ГЛАВА ШЕСТАЯ

Покинув временно дом Архипова, начальник Департамента полиции отправился не к себе на Фонтанку 16, а велел ехать на Гороховую, в Охранное отделение. У подъезда Зволянский распорядился свою персональную карету отправить в особняк господина Архипова, а для дальнейших передвижений приготовить «разгонную», можно без конного конвоя: отставной начальник исполнительной полиции Иван Осипович Велио жил совсем неподалеку.

В вестибюле, сбросив плащ на руки ночному сторожу, Зволянский по-молодому взбежал на третий этаж, бесшумно прошагал по темно-красному ковру и рывком открыл дверь присутствия Вельбицкого. То ли адъютант, то ли делопроизводитель начальника в расстегнутом мундире в поте лица трудился между пошатывающимися пирамидами папок. При виде директора Департамента, ничуть не удивившись его позднему визиту, он поднялся, успев застегнуть большинство крючков на мундире.

– У себя? – не дав ему рта раскрыть, мотнул головой Зволянский на дверь кабинета Вельбицкого и, не дожидаясь ответа, распорядился, проходя мимо: – Два стакана чаю покрепче, да мне рюмку очищенной, распорядитесь уж…

– Желаю здравствовать, ваше превосходительство! – как на пружинах подскочил Вельбицкий.

– Трудишься все? – поинтересовался Зволянский. – А в «Мариинке», между прочим, сегодня премьера! Весь свет там нынче, говорят…

– Не весь, выходит, коли и вы, Сергей Эрастович, пренебрегли, – позволил себе пошутить Вельбицкий.

– У нас с тобой другие спектакли, насмотримся, – неопределенно пообещал директор, ловко перехватывая подстаканник из рук делопроизводителя. – А рюмку на стол поставь! И не уходи пока, погоди… Это у нас с Константином Эдуардовичем вроде приза будет! Ну-с, Константин Эдуардович, что у нас нынче срочного на ближайшую недельку запланировано?

Вельбицкого было трудно застать врасплох. Почти не заглядывая в записи, он скороговоркой перечислил наиболее срочные дела. Зволянский еле заметно кивал и, наконец, поднял руку:

– Достаточно. Первые пять дел, почти завершенных, можно пока отложить. Ты запиши-ка пока, Константин Эдуардович: вот эти людишки меня в первую очередь интересуют! – Зволянский бросил на стол Вельбицкого четвертушку бумаги с коротким перечнем фамилий. – И пусть твои орлы очень аккуратно – слышишь, аккуратно! – обратят внимание на стесненные обстоятельства этих человечков, коли таковые имели место год-два-три назад. Ну, долги, скажем, серьезные – и вдруг с неба наследство свалилось, либо выигрыш по заемному билету. Или, скажем… В общем, меня интересуют реальные обстоятельства, могущие способствовать вербовке иностранной агентурой. Понимаешь, о чем я?

– Не первый год замужем, понимаем-с! – позволил себе легкую ухмылку Вельбицкий. – Что-нибудь еще?

– А в первую очередь меня интересует отставной ротмистр Терентьев.

– Помощник господина полковника Архипова? – впервые позволил себе удивиться Вельбицкий. – Его бывший адъютант? Который, чтобы не расставаться с командиром, в отставку вслед за ним подался?!

– Вот именно, вот именно, милостивый государь! Это жены декабристов вслед за своими любимыми в Сибирь рвались, а тут? У него что – болезнь какая-то тайная есть? Прекрасное происхождение, перспективы службы в Главном штабе – лучше не придумаешь! Блестящие реляции – и вдруг отставка! Ну, будь полковник Архипов сам больным, немощным, ухода бы постоянного требовал – тоже было бы понятно! Воевал бы с ним, шинелькой одной укрывались – так нет же! Так что ты покопай, покопай, Константин Эдуардович! В полку его прежнем – в первую очередь! Только осторожненько!

– Действительно, странно, – нахмурился Вельбицкий, жирно подчеркивая имя Терентьева в ежедневнике. – Что-нибудь еще, ваше превосходительство?

