Глава 5. Заключенные в роли «подопытных кроликов»

В 1968 г. администрация тюрьмы строгого режима для душевнобольных преступников, занимавшей мрачное здание специальной лечебницы в Вейкавилле (штат Калифорния), решила провести эксперимент. Перед нею стояла довольно трудная задача. Выбранные для этой цели трое заключенных (черный, чикано и белый) были молоды (по двадцать с небольшим лет), вспыльчивы и непокорны и не хотели мириться с теми ограничениями, которые обычно существуют в тюрьмах строгого режима, тем более что двое из них отбывали наказание за сравнительно легкие преступления. Усмирить их было трудно, и тюремные власти решили провести психохирургический эксперимент.

Из той скудной информации, которую всеми правдами и неправдами удалось выудить у тюремного персонала, можно предположить, что эксперимент оказался неудачным. Состояние здоровья заключенного чикано, которому в момент операции было 25 лет, значительно ухудшилось. Его недовольство приняло буйную форму, и поэтому в течение многих лет ему пришлось томиться в камере одиночного заключения. Другой заключенный, который, по словам тюремщиков, вел себя лучше всех, а потому и был отпущен на свободу под честное слово, в конечном итоге очутился в тюрьме штата Монтана, куда попал за кражу со взломом. О судьбе третьего почти ничего не известно.

Три года спустя, несмотря на неудачный исход операций, тюремные власти в Вейкавилле и руководство Калифорнийского университета в медицинском центре в Сан-Франциско решили продолжить психохирургические эксперименты. Как было сказано в секретном письме Р. К. Прокьюнира, директора Управления исправительных учреждений штата Калифорния, предполагаемый эксперимент имел целью подвергнуть «буйного заключенного нейрохирургическому… лечению». В письме далее говорилось, что «предполагается подвергнуть заключенного хирургическим и диагностическим процедурам для определения местонахождения тех участков головного мозга, которые могли быть повреждены ранее и которые, возможно, связаны с эпизодическими проявлениями буйства». И далее: «Если местонахождение таких участков будет определено и если будет найдено подтверждение того, что они действительно вызывают агрессивную реакцию, то в таком случае на этих предварительно установленных участках мозга будет произведена нейрохирургическая операция».

Согласно письменному показанию под присягой, кандидатом на психохирургическую операцию был назван «25-летний (т. е. более взрослый и зрелый, чем остальные) заключенный. Он не скрывал своей агрессивности и все время обрабатывал других заключенных, стремясь убедить их в том, что, как он считал, тюремное начальство и персонал угнетают всех заключенных, а черных особенно. Он хорошо владел приемами каратэ, а материалы его дела свидетельствовали о том, что, находясь в другом исправительном учреждении, он обучал этим приемам товарищей по камере… [Он] был одним из 18 человек, организовавших временное прекращение работ, а затем и всеобщую забастовку, длившуюся несколько дней… Он поддерживал постоянные контакты со своими друзьями и адвокатами за пределами тюрьмы, которые поощряли его деятельность и снабжали литературой, направленной против общества. В мае он устроил пожар, чтобы тем самым подтвердить свои политические взгляды».

Когда планы проведения операции были преданы огласке, целый ряд общественных деятелей, психиатров и активистов движения за гражданские права черных и чиканос организовали широкую кампанию протеста, в результате которой тюремные власти в Вейкавилле были вынуждены отказаться от своих намерений. Таким образом, проведение психохирургического эксперимента было сорвано.

Стремясь найти наиболее эффективные средства поддержания надлежащей тюремной дисциплины, различные пенитенциарные учреждения по всей Америке лихорадочно экспериментируют с целым рядом других видов «отвращающей терапии», таких как использование медикаментов, вызывающих рвоту, помещение заключенных в карцер (камеру одиночного заключения) и электрошок.

Все эти методы не считаются карательными по своему характеру. Их обычно называют «исправительными» или даже «лечебными». Заключенного могут на много дней привязать цепями к железной кровати или заставить валяться в своих же собственных нечистотах— ведь все это делается ему же на пользу, это всего лишь временный период перевоспитания, который только ускорит его возвращение к нормальной жизни.

Поэтому, когда хирурги в Вейкавилле погружали электроды глубоко в мозг упомянутых выше трех заключенных, чтобы определить местонахождение пучка поврежденных, по их мнению, нервных клеток, а затем подводили к этим электродам достаточно высокое напряжение, чтобы разрушить эти клетки, они делали это, стремясь лишь помочь заключенным, а не наказать их.

Несмотря на то что существующий в большинстве тюрем режим вынести чрезвычайно трудно (как бы ни старался даже тот заключенный, который осознал свою вину и искренне хочет исправиться), несмотря на бесконечную серию тюремных бунтов, которые, на мой взгляд, лишь подтверждают обоснованность жалоб заключенных, власти озабочены главным образом тем, как заставить заключенных соблюдать установленный режим, а не тем, как его смягчить.

Интересно отметить, что даже Джон Митчелл, занимавший пост министра юстиции в правительстве Никсона, сетовал на то, что «состояние тюрем в США очень близко к постыдному для американского народа. Ни одно цивилизованное общество не должно с этим мириться». По данным ООН, после Турции тюрьмы в США— самые худшие на Западе. Не проходит и месяца, чтобы в той или иной американской тюрьме не произошел какой-нибудь серьезный инцидент. Ив этом нет ничего удивительного, учитывая то, что тюрьмы невероятно переполнены, а заключенные совершенно ничем не занимаются, что неизбежно приводит к взрывам, подобным тому, который произошел в тюрьме в Аттике.

Согласно исследованию состояния тюрем в стране, проведенному Американским союзом борьбы за гражданские свободы, даже в федеральных пенитенциарных учреждениях, которые считаются лучшими в Америке (а в США насчитывается более 4 тыс. тюрем, разбросанных по всей стране), лишь 26 % заключенных выполняют ту или иную работу. Выступая с показаниями перед правительственной комиссией, изучавшей вопрос о проведении опытов на заключенных, представитель этого союза заявил, что заключенные живут в «шумных, грязных, переполненных и темных камерах. Они лишены возможности уединиться, окружены враждебно настроенными охранниками и живут в постоянном страхе, что на них будет совершено нападение».

Время от времени иски, предъявляемые от имени заключенных, заставляют суды предписывать тюремным надзирателям не злоупотреблять своим положением. Недавно было вынесено беспрецедентное судебное постановление, предписывающее губернатору штата Алабама Джорджу С. Уоллесу и тюремным властям штата перестроить работу своих пенитенциарных учреждений в течение ближайших нескольких месяцев, в противном случае они будут немедленно закрыты. Это постановление было вынесено федеральным судьей Фрэнком М. Джонсоном, который отметил, что заключенные алабамских тюрем «подвергаются жестокому и необычному наказанию», запрещенному 8-й поправкой к конституции США. Беспрецедентно также и то, что вина за недовольство заключенных была возложена непосредственно на администрацию тюрем и власти штата, а не на какие-то внешние силы, на которые часто сваливают всю вину за беспорядки в тюрьмах.

Алабама не единственный штат, уличенный в нарушении конституционных прав заключенных. Начиная с 1970 г. федеральные суды предъявили аналогичные обвинения штатам Арканзас, Мэриленд, Миссисипи и Массачусетс. Всвоей книге «Тюремный бизнес» Джессика Митфорд представила документальный материал, убедительно показывающий, что жестокость по отношению к сидящим под замком обитателям тюрем— это не какое-то «необычное наказание», а скорее вполне обычное явление, наблюдаемое в большинстве пенитенциарных учреждений Америки.

Однако вместо того, чтобы использовать имеющиеся ресурсы на разработку программ, направленных на улучшение условий, которые, как выразился судья Джонсон, ведут к «безудержному насилию и атмосфере джунглей», федеральное правительство и власти штатов большую часть имеющихся в их распоряжении средств тратят на мероприятия, имеющие своей целью заставить заключенного смириться с теми условиями, в которых его вынуждают жить. Более 90 % тюремного бюджета расходуется на обеспечение надежной охраны и контроля. При этом не жалеют ни сил, ни средств для разработки программ модификации поведения человека, подвергающих заключенного тем надругательствам и издевательствам, о которых говорили судья Джонсон и бывший министр юстиции Митчелл.

