Глава 9. Это не просто теория

В другое время противники психохирургии могли бы сказать, что Национальная комиссия защиты людей от биомедицинских экспериментов «слишком поторопилась» одобрить психохирургические операции, и на этом бы успокоились. Через несколько месяцев или лет, если бы результаты не оправдали ожиданий, эту методику признали бы еще одним «магическим средством», с помощью которого так и не удалось добиться быстрого исцеления. В конце концов, таких неудач было много.

Известны случаи, когда в течение многих лет врачи причиняли ущерб здоровью тысяч пациентов (которые, между прочим, еще и платили им за это издевательство и причиняемую боль), а потом оказывалось, что эти операции и препараты были совершенно бесполезными. Так, до сих пор делают тонзиллэктомию – около миллиона операций в год, – операцию, которую Френсис Мор, главный хирург бостонской больницы Питера Брента Брихэма, считает «бесполезной и нецелесообразной», а другие специалисты— предосудительной. Перестали делать «замораживание желудка», которое было очень популярно в начале 60-х гг. как средство против язвы, но опять-таки уже после того, как огромное число пациентов подверглось этой мучительной и дорогостоящей процедуре.

Однако правительственная поддержка психохирургии и желание государственных органов распространить эти операции на заключенных и лиц, принудительно помещенных в психиатрические лечебницы, приобретают политическое значение. Как бы члены комиссии ни доказывали, что медицинские и юридические гарантии предотвратят злоупотребления, факты говорят об обратном— взять, к примеру, получившие широкую огласку злоупотребления в использовании антибиотиков, атомной энергии и пестицидов. Один ученый отметил, что, «как только психохирургия займет прочные позиции, о побочных эффектах и неблагоприятных последствиях будут писать лишь в примечаниях, как это было с пестицидами», а на различные ограничения «сторонники широкого применения психохирургии будут смотреть как на помеху».

Более чем вероятно, что для лечения психохирургическими методами гомосексуалистов, лиц, отличающихся буйным темпераментом, и политических диссидентов будет придумано оправдание. Этого уже несколько лет добиваются некоторые психохирурги. Все громче будут звучать голоса тех, кто выдвигает требование воздействовать психохирургическими методами на грабителей и непокорных заключенных. Такое средство без труда найдет сторонников среди значительной части населения, настаивающей на скорейшем решении проблемы преступности, поскольку других кардинальных способов борьбы с нею пока не найдено.

Безработица продолжает расти. Особенно высока она среди национальных меньшинств (по официальным данным, не имеют работы 45–50 % цветного населения в возрасте от 18 до 25 лет). Соответственно возрастает и количество преступлений, совершаемых на улицах городов. Такие способы решения проблемы, как программа срочных экономических мер (в духе «плана Маршалла»), которая была предложена еще в 1968 г. комиссией Кернера, созданной по решению президента Джонсона, откладывались всеми администрациями в связи с экономическим спадом. Вместо этого те, кто находится у рычагов власти, упорно продолжают рассматривать проблему преступности как бы через повернутую другим концом подзорную трубу— они сосредоточивают внимание исключительно на физиологических и психологических особенностях индивидов, сбившихся с праведного пути.

Вполне очевидно, что такой подход не может привести к снижению преступности, напротив, она продолжает расти. Например, преступность в Нью-Йорке в 1976 г. побила все рекорды. Каждый час совершалось 75 фелоний, а всего 1798 преступлений в день. В общей сложности за этот год в Нью-Йорке было совершено 658147 тяжких преступлений. Аведь Нью-Йорк занимает примерно четвертое место по преступности среди городов США. Примечательно, что рост количества насильственных преступлений «относительно невелик», зато резко возросло число берглэри. Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Многие высокопоставленные и местные полицейские чины связывают рост числа берглэри и краж с ухудшением экономического положения в городе и высоким уровнем безработицы». Заместитель начальника полиции Джозеф Хоффман заявил: «Каждый раз, когда происходит экономический спад, возрастает количество имущественных преступлений». Количество же насильственных преступлений, например убийств, по заявлению полиции, сократилось, причем в большинстве случаев «убийца и жертва были знакомы», а такие убийства обычно совершаются в припадке ярости и объясняются не корыстными мотивами, а тем, что под рукой оказывается оружие.

В недавнем докладе, подготовленном специально для объединенной комиссии по экономическим вопросам конгресса США, впервые прослеживается связь между длительной безработицей и возникновением «стрессовых ситуаций», порождающих насильственные преступления, а также физические и психические заболевания. Исследование, которым руководил профессор М. Харви Бреннер из университета Джонса Гопкинса, свидетельствует, в частности, о том, что даже незначительное увеличение уровня безработицы сказывается в течение многих лет. Бреннер установил, например, что «увеличение безработицы на 1 %… приводит к стрессам, агрессивности и заболеваниям, которые общество ощущает длительное время. Втечение последующих пяти лет последствия увеличения безработицы в несколько раз превосходят ее прирост». Бреннер считает, что прямым результатом увеличения безработицы в 1970 г. на 1,4 % «было около 51570 смертей (при этом число убийств возросло на 1740), 1540 самоубийств и увеличение числа пациентов психиатрических лечебниц на 5520».

