Глава 4

Расколы и Ватикан

Конечно же, митрополит Сергий (Страгородский) – и не только он, а весь Временный Синод, издавая свою Декларацию, лелеял надежды, что таким образом получится как-то смягчить политику большевиков, касающуюся Православия. Заслужить если не благожелательное, то хотя бы приемлемое отношение с их стороны. Но ничего подобного не произошло. Напротив, в 1928–1929 годах развернулась еще одна массированная кампания против Церкви. Всю страну охватили антирелигиозные акции. В Ленинграде в Рождественский сочельник учинили «ночь борьбы с религией» и взяли всех, кого застали в церквях. На Кубани под Рождество закрыли храмы, устроив в них молодежные вечеринки. В этот раз воинствующие безбожники обрушились даже на рождественские елки. Несмотря на то, что теперь их стали наряжать не на Рождество, а на Новый год, их объявили «религиозным пережитком». Были выпущены плакаты: «Только тот, кто друг попов, елку праздновать готов». По улицам ходили патрули из комсомольцев и добровольцев, подглядывали в окна, проверяя, кто еще следует «поповским обычаям»?

На Пасху комсомольцы по разным городам и селам так же дружно закидывали камнями Крестные Ходы, в Оренбуржье даже подожгли одну из станиц только для того, чтобы сорвать праздничную службу [108]. Для молодежи организовывались буйные антирелигиозные шабаши с факелами, шествиями, плясками, кощунственными песнями и частушками. Священнослужителей в первую очередь репрессировали в ходе раскулачиваний. Закрывались храмы, их передавали для использования колхозам. А если прихожане пытались протестовать, это объявлялось «кулацкими восстаниями» и, соответственно, подавлялось.

Между прочим, эта кампания нацеливалась не только на религию. Одновременно ставилось целью добить и русскую культуру, и русскую мысль. Доломать фундамент традиций, чтобы на «пустом месте» насаждать нечто совсем иное. В том же самом 1929 году в Академию Наук были введены Бухарин, Покровский, Кржижановский, Рязанов, Деборин, Лукин, Фриче. Устроили там крутую чистку, из Академии было изгнано 648 сотрудников. Увольнениями гонители не ограничивались, было раздуто дело об «академическом заговоре». За решетку попал весь цвет российских историков, философов, мыслителей: Платонов, Тарле, Ольденбург, Любавский, Готье, Измайлов, Лихачев, Бахрушин, Греков, Веселовский, Приселков, Романов, Черепнин, Пигулевская, Лосев и др. А под руководством Бухарина и «красного академика» Покровского для народа разрабатывалась совершенно другая история. Ее сводили к истории классовой борьбы. Все князья, Цари, полководцы, государственные деятели скопом охаивались как эксплуататоры или слуги эксплуататоров.

Справка: кто есть кто?

Бухарин Николай Иванович. Масон. Жил в Австро-Венгрии, Швейцарии, Швеции, США, в публикациях выбрал себе псевдоним Мойша Долголевский. Сотрудничал с Парвусом, был близок к Троцкому. В Советском Союзе стал идеологом партии, редактировал главные печатные органы, «Правду» и «Известия», член исполкома Коминтерна. Имел большое влияние среди коммунистической молодежи, в Академии красной профессуры, откуда вышли многие антисталинисты.

Комплексная программа Наркомата просвещения поучала: «Особой беды не будет, если дети не усвоят исторические факты и события, которые имели место до Октябрьской революции» [115]. В «Малой советской энциклопедии», изданной в 1930–1931 годах, статью об Отечественной войне 1812 года писала ученица М.Н. Покровского профессор М.В. Нечкина. Даже слово «Отечественная» давалось в оскорбительных кавычках! С революционной точки зрения разъяснялось: «…»Отечественная» война, русское националистическое название войны, происшедшей в 1812 году… вооруженные чем попало крестьяне, защищая от французов свое имущество, легко справлялись с разрозненными французскими отрядами… дело тут было не в подъеме патриотического «духа», но в защите крестьянами своего имущества. Наполеон был вынужден покинуть Россию. Далее война… велась уже вне пределов Российской империи под громким лозунгом «освобождения» Европы из-под «ига Наполеона». Окончательная победа над последним явилась началом жесточайшей всеевропейской реакции…» [69, т. 6, с. 186, 187; т. 7, с. 418.].