– Пока все. Хотя нет! За кем у нас Полли-Полячек числится? За Евдокимовым? Евдокимова и всю его команду ко мне завтра к восьми утра! И поглядим тогда, что день грядущий нам покажет! – Директор с сожалением поглядел на запотевшую рюмку очищенной, встал, помял поясницу. – Ивану Осипычу Велио протелефонируй, пока я еду к нему – не дай бог, уже спать завалился! Старички – они такие…

– Не извольте беспокоиться, – снова усмехнулся Вельбицкий. – По имеющимся данным, Иван Осипович почивать ложится не ранее одного часа пополуночи, а до той поры истязает своего дворецкого игрою в шахматы. Зато и спит потом до обеда… А команду Евдокимова с «Астории» в это время снимать никак нельзя-с! Не приведи господи, заметит немчик подмену в персонале – а сколько трудов положено, пока внедряли-с! Сами извольте пожаловать в гостиницу, коли нужда неотложная! Я, грешник, завсегда свеженькое предписание санитарной службы для таких экстренных случаев держу-с.

– И все-то ты знаешь! И все-то ты держишь! – удивился Зволянский. – Ну ладно, с нынешним жульем понятно – это твоя работа, которую всяк хорошо знать должен. А старик-отставник Велио? Он-то по какой причине к тебе на заметку попал, а?

– По правде сказать, старик одно время «желтобилетницами» увлекался, – не стал скрывать Вельбицкий. – Он же вдовец! Как стемнеет – старец наш, аки тать в нощи, с дворецким своим караулил на своем углу «девочек». Один-то побаивался поздно на улицу выходить… Да ничего особенного, ваше превосходительство, – заторопился Вельбицкий. – Не будучи способен физиологически, так сказать, соответствовать, в баньку девочек водил, мыться просил, да за мытьем и наблюдал-с. А потом часто платить отказывался: плохо-де мылись курвы… Ну, те в крик, естественно. Жалобы пошли-с. Пришлось старичку аккуратное внушеньице сделать.

– Твой приз! Пей! – велел, смеясь, директор. – Удивил, ничего не скажешь! А санитарное твое предписание, ежели что, подозрений в гостинице не вызовет?

– Бороденку наклеим-с, очки синие дадим, фартучек беленький… Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство!

* * *

– Да нет, Иван Осипович, никакой беды не стряслось – вот, мимо проезжал, гляжу – окна светятся в знакомом этаже. Дай, думаю, заеду – может, не спит старый товарищ! Вдруг рюмку коньяку нальет новомодного, шустовского. Впрочем, у меня к вам, Иван Осипович, и вопросец имеется! Вы ж, как народ говорит, за мемуары взялись…

Старик, поначалу встревоженный неожиданным визитом, успокоился до того, что велел дворецкому подлить в лохань горячей воды – на ночь глядючи выводил старец вечные мозоли. А шахматная доска, как и предсказывал Вельбицкий, стояла поперек грязноватого пледа, прикрывающего тощие колени.

– Мемуары – это да, Сергей Эрастович. Вот вымрет наше поколение, аки мамонты в стародавние времена, – кому вспомнить-то старое? Да-с… А вот с шустовским у меня беда, гостюшка дорогой. Племенник днями заходил, да все и вылакал, ирод!

– Вот беда так беда! – хохотнул Зволянский. Умел он, не подавая виду, примечать даже самые легкие телодвижения собеседника. И по тому, как непередаваемо сыграл старик-дворецкий бровями, сразу смекнул – что за племянник тут был. – Вот беда так беда! Сбегай-ка, как там тебя, человече, к кучеру моему – я, как нарочно, велел ему про запас бутыленцию купить. Вот и пригодится запасец-то, а, Иван Осипович?

Когда невольная суета, возникшая в связи с переносом старца к круглому столу посреди залы, улеглась, собеседники взялись за рюмки.

– Ну-с, нас со встречей нечаянной, а вам, вам, Иван Осипович, во здравие! – Зволянский, чокнувшись и чуть поморщившись, пригубил коньяк из нечистой рюмки.