Еще более обостряет обстановку, говорится в докладе Бреннера, ухудшение качества жизни большинства обитателей «городов в городах» (т. е. районов, населенных представителями национальных меньшинств), которое, мягко говоря, «отстает от общей тенденции к повышению национального благосостояния». Как подчеркнул Бреннер, «нынешний упадок городов больше всего сказывается на молодежи и этнических меньшинствах».

По всей видимости, исследованию университета Джонса Гопкинса уготована та же участь, что и другим исследованиям: доклад обсудят и отправят пылиться на полку. А тем временем призывы покончить с преступностью становятся все громче и настойчивее. Подстрекаемая средствами массовой информации, которые вместо выявления причин преступности смакуют сенсационные подробности преступлений, общественность требует, чтобы жертвы экономических неурядиц вели себя благопристойно, чтобы их либо заставили смириться с тем, с чем смириться невозможно, либо подвергли суровому наказанию. Даже если вновь наступит период процветания, те, кто едва сводит концы с концами, вряд ли станут мириться с тем, что они лишены всяких благ экономического прогресса.

Некоторое представление о том, что нас ждет, дает вспышка мародерства в Нью-Йорке 13 июля 1977 г., когда вышла из строя система энергоснабжения. Тысячи людей, в основном молодежь, рыскали по погрузившимся во тьму улицам нью-йоркских гетто— Гарлема, района Бедфорд-Стювесант в Бруклине, Южного Бронкса— и хватали все, что попадалось под руку. Тогда, вне всяких сомнений, был установлен новый рекорд страны: в руки неимущих горожан за одну ночь перешло самое большое количество товаров за всю историю Соединенных Штатов— общей стоимостью около 1 млрд долларов. «Рождество в июле»– так охарактеризовал эту ночь один бруклинец. Около 2 тысяч мелких лавочников были разорены.

Нью-Йорк был потрясен, а остальная часть страны задумалась над тем, не может ли подобная катастрофа разразиться и в других местах. Естественно, разорившиеся лавочники вызывали сочувствие. Как и следовало ожидать, началась шумная кампания за то, чтобы наказать около 3700 подозреваемых «по всей строгости закона», как выразился мэр Нью-Йорка Абрахам Бим. Через несколько дней (17 июля) газета «Нью-Йорк таймс» писала по этому поводу в передовой статье:

«Если президент Картер, мэр Бим… и все мы извлекли лишь эти уроки из страшных событий минувшей недели, то положение наше гораздо хуже, чем нам казалось в кошмарные предрассветные часы в четверг. [В этот день стало восстанавливаться освещение]… Если мы и дальше будем закрывать глаза на мучительные проблемы бедноты и цветных, то спокойствие и правопорядок будут под угрозой».

По-видимому, в связи с экономическим спадом власти уже давно ожидали бунтов.

Но они видели решение проблемы в совершенствовании полицейской тактики, а не в принятии мер по обеспечению занятости, что могло бы разрядить обстановку в гетто. Всего за четыре месяца до вспышки мародерства в Нью-Йорке, в марте 1977 г., Национальный консультативный комитет по целям и принципам уголовного правосудия опубликовал доклад, в котором предупреждал полицию всей страны о необходимости готовиться к подобным событиям. «Нынешнее спокойствие обманчиво», – писали авторы доклада, предостерегая полицию от благодушия. Доклад был подготовлен специальной группой, которую возглавлял бывший начальник вашингтонской полиции Джерри Уилсон. В докладе на 660 страницах авторы рассказывали о сотне различных способов борьбы с массовыми беспорядками, включая массовые аресты.

А пока полиция страны готовится к уличным боям, ведется психологическая обработка общественности с тем, чтобы она потребовала принятия более суровых карательных мер по отношению к нарушителям закона. Среди средств, с помощью которых предлагают бороться с кризисом городов, – ужесточение тюремного режима и увеличение сроков заключения.

Пожалуй, еще более зловещий характер носят теории ученых, ставящих себе целью подвести научную базу под преследование лиц, «сбившихся с правильного пути», и одновременно обелить общество, порождающее преступность. Как будто по команде генетики и специалисты по модификации поведения из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе или из Беркли, Стэнфорда и Гарварда, из Мичиганского и Питтсбургского университетов один за другим публикуют псевдонаучные трактаты, которые, по сути дела, только затемняют социальную и политическую суть проблемы.

Использование науки в неблаговидных целях не новость. С научных позиций оправдывали необходимость сохранения статус-кво или проведения шовинистической политики еще задолго до прихода к власти фашистов в Германии. Всякий раз, когда в нашей стране возникала угроза существующему строю в результате ли экономических потрясений или неминуемого краха общественных институтов, например рабства, на свет вытаскивались «логические» доводы и всякого рода небылицы, чтобы положить конец новым влияниям и сохранить существующие порядки.

Еще в самом начале нашего века несколько видных американских промышленников стали оказывать финансовую помощь евгенике, ставившей целью «улучшить человечество», используя достижения генетики. «Позитивная евгеника» должна была обеспечить воспроизводство «пригодных» индивидов среди населения, а «негативная»– уменьшить число «непригодных». Всвоей основе это была расистская концепция, предназначенная для разобщения белых и черных в период, когда в стране начали создаваться профсоюзы.