О направленности кампании на полную переделку мышления людей говорит и тот факт, что теперь, в отличие от начала 1920-х, гонения развернулись против любых религиозных конфессий. Ликвидировались протестантские и сектантские общины, до сих пор действовавшие совершенно свободно, «коммуны» толстовцев, баптистов, молокан. Преследовали буддистов. На территории СССР были закрыты все дацаны, арестовывали и расстреливали лам. Под преследования попало и исламское духовенство, закрывались мечети, медресе. Закрыли даже часть синагог.

Украинская автокефальная церковь поддерживала хорошие отношения с «живоцерковниками» и с властями, и до сих пор ее не трогали. ОГПУ пользовалась ее услугами – потому что часть структур УАПЦ находилась на территории Польши, это открывало хорошие возможности для разведывательной и диверсионной работы. Но в 1930 году открылась связь УАПЦ с подпольной организацией националистов, Союзом освобождения Украины. Арестовали митрополита Николая (Борецкого), несколько епископов и более 300 священников. От руководства церкви ОГПУ потребовало созвать чрезвычайный собор и принять постановление о самороспуске. Через несколько месяцев церковь разрешили возобновить, но из названия убрали слово «автокефальная», митрополичью кафедру приказали перенести из Киева в Харьков (который был в то время столицей Украины), а все епархиальные управления ОГПУ жестко взяло под свой контроль.

А уж по Православной Церкви репрессии прокатились как паровой каток. В общем угаре местные начальники больше не смели покрывать верующих, и были разгромлены структуры «катакомбной церкви», монашеские общины, все еще существовшие «в миру» (как, например, община Дивеевских сестер, изгнанных из монастыря, но обосновавшихся в Муроме). Такие братства верующих теперь квалифицировались как «организации», причем подпольные и контрреволюционные. А за это наказания были суровые. Лагеря, ссылки на «спецпоселения» в отдаленные гиблые места. Были и казни. В 1932 году в ростовской тюрьме расстреляли митрополита Кавказского Серафима (Мещерякова), епископа Барнаульского Александра (Белозера) и 120 священников и монахов. Случайный свидетель-геолог поведал об убийстве 60 священников в июле 1933 года на берегу Лены. Их ставили на край ямы и задавали вопрос, есть ли Бог. Каждый твердо отвечал: «Да, есть Бог!» – и звучал выстрел [98].

Власти запретили рукополагать новых епископов. Подразумевалось, что существующее поколение будет уничтожено или само вымрет, и епископов не останется. Значит, некому будет рукополагать священников – и Церковь прекратит существование. Православные архиереи осознали эту угрозу. В ссылках и лагерях осуществляли тайные хиротонии, посвящая в сан епископов самых самоотверженных священников с тем, чтобы они сохраняли свой сан в тайне. Продолжили окормлять Церковь, когда легальных структур вообще не останется.

В этой буре погромов было закрыто 90 % храмов, которые еще были действующими. Некоторые уничтожали, взрывали. Храм Христа Спасителя уже был осквернен, его отдали «живоцерковникам», настоятелем являлся один из главных ересиархов Александр Введенский, именовавший себя «митрополитом-апологетом-благовестником» и сменивший трех гражданских жен. Но большевиков раздражало само здание храма, высившееся над Москвой. Родился проект увековечить собственную победу каким-нибудь особенно грандиозным сооружением – построить доселе небывалое «главное здание страны», Дворец Советов. По проекту он представлял собой настоящую вавилонскую башню, увенчанную гигантской статуей Ленина. Триумф гордыни, самое высокое сооружение в мире, 415 метров! Вершина со статуей уходила бы в облака!

Строительство наметили именно на месте храма Христа Спасителя. С обновленцами не церемонились, потребовали очистить помещение – они были послушными, не спорили. 5 декабря 1931 года прогрохотали два взрыва… Но ведь и Дворец Советов в полной мере постигла судьба Вавилонской башни. Долго расчищали площадку от обломков. Строительство начали в 1937 году. Закончили лишь фундамент, а потом… стальные балки, заготовленные для дворца, пришлось пустить на противотанковые ежи. Так и осталась огромная яма на стройплощадке. В 1958 году на нее обратил внимание Хрущев – и появился бассейн «Москва»…