Старик с удовольствием, хоть и закашлявшись, выпил, бросил в рот порезанное на кусочки сморщенное яблоко, долго гонял его беззубыми деснами, наконец проглотил и вдруг поглядел на гостя совсем не старческими, мутными, а ясными, с хитринкой глазами.

– Партейку в древнюю индийскую игру не желаете? – заранее зная ответ, спросил он. И, дождавшись отрицательного жеста, жестко закончил: – Тогда кайтесь, Сергей Эрастович, чего это ради вы меня в ночь-полночь посетили? Чего ради коньяком дорогущим поите, и чего от меня, убогого, ожидаете? И не надо, бога ради, про мемуары мои никчемные поминать. Мы ж с вами профессионалы, Сергей Эрастович. Только вы-то нынешний, а я в тираж вышедший, так сказать. Но, как видно, потребовался старый Велио, а?

– Потребовался, – мгновенно перестроился директор. – Очень нам ваша память понадобилась нынче, а паче чаяния – записи и старые вырезки из газет, кои вы как зеницу ока храните!

Старик тоже преобразился, даже морщины на ссохшемся лице словно разгладились.

– Что ж… Готов помочь и слушаю вас.

– Нужен мне офицерик один, – медленно, подбирая слова, начал Зволянский. – Исчез он осенью 1874 года. 20 лет не было о нем ни слуху ни духу – и вдруг объявился. Под чужим именем просидел все эти годы в монастыре в Южной Польше, в Ченстохове. Объявился калекой – с отрубленной левой рукой. Нужен, очень нужен он мне, Иван Осипович, – но не знаю, могу ли ему доверять? А дело серьезное, поверьте.

– Семен, подай-ка мне папку за указанный господином год, из крайнего шкапа! – распорядился Велио. – Непростую задачку вы мне задали, ваше превосходительство! Знаете ли вы, к примеру, что только в одном Петербурге расквартировано около ста тысяч военнослужащих из разных полков и батальонов? Что ежегодно, только по приблизительным данным – ну что тут поделать, не любят армейские полицейских! – из этих полков и батальонов исчезает почти треть солдат и офицеров? Где ж тут вашего беглого сыскать, Сергей Эрастович? Ежели, к примеру, поздней осенью или зимой пропадают в Петербурге людишки – так их весной только можно сыскать, когда лед ломается. Всплывают, прости мя господи! А всплывают-то в голом виде, раздетые до нитки – где ж тут офицера от мазурика отличить? Полиция всех таких чохом записывает в пострадавшие в пьяном виде от утопления… Не-е, Сергей Эрастович, не по адресу пришли. За коньячок, конечно, благодарствую, но помочь…

– Погоди ты, дослушай, Иван Осипович! Сию статистику я и без тебя знаю! Не совсем так дело было! Поехал наш офицер в Европу, будем считать – в командировку служебную. Дело было, как уже поминалось, осенью 1874 года. А на обратном пути случилась у него стычка с неким иностранцем. Иностранец погиб, а наш офицер руки левой лишился. Поскольку иностранец был важной дипломатической персоной, то пропавшего офицера объявили во всероссийский розыск. Исключили из списков батальона, лишили воинского звания и вообще собирались под трибунал отдать. А ему, можно сказать, повезло: попал он в руки знающего хирурга из Варшавы, да еще со знакомствами в Ченстоховском монастыре, чей госпиталь и поныне славится. В общем, спрятали его там монахи на два десятка лет. Отсиделся там, да вот нынче и объявился…

– Погодите, ваше превосходительство, совсем я, видать, старый стал. Кого ж вы искать изволите, коли и так все про вашего «монте-кристо» знаете? – Старик нацепил на нос очки в тонкой стальной оправе, нашел в папке нужную закладку и принялся перелистывать хрустящие страницы. Часть их он безжалостно выдергивал, складывал отдельной стопкой. Буквально через несколько минут работа была закончена.

Старик перетасовал часть бумаг, выровнял их стопочкой и с поклоном передал директору Департамента:

– Извольте, ваше превосходительство. Все, как есть – в хронологической последовательности разложено.

– Ну, а на словах? Коротко ежели? – Зволянский уже разливал коньяк.