Когда появились тесты по определению умственного развития, позиции евгеники окрепли, так как она получила «доказательства» того, что некоторые категории населения (такие как негры и выходцы из восточноевропейских стран) генетически предрасположены к слабоумию, «совершению преступлений, половой распущенности и вырождению». Мадисон Грант, автор бестселлера того времени, опубликованной в 1916 г. книги «Закат великой расы», начал бить тревогу по поводу того, что наплыв иммигрантов в США угрожает чистоте англосаксонской расы и существованию «нордической цивилизации» в этой стране.

А вот что писал другой евгенист, профессор Принстонского университета Бригхэм:

«Представители нордической расы— правители, организаторы, аристократы… индивидуалисты. Они полагаются на свои силы и очень дорожат личной свободой… Поэтому они, как правило, протестанты… Альпийская раса— всегда и везде раса крестьян. Представитель альпийской расы— отличный раб, идеальный крепостной… Представители этой расы отличаются неустойчивым характером, отсутствием организаторских способностей и логического мышления. Все эти недостатки часто встречаются у ирландцев».

В свою очередь профессор Натаниел Херш, который занимался исследованиями в области психологии при Гарвардском университете, предупреждал, что иммиграция мексиканцев и франкоговорящих канадцев в США будет иметь пагубные последствия для страны.

Отражением идей евгеники был закон Джонсона 1924 г., которым была резко ограничена иммиграция из Восточной Европы и стран Средиземноморья с целью предотвратить дальнейшую радикализацию профсоюзов. Евгенистам удалось проложить дорогу законам о запрещении браков между представителями различных рас. (Такие законы были приняты примерно в 30 штатах США.) 24 штата приняли законы о стерилизации лиц, «не приспособленных к жизни в обществе». К этой категории в зависимости от толкования термина можно отнести людей, признанных умственно отсталыми, психически больных, эпилептиков, людей с преступными наклонностями. К 1928 г. евгеника была введена как предмет в большинстве американских колледжей и ее изучали около 20 тыс. студентов.

Интересно отметить, что разработкой проблем евгеники занимались и некоторые из виднейших ученых, преподававших в самых престижных университетах США и входивших в состав Академии наук США, например У. Е. Касл. Правда, через несколько лет некоторые из этих ученых изменили свое отношение к евгенике. У. Е. Касл, например, отрекся от идеи, которую пропагандировал в течение многих лет и сущность которой заключена в следующей фразе: «В результате межрасовых браков рождается такое же неудачное потомство, как при скрещивании породистого скакуна и ломовой лошади».

В годы Второй мировой войны проповедовать расизм стало как-то неловко, особенно после того, как газеты на первых полосах рассказали об ужасах фашистских концлагерей. Но закончилась война, а с нею вскоре и мораторий на евгенику. Появление теории Йенсена-Шокли, согласно которой неспособность негров достичь уровня умственного развития белого населения объясняется наследственными факторами, было с радостью встречено сторонниками сегрегации. Критики этой теории, например лауреат Нобелевской премии генетик Джошуа Ледерберг, поставили под сомнение ее научность и указали на ее пагубность для нации. Ледерберг писал:

«Йенсен питает идеями Шокли, а Шокли питает идеями расистов— людей, которые противятся улучшению положения негров и рады любому предлогу не делать этого.

Идеи Йенсена— Шокли попали под огонь критики и многих видных антропологов, таких как Ашли Монтегю и Маргарит Мид».

Однако сейчас, с появлением социобиологии, основателем которой является профессор Гарвардского университета Э. О. Уилсон, автор книги «Социобиология, новый синтез», генетический подход снова возрожден. Уилсон утверждает, что поведение человека определяется не социально-экономическими и политическими условиями, а генами. Наблюдая за муравьями, пчелами, обезьянами и птицами, гарвардский генетик пришел к выводу, что их поведение сходно с поведением людей. Он заявляет: «…Прослеживается много общего между поведением термитов в семье, индюков в стае и человека в обществе».

Исходя из этой предпосылки, он считает агрессивность, господство мужских особей, военную дисциплину и даже геноцид основными механизмами человеческой природы, изменить которые почти невозможно. Уилсон получил признание в различных кругах как новатор в подходе к социальным проблемам общества. Газета «Нью-Йорк таймс» поместила на первой полосе статью по поводу книги Уилсона. В статье говорилось:

«Социобиология выдвигает совершенно новую идею о том, что многое в отношениях человека с себе подобными… является таким же продуктом эволюции, как строение руки или вес головного мозга».

