Суд Антанты. Являться или не являться? Несправедливый Версальский мир

Когда стало известно требование Антанты о выдаче меня и вождей германской армии, я задумался над тем, мог ли бы я принести пользу своему отечеству, добровольно представши, раньше чем немецкий народ и германское правительство выскажутся по поводу этого требования, перед судом Антанты. Для меня было ясно, что по плану Антанты выдача эта должна была так тяжело потрясти навсегда и государственный, и национальный престиж Германии, чтобы мы уже больше никогда не могли снова занять подобающее нам место в первом ряду народов, в качестве равноправных и достойных членов общей семьи народов. Я знал свой долг – не ронять чести и достоинства Германии. Надо было решить, возможно ли создать предпосылки для добровольной явки, которые принесли бы пользу немецкому народу и обезвредили бы планы Антанты. В последнем случае я без колебаний был бы готов, наряду с принесенными уже мной жертвами, принести еще одну жертву.

Предложение добровольной явки, как я знаю, серьезно обсуждалось и в доброжелательных по отношению ко мне немецких кругах. Если при этом в связи с психологической депрессией иногда и забывалось о тех последствиях, которые должны были быть вызваны бесцельным мученичеством, самобичеванием и самоунижением перед Антантой, то достаточно было вспомнить о вкратце изложенных выше подлинных реально политических причинах требования Антанты, чтобы прийти к необходимости категорического отклонения его; иначе, конечно, обстояло бы дело, если бы я был уверен в том, что могу облегчить судьбу немецкого народа, принявши на себя перед всем миром ответственность за все действия моего правительства в связи с войной.

Ведь в данном случае речь шла не о сентиментальности, которая чужда политике, а, наоборот, о важном акте, таившем для меня много подкупающего. Формальное соображение о том, что по тогдашней имперской конституции ответственность, как известно, падает не на меня, а лишь на одного рейхсканцлера, не послужило бы для меня препятствием, если бы я решил добровольно предстать перед судом Антанты.

Если бы была хоть малейшая надежда достигнуть таким путем улучшения положения Германии, то я лично ни в малейшей степени не сомневался бы в том, как мне поступить. Мою готовность к самопожертвованию я ведь уже доказал, уехавши из моей страны и отказавшись от трона моих отцов после того, как меня ошибочно и обманно уверили, что таким путем я сделаю возможным улучшение условий мира для моего народа и избавлю его от гражданской войны. Я бы взял на себя эту новую попытку помочь своему народу, хотя одно из выдвинутых передо мной соображений, а именно – необходимость избежать гражданской войны, уже успело в это время обнаружить свою несостоятельность. Моя добровольная явка на суд Антанты в действительности не принесла бы никакой пользы немецкому народу. Она не имела бы никаких последствий и выполнила бы лишь требования врага о моей выдаче, ибо никакой суд в мире не может вынести справедливый приговор по вопросу о виновниках войны раньше, чем не будут опубликованы соответствующие материалы из государственных архивов всех участвовавших в войне держав, как это уже делается Германией; но кто, после неслыханного Версальского договора, мог еще быть таким оптимистом, чтобы поверить тому, что государства Антанты представят в распоряжение суда над виновниками войны свои тайные документы.

* * *

Поэтому, тщательно взвесивши все изложенные выше соображения, выдвигавшие на первый план необходимость отстоять свою честь и сохранить национальное достоинство немецкого народа, я должен был отклонить требование о добровольной явке на суд Антанты. Я не мог уподобиться Верцингеториксу, который, как известно, доверяя великодушию своих врагов, сам выдал им себя головой, чтобы таким путем добиться лучшей участи для своего народа. По поведению наших врагов как во время войны, так и во время мирных переговоров нельзя было предположить, что Антанта окажется великодушнее Цезаря, заковавшего в цепи и затем приказавшего казнить благородного галла, и тем не менее не пощадившего его народ от рабства.

В общем, я хотел бы отметить, что следовать советам врага или хотя бы отчасти прислушиваться к ним – всегда ошибочно. И предложения о добровольной явке, исходившие из благожелательных по отношению ко мне германских кругов, также выросли, хотя, быть может, и бессознательно, на почве неприятельских требований. Уже по одному этому их следовало отклонить. Следовательно, в отношении выяснения виновников войны остается лишь один путь – обратиться к интернациональной беспартийной инстанции, которая не будет судить отдельных лиц, а рассмотрит все события, приведшие к мировой войне, произведет расследование во всех участвовавших в войне странах, разобравшись не только в германских, но и в других государственных архивах, и на основании добытых таким образом материалов вынесет свой приговор. С таким подходом к вопросу о суде над виновниками войны Германия может только солидаризоваться. Кто противится этому, тот сам выносит себе приговор…

Мой взгляд на затрагиваемую здесь проблему выясняется из перепечатываемого ниже письма, адресованного мной 5 апреля 1921 г. фельдмаршалу фон Гинденбургу и преданного им гласности. Чтобы лучше понять это письмо, ниже приводится и предшествовавшее ему письмо фельдмаршала ко мне.