– На словах? В июне месяце 1874 года объявился в Санкт-Петербурге чрезвычайный и полномочный посол Японии, господин Эномото, с сопровождающими его, как и положено, лицами. По принятии верительных грамот к послу был выказан чрезвычайный монарший интерес. Балы в его честь, приемы – ну, в газетах все подробно описывается. Еще пишут о необычайной приязни, возникшей между господином Эномото и прапорщиком лейб-гвардии саперного батальона Михаилом Бергом, – старик хихикнул. – Ежели не в Зимнем посол пребывал, стало быть, с другом-гвардейцем Северную столицу изучал-с. Переговоры по Сахалину шли с японским послом ни шатко ни валко – не могу подробностей знать, ваше превосходительство, – может, так оно и положено. Только вот осенью одно из сопровождающих господина посла лиц засобиралось экстренно в Европу. И Берг отчего-то за ним помчался. А на обратном пути, уже в границах Российской империи, случилась между господином Бергом и японским господином Асикагой ссора. Да такая, что стороны решились, не дожидаясь прибытия в российскую столицу, драться…

Велио выкушал свою рюмку, пососал яблоко и продолжил:

– Это уже частично не из газет, ваше превосходительство, как вы понимаете. Найденный хладный труп японца и исчезновение Берга вызвали сильнейший государев гнев. Прапорщик был исключен из списков батальона, вслед за этим Япония представила России ноту протеста. Однако высочайшее указание о розыске Берга осталось без последствий, тот как сквозь землю провалился и, несмотря на все усилия полицейских и жандармских сил, найден так и не был. Не был найден и доктор, оказавший смертельно раненому прапорщику помощь и увезший его с места событий на паровозе в Варшаву…

Старик перелистал несколько пожелтевших листов, пояснил:

– Это донесения агентов наружного наблюдения и почтовых служащих. Были ориентированы на тот случай, ежели раненый Берг вступил бы в переписку с невестой, дочерью тайного советника Белецкого. Ничего особенного в этих донесениях нету, ежели не принимать во внимание одно ма-а-аленькое обстоятельство, – Велио снова захихикал. – Будучи православного вероисповедания, семейство Белецких регулярно посещало храмовые праздники и воскресные службы в ближайшем от места жительства соборе. Но вот чудо-чудное: один из агентов, молодой совсем, обратил внимание на то, что неутешная невеста ставит свечи за упокой жениха своего, а ее батюшка – во здравие. Ну, тайный советник – человек занятой, на важных делах сосредоточен. Мог по рассеянности разок-другой попутать… Агенту было приказано наблюдение некоторое время продолжать, но потом оно как-то на нет сошло…

– А почему, Иван Осипович? – Зволянский налил по третьей.

– Потому как в России изволим жить, господин Зволянский! – вздохнул Велио. – Переговоры с Японией закончились, скандала более не намечалось, у батюшки-царя новые заботы появились. Вижу из рапортов, что обратили со временем полицейские службы внимание, что зачастил японский посол в Ченстохов, в монастырь. Произвели деликатную проверку и доложили, поди, государю, что ездит туда японец к la Famm одной. На этом все следствие и кончилось.

– Да-да, в России, оно конечно, – пробормотал Зволянский. – Где ж теперь концы-то искать? Белецкий – товарищ министра железных дорог нынче. Стало быть, человек Витте. Дочка его, поди, давно замуж выскочила, детишек растит. Родители Берга вполне помереть могли, посол японский на родину к себе уехал… Впрочем, и на этом спасибо, Иван Осипович!

Как ни терпелось директору полицейского Департамента вернуться к Архипову и похвастаться молниеносным, по сути, успехом, однако не получилось. Распрощавшись со старичком Велио и спустившись к ожидавшей его карете, Зволянский был тут же встречен курьером на взмыленной лошади, посланным за ним вслед. Откозыряв, есаул вручил директору пакет, отправленный вслед начальству Вельбицким.

В пакете Зволянский обнаружил срочную, с государевым гербом, телеграмму из Ливадии.

Сердце екнуло: неужели?..