В настоящее время курс социобиологии читается в нескольких университетах. Даже в средние школы рассылают учебные материалы, в основу которых положена книга Уилсона. Обеспокоенные тем, что социобиология, по сути дела, представляет собой еще одну попытку придать больше респектабельности теориям Йенсена— Шокли за счет облачения их в новые одежды, несколько ученых, преподавателей и исследователей Гарвардского университета, Массачусетского технологического института, Бостонского университета и некоторых других высших учебных заведений в районе Бостона и Кембриджа создали Группу по исследованию социобиологии, которая опубликовала ряд критических статей, направленных против теорий Уилсона. В частности, эта группа обвиняет Уилсона в том, что он вводит непосвященных в заблуждение, используя для описания животного мира слова, которые характеризуют человеческое общество:

«При описании насекомых Уилсон пользуется такими традиционными метафорами, как „рабство“, „каста“, „специалисты“, „элита“. Таким образом, он проводит аналогии между людьми и животными и подводит читателя к мысли о том, что основа поведения тех и других одинакова. При таком подходе угнетение одних людей другими выглядит естественным, так как оно „универсально“ для всего живого. Но метафоры нельзя использовать вместо научных терминов.

Уилсон также без всяких доказательств утверждает, что различия в социальном поведении людей вызываются особыми генами».

По мнению Группы по исследованию социобиологии, Уилсон берет поведение человека в современном индустриальном обществе таким, каким оно ему представляется, проводит аналогию с поведением животных и, используя словесную эквилибристику и шаткие доводы, объясняет это поведение общими законами «человеческой природы» и влиянием генетических факторов. Политический смысл такого подхода ясен. Раз наше поведение определяется генами, то всякие попытки разрешить социальные проблемы, возникающие как результат этого поведения, тщетны. Воздействовать на гены мы не можем.

Два члена Группы по исследованию социобиологии— профессор Ричард Левинс и профессор Ричард Левонтин из Гарвардского университета, видные генетики и специалисты по проблемам народонаселения, – во время состоявшихся между нами кратких бесед рассказали об идеях Уилсона немного больше. Левинс заявил, что социобиологи «выделяют характерный вид поведения и затем утверждают, что в его основе лежит наследственность. Далее они делают вывод, что, раз какое-то явление носит наследственный характер, оно не может быть существенно изменено внешними факторами». Такой подход, по его мнению, «является следствием социальных и философских предрассудков, бытующих в нашем обществе». Далее он сказал:

«Теории биологического детерминизма особенно популярны в периоды, когда сильны консервативные тенденции. Там, где накоплено много сведений по биологии и очень мало по социологии, биология может подчинить себе социологию. Социобиология сильна потому, что она приводит к очень удобным выводам. Социобиологи говорят, что объекты являются такими потому, что они не могут быть другими. Нельзя же за один день изменить то, что является следствием 400 миллионов лет эволюции! Кроме того, социобиологи ищут аналогии в других группах. Специальность Уилсона— поведение насекомых, и он пытается распространить законы их поведения на поведение всех живых существ».

Левинс подчеркнул, что, «хотя Уилсон и не предлагает никакой социальной политики, основанной на его социобиологических исследованиях, он сеет страх, на котором можно строить политику». Далее генетик из Гарварда пояснил, что «сам Уилсон считал свою работу научным исследованием, в то время как в ней просматриваются его предрассудки. Он не считает, что его работа носит политический характер, а ведь это именно так».

Левонтин считает, что в том, что касается детерминизма, социобиология имеет много общего с философией Скиннера, хотя на первый взгляд они противостоят друг другу.

«Я считаю, что в обеих много путаницы в вопросах социального поведения. Социобиология пытается объяснить социальное поведение человека и социальную структуру исходя из того, что отбор индивидов и их поведение определяются эволюцией».

Основная ошибка социобиологии, по мнению Левонтина, «состоит в отождествлении черт отдельных индивидов с чертами коллектива». Социобиология, подчеркнул он, «исходит из ошибочного утверждения о том, что важные аспекты социальной структуры человеческого общества можно понять, проследив, как в результате естественного отбора одна форма поведения индивида вытеснила другую».

Скиннер, по мнению Левонтина, делает ту же ошибку, но несколько в другом плане.

«Скиннер не говорит о генах. Он говорит о различных формах детерминизма и считает, что если бы можно было управлять тем, что вкладывается в человека со дня его рождения, то можно было бы полностью управлять его поведением, его поведение можно было бы запрограммировать. Но ошибка состоит в допущении, что таким путем можно понять законы социальной организации, социального поведения, историю человечества и экономическую деятельность людей».

Что касается насилия, так называемого бессмысленного насилия и грабежей, Левонтин считает, что их тоже нельзя объяснить без учета социально-политических факторов, действовавших в каждом конкретном случае. Он подверг резкой критике точку зрения Марка и Эрвина, считающих, что насилие может порождаться «нарушениями в функционировании мозга» и не связано с социальной средой. Левонтин добавил:

«Их аргументация сводится к следующему: „Но ведь не все же жители гетто поджигали дома… Это делали лишь некоторые. Следовательно, те, кто это делал, – сумасшедшие“. И если не сумасшедшие, то с отклонениями от нормы. Предположим, что магазины в негритянском гетто поджигают действительно только те лица, у которых не так соединяются нейтроны. Но это ничего не дает для установления причин, по которым были подожжены магазины. Возможно, насильственные действия, как мы их понимаем, совершают только душевнобольные. Но ведь не это причина насильственных действий. Это только означает, что некоторые люди реагируют так, а другие иначе на какое-то проявление социального угнетения. Конечно, имеется немало больных людей, которые могут оказаться вовлеченными в противозаконные или насильственные действия. Но я уверен, что многие такие действия вызываются социальными причинами».