В течение последнего десятилетия происходил постепенный переход от традиционных теорий и взглядов на перевоспитание к убеждению, что именно в модификации поведения следует искать ответ на все вопросы, связанные с тюремными проблемами. По сути дела, речь идет об отказе от подготовки заключенного к поискам законных способов зарабатывать себе на жизнь по выходе из тюрьмы и о взятии на вооружение концепции о необходимости полностью изменить его индивидуальность, сделав из него послушного, безропотного и лишенного всяких желаний человека.

Эта тенденция сопряжена с целым рядом факторов, часть которых непосредственно связана с движением за гражданские права 60-х гг. Заключенные стали моложе и гораздо настойчивее в своих требованиях. Многие из них политически сознательны, разгневаны и настроены по-бунтарски. Они часто проводят организационную работу среди других заключенных и создают группы борьбы за улучшение невыносимых условий.

Другим фактором стала возросшая активность психиатров и психологов, твердо уверовавших в то, что решение всех проблем, связанных с содержанием заключенного в тюрьме, следует искать в модификации его поведения. Теоретически деятельность таких бихевиористов направлена на благо самого заключенного, однако на практике расплачивается за это вся тюремная система. Возникает вопрос, к чему стремятся ученые-бихевиористы при разработке своих программ: к тому, чтобы заключенный стал лучшим гражданином, или к тому, чтобы он стал лучшим заключенным?

Отход от мер исправительно-воспитательного характера объясняется пониманием того, что такие меры просто-напросто не срабатывают. Существует великое множество фактов, подтверждающих, что какой бы продуманной ни была программа перевоспитания, она все равно к успеху не приведет, поскольку ее осуществление происходит в тюремной обстановке. Настоящего перевоспитания заключенных пока еще не проводилось в сколько-нибудь значительных масштабах. Существующая практика сводит к минимуму нормальное человеческое общение, почти не оставляет места для проявления какой-либо инициативы.

Общепризнано, что программа перевоспитания преследует цель научить заключенного какому-нибудь ремеслу, которое позволило бы ему зарабатывать себе на жизнь по выходе из тюрьмы, и направить его энергию в нужное русло. Но может ли заключенный развивать в себе инициативу и целеустремленность, если тюремный режим требует от него (или нее) постоянного соблюдения правил внутреннего распорядка и он находится под постоянным контролем? Если заключенный не хочет навлекать на себя нареканий, он просто обязан быть тихим и послушным. Однако после того, как он окажется на свободе, его благоприобретенная покорность вновь поставит его в невыгодное положение в американском обществе, где царит индивидуализм и соперничество.

Таким образом, как сказал представитель Американского союза борьбы за гражданские свободы Мэтью Л. Майерс, те должностные лица, которые утверждают, что «традиционные исправительные программы потерпели провал и что необходимо перейти к решительным программам модификации поведения человека, либо умышленно, либо по неосмотрительности игнорируют причины такого провала… Может быть, мы признаем все-таки, что истинной причиной провалов исправительных программ является то, что мы помещаем людей в среду, где над ними постоянно висит угроза наказания и где изо дня в день человек испытывает страх перед возможным нападением и жесткий контроль со стороны персонала… Нам следовало бы сначала подумать, как изменить условия содержания заключенных, а затем уже предпринимать какие-то иные шаги».

В обозримом будущем даже и речи быть не может об изменении условий содержания заключенных в тюрьме. Хотя слово «исправление» употребляется и по сей день, оно все чаще начинает приобретать смысл «модификации поведения», которая в свою очередь стала ассоциироваться с целым рядом методов наказания, призванных подчинить заключенных чужой воле и сделать их послушными и сговорчивыми.

Наряду с мерами физического воздействия, традиционно применяемыми тюремными надзирателями, специалисты в области поведения человека предлагают теперь использовать технические средства, позволяющие вторгнуться в мыслительные процессы человеческого сознания, в ту область, которая всегда считалась священной, даже если речь шла о заключенном, область, которая, как все полагают, полностью защищена конституцией. Таким образом, психолог и психиатр стали, по существу, составной частью тюремной системы. Постепенно они стали играть роль создателей программ, призванных помочь тюремщикам с максимальной эффективностью держать заключенных в постоянном страхе. Их вклад в обеспечение соблюдения дисциплины заключается главным образом в том, что они ввели более изощренные методы активного воздействия на заключенного, его постоянного запугивания в надежде на то, что, когда этот страх хотя бы частично будет внушен ему навсегда, он станет неотъемлемой частью его самосознания и не позволит ему перечить представителям власти даже по выходе на свободу.

Поскольку большинство заключенных составляют черные, пуэрториканцы и чиканос, правомерно спросить: не принимает ли такой ориентированный на запугивание подход расовый оттенок? (По данным Американского союза борьбы за гражданские свободы, от 80 до 90 % заключенных, содержащихся в камерах одиночного заключения, составляют представители национальных меньшинств.) Поскольку все больше и больше разгневанных юношей и девушек, отличающихся пытливостью ума и бунтарскими настроениями, вступают в конфликт с законом, необходимо также задать себе и другой вопрос. Является ли стремление изменить общество достаточным основанием для того, чтобы делать этих молодых людей объектом операций по перекраиванию мозгов?

Немало людей глубоко обеспокоено тем, что тюрьмы превращаются в лаборатории для проведения психохирургических и других операций, направленных на то, чтобы подорвать волю человека. Не предполагается ли превратить затем эти тюрьмы в лаборатории, где будут апробироваться различные методы модификации поведения людей с тем, чтобы впоследствии применять их в отношении всякого рода «нонконформистов»– так называемых «людей с отклонениями от нормы» (алкоголиков, гомосексуалистов и лиц с расстроенной психикой), а также политически инакомыслящих? Как заметил однажды Дж. Болдуин в письме А. Дэвис:

«Если за вами придут утром, то за мной— вечером».

Бывший сенатор Сэм Дж. Эрвин, который возглавлял сенатскую подкомиссию по конституционным правам, в течение трех лет изучавшую данную проблему, является одним из тех, кто серьезно озабочен наметившейся тенденцией. В своем докладе он предупреждал: «Какую бы тревогу ни вызывали теоретические исследования в области модификации поведения человека, еще большую тревогу вызывает безудержный рост практических разработок в области создания технических средств контроля над его поведением». Он отметил, что «технический прогресс не только расширил наши возможности в удовлетворении нужд общества, но и поразительно увеличил нашу способность вторгаться в личную жизнь отдельных граждан».

Сенатор Эрвин подчеркнул, что его подкомиссия «с растущей тревогой отмечает, что научные исследования в области поведения человека открывают невиданные возможности быстрее, чем мы успеваем увязать эти возможности со многими важными проблемами гражданских свобод». Он выразил сожаление по поводу того, что, хотя методы модификации поведения распространяются чрезвычайно быстро, «были предприняты лишь некоторые попытки серьезно изучить связанный с этим важнейший вопрос о свободе личности и предельно сблизить принципиально различные концепции свободы личности и методики модификации поведения человека».

Однако другие деятели, такие, например, как Бертрам С. Браун, директор Национального института психического здоровья при министерстве здравоохранения, просвещения и социального обеспечения, приветствуют участие правительства в научных исследованиях в области поведения человека. Стремясь смягчить ту тревогу и озабоченность, которые были высказаны сенатором Эрвином и другими государственными и общественными деятелями, этот институт в 1975 г. опубликовал брошюру об основных направлениях своей деятельности, в которой Браун заявил:

«Федеральное правительство по-прежнему поддерживает и поощряет научные исследования и опыты, цель которых состоит в том, чтобы апробировать новые и усовершенствовать существующие методы модификации поведения человека и применить их к новым группам пациентов в новых условиях, а также обеспечить распространение методов, уже получивших положительную оценку… Необходимо также проводить научные исследования по таким направлениям, которые позволяли бы применять методы модификации поведения в отношении более широкого круга лиц, помещенных в среду, которая в меньшей степени ограничивала бы их действия, чем те учреждения, где до сих пор проводился значительный объем научно-исследовательских работ».

