец Александр и бережно поддерживал его под руку. У подножия лестницы инквизиторы остановились и преклонили колени. Тогда Эммануил поднял руку, и все стихло. Он поднялся со своего трона и начал спускаться по ступеням к осужденным. Внизу он склонился над святым Иоанном и помог ему подняться, а потом обнял его.
Я не видел, что произошло, но Иоанн запрокинул голову и повис на руках Эммануила. Кто-то крикнул: «Ложись!» Но Господь стоял неподвижно и смотрел на крышу дома, справа от Гоголевского.
Мы бросились вниз по лестнице.
— Господи, на землю! — крикнул Марк. — Он может выстрелить еще!
— Больше не выстрелит.
Однако Эммануил опустился на одно колено, бережно поддерживая Иоанна. Тот был ранен.
Святой посмотрел в глаза Господу.
— Ты… — тяжело проговорил он и закашлялся кровью. Потом перевел взгляд на темнеющее небо. — Боже, прости меня. Я ошибся.
И замер.
— Ты прощен, — сказал Эммануил и закрыл ему глаза.
— Господи! Неужели ты не воскресишь его? — рядом стоял отец Александр и с отчаянием смотрел на Эммануила.
— Нет. Он выполнил свое предназначение и умер так, как должно и когда должно. Эта жизнь и так прекрасна, и к ней нечего добавить — Потом он перевел взгляд на крышу дома, откуда стрелял снайпер, и бросил охране: — Принесите мне этого мерзавца!
— Господи, ты думаешь, он еще там? — осторожно спросил Марк.
— Я знаю. — Эммануил коснулся плеча склоненного отца Александра. — Я поручаю вам вашего учителя. — А сам встал и обратился к остальным участникам процессии: — Я скорблю о смерти святого Иоанна Кронштадтского так же, как и вы. Под его руководством вы были воинами на защите Церкви, и теперь я хочу, чтобы вы остались моим воинством. Встаньте, я прощаю вас.
И Эммануил благословил осужденных.
Вскоре охранники принесли труп снайпера.
— Мы нашли его мертвым. Вот, было рядом с ним, — на асфальт упал карабин с оптическим прицелом.
— Естественно, — заметил Эммануил, — Никто не переживет покушения на своего Господа.
— А отчего он умер? — спросил Марк, осматривая труп.
— Остановка сердца, если тебя интересуют медицинские подробности, Марк Но это детали. Он умер потому, что я приказал ему умереть.
После этого случая Господь долго не вспоминал о нас, тех, кто помогал ему прийти к власти, своих друзьях и соратниках, стоявших тогда за его троном. Нам не досталось ни одного места в правительстве, несмотря на пристрастие равви к молодежи, и я обреченно вернулся домой. Да и действительно, какой из меня, скажем, министр финансов? Максимум, на что я способен, — это спать на заседаниях.
В утешение я купил собрание сочинений Кира Глориса, тепленькое, только что из-под печатного пресса. Текст здорово отдавал мистицизмом, если не оккультизмом, но, в отличие от других подобных авторов, господин Глорис был весьма эрудирован и ясно выражал свои мысли. Основной темой было пришествие истинного короля «из рода Христа». Причем настолько основной, что казалось, будто истинный король у автора уже в кармане, только помазания не хватает да еще пары формальностей. Было очевидно, что книга написана с целью подготовить его приход. Имя автора казалось названием. «Кир Глорис» — «Царь Славы», если, конечно, забыть о том, что первое слово греческое, а второе — латынь. Матвей просветил меня, что Кир Глорис и Эммануил — одно и то же лицо.
Я уже собирался вернуться к работе программиста и помянуть о моих приключениях с Господом когда-нибудь в мемуарах, если только мне не лень будет их написать, когда в моей квартире раздался звонок. Меня вызывали в Кремль.
Мы собрались в большой комнате несколько чиновного вида. Ковровые дорожки, стены, облицованные деревом, хрустальные люстры, длинный стол, покрытый темно-зеленым сукном. Помесь бильярдной и дворца. Здесь были все последователи Учителя, которых я знал, — мой бывший сосед по камере Андрей, освободитель Филипп, Марк с Иваном, Яков, Матвей и еще два дотоле неизвестных мне человека. Один вида довольно бычьего, с жестким взглядом ледяных серых глаз и татуировкой на руке. Второй же — изысканнейший и интеллигентнейший, одетый несколько вольно и претенциозно, и посему я решил, что он имеет отношение к богеме — художник или музыкант. Как я потом узнал, первого звали Симон, а второго Варфоломей.