Когда Марк и Эрвин утверждают, что люди совершают акты насилия потому, что в их психике имеются отклонения, они «не понимают причинно-следственных связей», сказал Левонтин. «Некоторые считают, что причины могут быть либо социальными, либо нейрофизиологическими, При этом исключается возможность взаимодействия этих причин, а именно: игнорируется тот факт, что в определенной социальной обстановке некоторые люди более склонны к насилию, чем другие».

Затем Левонтин поднял вопрос о том, как разрешить эту дилемму. Очевидно, сказал он, «выход не в том, чтобы избавиться от людей, более склонных к насилию». Конечно, продолжал он, «это выход, если вы ставите себе главной целью не допустить поджога магазинов. Тогда все средства хороши. Фактически же психохирургия— очень неэффективное средство, если вы хотите избавиться от этих людей. Есть даже более быстрое средство— просто убивать их».

Признание идеи генетического детерминизма, выдвинутой Лоренцем, Йенсеном и Шокли и подновленной Уилсоном, приводит к довольно неутешительным выводам. Самый важный вывод заключается в том, что некоторые из наших острых проблем нельзя решить такими методами, как переоценка степени важности задач, стоящих перед страной, и реорганизация общественных институтов. Получается, что для решения этих проблем необходимо найти способы увеличить число людей с хорошими генами и уменьшить число индивидов с генами, являющимися первопричиной преступных наклонностей, бунтарства, праздности и других форм поведения, которые не нравятся тем, кто устанавливает критерии.

В этой ситуации в духе Кафки принятие упоминавшегося выше предложения группы советников увеличить численность полиции в связи с возросшей вероятностью гражданских беспорядков может привести к тому, что бунтовщиков, требующих работы (а на это их, конечно, толкают плохие гены), будут косить пулеметным огнем и процент людей с хорошими генами автоматически увеличится.

Существует также менее драматический, но не менее эффективный способ добиться того же без грохота выстрелов и яростных схваток— стерилизация. А эта идея, как отмечалось выше, для Соединенных Штатов не в новинку.

А пока социологи распаляют своими теориями воображение помешанных на генах промышленников, представителей властей и работников правоприменяющих органов, ломающих голову над тем, как улучшить запас генов, которым располагает человечество, проповедники детерминизма окружающей среды, сплотившись под знаменем профессора Скиннера, в поте лица трудятся над разработкой методов модификации поведения, долженствующих избавить нас от наших недостатков. Фактически уже сотни таких специалистов по модификации поведения обосновались в тюрьмах, психиатрических лечебницах и детских домах.

Теоретические взгляды Скиннера, верховного жреца проповедников модификации поведения, прямо противоположны идеям сторонников генетического детерминизма. По его мнению, все дело в окружающей среде. «Экспериментально установлено, что окружающая среда оказывает огромное детерминирующее воздействие на поведение», – заявил мне Скиннер во время нашей часовой беседы в Гарвардском университете.

Скиннеру 7З года. Он очень худ, но чрезвычайно подвижен; ходит он быстро, как-то по-птичьи. Разговаривая со мной, он выпаливал фразы пулеметными очередями, однако часто его тонкий, пронзительный голос затихал до шепота. Он с готовностью отвечал на любой вопрос с учтивостью, характерной для жителей Новой Англии давно минувших дней, но иногда, когда собеседник позволял себе не соглашаться с его доводами, в его голосе сквозило раздражение.

Больше всего меня поразило, что этот человек, известный всему миру пионер в области разработки способов изменения поведения людей, казалось, либо просто уходил от серьезного ответа, либо проявлял невероятную наивность, когда речь заходила о некоторых из его основных философских принципов, касающихся проблем, стоящих перед Соединенными Штатами. «Люди начинают понимать, что на поведение можно воздействовать через последствия, – сказал он. – Если вы хотите изменить поведение, измените последствия». В качестве примера он сослался на сообщение о том, что Чарльз Шульце, председатель группы экономических советников, предложил законопроект о контроле над загрязнением рек. Профессор Скиннер выразил убеждение, что это шаг вперед в разумном применении бихевиоризма, поскольку цель будет достигнута без заключения в тюрьму директоров промышленных предприятий, виновных в таком загрязнении.

«Вместо того чтобы принимать законы о загрязнении рек и т. п., а затем наказывать промышленные компании, сажая в тюрьму их руководителей, Шульце предлагает просто взимать плату за загрязнение. Если вы хотите сбросить в реку какие-то загрязняющие ее отходы производства, вы должны внести определенную сумму за каждый галлон этих отходов Если назначить очень высокую цену, то очень скоро компаниям придется придумывать что-то другое. Они не захотят платить такие деньги. А это как раз и есть изменение последствий поведения. Именно этим мы и занимаемся в нашей лаборатории».