Признавая, что изменение поведения человека в настоящее время вызывает бурные споры», Браун пытается успокоить тех, кто опасается, что методы модификации поведения «могут быть использованы власть имущими в целях манипулирования другими людьми и установления над ними контроля». В ответ на обвинение в том, что «использование методов модификации поведения противоречит принципам гуманности», Браун ничтоже сумняшеся заявляет, что «все виды терапии в той или иной мере связаны с попытками внести изменения в состояние пациента».

Вся брошюра построена на изложении директором Национального института психического здоровья, «с одной стороны», достоинств методики модификации поведения, а «с другой»– ее недостатков. Однако, взвесив все за и против, он все же решительно голосует за эту методику. Правда, при этом он признает, что в некоторых случаях допускаются злоупотребления, и осуждает те тюремные власти, которые применяют методы модификации поведения в качестве меры наказания. Вместе с тем он выступает против тех противников программ модификации поведения заключенных, которые утверждают, будто подобные методы лечения носят принудительный характер. «На мой взгляд, – говорит он, – гораздо лучше построить заслоны, чем отказаться от всяких попыток перевоспитания заключенных». Тем самым он вообще обходит стороной принципиальный вопрос о том, является ли изменение психики законным методом перевоспитания.

Браун одобрительно отзывается о методах «отвращающего» контроля. «Применение слабого электрошока, – утверждает он, – стало чрезвычайно эффективным средством решения острых бихевиоральных проблем. При соблюдении надлежащих правил воздействие электрошока крайне непродолжительно, поэтому он не вызывает остаточной боли, не повреждает ткань и дает возможность полностью контролировать всю процедуру». Браун также говорит о преимуществах применения некоторых лекарственных препаратов, вызывающих отрицательные ощущения.

Несмотря на усиленные попытки Брауна обработать общественное мнение и выдать методику модификации поведения как нечто новое и современное, остается все же фактом, что многое в этой методике основывается на таких примитивных приемах, как одиночное заключение, практикуемое вот уже в течение многих столетий. Хотя такое заключение уже давно доказало свою несостоятельность как метод перевоспитания, современные сторонники теории модификации поведения по-прежнему возлагают на него большие надежды и пытаются при этом скрыть существо дела, прибегая к таким эвфемизмам, как помещение заключенного в «изолированную среду» и т. п.

Еще в 1821 г. судебные власти штата Нью-Йорк проверили эффективность полной изоляции как метода изменения поведения заключенных, поместив 80 человек в камеры одиночного заключения. Через год пять заключенных умерли, по меньшей мере один сошел с ума, а число лиц с подавленной психикой было таким большим, что губернатор помиловал 26 человек и приказал перевести остальных на общий режим. Помог ли этот метод перевоспитать заключенных? Начальник тюрьмы докладывал впоследствии, что не было «ни одного случая исправления».

И все же в марте 1972 г., т. е. 151 год спустя, Федеральное бюро тюрем приступило к осуществлению так называемой программы «СТАРТ», главную роль в которой играл карцер. Программа предусматривала помещение заключенных в камеру одиночного заключения, представлявшую собой крохотную комнату с кафельными стенами шириной 3 метра и высотой 2,5 метра. Заключенному разрешалось выходить из нее дважды в неделю: один раз— чтобы принять душ, а другой— чтобы немного размяться. Предполагалось, что этот период вынужденной изоляции, когда заключенный не видит других людей и не общается с ними, будет длительным (год или более).

Это была лишь часть широкой программы, направленной на то, чтобы подавить заключенного психологически и превратить его в безвольное, потерявшее свою индивидуальность, духовно сломленное существо. Прерывались все его контакты с родственниками и друзьями. Всякая переписка запрещалась. Свиданий не было. Постоянное нарушение покоя заключенного было также частью программы. Личный обыск и обыск камер производились надзирателями в любое время. Изоляция была практически стопроцентной. Запрещалось даже отправление религиозных обрядов.

Читая должностную инструкцию Федерального бюро тюрем, трудно догадаться, что подобное обращение с заключенными было составной частью программы «СТАРТ». А когда доходишь до места, где говорится, что программа «ставит перед собой цель обеспечить взрослого заключенного, отбывающего длительный срок наказания, уходом и опекой и предоставить ему возможность исправиться в обстановке изоляции от учреждения, в которое он помещен», то почти явственно слышишь вздох, полный сочувствия к заблудшему правонарушителю.

Программа основывается на приближении к классической методике модификации поведения, благодаря которой позитивное и негативное подкрепление формируют модель поведения заключенного. Лишившись в самом начале своего пребывания в тюрьме тех немногих привилегий, которыми пользуются остальные ее обитатели, заключенный будет вынужден начать постепенное восхождение по лестнице «сотрудничества» или повиновения властям и тюремному персоналу, прежде чем приобретет право на ту или иную из утраченных привилегий.

После того как заключенный будет готов вести себя как положено, т. е. после того, как он, вероятно, начнет говорить надзирателям «да, сэр» или, как саркастически заметили некоторые заключенные, начнет по всем правилам завязывать шнурки на своих ботинках, после того, как его лицо в ответ на любое распоряжение будет освещаться блаженной улыбкой полного согласия, тюремное начальство скажет: «Ну хорошо, теперь ты можешь получить часть своих льгот обратно. Теперь можно принимать душ три раза в неделю и т. д.».

Хотя официальной целью программы «СТАРТ» является перевоспитание строптивых и воинственно настроенных заключенных, основные усилия ее руководителей направлены на то, чтобы сломить заключенных нового типа— недовольных проводимой политикой и выступающих за реформу тюремной системы. Эти руководители изъяли популярные среди черных американцев журналы «Джет» и «Эбони», книги и периодические издания, посвященные проблемам черных и чиканос, а также марксистскую литературу.

Инициаторами программы «СТАРТ» стали власти федеральной тюрьмы в Мэрионе (штат Иллинойс), где заключенные подняли бунт. Будучи, по-видимому, не в состоянии справиться с создавшимся положением, тюремная администрация, по словам заключенных, решила избавиться от них, объявив их психопатами и отправив на обследование в федеральный госпиталь в Спрингфилде (штат Миссури). Как заявил впоследствии адвокат Американского союза борьбы за гражданские свободы Арпайер Г. Сондерс, этот диагноз был поставлен Мартином Гроудером, который в то время был психиатром тюрьмы в Мэрионе. Однако когда заключенные прибыли в Спрингфилд, врачи, по свидетельству Сондерса, не пришли к единому мнению относительно их психопатических отклонений. Несмотря на это, было все же решено оставить их в Спрингфилде и поместить в специально оборудованное помещение для психически больных.

Поскольку заключенные протестовали против этих действий, они стали подвергаться постоянным преследованиям со стороны охранников. Сондерс вспоминал впоследствии: «Заключенные жаловались, что их избивали, заставляли силой принимать психотропные лекарства, морили голодом, лишали прогулок и возможности двигаться». (Сондерс вместе с Барбарой Милстайн, другим адвокатом Американского союза борьбы за гражданские свободы, выступил с требованием привлечь инициаторов программы «СТАРТ» к судебной ответственности, что в конечном итоге и привело к ее прекращению в 1974 г.)

Эти бунтари-«психопаты» стали тайком переправлять письма на волю, в которых рассказывали о выпавших на их долю испытаниях (некоторые из заключенных, обладавшие незаурядными способностями, начали рассылать в суды прошения о пересмотре законности их ареста). Именно в это время руководство госпиталя в Спрингфилде и Федеральное бюро тюрем приняли совместное решение о разработке программы, получившей впоследствии название «СТАРТ». Ее осуществление началось в сентябре 1972 г. Для этого были отведены полностью изолированные от внешнего мира помещения, выделен особый персонал и разработана специальная программа. Так, заключенные, прибывшие из мэрионской тюрьмы, начали свой тур бихевиоральной обработки, не дав на то никакого согласия и не понимая, что же, собственно, происходит.