Ну а положение митрополита Сергия (Страгородского) в период антирелигиозной вакханалии стало совершенно незавидным. Его, правда, больше не трогали. Но его имя и документ, принятый под его началом Временным Синодом, очень продуктивно использовало ОГПУ. Сотрудники Ягоды сообразили, что теперь можно не утруждать себя поисками или фабрикацией доказательств. Когда арестовывали епископа или священника (или просто вызывали в свое ведомство, как бы для беседы), ему задавали вопрос: «Как вы относитесь к Декларации митрополита Сергия?». Если он отвечал, что отрицательно (или что согласен не полностью), автоматически следовало обвинение в «контрреволюции» [3, с. 409]. Сам Сергий к этим злодеяниям был совершенно не причастен, но о нем поползли слухи, будто он сотрудничает с ОГПУ.

Он подрывал свою репутацию и дальнейшими попытками соглашательства. В феврале 1930 года «Известия» и еще ряд советских газет опубликовали его интервью, где митрополит отрицал какие-либо гонения на церковь. Указывал, что репрессии верующих и священников «применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния». Через два дня ему устроили пресс-конференцию с иностранными журналистами, где Сергий подтвердил – интервью «Известиям» давал действительно он и его Синод. Причем с формальной точки зрения митрополит и Синод (разумеется, под давлением властей) выкрутились так, что информация была правдой. Сажали, ссылали, расстреливали, конечно же, не за «религиозные убеждения». Всех осужденных подгоняли под другие статьи, о политических и уголовных преступлениях. Но ведь на самом деле это получалось ложью…

Это прекрасно понимали в Советском Союзе, а за границей обсуждали и осуждали открыто. Отношения между Временным Синодом Сергия (Страгородского) и РПЦЗ стали откровенно враждебными. Московское Священноначалие называло зарубежный Синод «карловацкими раскольниками», запретило в служении, постановило предать церковному суду. Однако никаких реальных последствий такие решения не имели и не могли иметь. А руководство РПЦЗ во главе с митрополитом Антонием (Храповицким) заклеймило позицию московского Синода как ересь, вбросило в обиход ярлык «сергианство».

Впрочем, подобное определение было весьма некорректно, и обвинение в ереси не имело под собой почвы. Да, Декларация митрополита Сергия имела явно политизированный характер, вынужденный, а в некоторых пунктах откровенно демонстративный. Например, требовать от эмигрантов, бежавших от советской власти, ее признания и благожелательного отношения к ней было бессмысленно. Но ересью признается лишь догматическое нарушение церковных установлений! А «сергианство» от православных догматов ни в чем не отступало, оно лишь подтверждало истину – «всякая власть от Бога». Даже та, которая дана в наказание за грехи.

Нарушение в «сергианстве» только каноническое – подчинение Церкви нехристианской власти. Но это вынужденное подчинение силе. В истории Православия подобное случалось неоднократно. Например, во времена татарского ига, когда митрополиты Всея Руси получали ярлык на служение от ордынских ханов, язычников или мусульман, молились за них. То же самое было в Османской империи, когда султан и его наместники фактически контролировали Церковь, определяли выбор Патриархов, митрополитов, епископов. Греков, сербов, болгар, валахов никто и никогда еретиками не считал.

А между тем, в самой Зарубежной Церкви дело обстояло куда хуже. Ее глава, митрополит Антоний (Храповицкий) до революции возглавлял группировку архиереев, боровшуюся против монархического духовенства, в том числе устроившую гонения на святого праведного Иоанна Кронштадтского. А в 1913 году Константинопольская Патриархия обрушилась вдруг на «имяславие» – учение о том, что имя Божье неразрывно связано с Самим Богом. Это учение разделял Иоанн Кронштадтский, а особенное распространение оно получило среди русских монахов на Афоне. Стоит отметить, что Константинопольская Патриархия в тот период напрямую зависела от младотурецкого правительства, целиком масонского, готовившегося к войне с Россией. А все тогдашнее Священноначалие в Константинополе получало богословское образование в Германии, в протестантских учебных заведениях. Но имяславие они признали «ересью», потребовали удалить с Афона тех, кто его исповедует.

