15. Себет

Когда Эйван вернулся в свое столичное жилище поздним вечером Перводня – усталый, но не настолько, как если бы летел всю ночь, – он обнаружил множество ожидавших его открыток и записок. Написали многие его городские знакомые: Благородна Рималин прислала очень дружелюбную записку – выражала сожаления в связи с его утратой. Некоторые из посланий были достаточно искренними. Хотя далеко не все знали Бона Агорнина, все сочувствовали утрате, которую понес Эйван. Другие записки скорее были написаны с целью прощупать почву, словно отправитель хотел оценить, чего стоит Эйван теперь, когда он получил наследство, но лишился поддержки Агорнина. Некоторые записки встревожили его, и он отложил их в сторону, чтобы перечитать, когда проснется. Остальные, и таких было большинство, приглашали развлечься. В начале месяца Листоверта приезжих в Ириете бывало немного, но тех, кто жил в столице круглый год, об эту пору ожидал вал увеселений, включая годовщину основания города. Много тысяч лет назад древний герой Томалин Великий (возможно, мифический), как говорили некоторые, назвал город в честь своей невесты. Другие возражали, что сначала у города было иное название, которое изменили во время Нашествия Яргов. Третьи утверждали, что Томалин назвал город в честь радуги, которую иногда называют «рит», ее часто можно видеть в городе весенними месяцами. К обычным удовольствиям вроде обедов, балов, игорных вечеров, раутов и пикников добавлялись такие экзотические предложения, как «изрыгание огня в унисон», «водные вечеринки» и «игра в двенадцать записок». Всюду Эйвана ждали.

Когда он разобрался с этой грудой корреспонденции, перед ним образовались четыре стопки и три отдельные записки. В первых двух стопках лежали послания с выражением сочувствия, различные по степени искренности. Другие две стопки составили приглашения, которые он собирался вежливо, с благодарностью, отвергнуть обратной запиской, сославшись на время скорби, и – гораздо меньшая стопка – приглашения на события, которые он определенно собрался посетить. Какое-то время он перебирал три оставшиеся записки. Первая – от его адвоката Хатора, предлагающего любую помощь, которая может понадобиться в хранении или инвестировании наследства Эйвана. «Готов поставить целую ферму, что он знает размер наследства с точностью до кроны», – сказал себе Эйван, откладывая записку на стопку приглашений, которые он собирался принять. Вторая записка была от Лиралена, его непосредственного начальника в Департаменте Планирования. В ней содержались слова утешения, а также вопрос – когда Эйван сможет вернуться за свой рабочий стол в офисе.

Третью записку прислал Благородный Рималин, который ни единым словом не упомянул Бона Агорнина, но намекал, довольно загадочно, что если у Эйвана есть средства для инвестирования, то Рималин знает об одной возможности. Эйван смотрел на эту записку довольно долго, после чего нашел послание с выражением сочувствия от жены Рималина, Благород Рималин. Не было никаких сомнений, что они были написаны одной рукой. Когда дракон использует свою жену в качестве клерка, это означает одно из двух. Он или экономит (но как Эйван объяснял Пенну, он совсем иначе видел положение своего друга), или имеет дело с крайне конфиденциальной информацией. Эйван бы выслушал предложение Рималина в любом случае, но теперь он будет слушать его гораздо внимательнее.

Он оставил стопки лежать на столе. Его жилище представляло собой строение с двумя коническими башенками, выполненное из камня, который придавал ему солидный вид. Внутри была только одна спальная пещера, из которой, между прочим, был отдельный выход на улицу. Эйван не считал свое жилище достаточно безопасным, но, тем не менее, оно выглядело респектабельным, и при этом было недорогим, поэтому он продолжал жить здесь, а ценности хранил у адвоката.

Спускаясь в спальную пещеру, он насвистывал, но не от легкости на сердце, а чтобы разбудить клерка, Себет, и ненавязчиво предупредить ее на всякий случай, что он вернулся и ожидал бы найти ее в одиночестве. Эйван называл Себет клерком, но трудно было сказать, каким было ее положение в действительности. Разумеется, она выполняла функции клерка – вела всю переписку Эйвана и доставляла сообщения. Она была достаточно образованна, чтобы стать уважаемой девушкой-клерком, но статуса Почтенной у нее не было, и поэтому девушкой она, строго говоря, тоже не выглядела, поскольку с макушки до кончика хвоста была покрыта ровным розовым, как скорлупа яйца, цветом. Она делила с Эйваном жилище, и довольно часто – постель, хотя и не была его женой. Она заботилась о его нарядах и продуктах, но не была его служанкой – ее крылья хранили следы перевязывания, оставшиеся с былых времен, но теперь они распахивались так же свободно, как и у любой Благородной в Тиамате. Правду об ее истории и обстоятельствах знали только она и Эйван.

Когда Эйван добрался до спальной пещеры, Себет зевала и потягивалась в одиночестве.