По мере того как программа претворялась в жизнь, все явственнее просматривался ее злонамеренный и принудительный характер. Стали поступать судебные иски, ставившие под сомнение конституционность программы «СТАРТ», поскольку она лишала заключенных их основных конституционных прав. В частности, по инициативе Американского союза борьбы за гражданские свободы было возбуждено дело Sanchez v. Ciccone, в котором приводилось письменное показание одного заключенного, где говорилось, как за совсем незначительное, по его словам, нарушение дисциплины (нежелание подчиниться приказу охранника) он был схвачен тюремщиками и брошен в карцер. Когда четверо других заключенных пытались протестовать, их тоже бросили в карцер, избили, а затем бросили в камеру контейнер со слезоточивым газом.

В показаниях далее говорилось: «Затем нас положили лицом вниз, привязали ноги к раме кровати, заломили руки за спину и надели наручники. В таком положении нас продержали несколько дней. Все это время я отказывался принимать пищу, потому что, если бы я согласился, меня бы заставили есть „по-собачьи“… Охранники отказывались отвязывать меня хотя бы ненадолго, и я вынужден был ходить под себя».

Подобного рода свидетельства, а также те, которые содержались в других судебных исках, со всей очевидностью показывают, что программа «СТАРТ» отнюдь не преследовала тех гуманных целей, которые в столь обтекаемых выражениях были изложены тюремными властями, заявившими, будто они пытались «помочь этим людям научиться лучше контролировать свои поступки, а затем вернуться в обычные учреждения и участвовать там в программах, служащих их скорейшему и успешному приобщению к жизни в коллективе».

Несмотря на такие разоблачения, приведшие к упразднению программы «СТАРТ», Норман А. Карлсон, директор Федерального бюро тюрем, заявил, что его ведомство «извлекло пользу из этой практики». В интервью корреспонденту журнала «Тайм» семь месяцев спустя (11 марта 1974 г.) он сказал: «Мы намерены приступить к осуществлению программ [модификации поведения] во всех изоляторах наших пенитенциарных учреждений. Только теперь они не будут носить названий, вызывающих столь бурную реакцию».

Вскоре после этого руководство федеральных тюрем в Виргинии, Мичигане и других штатах и в самом деле приступило к осуществлению аналогичных программ. Почти такие же коверкающие людские души «исправительные» программы осуществляются по всей стране в тюрьмах штатов. При этом выдвигается оправдание в духе Скиннера: ни один из этих методов преследования не должен рассматриваться как пытка тех, кто не проявляет энтузиазма по поводу обращения с ним властей. Они обычно называются негативным подкреплением или «отвращающим» воздействием.

В Петаксентском исправительном учреждении, тюрьме штата Мэриленд, куда помещают «умственно отсталых преступников», строптивые заключенные попадают на так называемую смирительную доску. Согласно описанию, приведенному в газете «Вашингтон дейли ньюс», это «специально оборудованная доска, к которой привязывается голый заключенный. Его запястья и лодыжки захватываются прикрепленными к доске зажимами, а голова жестко крепится при помощи ремня, опоясывающего шею, и специального шлема. Один заключенный рассказывал, как однажды его приковали к такой доске и оставили одного в темной камере. При этом он не мог даже стряхнуть с себя нечистоты. Когда приносили пищу, ему освобождали лишь одну руку, которой он нащупывал еду, а затем пытался как-то влить себе в рот жидкость и проглотить ее, хотя голову поднять не мог».

Другим проявлением тактики террора, применяемой в Петаксенте, является помещение туда заключенного на неопределенный срок. Вопрос о его выходе на свободу решается психиатром, который сам определяет, опасен тот для общества или нет. По свидетельству Американского союза борьбы за гражданские свободы, который возбудил в суде несколько дел против Петаксентской тюрьмы, многие из задержанных за такие незначительные правонарушения, как угон автомобиля для поездки в развлекательных целях, приговаривались к двум годам тюремного заключения, а затем попадали в Петаксент, где их держали до 18 лет. Результаты проведенного исследования показали, что 75 % заключенных, получивших сроки до пяти лет, а затем переведенных в это заведение, оставались там дольше.

Применяемая в Петаксенте теория, согласно которой заключенный, проходящий курс «лечения», должен помещаться в это учреждение на неопределенное время и освобождаться лишь тогда, когда сочтет нужным администрация (при этом предполагается, что заключенный в процессе «лечения» избавится от таких черт характера, которые когда-то толкнули его на преступление), противоречит результатам целого ряда исследований, проведенных ведущими американскими психиатрами и криминологами. Так, например, специальная группа экспертов по вопросам уголовного правосудия, созданная Американской ассоциацией психиатров и включавшая в свой состав таких специалистов, как Норвел Моррис, декан юридического факультета Чикагского университета, бывший декан Школы уголовной юстиции для лиц, окончивших университет, пришла к заключению, что это учреждение не может с какой-либо точностью предсказать степень потенциальной опасности того или иного человека для общества. Единственная тюрьма, которая применяет методы, аналогичные методам, используемым в Петаксенте, находится в ЮАР.

Представитель Американского союза борьбы за гражданские свободы Мэтью Майерс с сожалением констатировал, что вопрос о том, направлять ли того или иного заключенного в Петаксент, зависит исключительно от прихоти тюремных психиатров. Он назвал необычным то обстоятельство, что часто беседа психиатра с вновь прибывшим заключенным длится менее получаса. Во многих случаях, говорит он, «информация о прошлом заключенного неточна, а иногда носит просто анекдотический характер. Как-то мне попалась справка о школьном прошлом заключенного, в которой говорилось, что, находясь в первом классе, он не делился со своими товарищами молоком и печеньем. Этот факт, по-видимому, был впоследствии обращен против него… В другом личном деле заключенного я прочитал следующее: „Он не был вскормлен грудью“».

Другим обстоятельством, еще более осложняющим положение заключенных в Петаксенте, является то, что многие психиатры по происхождению иностранцы, поэтому они редко понимают жаргон жителей гетто, на котором говорят заключенные, в большинстве своем бывшие обитатели балтиморских трущоб. И все же именно они являются теми экспертами, к которым обращаются с просьбой установить, в каком состоянии находится психика заключенного и каковы его шансы остаться психически здоровым человеком по выходе из тюрьмы.

Почти 16-летнее существование Петаксентской тюрьмы обошлось американскому налогоплательщику примерно в 40 млн долл. За это время, заявила администрация этого учреждения, «излечилось» около 100 человек. Это довольно дорогой курс лечения, если учесть, что связанные с этим расходы в среднем составили более 400 тыс. долл. на одного человека.

Два калифорнийских пенитенциарных учреждения, одно в Вейкавилле (получившее широкую известность в связи с психохирургическими экспериментами, о чем говорилось выше), а другое в Атаскадеро (лечебница для душевнобольных преступников), входят в число тюрем, которые широко применяют пытки с целью «изгнать дьявола», вселившегося в души непокорных.

В госпитале в Атаскадеро, который фактически является тюрьмой строгого режима, насчитывается 1500 душевнобольных преступников и лиц с расстроенной психикой, попавших в тюрьму за преступления сексуального характера. Это учреждение первым применило такие медикаменты «отвращающей терапии», как анектин (сукцинилхолин) – очень эффективное средство, используемое в хирургии для расслабления мышц. Но, вводимый внутривенно дозами до 40 мг, он не только расслабляет мышцы, но и парализует их.

Через 30–40 секунд после укола паралич начинает охватывать мелкие мышцы пальцев рук, ног и глаз, а затем межреберные мышцы и диафрагму. Биение сердца замедляется примерно до 60 ударов в минуту. Такое состояние, сопровождаемое задержкой дыхания, продолжается от 2 до 5 минут, после чего действие препарата начинает ослабевать. Все это время человек находится в полном сознании. Как раз в тот момент, когда заключенный начинает задыхаться, за работу принимается тюремный психиатр, который, используя это средство негативного подкрепления, начинает выговаривать заключенному и требовать, чтобы тот изменил свое поведение, а иначе будет еще раз подвергнут такому же наказанию.

Описывая свое «экспериментальное исследование для определения эффективности сукцинилхолина как средства, позволяющего изменять поведение людей», три штатных врача (Мартин П. Раймрингер, Стерлинг У. Морган и Поль Ф. Брамуэлл) сообщили, что применяли препараты на 90 больных мужчинах, некоторые из которых были «явными психопатами, умственно отсталыми и психически неуравновешенными». Их заключение: «Сукцинилхолин очень быстро вызывает легко поддающееся контролю состояние испуга, при котором больной, оставаясь в полном сознании, становится восприимчивым к внушению».