А в нашей стране раздутую ими кампанию энергично подхватил Антоний (Храповицкий), мобилизовал свою партию, и в мае 1913 года на заседании Синода под председательством митрополита Владимира (Богоявленского) имяславие тоже объявили «ересью». Во исполнение постановления Синода на Афон были отправлены русские военные корабли и солдаты – выдворять якобы «еретиков» со Святой горы. Монахи воспротивились, но начальники экспедиции исполняли приказ. Главный русский центр на Афоне, Пантелеймонов монастырь, брали штурмом, были раненые и убитые. Скиты после этого сдались. В Россию вывезли более 830 монахов. Их лишали духовного сана, рассылали по местам прописки. Результаты можно оценить с политической, геополитической точек зрения – за год до Первой мировой войны вся многочисленная русская монашеская община Афона была разгромлена и ликвидирована (из полутора тысяч монахов кого не забрали, сами разошлись и разъехались). Но можно оценить и с духовной точки зрения. На Афоне подвизались святые Старцы, главные молитвенники за Россию и за Царя…

Однако духовные воззрения самого митрополита Антония (Храповицкого) выглядели куда более сомнительными, чем прославление имени Божьего (которое на самом-то деле было в Православии всегда, сохраняется и сейчас, ведь мы молимся «Буди имя Господне благословенно отныне и до века», «…хвалите имя Господне», «… имя Твое призываем», «не нам, Господи, не нам, но имени Твоему»). Антоний напрочь переиначил догмат об искуплении – якобы Христос искупил грехи человечества не через Свою добровольную жертву, муки и смерть на Кресте, а через «нравственные мучения в Гефсиманском саду». Антоний отрицал и понятие первородного греха. Богословы признавали его взгляды явной и вполне определенной ересью [101, с. 168–174]. Тем не менее, они были приняты большинством голосов на Архиерейском Соборе РПЦЗ – хотя меньшинство активно протестовало, и Антоний испугался, объявил, что снимает выдвинутые им положения. Но их стали внедрять исподволь, без лишнего шума. Они вошли в Катехизис митрополита Антония, которым зарубежная церковь заменила классический Катехизис Святителя Филарета Московского.

В 1929 году Антоний (Храповицкий) признал «императором» изменника Престолу, Великого Князя Кирилла Владимировича, на что не имел никакого права [110, с. 293]. Позже связался и с германскими нацистами. В 1936 году они разрешили построить в Берлине русский православный храм, оплатив часть расходов за государственный счет, и Антоний писал рейхсминистру Гансу Керлю, что это «побуждает в нас чувство глубокой благодарности германскому народу и его вождю Адольфу Гитлеру и побуждает нас к сердечной молитве за его и германского народа здоровье, благополучие и о Божественной Помощи во всех их делах» [139]. Как видим, за советских безбожников, под угрозой, возносить молитвы получалось «ересью», а за нацистских неоязычников, за подачку – вполне допустимо.

Ну а Святитель Феофан Полтавский в открытом письме Антонию от 16 (29) ноября 1932 года наряду с еретическими взглядами отмечал и другое: «На одном из Соборов он доказывал полную допустимость для христианина и для иерарха состоять членом масонской организации до 18-й степени масонства». И это, в общем-то, неудивительно. Потому что сам Антоний был членом ложи «Лафайет Астория». Отсюда нетрудно понять, почему он вдруг подыграл масонам-младотуркам и Константинопольской Патриархии в операции против имяславцев. Отсюда и установки о «нравственном искуплении». Это ересь вообще не христианская, а гностическая, близкая масонству. Как видим, претендовать на «чистоту Православия» и задирать нос перед советскими собратьями зарубежникам совершенно не пристало.

У них продолжались и свои расколы. Православной Церковью в Америке управлял митрополит Платон (Рождественский), назначенный еще Патриархом Тихоном. РПЦЗ считала ее своей частью, пыталась регулировать ее. Но эта Церковь не была эмигрантской, она разрасталась уже за счет американцев, обратившихся в Православие. Она была довольно многочисленной – 8 епархий, 400 тыс. прихожан. Для большинства из них дрязги в РПЦ и РПЦЗ были совершенно чуждыми. В 1927 году Платон (Рождественский) собрал свой Синод, и была принята грамота о создании новой, «независимой автономной и автокефальной» Американской Церкви.