Если принять во внимание, насколько опасно загрязнение вод как для человека, так и для обитающих в воде существ, то энтузиазм профессора Скиннера по поводу законопроекта Шульце покажется несколько преувеличенным, а его отношение к загрязнителям рек слишком снисходительным. Зато Скиннер выступает за принятие более суровых мер по отношению к несовершеннолетним правонарушителям, угоняющим автомашины. «Я бы усовершенствовал эту систему», – заявил он.

«Я не знаю, как прекратить насилие. Но мы знаем о некоторых обстоятельствах, при которых организмы становятся агрессивными по отношению к другим организмам. И я бы изменил эти обстоятельства, а с ними и людей. Когда человеку живется плохо, он начинает бросаться на других людей. Я бы создал мир, в котором всем людям жилось хорошо. Вот где выход. Не наказывать за агрессивность, а устранять условия, толкающие на агрессивные действия».

Что же касается нынешнего периода и ближайшего будущего, то профессор Скиннер отступает от своих идей, в частности от идеи положительного подкрепления (поощрения за хорошее поведение), и выступает за наказания. Вот что сказал он по этому поводу:

«Я полагаю, что пока нам придется сохранить карательные меры. Мы не можем просто отменить их и позволить делать все. Это не выход. Именно так была погублена американская школьная система. Я думаю, карательные меры придется сохранять до тех пор, пока им не будет придумана замена. Недавно в Массачусетсе закрыли все школы-реформатории для несовершеннолетних делинквентов. Теперь их некуда направить, когда они воруют автомашину. Аведь угонять машины так просто, легко и приятно… Одна из причин того, что наши тюрьмы переполнены, заключается в том, что мы сами толкаем подростков на преступления, потому что это сходит им с рук. В наши дни подростки могут совершенно безбоязненно совершать преступления. Они могут совершать их снова и снова. А когда они становятся взрослыми, они приходят к убеждению, что так и надо жить, что нужно быть преступником».

По мнению Скиннера, несовершеннолетний вор, попав в школу-реформаторий, приучается к дисциплине и получает трудовые навыки. Он сослался на Национальную исправительно-трудовую школу для мальчиков в Вашингтоне. Он утверждал, что благодаря программам модификации поведения несовершеннолетние делинквенты обучаются там очень многому и узнают гораздо больше, чем они знали до заключения. Он делал вывод о благотворном воздействии программ модификации поведения на том основании, что повторно в тюрьму попали лишь 25 % тех, кто обучался по этой программе, в то время как в группе, не проходившей этой программы, снова за решетку попали 85 %. Правда, он признал, что через три года даже те, кому программа модификации поведения пошла на пользу, снова оказались «в плохой среде». Большинство из этих молодых людей, добавил он, были неграми, чиканос и пуэрториканцами.

Когда я спросил Скиннера, какова польза от программ модификации поведения, если большинство несовершеннолетних правонарушителей после освобождения из тюрьмы возвращаются к тому, с чего начали, – снова оказываются безработными, профессор ответил, что этот вопрос выходит за пределы его компетенции.

Когда я спросил Скиннера, как сделать так, чтобы все люди заботились об общественном благе, профессор ответил, что, по его мнению, такая переориентация зависит главным образом от самих людей.

«Все зависит от того, кто и как берется за дело… И если мы это понимаем, то мы будем, если нам не безразличны будущее и наш образ жизни, поступать правильно. Появятся такие цивилизации— и я надеюсь, что наша будет одной из них, – где удастся создать среду, в которой люди будут здоровы и счастливы, будут трудиться, развивать свои творческие способности, будут хорошо себя вести и т. д.

Хотелось бы увидеть нечто вроде Уолдена– массу небольших поселений. Хотелось бы, чтобы люди жили в маленьких городишках. Я считаю, что гораздо лучше, когда люди решают все проблемы один на один, чем когда управление передается представителям властей— полиции, предпринимателям и т. п. Мне нравится, когда люди, живущие в небольших поселениях, решают все вопросы один на один. Можно добиться многого».

Некоторое представление о том, что может получиться, когда окружение человека меняют по рецептам Скиннера, дает экспериментальный общественный центр— Центр психического здоровья округа Хантсвилл-Мэдисон в штате Алабама. Это учреждение подведомственно властям штата и финансируется Национальным институтом психического здоровья. Перед Центром поставлена задача— «исследовать возможности применения различных методов модификации поведения применительно к небольшим общностям людей».

Алан Хелдман, член Американской ассоциации адвокатов, некоторое время тому назад тщательно проанализировал деятельность Центра и изложил результаты своего исследования в журнале «Камберленд-Сэмфорд ло ревью», издаваемом Камберлендским юридическим факультетом Сэмфордского университета. Ниже приводятся некоторые из его основных выводов.

Директор Центра, А. Джек Тернер, считает, что «методы модификации поведения, успешно опробованные на низших животных и затем на людях, перспективны и для человеческих общностей в целом». Центр исходит из того, что приемы модификации поведения обладают большими возможностями, и ведет работу в нескольких обычных учреждениях, таких как лечебницы для алкоголиков и психиатрические больницы. Кроме того, как выяснил Хелдман, Центр открыл пункт для беднейшего населения, преимущественно негров. Задача этого пункта, созданного в рамках программы «Образцовый квартал», состоит в том, чтобы «давать общеобразовательные уроки и уроки групповой терапии лицам из низших социально-экономических слоев». Но основное назначение пункта— «модифицировать» семью и воспитание детей.