А что при этом чувствовали сами заключенные? Во время аналогичного эксперимента в калифорнийской тюремной больнице в Вейкавилле, когда анектин был введен 64 заключенным, «16 человек почувствовали, что умирают; трое сравнили действие препарата с уже испытанным когда-то ощущением, когда они чуть не утонули; а большинство назвало вызываемое им состояние ужасным и страшным».

Артур Г. Наджент, главный психиатр Вейкавилльского госпиталя, говоря об эффективности такого «лечения» как средства изменения поведения, сказал: «В тюрьме слухи распространяются быстро, поэтому даже самые отпетые уголовники уже боятся и ненавидят препарат. И винить их не за что: я, например, ни за что на свете не согласился бы пройти куре такого лечения».

Артур Л. Мэттокс и Чарлз С. Джю, давая оценку эксперименту в лечебнице в Вейкавилле, назвали группу заключенных, подвергнутых такому лечению, «разгневанными молодыми людьми». Именно так все чаще начинают называть заключенных, которые подвергаются экспериментам с применением методов негативного подкрепления. «Их средний возраст не превышает 25 лет, а средний срок пребывания в тюрьме— 15 месяцев».

В штате Айова тюремные власти вводили строптивым заключенным апоморфин— препарат, вызывающий рвоту. Это делалось тогда, когда заключенные «вовремя не вставали, курили, когда это не разрешалось… разговаривали, сквернословили, лгали» или же не приветствовали охранников по установленной форме. Согласно показаниям свидетелей, выступавших в ходе одного из судебных заседаний, часто инъекции производились без соответствующего разрешения тюремного врача. Введение препарата вызывало неудержимую рвоту, длившуюся от 15 мин до часа. При этом временно нарушалась деятельность сердечно-сосудистой системы, что приводило к «некоторым перепадам кровяного давления».

Стивен Фокс из Университета штата Айова считает, что применение апоморфина «в действительности представляет собой наказание еще более жестокое, чем контролируемое избиение, поскольку человек, вводящий этот препарат, не может остановить его действие после того, как препарат уже введен в организм». Коллегия окружного суда в составе трех судей вынесла решение, в котором указывалось, что «принудительное применение в этих целях такого непроверенного препарата является жестоким и необычным наказанием, что запрещается 8-й поправкой к конституции». Однако суд полностью не запретил его использование. Он только указал на необходимость соблюдать некоторые основные принципы, такие как получение согласия лица, подвергнутого изоляции, на подобного рода «лечение».

Другим «терапевтическим» средством, применяемым для усмирения слишком строптивого заключенного или психически больного человека, является электрошок (электроконвульсивное лечение). Тюремные власти применяют электрошок в качестве меры наказания без всяких опасений, поскольку это средство подпадает под довольно широкое и расплывчатое понятие «терапия». По мнению тех, кто знаком с положением дел в тюрьмах и психиатрических лечебницах, злоупотребления электрошоком, показанные в фильме по роману Кена Кизи «Полет над кукушкиным гнездом», отнюдь не являются преувеличением.

Как и большинство спорных проблем, вопрос о применении электрошока время от времени обсуждается на страницах специальных медицинских журналов.

Большая статья о применении электрошоковой терапии в отношении вьетнамских душевнобольных, которая была опубликована в журнале «Америкэн джорнэл оф сайкайэтри» в июле 1967 г., по-видимому, послужила своего рода сигналом для тех, кто был занят поисками новых методов поддержания должной дисциплины в исправительных учреждениях США. Статью написал калифорнийский психиатр Ллойд X. Коттер. Рассказывая о своей работе в психиатрической больнице в Бьен-Хоа (Южный Вьетнам), он сообщил об «успехе» оперантного обучения, проведенного на сотнях содержавшихся в этой больнице людей с хроническими нервными заболеваниями (в основном шизофренией). Оперантное обучение проводилось с помощью электрошока.

Коттер объяснил необходимость таких действий теми многочисленными проблемами, с которыми ему пришлось столкнуться, когда он стал руководить работой вьетнамской больницы с двумя тысячами больных. (В ней находились южновьетнамские союзники, а не северовьетнамские военнопленные.) Все больные были не только хроническими шизофрениками, но и страдали туберкулезом, дизентерией, малярией, а также дистрофией в связи с недоеданием. Учитывая нехватку транквилизаторов, быстро возраставший уровень смертности и переполненность палат, Коттер решил приступить к «массовому лечению» больных и попытаться вернуть их в свои семьи.

Начав с палаты, в которой находилось 130 хроников-мужчин, Коттер объявил, что сможет всех их выписать, как только они подтянутся, начнут работать и докажут, что будут способны заработать себе на жизнь после того, как окажутся на свободе. Предложенная им программа предусматривала немедленное вовлечение их в работу, которая должна была производиться на территории больницы в течение трех месяцев. За этот период больные должны были доказать, что они готовы вернуться к нормальному образу жизни.

Когда на это согласилось всего лишь 10 больных, Коттер предупредил остальных, что, чтобы сделать их более сговорчивыми, ему придется назначить им курс специального лечения. Начиная со следующего дня 120 больных стали три раза в неделю подвергаться воздействию «чистого» электрошока. (Слово «чистый» означает, что такое воздействие производилось без обезболивания, которое несколько смягчает страдания больного.) «Можно заметить, – писал Коттер, – что электроконвульсивная терапия служила негативным стимулом, побуждавшим работать тех больных, которые предпочитали трудиться, а не продолжать курс такого лечения».

Далее Коттер сравнивает свой метод «лечения» с инъекцией антибиотиков заболевшему пневмонией ребенку вопреки его желанию. «Такие уколы болезненны и даже связаны с небольшим риском для больного ребенка, однако, если их не делать, потенциальная угроза организму становится еще больше. На наш взгляд, было совершенно оправданным причинять небольшое беспокойство больным с тем, чтобы побудить их выйти из состояния полной апатии, бездействия и замкнутости в себе».

Несмотря на то что ему помогали два вьетнамских психиатра, Коттер, по его словам, «был очень загружен, поскольку необходимо было производить несколько тысяч сеансов электрошоковой терапии, так как в соответствии с нашей программой каждую неделю мы начинали обрабатывать новую палату». В качестве позитивного подкрепления тем, кто приступал к работе, администрация начала выплачивать жалованье в размере 1 пиастра за один рабочий день. (В то время 1 пиастр равнялся 1 центу.) Свой отчет Коттер завершил сообщением о том, что эксперимент, проведенный им в психиатрической лечебнице в Бьен-Хоа, говорит о том, что «курс такого лечения приводит к лучшей приспособляемости к среде и, вероятно, к более быстрому выздоровлению очень высокого процента больных. Представляется, что такой курс лечения является наиболее подходящим для хронических больных, которые уже не поддаются лечению другими средствами. При этом не следует из-за ложного представления о доброте пренебрегать применением сильнодействующих стимулирующих средств».

Применение оказывающих болезненное действие медикаментов, электрошока и психохирургии постоянно запрещается судами и критикуется различными комиссиями конгресса как неконституционное и «жестокое» наказание, противоречащее 8-й поправке к конституции или другим законодательным актам, закрепляющим принцип «компетентного согласия» заключенного на проведение экспериментов.

Однако что же происходит на практике? Защищают ли решения судов от такого рода наказаний заключенных, так называемых «опасных» душевнобольных и несовершеннолетних преступников? Прекратили ли такие правительственные учреждения, как Администрация содействия правоприменительной деятельности (одно из подразделений министерства юстиции), выделять средства на разработку программ модификации поведения, которые, как это уже было признано, нарушают права личности?

Многочисленные факты свидетельствуют о том, что на эти вопросы следует дать отрицательный ответ. Существует масса всевозможных лазеек, позволяющих тюремным властям легко обходить любые запреты. Хотя суды и вынесли решение прекратить осуществление программы «СТАРТ» и, как предполагают, запретили применять в тюрьмах опасные для здоровья лекарства, эти решения не распространяются на другие учреждения, занимающиеся осуществлением аналогичных программ.