А в Париже митрополит Евлогий (Георгиевский), управлявший епархиями в Западной Европе, в отличие от Синода РПЦЗ, согласился признать Декларацию митрополита Сергия. Дал требуемую подписку о лояльности к СССР – хотя и добавил серьезные оговорки, что под лояльностью он понимает только аполитичность эмигрантской Церкви, а не подчинение советской власти. Таким образом, он остался под юрисдикцией Сергия (Страгородского), всячески старался оправдать его. Однако из-за этого он поссорился с РПЦЗ. Часть церковных структур и приходов, подчиненных Евлогию, возмутилась его позицией, перешла к «карловчанам». Синод РПЦЗ Антония (Храповицкого) бушевал. Принимал постановления отрешить Евлогия от служения, от управления епархиями, предать соборному суду. Он вызовы на суд проигнорировал.

Но и сам он вскоре попал в неудобное положении. В западной прессе посыпались известия о новом церковном погроме в СССР. Появилось и интервью Сергия (Страгородского), отрицавшее гонения и вызвавшее в эмиграции шквал негодования. Вдобавок ко всему, в это время антисоветскую кампанию активно раскручивали англичане, а Евлогий всегда был близок к англиканской церкви. В марте 1930 года архиепископ Кентерберрийский Космо Ланг организовал в Лондоне массовые общие моления «о страждущей Русской Церкви». Евлогий принял в них участие. Как русский священнослужитель, он оказался в центре внимания журналистов, взахлеб расписывал «большевистские жестокости».

Но конкретных фактов он не знал, подменял их собственной фантазией (и советский корреспондент «Известий» подловил его, он пошел на попятную, уворачивался насчет достоверности своих данных [97]). А ОГПУ тут же надавило на Сергия (Страгородского) – Евлогий нарушил подписку. В июне 1930 года последовал указ московского Синода: уволить его от управления церковными структурами в Западной Европе. После споров и дрязг их передали в ведение митрополита Литовского Елевферия (Богоявленского). Но на сей раз все приходы Евлогия остались верны ему, подчиняться новому митрополиту отказались. Хотя этот осколок Церкви очутился в подвешенном состоянии. И от РПЦЗ отделился, и от московского духовного начальства. Однако Евлогий нашел выход – он обратился в Константинополь.

Точнее, в Стамбул. В 1930 году турецкое правительство Кемаля Ататюрка переименовало город. Впрочем, в Патриархии сохраняли прежнее название, Константинополь. И в самой Патриархии после победы кемалистов почти ничего не изменилось – там управляли масоны: Василий III (член ложи «Прогресс»), Фотий II. Сейчас это даже не скрывается, на сайте Великой ложи Греции гордо демонстрируются имена и фотографии Патриархов-масонов: Мелетий, Василий, Фотий, Афинагор. Впрочем, это было закономерно. Ведь и сам Кемаль был председателем Великой ложи Турции. После изгнания французских и греческих интервентов он все свое правительство и верхушку парламента подбирал из «вольных каменщиков». Неугодного Патриарха Константина VI и еще двоих кандидатов на Константинопольский престол турецкая полиция бесцеремонно арестовала и выслала из страны. А против «собратьев», Василия III и его преемника Фотия, Кемаль и его администрация ничуть не возражали.

Эти «собратья» проводили прежнюю линию, обновленческие реформы и экуменизм. А вдобавок, собирали под свое крыло все, что могли. Даровали право Патриархата Румынской церкви – и тем самым утвердили собственное право шефствовать над этим Патриархатом. Договорились по спорным вопросам с Элладской (греческой) церковью – и она тоже признала над собой верховенство Вселенского Патриарха. Правда, при этом введение новоюлианского календаря и других реформ вызвало раскол, отделилась Греческая истинно-православная церковь. В 1931 году Фотий принял под свое крыло и Евлогия с его структурами, был образован Западноевропейский экзархат русских приходов в составе Константинопольской Патриархии. Между прочим, после этого состоялось и примирение Евлогия с Антонием (Храповицким). Они вполне дружески встретились, облобызались, сняли друг с друга взаимные церковные прегрешения. Хотя один так и остался лидером самостоятельной РПЦЗ, а другой – под юрисдикцией Константинополя. Видать, «собратья» помогли восстановить отношения.

Но когда Евлогий перекинулся к Вселенскому Патриарху, архиепископ Вениамин (Федченко) остался верным Московскому Патриархату. Авторитет у него был большой, он удержал группу приходов в Западной Европе, потом был направлен экзархом в Америку. Таким образом, зарубежные православные оказались разделены – одни в РПЦЗ, другие в Константинопольской Патриархии, третьи в автономной Американской Церкви, и небольшая часть в РПЦ.