Пробежал глазами короткий текст наклеенных вкривь и вкось кусочков ленты. Нет, слава богу, жив государь. Жив – но вызывает пред свои очи…

– Значит так, братец, – обратился директор к курьеру. – Скачи-ка к особняку господина Архипова – знаешь адрес? Вот и молодец! Скажи хозяину – только не пугай, не ори на весь дом – потихоньку скажи, что так, мол, и так. Господин директор получил срочную депешу, и долг службы призывает его немедленно исполнить данное ему поручение. И вот что, братец: повернись-ка спиной, записку господину полковнику напишу!

* * *

Вернувшись к себе в Департамент, на Фонтанку, Зволянский, расстегнув крючки мундира, устроился в громадном служебном кресле. Это кресло досталось ему от предшественника, человека гренадерского роста, и поначалу едва не отправилось в кладовую: могли счесть, что новому начальству невместно выглядеть перед подчиненными подобно мальчишке, забравшемуся на отцовский стул. Однако со временем Сергей Эрастович оценил глубину и упругий уют кресла и выносить его запретил. В нем хорошо думалось, ну а если возникала надобность поработать пером, то на сей случай под левой тумбой стола была припрятана широкая доска – подставка, обитая тканью, – как раз по ширине чудовищного кресла.

Нынче Зволянскому требовалось принять окончательное решение: либо идти до конца с выбранной им партией сторонников контрразведки, либо, собственного бережения ради, тихо, деликатно и, главное, вовремя отойти в сторону.

Обычно директор приезжал на службу около 7 часов утра, однако нередко, как вот и нынче, оставался работать на всю ночь. День обещал быть хлопотным – впрочем, иных в последнее время и не бывало.

Помощники уже приготовили на обширном столе две внушительные кипы документов, которые следовало прочесть, осмыслить и проанализировать или, по крайней мере, вдумчиво проглядеть, чтобы отложились в памяти. Ну а тут вся ночь впереди – успеть разобрать можно было с гарантией.

Вздохнув, Зволянский невольно позавидовал феноменальной памяти Агасфера: ему бы хоть четверть этакого божьего дара – куда как было бы полезно при его-то службе!

Приняв из рук сторожа традиционный стакан чаю с изрядной добавкой рома, директор сделал пару глотков. Дело по расшифровке лежало верхним. В папке имелись свежайшие, еще пахнущие и пачкающие типографской краской «Ведомости» с очередной заметкой зловредного Полли-Полячека. В номер помощник поместил еще пачечку бумаг – выявленные-таки Зыбиным секретные «междустрочья», краткое пояснение к способу шифровки и «исходник» – та же самая статья Полли-Полячека в рукописном, первозданном виде, с пометками, сделанными карандашом и чернилами. «Исходник» удалось добыть из урны в номере газетчика, хоть и неполный.

Пояснения Зыбина, гения криптоанализа, Зволянский читать не стал, чтобы мозги набекрень не свернулись: расшифровал – и молодец! За то тебе и наградные положены.

Содержание заметки было хоть и кратким, но довольно емким:

Кораблестроение. Фактический монополист в деле изготовления и установки на военные суда – немецкий концерн с русским названием «Русское АО Сименс-Шуккерт». Некто Р. руководил установкой электрооборудования и средств связи на кораблях по всей Балтике. Именно по его требованию каждая такая установка нуждалась в предъявлении подробных чертежей всех военных кораблей (вот мерзавец!). В статье содержался краткий анализ и детальный отчет обо всех заказах за последние четыре месяца.

«Общество Пугиловских заводов» по Уставу – полномочный представитель немецкого оружейного концерна «Крупп» (ну, об этом, положим, мы знаем!). А вот информация о новинках русской корабельной артиллерии, добытая неким Б., которая в ближайшее время должна была отправиться в Берлин с агентом «Гертрудой» в виде подробных чертежей – это было уже интересней! Упоминалась и сумма вознаграждения – «обычная», 6 тыс. рублей.

Резидент, скромно обозначенный в секретной части публикации буквой «Л», сомнений не вызывал – ну кому еще им быть, как не советником германского посольства Гельмутом фон Люциусом!

Зволянский, покосившись на подшивку «Ведомостей», придавившую отдельный столик в левой части кабинета, площадно выругался: сколько же подобных секретов благополучно, практически открыто и нахально ушло в Германию за последние годы!