Постановления судов имеют обязательную силу лишь в отношении конкретной программы, рассматриваемой судом в определенное время, в конкретном штате и в рамках определенной юрисдикции. Но даже в том случае, когда суд постановляет, что применение определенного метода или лекарства, вызывающего болезненную реакцию, представляет собой жестокое и необычное наказание, тюремная администрация может легко обойти такое решение. Для этого нужно всего лишь составить другую программу, которая предусматривала бы либо применение того же лекарства, но в другой дозировке, либо иную форму приема того же лекарства (скажем, не внутривенно, а через рот), либо другое лекарство, имеющее то же действие.

В настоящее время в Детройте юридическая служба штата Мичиган возбудила судебное дело против инициаторов программы модификации поведения, которая сильно смахивает на программу «СТАРТ». Специалисты, знакомившиеся с деталями этой программы, считают, что администрация тюрьмы штата Мичиган применяет те же методы, что и руководители программы «СТАРТ».

Другим исправительным учреждением, вызвавшим острую критику, стала федеральная тюрьма в Мэрионе (штат Иллинойс), руководство которой вдохновило инициаторов программы «СТАРТ». Тюрьма была построена в 1962 г. и заменила тюрьму строгого режима в Алкатрасе. Около 80 % заключенных— черные, чиканос, пуэрториканцы и лица азиатского происхождения. 25 % заключенных составляют так называемые «черные мусульмане».

Около четырех лет тому назад (примерно в то же время, когда началось осуществление программы «СТАРТ») в Мэрионе после того, как около ста заключенных выступили с протестом против избиения надзирателем Джесси Лопеса, заключенного мексиканского происхождения, был оборудован изолятор. Изолятор, названный «пунктом контроля и перевоспитания», придал новый смысл всей практике изоляции заключенных.

Изолятор состоит из камер, представляющих собой тесные клетушки, отгороженные от остальной части тюремных помещений двумя дверями: стальной, которая не пропускает свет, и плексигласовой, которая не пропускает звук ни изнутри, ни снаружи. Если заключенному вдруг станет плохо, он никак не сможет дать знать об этом, как бы громко он ни кричал. Вентиляция в камере очень плохая, а все освещение ограничивается одной лампочкой в 60 ватт.

50 наиболее беспокойных заключенных (некоторые из них были известны своими связями с конгрессменами и представителями печати и выражали протест против дурного обращения) и были посажены в эти камеры. Часть из них находится там и по сей день.

Цель преследуется обычная— заставить заключенного по выходе из такой камеры безропотно соблюдать любой установленный для него режим. Достижима ли такая цель? По мнению Бернарда Рубина, психиатра из Чикаго, который побывал в тюрьме в Мэрионе, – нет. Он пришел к выводу, что «пункт контроля» настолько «унижает человеческое достоинство, подавляет его психику и меняет его поведение», что «буйное поведение становится скорее следствием, чем причиной. Этот пункт порождает чувство отчаяния, ярости и беспомощности». (Замечания Рубина были включены в информационные материалы, распространенные Национальным комитетом в поддержку заключенных мэрионской тюрьмы, штаб-квартира которого находится в Сент-Луисе, штат Миссури.)

Эдди Санчесу, уже давно сидящему в такой камере, удалось переправить на волю письмо, адресованное редакции одной из вашингтонских газет, в котором говорилось: «Трудно на что-то надеяться. По правде говоря, я потерял почти всякую надежду. Я чувствую, что охранники убьют меня. Смерти я не боюсь. До этого мне не раз приходилось смотреть ей в лицо. Сожалею лишь об одном: о том, что так никогда и не был свободным. Если бы я стал свободным хоть на одну неделю, на следующей неделе я согласился бы умереть. Разве приходится удивляться, что я не верю в бога? Ведь я просто не могу представить себе, что бог настолько жесток, что лишает человека даже мимолетного воспоминания о свободе».

В последнее время в судах уже ведется борьба за упразднение таких пунктов контроля.

Слабый контроль Администрации содействия правоприменительной деятельности за осуществлением финансируемых ею программ борьбы с преступностью создает условия для злоупотреблений и разбазаривания средств в колоссальных масштабах. АСПД, одно из любимых детищ бывшего президента Никсона, была создана в 1968 г. Ей были выделены огромные средства, предназначенные для оказания помощи правоохранительным органам в их борьбе с уличными ограблениями, бэрглери и вообще с любыми нарушениями закона. За период с 1968-го по 1975 г. расходы Администрации составили более 6 млрд долл. (По данным ФБР, число всех преступлений за этот период увеличилось на 32 %, а число насильственных преступлений— на 50 %.)

В соответствии с проводившейся бывшей администрацией Никсона политикой децентрализации Администрация содействия правоприменительной деятельности распределяла свои огромные средства среди местных правоохранительных органов, не требуя при этом практически никакой отчетности в том, как они распоряжались полученными фондами. Когда стало известно, что значительная часть ассигнований использовалась на покрытие расходов, связанных с экспериментами в области применения различных методов негативного воздействия, а возможно, и в области психохирургии, поднялась волна протестов.

В январе 1974 г. бывший сенатор Сэм Дж. Эрвин, который возглавлял сенатскую подкомиссию по конституционным правам, обратился к руководителям администрации с письмом, в котором поднимал некоторые вопросы, связанные с моральными аспектами финансируемых ею программ модификации поведения. Он выразил сомнение в правильности выделения федеральных ассигнований на такие программы в связи с отсутствием хорошо продуманных руководящих принципов, а также надлежащего надзора за научными исследованиями, что обеспечивало бы людям должную защиту.

Примерно через месяц Доналд Е. Сантарелли, возглавлявший в то время Администрацию содействия правоприменительной деятельности, публично заявил, что его ведомство больше не будет финансировать медицинские исследования в области химической терапии, психохирургии и модификации поведения. Однако, добавил он, это решение принято не потому, что руководство администрации испытывает какие-то сомнения относительно этической стороны или конституционности таких исследований, а потому, что оно не располагает «технически подготовленным персоналом, который мог бы проверять, оценивать или контролировать такие начинания». Несмотря на такую техническую неподготовленность, администрация все же финансировала 537 научно-исследовательских программ в области модификации поведения.

Таким образом, правительство США выдавало увесистые пачки денег на проведение экспериментов над людьми, не следя (или мало следя) за тем, чтобы при этом им была гарантирована безопасность, а эксперименты проводились эффективно. Учитывая сомнительную репутацию некоторых должностных лиц правоохранительных органов (особенно на самом низком уровне), можно сказать, что любой из этих экспериментов мог стать грубым нарушением Нюрнбергского кодекса, в котором международное сообщество обязалось уважать основные права содержащихся в неволе людей, к каковым относятся заключенные и душевнобольные.

Подкомиссия Эрвина заявила: «Учитывая миссию, возложенную на Администрацию содействия правоприменительной деятельности, а также выделяемые в этих целях значительные ассигнования, она получала множество запросов о предоставлении средств на проведение научных исследований, связанных с буйным поведением. Многие из научно-исследовательских программ предусматривали использование принудительных мер при решении проблем поведения, проявляющегося в насильственных действиях. Такие меры, по-видимому, представляют собой серьезную угрозу неприкосновенности личной жизни и независимости тех лиц, против которых они применялись».

Подкомиссия охарактеризовала директиву администрации, в которой рекомендовалось прекратить проведение дальнейших биомедицинских исследований как «двусмысленную». С одной стороны, отметила она, администрация заявила о своем намерении прекратить финансирование соответствующих программ, а с другой— издала спустя некоторое время другую директиву, разрешающую осуществление некоторых из этих программ «как составной части обычной физиотерапии и клинического ухода за душевнобольными…».

Таким образом, снова неясно, в каких пределах ограничена деятельность местных тюрем или правоохранительных органов, финансируемых Администрацией содействия правоприменительной деятельности. Несмотря на категорическое заявление этого учреждения о том, что оно больше не будет финансировать психохирургические эксперименты, сообщения, поступающие из южных штатов, указывают на большую вероятность того, что там в некоторых тюрьмах по-прежнему производятся психохирургические операции.