«Ганновер, 30 марта 1921 г.

Ваше Императорское и Королевское Величество!

Прошу соизволения принести Вашему Величеству мою почтительнейшую благодарность за милостивое внимание к болезни моей жены. Опасность еще не прошла.

С родины я могу сообщить мало отрадного. Беспорядки в Средней Германии серьезнее, чем они изображаются прусским правительством. Надо надеяться, что скоро удастся их одолеть.

Все более угнетающим образом тяготеют над немецким народом последствия Версальского мира, цель которого – вражеская политика нашего истребления – выступает со дня на день во все более неприкрытом виде. Для оправдания этой политики насилия должна служить легенда о виновности немцев в возникновении войны. Говорящего от имени вражеского союза г-на Ллойд-Джорджа мало смущает то, что он сам 20 декабря прошлого года заявил, что летом 1914 г. ни один государственный деятель не хотел войны и что все народы были вовлечены в нее против своей воли.

В своей речи на Лондонской конференции он 3 марта уже спокойно заявил, что ответственность Германии за войну является фундаментом, на котором воздвигнуто здание Версальского договора. Если бы отказаться от этого принципа, то договор сам собой отпал бы.

Вопрос о виновниках войны теперь, как и раньше, является основным фактором, определяющим будущность германского народа. Вынужденное признание германских представителей в Версале нашей мнимой “виновности” в войне ныне мстит за себя самым ужасным образом. В не меньшей степени мстит за себя ложное признание министра Симонса на Лондонской конференции в том, что на Германии лежит “часть вины”. Я сочувствую всей душой Вашему Величеству. Во время моей долгой военной службы я имел счастье и честь вступить в близкие личные сношения с Вашим Величеством. Я знаю, что во все время Вашего царствования заботы Вашего Величества были направлены к сохранению мира. Я могу понять, как безгранично тяжело для Вашего Величества быть устраненным от положительной работы на пользу отечества. “Сравнительные исторические таблицы”, составленные Вашим Величеством, один экземпляр которых в свое время по приказанию Вашего Величества был доставлен и мне, являются хорошим материалом для истории возникновения войны и могут устранить многие ошибочные представления по этому поводу. Я сожалел, что Ваше Величество не предали таблицы гласности, а ограничили распространение их тесным кругом. Теперь, после того как таблицы по нескромности некоторых опубликованы в иностранной прессе, частью в неполных выдержках, мне кажется целесообразным опубликование их полностью в немецкой прессе. К моей большой радости, я узнал, что в здоровье Вашего Величества в последнее время наступило улучшение. Да поможет Вам Бог и дальше. С глубочайшим благоговением, безграничной преданностью и благодарностью Вашего Императорского и Королевского Величества всеподданнейший

фон Гинденбург, генерал-фельдмаршал».

«Доорн, 5 апреля 1921 г.

Мой милый фельдмаршал!

Примите мою горячую благодарность за Ваше письмо от 30 марта. Вы правы. Самое тяжелое для меня: быть вынужденным жить за границей, следить изнемогающей душой за ужасной судьбой нашего дорогого отечества, которому был посвящен весь труд моей жизни, и быть устраненным от активного сотрудничества на благо родины. В мрачные, несчастные дни ноября 1918 г. Вы стояли рядом cо мной. Как Вы знаете, я пришел к тяжелому, ужасному решению покинуть свою страну лишь вследствие настойчивых представлений, сделанных Вами и другими моими авторитетными советниками, о том, что только этим путем можно обеспечить нашему народу более благоприятные условия перемирия и избавить его от кровавой гражданской войны. Жертва была напрасна. Теперь, как и раньше, враги хотят заставить немецкий народ искупить мнимую вину “кайзеровской Германии”. Подчиняя все личное соображениям о благе Германии, я воздерживаюсь от самооправдания. Я молчу в ответ на все измышления и клеветы, распространяемые про меня. Я считаю ниже своего достоинства защищаться против нападок и оскорблений.