Позвонив колокольчиком, директор спросил себе второй стакан чаю, раскурил сигару и продолжил работу с документами, не переставая размышлять о первой папке и ее героях.

Собственно, в таланте Зыбина он не сомневался. Агенты тоже оказались на высоте: сумели добыть не только почти полный «исходник» газетной статьи, но и перечень книг из номера Люциуса, которые могли служить ключами к кодам шифров. Зыбин подтвердил, что одна из книг действительно была использована для шифровки. И, что представлялось директору самым ценным, участники операции не «нашумели» при этом! Значит, велик шанс, что немцы не всполошатся, не сменят коды, и Петербург по-прежнему будет в курсе того, что и откуда «сливается». А это уже немало!

Перечень информации, укрытой в статье Полли-Полячека, позволит аккуратно навести нужные справки – откуда немецкая агентура черпает нужные ей сведения. Дело это, разумеется, не быстрое – но тут поможет сам характер информации. Относительно той же электротехники и средств связи для кораблей – наверняка (слава русской бюрократии!) существует список групп допуска к тем или иным секретным материалам. Вот и «пошерстить» осторожненько электротехников. А там, глядишь, и таинственный «мистер Р.» всплывет! То же самое касательно и «мистера Б.» – очень может быть, что буквы указывают на имена агентов!

Сложнее с «Гертрудой»: тут надо бы посоветоваться и с Заварзиным, и с Архиповым. Не столь давно в одном из рапортов упоминалось о предателе, начавшем торговать секретами отчизны ради некой взбалмошной красавицы – то ли жены, то ли любовницы.

Однако имя женщины было незнакомым. Кстати говоря, в разведке давно стало общепринятым ради маскировки именовать агентов вымышленными именами, инициалами и даже давать агентам-мужчинам имена женские. И наоборот, женщинам – мужские. Черт бы побрал эту разведку вместе с контрразведкой и их спецификой! Где их взять, специалистов по этой части?! Ну не на порученца же из присутствия возлагать поиски петербургской Гертруды, или этих «Бэ» и «эР»!

Филеры для наружного наблюдения неоценимы. Кому мордасы начистить – тоже долго искать не надобно. А вот языков, почитай, никто и не знает, кроме матерного. Господи, почему же ты, Расеюшка, невезучая-то такая? Критиков и ниспровергателей – пруд пруди, из бомбистов батальоны сформировать можно. Доносчиков и шептунов – хоть делись с кем, а вот разведчиков-профессионалов, тех, кто способен иностранным шпионам противостоять – кот наплакал! Ну не ему же, директору Департамента полиции, лично воевать с ними!

Вошедшему с озабоченной физиономией и новой порцией бумаг порученцу директор велел немедленно протелефонировать Архипову, напомнить, чтобы ждал к завтраку. Ну разве что припозднится немного – так ведь служба, служба прежде. А уж «пустячки» – потом!

Приблизительно год назад директор Департамента получил из «заслуживающих доверие источников» информацию о существовании в Главном штабе группы «инакомыслящих». Все, вроде, было ясно: опять «окопались» возле трона злыдни с планами ниспровержения, или бог еще знает чего – мало ли социалистов всех мастей развелось нынче. От сопливых недоучек-гимназистов до вполне солидных с виду людей. Хотя этим-то, при хороших должностях, при чинах, наградах и эполетах – им-то, господи, чего еще от жизни не хватает?!

Донос на «инакомыслящих» потребовал всего-то двух дней проверки и выявил полную абсурдность обвинений, выдвинутых против уважаемых в обществе людей. С ними даже профилактическая беседа, по разумению директора, не требовалась – как это обычно практиковалось. Скорее уж, наоборот: кое-какие документики из числа «программных» вызвали у Зволянского целый ряд вопросов. В общем, в очередной «четверг», захватив супругу с «выводком» дочерей, он без приглашения нагрянул к Архипову с визитом.