– Я не ждала тебя до завтра, – сказала она, улыбаясь. Эйван и не подумал спросить, был ли у нее в гостях какой-нибудь друг, ускользнувший по его прибытии. Свиста было достаточно. Он не знал, были ее другие любовники реальностью или частью ее воображаемой жизни, и до тех пор, пока ему не приходилось с ними сталкиваться, его все устраивало.

Себет подготовила спальную пещеру к его прибытию. Он заметил, что золото уже разложено на полу.

– Оно здесь не останется, – предупредил он. Не было у него лишнего золота для комфорта или напоказ, поэтому они обычно спали на камнях.

– Я знаю, что оно будет унесено и вложено, – надулась Себет, но потом расхохоталась. – Но можно же насладиться им, пока есть возможность. Попробуй, как роскошно на нем можно потягиваться? – Она сопроводила слова действием, соблазнительно улыбаясь.

Себет была или утверждала, что была, дочерью Высокородного Лорда, но даже Эйван не знал, какого именно. Перебирая аристократов и прикидывая их возраст, он иногда подозревал, что это мог быть Благородный или Сиятельный, а не Высокородный, но никогда не подвергал сомнению эти рассказы. Не так уж много утешений было в ее жизни. В раннем возрасте, едва ли тридцати лет, с чуть отросшими крыльями, она была похищена по дороге от учителя в поместье отца. Похититель держал ее ради выкупа. Он пытал ее своим присутствием, заставляя ее рдеть, но не осмелился по-настоящему насиловать ее, пока требование выкупа не было с презрением отвергнуто. После этого он сделал из нее то, что ему нравилось называть своей наложницей. Потом он заставил ее ходить по улицам Ириета со связанными крыльями как уличную проститутку, которая не могла отказать любому незнакомцу, что предлагал ей золото. Это золото она должна была отдавать своему похитителю. Хуже всего, рассказала она Эйвану, что он заставил ее поверить, что она должна ему это золото, поскольку выкуп так и не заплатили. Предательство ее отца было для нее еще хуже, чем последующее порабощение, на которое ее обрекла семья.

– Отец сказал, что у него достаточно драгонетов, и похититель может оставить меня себе, – призналась она, когда впервые поведала Эйвану эту историю. Это был редкий случай, когда ее голос звучал безыскусно, не дразнил слушателя, а сапфировые глаза глядели практически неподвижно.

– Я оставалась с моим похитителем до тех пор, пока не выплатила ему, по моим подсчетам, весь выкуп. После этого я убила его, пока он спал.

Действительно ли она ждала, пока не выплатит выкуп, или пока не появился более приемлемый защитник, Эйван точно не знал. Жизнь Себет была полна дерзких побегов, убийств, проклятых любовников и драм. Он никогда не знал, чему верить, а истории иногда менялись. Он был совершенно уверен в ее благородном происхождении и в том, что ее похитили в рабство, но детали ее рассказа менялись в зависимости от ее настроения. Он встретил ее в свой первый же год пребывания в Ириете, когда она работала крупье в игорном клубе. Сначала он был очарован ею и был одним из многих любовников, которых она теперь выбирала по своему усмотрению, а не за золото. После этого их отношения развились в дружбу, а потом и в союз, в котором Эйван давал ей работу и защиту, какую только мог. Он не называл ее своей наложницей и платил за работу клерка, которую она выполняла. Время от времени он еще приплачивал ей, что устраивало обоих. Эйван не мог на ней жениться. Он хорошо понимал, что она больше не относится к числу уважаемых в обществе, и, хотя ее нынешние обстоятельства с самого начала ни в коей мере не были ее виной, образ жизни, который она выбрала для себя в дальнейшем, тоже не одобрялся уважаемым обществом. И, тем не менее, он был очень увлечен ею, и для него было бы большой жертвой оставить ее, если бы он привез Эйнар в Ириет, как он предлагал.

– Скучаешь по отцу? – спросила она некоторое время спустя.

У Эйвана не было еще времени подумать об этом.

– Скучаю, – ответил он, поразмыслив. – Но, может, хуже самого факта его смерти было то, как его проводили, и то, как муж моей сестры Даверак пошел против воли моего покойного отца. Я собираюсь призвать его к порядку и заставить пожалеть о том, что он не вел себя, как положено благородному дракону.

– Он же огромный дракон с титулом Сиятельного, да? – спросила Себет. Она рассмеялась. – Против таких в суде правосудия не добьешься. Лучше побереги свое золото и свою враждебность, пока не подвернется удобный случай навредить ему как-нибудь еще.

Эйван еще немного подумал.

– Суды справедливы, – сказал он не без колебания. У него не было большого опыта в судах, но его отец говорил ему так. – Я хочу отомстить Давераку именно так. Кроме того, его ранг не настолько выше моего, и он женат на моей сестре.

– Если чувство семейственности не удержало его от дурного поступка, как оно удержит сейчас? – спросила Себет.

– Закон заставит его заплатить, – сказал Эйван.

– Ну, если ты в это веришь, – ответила Себет, склонила голову на его лапы и, судя по всему, немедленно уснула.