Что же касается «вселенских аппетитов» Константинополя, то они ничуть не уменьшились. Латвийскую Церковь возглавлял настоящий подвижник, архиепископ Иоанн (Поммер), поставленный Патриархом Тихоном. Он восстанавливал храмы, порушенные в гражданскую войну, боролся против их передачи католикам. Был избран депутатом Сейма Латвии, защищал интересы не только Православия, но и русского населения. При его активном участии удалось принять законы об открытии русских школ, гимназий, библиотек, они стали получать пособие от государства. Но и врагов он нажил многочисленных. Владыку Иоанна ненавидели левые партии, ненавидели националисты. Плели интриги, густо чернили клеветой. Распускали слухи, будто он советский агент – поскольку не порывает связи с Московской Патриархией.

15 мая 1934 года премьер-министр Латвии, ярый националист и русофоб Карл Ульманис, произвел военный переворот. Распустил парламент, все партии, стал единоличным «народным вождем». А архиепископу Иоанну врачи стали настойчиво рекомендовать отдохнуть на природе, на архиерейской даче в Озолмуйже. В ночь на 12 октября 1934 года он на этой даче был зверски убит. Его подвергли истязаниям и застрелили. Преступники подожгли дачу и скрылись, убийство не раскрыто до сих пор. Конечно, сразу же заговорили об «агентах НКВД». Выдвинули и версию, что это дело рук молодежной организации «Русское православное студенческое единение» – никаких зацепок не нашли, но организацию все равно закрыли по обвинению с «русском шовинизме».

Ну а если рассмотреть вопрос, «кому выгодно», то вот факты: отпевать владыку Иоанна прибыл митрополит Таллинский Александр (Паулус), подчиненный Константинопольской Патриархии. Но и в Латвийской Церкви почва оказалась уже подготовленной. В аппарате Иоанна (Поммера) и среди священства действовала партия перехода под эгиду Константинополя. Было инициировано обращение к Вселенскому Патриарху. Он, разумеется, принял с распростертыми объятиями. Созвали «всецерковное собрание» (уж как подбирали туда делегатов, история умалчивает). Но предстоятелем Латвийской церкви избрали священника Августина Петерсона, эмиссары из Константинополя одним махом рукоположили его в епископы (без пострижения в монашество) и возвели в сан митрополита Рижского и всея Латвии.

Но дележкой «наследства» Русской Церкви занимались не только на Фанаре. Не меньшую заинтересованность проявил Ватикан. Только он действовал другими методами. Не урывал по «кусочкам». Он рассчитывал заполучить все. Еще в начале XX века папа Пий X благословил тайное обращение православных священников в католицизм. Чтобы они продолжали служить в своих храмах, по своему обряду, но исподволь внушали прихожанам симпатии к латинской «матери-церкви», обрабатывали духовенство, вербуя единомышленников [26, с. 62]. Этим cкрытым внедрением католицизма в православные структуры занимался униатский митрополит Галиции и непримиримый враг России Антоний Шептицкий.

Когда большевики начали церковные погромы, пострадали и некоторые католические костелы, ксендзы, оставшиеся на советской территории. Но, невзирая на это, в Ватикане восприняли подобную советскую политику с чрезвычайным воодушевлением. Погибала Церковь, издавна служившая камнем преткновения для латинян, мешавшая им распространить свое влияние на Восточную Европу, а в перспективе и на весь мир. Католический еженедельник «Lud Bozy», издававшийся в Луцке, на территории Польши, писал: «Из этой невероятной беды, вытечет, кажется, благое дело Божие – соединение церквей. Ах, как льнут к нам! Лучшие представители православного духовенства публично выражают свое восхищение и преклонение перед католической церковью», «богослужение в церквях посещают только старики, а наш костел переполнен тысячами людей, из которых половина православных. Большевики… убедились, что с нашим костелом труднее им воевать, чем с церковью. Великая жатва открывается теперь для католической церкви. Дайте только сюда самоотверженных, благочестивых священников и миссионеров, и Христова овчарня умножится…» [41].