По мнению Л. А. Суона, социолога из Университета Фиска, специалиста по уголовному праву, можно предположить, что в 1975 г. в местной тюрьме Атмор в Бирмингеме (штат Алабама) было произведено по меньшей мере 50 психохирургических операций. Суон случайно узнал об этом, когда производил широкий опрос родственников черных заключенных, с тем чтобы выяснить, что происходит с черными семьями, когда отец или муж попадает в тюрьму. Исследование проводилось под эгидой Национального института психического здоровья.

По словам Суона, некоторые из опрошенных женщин жаловались: «Они [тюремные власти] потрошили моему мужу мозги»; «Охранник сказал, что моему мужу следует сделать операцию мозга».

Обсуждая со мной результаты своих исследований, Суон сказал, что в большинстве своем женщины «точно не знали, что делали с их мужьями», однако «подозревали, что те подвергались каким-то хирургическим операциям. Жены тех заключенных, которые, по всей видимости, подверглись психохирургической операции, сообщили, что заметили разительные перемены во внешнем облике своих мужей. Они были какими-то подавленными, безжизненными и очень медленно реагировали на слова. Рассказывая о своем недавнем свидании с мужем, одна из женщин сказала: «Когда я вошла, то просто не узнала его. Яне была уверена, что это мой муж. Он стал таким пассивным. Просто глазам не верилось».

Суон считает, что заключенные, которым была сделана психохирургическая операция, были политическими активистами. На такую возможность указали и некоторые жены. Другие, узнав о подобных операциях, стали уговаривать своих мужей избегать всяких стычек. «Постарайся им не перечить, – просили они, – прекрати агитацию и держи язык за зубами».

Суон отмечает, что в южных штатах наблюдается рост политической активности среди заключенных окружных и местных тюрем.

Они говорят о совершенных ими ограблениях банка как об акциях, продиктованных необходимостью выжить… Такую оценку своих преступлений они объясняют тем, что пытались всего лишь раздобыть немного денег, чтобы прокормить свои семьи, потому что работу найти они не могли. Многие из них отождествляют совершенные ими грабежи с растратой казенных денег и теми злоупотреблениями служебным положением государственными служащими, которые были раскрыты во время слушаний по «уотергейтскому делу».

Они считают кражу вполне законной при существующей политической системе и соответствующим образом подходят к вопросу о своем тюремном заключении. Многие из них называют себя не преступниками, а осужденными.

Такие настроения накладывают свой отпечаток и на их поведение в тюрьме. Они требуют улучшения условий жизни и создают группы борьбы против угнетения, которому их подвергают.

Такие политические настроения, поясняет Суон, представляются тюремным властям какой-то непонятной новой волной, с которой они никак не могут справиться. Поэтому тюремный персонал начинает нервничать, впадать в панику и тут же хвататься за пистолет. Любое средство, включая и психохирургию, является приемлемым, лишь бы только укротить строптивых.

Местная тюрьма Атмор (как, по-видимому, и все тюрьмы штатов) получает лишь часть ассигнований из тех огромных сумм, которые распределяются Администрацией содействия правоприменительной деятельности. Однако помимо этого ведомства есть еще и другие правительственные учреждения, которые распределяют свои средства по собственному усмотрению и не стеснены административными ограничениями.

Подкомиссия Эрвина обнаружила, что федеральное правительство финансировало исследования в области модификации поведения через такие учреждения, как Управление по делам ветеранов, министерство труда, Национальный фонд науки и министерство обороны.

Управление по делам ветеранов открыто заявило, что применяет психохирургию как метод лечения, а не как эксперимент. Для производства психохирургических операций это управление специально выделило четыре госпиталя: в Дергеме (штат Северная Каролина), в Лонг-Биче (штат Калифорния), в Миннеаполисе (штат Миннесота) и в Сиракьюсе (штат Нью-Йорк).

Хотя формально управление и ограничивает сферу применения психохирургии, однако оно «указало, что считает наркоманов и алкоголиков потенциально опасными больными, а поэтому и возможными объектами психохирургических операций».

Подкомиссия Эрвина установила, что проводимые этим управлением научные исследования децентрализованы и «не подлежат общей координации и контролю со стороны его руководства», а также что многие методы, рассматриваемые другими федеральными учреждениями как «экспериментальные», широко используются управлением как методы «лечения». Еще более поразительным было сообщение о том, что Управление по делам ветеранов «дало понять, что больной может помимо своей воли быть подвергнут операции с целью модифицировать его поведение». В официальном заявлении, сделанном управлением подкомиссии Эрвина, говорилось:

«Что касается возможного отказа больного от психотропного курса лечения, программы модификации поведения или применения психохирургических методов, то этот вопрос должен решаться исходя из тех же критериев, которые определяют его способность дать компетентное согласие на любой курс лечения. Квалифицированные врачи на практике стремятся найти способ убедить больного делать то, что, вероятно, принесет ему пользу, и признают, что иногда способность отдельных людей принимать разумные решения в значительной мере ограничена. В этом случае врач должен учитывать целый ряд соображений и порой самостоятельно принимать решение о необходимости проведения курса лечения, несмотря на временные возражения больного. Во многих случаях может получиться так, что-то или иное решение придется принимать ответственному лицу, наделенному юридическими полномочиями выступать от имени больного».

Подкомиссия Эрвина призвала произвести дальнейшее расследование и определить, нарушает ли Управление по делам ветеранов гражданские права лиц, переданных на его попечение.

Другие учреждения, такие как Национальный фонд науки, также выделяют ассигнования для проведения «довольно широких исследований в области „лучшего понимания человеческого поведения“». Подкомиссии Эрвина так и не удалось выяснить, в чем же заключается это «лучшее понимание». Подкомиссия заявила далее, что эта организация в довольно общих выражениях сформулировала положения, касающиеся обеспечения соблюдения гражданских прав лиц, вовлеченных в такого рода эксперименты. В сущности, эти положения сводятся к одному пункту. В заключительной части доклада подкомиссии говорилось:

«Практика деятельности министерства юстиции и других ведомств показывает, что проблема модификации поведения трактуется весьма по-разному. Можно предположить, что каждое из 10 ведомств затруднялось определить, какая из программ научных исследований относится к сфере расследования, проводимого подкомиссией. Кроме того, есть все основания полагать, что и другие учреждения, помимо Администрации содействия правоприменительной деятельности, испытывали трудности при определении относящихся к ведению подкомиссии программ. Эти соображения указывают на необходимость тщательного расследования со стороны законодательных органов деятельности всех правительственных учреждений в области модификации поведения».

Несмотря на этот вывод и эпизодические протесты общественности против самых неприглядных методов модификации поведения, в 1977 г. появилось еще одно пенитенциарное учреждение, производящее эксперименты, – Центр исследований по проблемам исправления в Батнере (штат Северная Каролина).

Строительство этого федерального учреждения сильно затянулось, поэтому в течение почти 15 лет оно было предметом горячих дебатов, связанных с проведением экспериментов на заключенных. Возведение центра началось еще в начале 60-х гг., но затем было приостановлено из-за отсутствия средств. В настоящее время этот центр, строительство которого обошлось в 13,5 млн долл., уже действует. Первоначально очень многие подозревали, что далеко не последнее место в программе его работ будут занимать исследования в области психохирургии. Однако тюремная администрация сейчас отрицает это. Она категорически заявляет, что их программа будет включать разработку новейших методов, «направленных на повышение эффективности процесса исправления».

Несмотря на эти заверения, действительное назначение этого заведения остается загадкой. Есть все основания сомневаться, что заключенные, на которых будут производиться эксперименты, и в самом деле добровольно согласятся на это. Скорее всего, они будут вынуждены дать согласие на такого рода «лечение» под угрозой расправы со стороны тюремных властей. Вплоть до ноября 1974 г. (т. е. до того момента, пока не был опубликован доклад подкомиссии) сенатор Эрвин неоднократно посылал запросы с просьбой представить конкретную информацию о мерах, предпринимаемых для обеспечения компетентного согласия заключенных, однако получал лишь туманные ответы от Мартина Гроудера, психиатра, который до недавнего времени был главным создателем программ, разрабатываемых для центра в Батнере. Помимо обещаний разрабатывать такие программы, которые совершенно исключали бы какие бы то ни было карательные меры, использование противопоказанных медикаментов и психохирургических операций, его ответы содержали объяснения, сводящиеся к тому, что в настоящее время порядок дачи заключенными своего согласия еще только разрабатывается и что в скором времени он будет обнародован. Столь же туманны и правила проведения экспериментов, а также организация надлежащего контроля.