Основная идея, пишет Хелдман, состоит в том, чтобы убедить женщин-матерей «образцового» квартала «поступить на работу, а детей отдать на воспитание в детские учреждения». По мнению Хелдмана, цель этих мероприятий— «повысить число работающих в этом квартале, ослабить влияние матери на ребенка и отдать детей в руки лиц, обученных приемам модификации поведения».

Одна из целей создания образцового квартала— сделать людей более полезными для „истэблишмента“». Он добавляет, что «людей хотят превратить в „довольных“ покорных работников с таким отношением друг к другу, которое „приемлемо“ для бихевиористов».

На вопрос Хелдмана, кто будет определять, что должно представлять собой «надлежащее социальное поведение», которого добивается Центр, Тернер ответил: «Мы… добиваемся такого поведения, которого требует общество». А когда Тернера спросили, как же «общество» информирует о своих требованиях, он рассказал:

«У нас есть совет из десяти человек, в состав которого входят видные граждане этого района. В затруднительных случаях мы обращаемся к совету, и тот большинством голосов решает, отклоняется ли данное поведение от нормы настолько, что его нужно модифицировать, даже если оно не является нарушением общественного порядка или закона… Мы обращаемся за помощью к нашему совету, или к консультантам- специалистам, или к консультативному совету граждан… Мы считаем, что иногда законы противоречат социальным нормам… и тогда мы ориентируемся на общепринятую норму».

По мнению Хелдмана, совет «видных граждан», о котором говорит Тернер, заинтересован главным образом в том, чтобы «увеличить число сговорчивых, прилежных работников и навязать ценности среднего класса (как он их понимает) наиболее обездоленным слоям общества».

Что же касается этичности поведения бихевиористов, берущих на себя решение вопросов о целях деятельности сообщества, которые традиционно определялись либо законом, либо группами граждан и отдельными индивидами, Тернер пояснил:

«Я считаю, что в настоящее время лучше всех разбираются в этом вопросе и могут принять самое разумное решение не власти, а ученые-бихевиористы».

Одним из тех, кто проповедует самые крайние методы модификации поведения, является нейрофизиолог Хозе Дельгадо. Почти тридцать лет этот испанский ученый занимается (главным образом в Йельском университете) наделавшими много шума и вызвавшими много споров экспериментами по стимулированию головного мозга животных и людей при помощи электрического тока с целью изменения их поведения или управления им. Он изложил свое кредо в книге «Физическое управление мозгом». В этой книге он предсказывает возникновение «психоцивилизованного общества», в котором люди будут умнее и счастливее, так как у них будет лучше развит мозг вследствие успехов нейрофизиологии и таких приемов, как стимуляция мозга электрическим током.

Дельгадо был одним из первых союзников Джона Фултона, пионера лоботомии в США в середине 30-х гг., но считал операцию преждевременной и был «несколько обеспокоен тем, что совершается так много операций на лобной доле мозга, хотя известно, что мозговые клетки не восстанавливаются». Именно по этой причине, сказал он мне во время нашей беседы, он занялся стимуляцией мозга электротоком, представляющей собой менее рискованный метод. «Вот почему я занялся вживлением в мозг электродов, которое меньше травмирует мозг».

Дельгадо потребовал от правительства выделения больших средств на исследование и разработку методов «покорения мозга человека». Эти исследования, заявил он, «могут способствовать расширению международного сотрудничества и взаимопонимания, так как речь идет о постижении тех механизмов, которые толкают человека на правильный или неправильный путь, доставляют нам радость или страдания, возбуждают любовь или ненависть.

Дельгадо пытается убедить нас, что первопричиной классовых битв, атомного соперничества и других бед, переживаемых человечеством, являются не социальные и политические противоречия внутри нации и между нациями, а нарушения в связях между миллиардами нейронов, из которых состоит мозг человека. В подтверждение этой точки зрения Дельгадо говорит:

«Когда была открыта атомная энергия, использование ее разрушительных возможностей намного опередило ее использование в целях созидания. И повинно в этой трагедии несовершенство человеческого мышления— плохое функционирование нашего маленького мозга, который еще не умеет разумно разрешать возникающие между людьми конфликты. Хочется надеяться, что угроза ядерной катастрофы будет устранена за счет того, что более совершенный мозг будущего породит новые идеи».

Человек представляется Дельгадо биологическим механизмом. Стоит лишь разобраться в функционировании этого механизма и научиться им управлять, и индивид сможет максимально использовать свои потенциальные возможности. Дельгадо считает, что провозглашенный творцами американской конституции принцип «все люди рождаются свободными и равными»– всего лишь «похвальный идеал прав человека». «Мы должны понять, – утверждает он, – что свобода не является естественным, прирожденным свойством человека», а зависит от степени разумности людей и сознательных усилий в этом направлении. И чтобы достичь этого, он предлагает полнее использовать возможности мозга человека, стимулируя его электротоком.