И действительно, на Украине и в Белоруссии, где действовали католические костелы, туда стала перетекать часть прихожан – заметили, что они меньше подвергаются ударам. Причем только случайным образом, по инициативе местных активистов, а Православие давится целенаправленно и систематически. К католикам стали обращаться и некоторые священники, надеясь найти защиту под эгидой папы. У них пытались найти поддержку и эмигранты. Даже князь Жевахов, при Царе – товарищ обер-прокурора Синода, оказавшись за границей, приходил к выводу: единственное спасение для Православной Церкви – объединиться с католиками [41]. Хотя в 1922–1923 годах папское духовенство фактически стало соучастником в ограблении русских святынь, скупая по дешевке ценности, распродаваемые большевиками. Многие иконы и предметы церковной утвари после этого оказались в Ватикане и других католических центрах.

А дальше развернулись и операции, как бы прибрать под себя саму Русскую Церковь. Известный богослов Н.Н. Глубоковский писал: «Рим кружится, как изголодавшийся волк, и готов пожрать, как добычу, погибающее Православие». Выдающийся философ Иван Ильин свидетельствовал, что заведующий восточно-католической пропагандой Ватикана, иезуит Мишель д`Эрбиньи, в 1926 и 1928 годах ездил в Москву, стараясь наладить союз и последующую унию с обновленцами. По возвращении в Рим подыгрывал им, подогревал раскол в Православии, перепечатывая в зарубежное прессе статьи председателя Союза воинствующих безбожников Ярославского (Губельмана), где Патриаршая церковь именовалась «сифилитической» и «развратной».

Повышенное внимание было обращено и на прежнюю методику – скрытую инфильтрацию католицизма в русские церковные структуры. Тот же иезуит д`Эрбиньи возглавил особую миссию «Pro Russia», а «апостолическим администратором» Москвы был назначен епископ Пий Неве. Он получил от д`Эрбиньи полномочия обращать православных в католицизм таким образом, чтобы они сохраняли это втайне. Сперва втягивали «живоцерковников». Но связи с ними оказались неперспективными. Во-первых, в Ватикане и ордене иезуитов работали не наивные дети, разобрались, что еретики реальным авторитетом не пользуются, и за ними идет довольно небольшая часть прихожан. Во-вторых, поняли и другое, что обновленцы держатся за счет поддержки большевиков и ОГПУ, поэтому ничего не предпримут без согласования с советским начальством.

Агенты Ватикана переключились на гонимую Патриаршую церковь, прощупывая ее архиереев. Сейчас уже обнародованы факты, что Неве удалось в 1932 году соблазнить к переходу в католицизм архиепископа Варфоломея (Ремова). Родился грандиозный план. Оказать ему всемерную поддержку, организационную и финансовую, чтобы Варфоломей сумел создать в Церкви собственную сильную партию, и его можно было протолкнуть на пост Патриарха. После этого намечалось обеспечить ему побег за границу. А там, в качестве полномочного Патриарха, от имени Русской Церкви, он заключит унию с Ватиканом. Прорабатывались даже тонкости – как настроить на такую перемену православную паству, сделать ее более сговорчивой. Для этого предлагалось сделать щедрый рекламный жест, подарить России мощи Святителя Николая Угодника, пребывающие в Бари [81, с. 23–24].

Католический журнал «Истина и Жизнь» опубликовал информацию, что в архивах Ватикана сохранились две грамоты миссии «Pro Russia» об учреждении внутри Русской Православной Церкви католической Сергиевской епископской кафедры во главе с Варфоломеем (Ремовым), причем эта кафедра указана как уже существующая (Истина и Жизнь. № 2, 1996, с. 34). Но реализовать дальнейшие замыслы не удалось. В 1935 году Варфоломей был арестован и расстрелян – за измену Родине и… нарушение служебного долга по отношению к НКВД. Потому что являлся тайным осведомителем этой организации. В вину ему поставили как раз тайные встречи с «неофициальным представителем Ватикана в Москве Пием Эженом Неве» [24, с. 46]. Попытка перехватить погибающую Русскую Церковь в подчинение папе сорвалась.

Но на территории Польши была развернута другая масштабная операция – по насильственному переводу православных в униатскую церковь. В 1938 году власти Польши взяли курс на «полонизацию» украинского, белорусского, русского населения. Закрывались школы, где обучение велось на родных языках. А православные храмы просто ликвидировались – за неполных два года была уничтожена третья часть храмов. Прихожанам оставалось идти только к униатам – их правительство поддерживало. Но завершить эту кампанию не удалось. Началась война.