Наконец появился Учитель, усталый, но сияющий, и бык посмотрел на него благоговейно, как шестерка на мафиози. Равви сел во главе стола.
— Садитесь, — ласково начал он. — Как видите, я вовсе о вас не забыл. Россия — только начало. Перед нами лежит весь мир, мы должны завоевать его, и прежде всего словом. Это и есть ваше предназначение. Вы — мои апостолы. Слушайте же! Андрей поедет в Индию. Он неплохо знает их культуру и религию. Это ему поможет.
— Но, Учитель! — воскликнул Андрей. — Я же не знаю языка. То есть санскрит, и то очень плохо.
— Поверь мне, это не проблема, — лукаво улыбнулся равви. — Далее! Яков, брат мой, будет апостолом Африки. Это очень сложная задача. Там слишком нестабильная ситуация, — Господь ободряюще посмотрел на Якова. — Но ты справишься. Иван — Франция.
Ангелочек блаженно улыбнулся. «Ну конечно, Париж — для любимчиков», — зло подумал я.
— Симон — Америка, — продолжал Учитель, обращаясь к быку. — Варфоломей — Китай и Япония. Марк и Петр — Италия и Испания. Матвей — Северная Европа.
Мой бывший сосед по спальнику не на шутку опечалился.
— Учитель! — протянул он. — Я бы хотел остаться с тобой.
— Сейчас важнее Северная Европа, чем твои писательские упражнения, — строго заметил равви.
Матвей склонил голову. Верно, он очень хорошо знал, о чем идет речь.
— Филипп останется со мной, — наконец заключил Господь. — А теперь я благословляю вас! — и он простер над нами руки.
Вдруг его лицо, руки, тело стали удивительно светлыми и прозрачными, словно солнце светило сквозь него, а там, где должно быть сердце, начала раскручиваться огненная спираль. Меня пронзила боль, я зажмурился и сжал пальцами виски. Через мгновение все кончилось, но я знал: во мне что-то изменилось. Я медленно открыл глаза, встретил тихий, спокойный взгляд Господа, мол, ничего страшного, все хорошо. Он улыбался. Аудиенция была окончена, и все начали расходиться.
— Марк, Петр, задержитесь, пожалуйста, — приказал нам Господь. — У меня к вам особое поручение, — сказал он, когда все остальные ушли. — Сейчас важны не столько Италия и Испания, сколько твои бывшие учителя, Пьетрос.
— Иезуиты, Господи? — уточнил я.
Равви улыбнулся.
— Да, это очень влиятельный орден, и он должен быть На нашей стороне. Поэтому вы поедете не в Рим, и даже не в Мадрид, а в страну басков и встретитесь там со Святым Бессмертным Игнатием Лойолой.
— Но, равви, — сказал я. — Лойола давно уже не генерал ордена. Он отрекся от власти и ведет жизнь святого отшельника где-то в испанских Пиренеях.
— Я знаю, — Учитель усмехнулся при словах «святой отшельник». — Но ни одно важное решение орден не принимает без консультации с ним. Так что говорить надо только со святым Игнатием, а не с нынешним генералом. Не буду вас обнадеживать, это очень трудная задача. Лойола донельзя упрям, как все баски. Но, надеюсь, хитер и понимает свою выгоду. Вы отвезете ему письмо.
Господь открыл папку, лежавшую перед ним на столе, вынул оттуда толстый запечатанный конверт и протянул мне.
— Да, еще, — продолжал Учитель, — вам понадобятся документы, — и он аккуратно разложил перед собой четыре паспорта. — Так вот, эти два — обычные паспорта с шенгенской визой, — и он вручил их нам. — А это — дипломатические паспорта. С ними осторожнее, особенно не размахивайте. Этим вы только обратите на себя лишнее внимание. Пользуйтесь, но в крайнем случае, — и он протянул нам еще по паспорту. — Удачи вам, — вздохнул он. — Вот возьмите! — и к прочим подаркам он присовокупил две пластиковые карточки. — Здесь по сто тысяч солидов, — пояснил он. — На первое время должно хватить. Но не слишком мотайте, — он выразительно посмотрел на моего напарника. — Марк, проследи! Вот билеты на самолет. Рейс завтра, в девять утра.
Я обреченно посмотрел на Господа. Во-первых, я терпеть не мог самолетов. А во-вторых, никогда не вставал раньше двенадцати.
— Ничего не поделаешь, Пьетрос, — жестко сказал он. — Мосты разрушены прошлогодним наводнением. Поезда не ходят. — Он вздохнул — Я посылаю вас в пасть ко льву. Держите! — и он вручил нам по спутниковому телефону. — Если почувствуете что-нибудь неладное, сразу сообщите мне Телефоны прямые, закрытая линия. Старайтесь пользоваться только ими. Ну, давайте обниму вас на прощание.