Думал, чего уж там, тихую панику его неожиданный визит вызовет. Не вызвал – будто давно поджидали директора Департамента «заговорщики». Наверняка поджидали! И переглянулись они весьма многозначительно, а тонкий слух директора уловил еле слышное: «Я ж тебе говорил – придет!»

Зволянский даже охнул мысленно: заманили! Сами, поди, донос и написали на себя… Обошли, обошли, стратеги! Ну что ж, раз заманили – и поговорим!

Разговор, правда, получился нелегким. И покричать друг на друга пришлось, и поспорить, «пошвырять» друг в друга статистическими данными – из открытых и закрытых источников.

Ехал к Архипову Зволянский с твердым намерением объяснить «заговорщикам», что главе полицейской службы империи и без иностранных шпионов дел невпроворот. Зарубежные охранные отделения создавать приходится для борьбы с внутренней социалистической заразой. А вы, господа, как дети малые – в «сыщиков-разбойников» играть изволите! Под ногами путаетесь…

Но вышло совсем наоборот: Ванновский и Архипов с «бумажными» аргументами в руках довольно скоро сумели «завербовать» директора полицейского Департамента, покладистостью характера и умением дать себя переубедить в том, в чем уверен, никогда не отличавшегося. Чтобы «не сдаваться» сразу, Зволянский (больше из принципиальных соображений, конечно!) выговорил условия сотрудничества. Вы мне не мешаете, я – вам!

Не успел нынче «разгрести» и половину накопившихся бумаг, как в кабинете возник порученец-адъютант. Хотел было на него Зволянский рыкнуть, да уж больно физиономия у порученца испуганной была.

– Чего у тебя? – буркнул директор Департамента. – Что опять стряслось?

– Начальник вокзала телефонирует. Спрашивает: к которому часу прикажете литерный экспресс подавать? Телеграмма-то под грифом «Срочная»…

Из Ливадии все срочное нынче! – вздохнул Зволянский. Он, разумеется, знал, что государь несколько дней назад отправился в Ливадию прямо с охоты, которую он позволил себе из-за оптимистичного диагноза профессора Захарьина, одного из лучших терапевтов России. Император не очень верил врачебным диагнозам – тем более диагнозам докторов еврейского происхождения. А тот, вызванный из Москвы, выходит, подыграл: ничего, мол, серьезного, но желательно на некоторое время сменить здешний гнилой климат на что-нибудь потеплее и посуше.

Обрадованный временным улучшением самочувствия, Александр III объявил семье и всем соратникам по охоте свою волю: так и быть, из «гнилых мест» уедем, да только не в Крым. В Беловежье желаю!

Самодержец пожелал – все и поехали! Александр был весел, подшучивал над егерями и близкими. Обещал угостить вместо пахнущих болотом и рыбой уток зайчатиной, свежениной оленей и косуль…

Однако перемена климата привела к ухудшению самочувствия самодержца. Неукоснительно соблюдая все правила охоты, он, как и все, вставал ни свет ни заря, часами сидел в скрадках на куропаток и зайцев, мерз у разведенных в поле костров и даже самолично мыл в холодной воде своего коня-тяжеловоза. Результат не замедлил сказаться: в Беловежье был срочно вызван профессор Лейден из Германии.

Что он сказал по поводу диагноза своего московского коллеги – история умалчивает, только прямо в день визита немецкого диагноста, определившего нефрит, царский кортеж, как мог быстро, двинулся на юг. 21 сентября яхта «Орел» перевезла самодержца из Севастополя в Ливадию. Правда, было, наверное, уже поздно: в довершение к нефриту государь сильно простудился и день и ночь надсадно кашлял.

– Так как прикажете, ваше превосходительство? – кашлянул порученец. – К семи часам? К восьми?

Зволянский побарабанил пальцами по столу, глянул на часы – раньше чем завтра днем в Ливадию не попадешь – и велел порученцу приготовить персональный салон-вагон и мощный локомотив к двум часам пополудни.

– И не смотри на меня так, а лучше давай еще стакан чаю! Бумаг-то сколько натаскал!.. Ладно, что не успею до отъезда отработать – пусть Заварзин решения принимает. Когда в Петербург вернусь, сам, братец, не ведаю, – заключил директор и снова углубился в изучение бумаг.