В своих официальных заявлениях Гроудер говорил, что его подход будет «многоплановым и всесторонним» и что он будет использовать целый ряд методов— от метода «трансактивного самоанализа» Asklepieion (что в переводе с греческого означает «храм излечения») до так называемой «психодрамы» (программы, предусматривающей обмен ролями в конкретных жизненных ситуациях с целью изменить старые наклонности человека и закрепить новые). Руководители центра в Батнере утверждают, что главная цель их учреждения— изменить антисоциальное поведение таким образом, чтобы отдельный индивид смог стать полезным и активным членом общества. Однако их критики заявляют, что центр предполагает заниматься полным перекраиванием сознания и что он, скорее всего, окажется похожим на дом ужасов.

По данным Федерального бюро тюрем, в Батнере будет содержаться 348 заключенных. 140 из них будут проходить курс лечения в палатах для душевнобольных, а остальные будут разбиты на четыре группы (по 50 заключенных в каждой) и будут подвергаться различным экспериментальным методам лечения.

В своей работе Гроудер в значительной мере основывается на идеях Эдгара X. Шайна, профессора психологии Массачусетского технологического института, признанного в США авторитета в области «промывания мозгов». (По некоторым сообщениям, разработанная им методика была использована китайцами для идеологической обработки американских военнопленных во время войны в Корее.)

В своих работах Шайн выдвигает идею о том, что успешное изменение индивидуальности заключенного зависит от полной смены его окружения и образа мыслей, а также от прекращения каких бы то ни было социальных контактов со своими товарищами. Для начала, говорит он, необходимо посеять в душе заключенного недоверие к соседям по камере и «лишить его связи с домом путем систематического перехвата почты», затем поместить «в новую, непривычную для него обстановку, в которой он чувствовал бы себя неуверенно». После этого на него можно оказывать давление.

Шайн излагает свою теорию следующим образом:

«Для того чтобы добиться заметной перемены в поведении или взглядах человека, необходимо ослабить, подорвать или устранить те его установки, которые закрепляли прежнюю манеру поведения или прежние взгляды… Этого можно добиться либо путем помещения человека в иную среду и разрыва всех его контактов с теми, кто ему не безразличен, либо путем внушения ему, что те, кого он уважает, не только не заслуживают этого, но и не должны пользоваться ни малейшим доверием с его стороны. Если при этом он будет постоянно находиться в такой обстановке, которая предполагает поощрение или наказание, применяемые исключительно в целях закрепления новых взглядов и манеры поведения, и обеспечивает возможность возникновения новых контактов, позволяющих строить новые взаимоотношения, весьма вероятно, что этот человек усвоит такие новые взгляды и манеру поведения…»

Шайн изложил этот тезис в 1962 г. на симпозиуме, организованном Федеральным бюро тюрем как часть программы повышения квалификации тюремных работников. «Я хотел бы, – обратился он к собравшимся, – чтобы вы относились к проблеме „промывания мозгов“ не с точки зрения политики, этики или морали, а с точки зрения возможности обдуманно модифицировать поведение и взгляды отдельного человека группой людей, которые осуществляют относительно полный контроль над той средой, в которой он находится». После этой лекции сентенции Шайна приобрели большую популярность и стали оказывать существенное влияние на составителей многих программ, предусматривающих модификацию поведения заключенных пенитенциарной системы США.

По словам адвоката Сондерса, представителя Американского союза борьбы за гражданские свободы, первоначальные планы деятельности центра в Батнере в значительной мере основывались на подходе Шайна: максимальная психологическая изоляция заключенного до тех пор, пока он не сломлен. Центр в Батнере должен был также стать одной из главных лабораторий для испытания методов модификации поведения, предусматриваемых программой «СТАРТ». Сондерс заявил, что во время судебного разбирательства по делу организаторов программы «СТАРТ» выяснилось, что эта программа должна была послужить основой для программ, разрабатывавшихся для центра в Батнере. Однако наибольшее внимание суждено было привлечь разработанному Гроудером собственному методу модификации поведения непокорного заключенного. Этот метод, сказал Сондерс, он назвал методом Asklepieion.

Использовав кое-какие элементы «трансактивного анализа» и «коллективных нападок» Сайнанона, Гроудер разработал свою собственную методику и опробовал ее в тюрьме в Мэрионе. Прежде чем приступить к обработке заключенного по этой методике, тщательно изучались все данные, касающиеся его поведения и психики, и определялись его наиболее уязвимые места. После этого, по словам Сондерса, начиналось настоящее наступление. Заключенного допрашивали, высмеивали, подвергали нападкам за действительные или вымышленные преступления; при этом безжалостно терзали его чувства, на него сыпались угрозы и запугивания. Через несколько месяцев такой обработки заключенный превращался в безвольное человекоподобное существо, что означало, поясняет Сондерс, что теперь можно было приступать к исправлению его поведения. Таким образом, рождался совершенно новый, кроткий и смиренный человек. Тюремные власти были уверены, что по выходе из тюрьмы он в значительной мере сохранит приобретенные навыки.

Случилось так, что осенью 1975 г. назначение Гроудера на пост начальника тюрьмы в Батнере вдруг оказалось под вопросом. Это вызвало у него такой гнев, что он вообще ушел из системы Федерального бюро тюрем. Однако это вовсе не означает, что он ушел вместе со своей программой. «В основном направлении работы центра в Батнере не произошло никаких изменений»,– заявил Норман Карлсон, директор Федерального бюро тюрем. Американский союз борьбы за гражданские свободы по-прежнему опасается, что независимо от того, кто будет возглавлять центр в Батнере, осуществляемая им программа будет направлена против «возмутителей спокойствия», протестующих против тех условий, в которых содержатся заключенные.

Один очень компетентный наблюдатель, в течение многих лет следивший за событиями вокруг центра в Батнере, в беседе со мной сказал, что если различные теории типа тех, которые выдвигают Гроудер, Шайн и иже с ними, не сработают, то в запасе есть еще одно решение, весьма близкое хотя бы с географической точки зрения. Он имел в виду то обстоятельство, что всего в нескольких милях от Батнера расположен один из четырех госпиталей, выделенных Управлением по делам ветеранов для проведения психохирургических операций на больных, признанных буйными. Поскольку большинство заключенных— бывшие военнослужащие, для их перевода в этот госпиталь потребуется лишь простая формальность.

Вместе с тем следует отметить, что в условиях продолжающегося экономического спада, сопровождаемого массовой безработицей и порождаемым ею ростом преступности, наблюдается резкое увеличение числа людей, оказывающихся в тюрьме. В штате Луизиана, например, общее число заключенных возросло на 34 % за один лишь год. Если в январе 1976 г. их было 4744, то в январе 1977 г. эта цифра составила уже 6409 человек. За тот же период число заключенных в штате Монтана увеличилось на 33 %, в штате Иллинойс— на 23 и в штате Делавэр— на 36 %.

Такое колоссальное увеличение числа заключенных превратило необходимость модификации поведения и проведения опытов на людях в задачу первостепенного значения. Выступая недавно с показаниями в одной из комиссий конгресса, директор Федерального бюро тюрем Карлсон заявил, что в настоящее время на Западном побережье США и в среднезападных штатах разрабатываются планы строительства учреждений, подобных центру в Батнере. Становится очевидным, что кое-что из методов, разработанных в исправительных учреждениях, будет испробовано и на тех американцах, которые находятся за пределами тюрем.

К 2000 г., предсказывает Джеймс В. Беннетт в своей книге «Я выбираю тюрьму», «тюремная система все чаще будет рассматриваться и использоваться в качестве лаборатории и полигона для социальных экспериментов». Беннетт в течение почти 30 лет возглавлял Федеральное бюро тюрем.