Убеждение Дельгадо в том, что деятельностью мозга человека можно управлять как хочешь, основано на результатах экспериментов над обезьянами и другими животными. Он рассказывает о том, что при воздействии электротоком на определенные участки мозга котенка тот смело бросается в драку со взрослой кошкой. Пока продолжается стимуляция, котенок снова и снова нападает на своего более крупного противника, хотя все время оказывается битым. С другой стороны, если воздействовать электротоком на другой участок его мозга, он тут же начинает мурлыкать и ласкаться.

Дельгадо описывает аналогичный эксперимент с резусами, которые обычно очень опасны и могут схватить что угодно, включая руку экспериментатора. Однако стоило только пропустить ток через хвостатое ядро мозга обезьяны, как ярость исчезала и обезьяна начинала играть с экспериментатором. Как только ток отключали, обезьяна опять становилась агрессивной.

Во время другого эксперимента Дельгадо удалось заставить обезьяну зевать, гримасничать или снова и снова приниматься за еду— и все это воздействуя на мозг электрическим током. В экспериментах над людьми, как утверждает Дельгадо, ему удавалось с помощью стимуляции электротоком не только подавлять агрессивность, но и в некоторых случаях вызывать «признаки полового влечения» и добиваться проявления дружеских чувств со стороны лиц, которые обычно были угрюмы или резко враждебны. Дельгадо утверждает, что «люди в целом ведут себя в сходных условиях нисколько не разумнее, чем животные».

Дельгадо призывает к «экспериментальному исследованию мозговых центров, ответственных за агрессивное поведение, в противовес социальным исследованиям». Он утверждает, что необходимость таких исследований должны признать как биологи, так и социологи. Он выражает сожаление по поводу того, что социальные потрясения часто связывают с «экономическими, идеологическими, социальными и политическими факторами… забывая при этом о центральной нервной системе». Как и его коллеги из Гарварда, Фрэнк Эрвин и Вернон Марк, которые возлагали вину за гражданские беспорядки в конце 60-х гг. на лиц с повреждениями мозга, Дельгадо заявляет, что при исследовании причин бунтов нужно постоянно помнить о деятельности мозга. Было бы ошибкой, утверждает он, «игнорировать тот факт… что определенные группы нейронов» в мозгу бунтовщика «реагируют на поступающие извне сигналы и тем самым толкают человека на насильственные действия».

Дельгадо полагает, что мозгом человека можно будет манипулировать как угодно, если точно установить расположение мозговых центров. Исходя из этого можно подумать, что достаточно будет нажать определенную кнопку в мозгу магната с Пятой авеню— и он тут же расщедрится и разделит свои апартаменты с обитателем Гарлема. Или, стимулируя определенный участок в мозгу президента или премьер-министра, можно будет заставить его проводить внешнюю политику, соответствующую экономическим интересам слаборазвитых стран, а не тех политических группировок, которые поставили его у власти. Дельгадо пишет:

«Поведение человека, счастье, добро и зло— все это в конечном итоге продукт физиологии мозга. По моему мнению, следует переместить центр тяжести научных исследований с изучения явлений природы и способов овладения ими на изучение деятельности мозга и управление ею».

Но существует один вопрос, от ответа на который уклоняется как Дельгадо, так и профессор Скиннер (которого Дельгадо ценит очень высоко): будет ли психоцивилизованное общество раем на земле или оно проложит дорогу эре управления мозгом? Дельгадо считает, что, хотя последнее и опасно, рискнуть стоит. Он считает, что научно-технический прогресс, какие бы реальные или воображаемые опасности он ни нес с собой, затормозить невозможно. «Можно предвидеть, что развитие способов физического управления мозгом и накопление при этом новых знаний, – пророчествует он, – будут идти все быстрее», а это «открывает перспективу появления более разумного и миролюбивого человека, не теряющего при этом своей индивидуальности, и использования самого подходящего механизма обратной связи: человеческого мозга, изучающего человеческий мозг».

Но главный вопрос— кто будет определять программы обучения и наблюдать за стимуляцией мозга, проводимой с целью выработки желательного поведения? – остается без ответа. И Дельгадо, и Скиннер всячески уклоняются от ответа на него.

Несколько лет назад в Нью-Йорке я беседовал об этом с Дельгадо. Ниже приводится отрывок из нашей беседы:

«Дельгадо: Мы всего лишь слепой продукт слепой эволюции. Никакой цели у нас нет. Я и предлагаю дать человеку цель. Нам нужно думать о будущем; мы должны научиться планировать. Как мы планируем использовать источники энергии? Если наши планы окажутся никуда негодными, то снова будет энергетический кризис. Во всем мире скоро будет ощущаться перенаселение. Если мы плохо спланируем наши действия в области народонаселения, миллионы людей погибнут от голода.

Автор: А кто должен заниматься этим планированием?

Дельгадо: Сам человек.

Автор: Вы, кажется, забываете о влиятельных силах, которые часто препятствуют разумному планированию.

Дельгадо: Конечно, интересы различных людей не совпадают. Но это в области экономики. А если мы возьмем человека как такового, то такие противоречия не возникают. Я считаю, что социальное планирование должно опираться на биологию».