В связи с этим я и в упомянутых Вами “Исторических таблицах” придерживался строгой объективности, сделавши их доступными лишь тесному кругу своих знакомых; каким образом они теперь благодаря чьей-то нескромности (или воровству?) попали в печать, мне совершенно непонятно. Намерение, руководившее мной при составлении “Исторических таблиц”, было следующее: посредством систематического перечисления беспристрастных фактов собрать строго исторический материал, который дал бы возможность читателю составить себе собственное суждение о событиях, предшествовавших войне. Наилучшие, самые убедительные источники информации для своих таблиц я, кстати сказать, нашел в послевоенной литературе вражеских стран. Поэтому я рад, что Вы находите полезным мой скромный вклад в историю. Я благодарю Вас за Ваш совет сделать доступными немецкой прессе дополненные за это время таблицы; я исполню Ваш совет. Истина, словно лавина, мощно и неудержимо проложит себе дорогу. Кто не хочет игнорировать ее, тот должен признать, что в течение 26 лет моего царствования до войны внешняя политика Германии была направлена исключительно к поддержанию мира. Моя внешняя политика стремилась исключительно к защите угрожаемой с запада и востока священной для меня родной земли и к мирному развитию нашей торговли и нашего народного хозяйства. Если бы мы когда-нибудь лелеяли воинственные планы, мы начали бы войну в 1900 г., когда внимание Англии было целиком поглощено бурской войной, или в 1905 г., когда Россия была занята войной с Японией и нас ожидала почти верная победа. И, конечно, для начала войны мы не выбрали бы именно 1914 г., когда против нас стоял сплоченный и численно подавлявший нас враг. Помимо того, каждый беспристрастный человек должен признать, что Германии совершенно нечего было ожидать от войны, в то время как наши враги надеялись в связи с войной на полное осуществление давно уже намеченных ими целей, клонящихся к нашему уничтожению. Тот факт, что все наши старания, мои и моего правительства, в критические июльские и августовские дни 1914 г. были направлены исключительно к поддержанию общего мира, все больше и больше подтверждается новейшими литературными и документальными данными, опубликованными как с немецкой, так и особенно с неприятельской стороны. Убедительнейшим доказательством нашего миролюбия являются слова Сазонова: “Миролюбие германского кайзера гарантирует нам возможность самим выбрать нужный момент для войны”. Какие еще требуются доказательства нашей невиновности? Все это означает, что у наших врагов было намерение напасть на нас врасплох. Бог свидетель, что я для предотвращения войны дошел до крайних пределов того, за что я мог взять на себя ответственность, считаясь с безопасностью и целостью дорогого мне отечества.

О вине Германии не может быть и речи. Теперь нет никакого сомнения в том, что не Германия, а вражеский союз заранее и планомерно подготовил и вызвал войну.

Для затемнения этого факта вражеский союз вынудил Германию к ложному “сознанию своей вины”, зафиксированному в позорном мирном договоре, и потребовал, чтобы я предстал перед вражеским судом. Вы, мой милый фельдмаршал, знаете меня слишком хорошо, чтобы не понимать, что мне не тяжела для моего возлюбленного отечества никакая жертва. Но суд, в котором союз наших врагов был бы одновременно и обвинителем, и судьей, явился бы не органом правосудия, а орудием политического произвола, и послужил бы лишь к тому, чтобы моим заранее подготовленным осуждением задним числом оправдать навязанные нам неслыханные условия мира. Требование наших врагов я, естественно, должен был поэтому отклонить. Но для меня не может быть также и речи о том, чтобы я предстал перед судом нейтральных стран, составленным в обычном порядке. Я не признаю по отношению к себе никакого суда со стороны какого бы то ни было земного судьи, как бы высоко этот судья ни стоял; я не признаю суда надо мной за те распоряжения, которые я, по наилучшему своему разумению, отдавал как кайзер и король, стало быть, как не ответственный по конституции представитель немецкой нации, ибо в таком случае я уронил бы честь и достоинство представляемого мной германского народа.

Суд, направленный исключительно против главы одного из участвовавших в войне государств, лишает это государство всякого равноправия и этим самым всякого авторитета в семье народов. Кроме того, это вызвало бы заранее предусмотренное нашими врагами впечатление, будто во всем “вопросе о виновниках войны” имеется в виду исключительно глава одного государства и представляемая им нация. Беспристрастное расследование “вопроса о виновниках войны” невозможно, если к суду не будут привлечены также главы и руководящие государственные деятели вражеских держав и если их поведение не будет в одинаковой степени подвергнуто критике. Ибо поведение каждого отдельного государства при возникновении войны, понятно, может быть правильно оценено лишь постольку, поскольку принимается во внимание образ действий его противников. Действительное выяснение “вопроса о виновниках войны”, в чем Германия, конечно, заинтересована не менее своих врагов, могло бы иметь место лишь тогда, когда вопрос этот был бы передан на рассмотрение интернациональной, беспартийной инстанции, которая не производила бы уголовного суда над отдельными личностями, а установила бы как все события, поведшие к мировой войне, так и все нарушения международного права, чтобы уже затем на основании этих данных точно установить степень виновности отдельных причастных к войне лиц со стороны всех воевавших государств.

Подобное лояльное предложение было сделано со стороны Германии по окончании войны в официальной форме, но, насколько мне известно, наши враги отчасти ответили на него отрицательно, отчасти вовсе не удостоили нас ответом. Германия тотчас же после войны открыла без всякого ограничения доступ в свои архивы, в то время как союз наших врагов до сих пор избегает следовать нашему примеру. Публикуемые теперь в Америке секретные документы из русских архивов являются лишь первым шагом в этом направлении.

Уже одно это поведение наших врагов, наряду с появляющимся огромным изобличающим их материалом, ясно указывает, где в действительности надо искать “виновников войны”. Повелительный долг Германии диктует ей всеми средствами собрать, проверить и опубликовать весь материал, касающийся “вопроса о виновниках войны”, чтобы таким образом вскрыть подлинные причины войны.

В состоянии здоровья Ее Величества, к сожалению, наступило ухудшение. Мое сердце сжимается в мучительнейшей тревоге.

Да будет Господь с нами.

Ваш благодарный Вильгельм».