И он заключил нас в объятия. Марк, впрочем, не потерпел такого нарушения субординации, аккуратно высвободился из объятий, преклонил колено и поцеловал ему руку. «Как я буду общаться с этим мало того что солдафоном, так еще и подхалимом, — грустно подумал я. — Вот одарил Господь напарничком!»
Почувствовав себя богатым человеком, я первым делом направился на Пушку, в тамошний бутик. Марк угрюмо потащился за мной В бутике я обзавелся шикарным пиджаком малинового цвета, блиставшим золотыми пуговицами с надписями «Nino Ricci», ярко-зеленым галстуком и итальянскими ботинками якобы ручной работы. Марк только с ужасом смотрел на цены и осуждающе — на меня.
— Да что тебе — моих денег жалко? — наконец не выдержал я.
— Не твоих, а казенных, — уточнил Марк.
— У нас дипломатическая миссия, — попытался оправдаться я. — Мы должны быть прилично одеты.
— В нормальном магазине можно купить то же самое в два раза дешевле.
— Ты ничего не понимаешь! Здесь же гораздо круче!
Я уже переоделся в новый костюм и с отвращением запихивал в полиэтиленовую сумку свои раздолбанные кроссовки, потертые джинсы и черную майку с изображением рок-группы «Homo militaris».
— Ничего не будешь себе покупать?
— Нет! — зло ответил Марк.
— Слушай! — обрадовался я. — Я тебе сейчас покажу такое место!
Вообще-то я не знаток географии московских ресторанов, но у меня был друг, биржевой спекулянт и большой любитель подобных заведений, который меня несколько просвещал в этой области. И я потащил моего напарника на Гоголевский бульвар, в ресторан «Репортер». Надо же как-то задобрить этого жмота. Все-таки работать вместе, никуда не денешься.
Мы оказались в мире зеркал и искусственной растительности и сели за столик с огромной вазой с фруктами посередине. Я широким жестом заказал две порции осетрины на вертеле, черную икру и бутылку шампанского. Брови Марка медленно поползли вверх.
— Зачем это? — испуганно спросил он и скромно взял из вазы яблочко голден.
— Gaudearnus igitur! — пропел я.
Марк еще больше насупился. Возможно, его знания латыни не хватило даже на это.
— Да не стремайся ты, все за мой счет.
— За казенный, — тихо повторил Марк. И я понял, что он сдается. Осетрину, впрочем, он уничтожил, кажется, без всякого удовольствия. Принесли икру. Я взял ложку и сладострастно запустил ее в вазочку. Одна икринка кокетливо зависла с обратной стороны, и я слизнул ее языком.
— Икру ложками! — ужаснулся Марк и мрачно сделал себе бутерброд. Похоже, он тоже не был доволен своим напарником, то есть мной. Эх, Господь! Тоже мне! Хоть бы подбирал людей по психологической совместимости.
Шампанское мы уничтожили на паритетных началах. Но на Марка оно не оказало ровно никакого действия, что свидетельствовало о его привычке к крепким напиткам. Моя же веселость, и так немереная после получения пластиковой карточки, теперь откровенно зашкаливала.
На выходе из ресторана Марк попросил у меня телефон, и я легкомысленно дал.
— Я тебя завтра разбужу, — пояснил он.
— Ага.
Вечером я в первый раз за последние несколько лет героически не включил модем. «Все-таки Господь — хороший парень, — преданно думал я, любуясь новым прикидом. — Пусть будит этот проклятый Марк. Хоть в шесть часов!» — и я почувствовал себя ложащимся под танк.
На следующее утро, а именно часов в пять, зазвонил телефон. Я лениво протянул к нему руку и бросил трубку. Телефон зазвонил опять. Я повторил операцию и повернулся на другой бок. Но телефон не унимался. Тогда я решил взять его измором и не прикасался к нему по крайней мере минут пятнадцать. Но у того, на другом конце провода, терпения было больше, и я сдался.
— Алло, — сонным голосом пробормотал я.
— Петр, пора вставать, — услышал я спокойный голос Марка. — На самолет опоздаем.
— Марк, — жалобно проскулил я. — А может, не поедем?
— Вставай, засоня! Ради твоего же блага. Наш Господь не только улыбаться умеет. Я это как эксперт тебе говорю. Я его дольше знаю. Живо отберет у тебя карточку.
Последний аргумент подействовал как нельзя лучше, и я начал одеваться.
