В общем, в какой-то момент отношения Иуды с деньгами перестают быть кристально чистыми.

Нет, он не ворует в прямом смысле: на себя он не тратит ни лепты. Он даже не особо таится со своими выкладками. Ну, может, только не рассказывает, сколько именно у него отложено, а то потеряется всякий смысл второй кассы. Иначе Иоанн не смог бы потом вообще поднять эту тему, потому что ничего бы не знал ни про нищих, ни про воровство, которое на тот момент никто так, разумеется, не называет.

Но с какого-то момента Искариот начинает слишком доверять себе и своим сбережениям. Для него это некая гарантия завтрашнего дня, способ владеть непредвиденной ситуацией… создание такого уголка жизни, в котором главный он, а не Христос.

И одновременно с этим — лишнее подтверждение для самого себя, что он достоин Его доверия, что достаточно умен, чтобы правильно распорядиться казной, ни в чем не ущемив своих. Какая возможность быть хорошим и достойным в собственных глазах, какое старание доказать самому себе, что он не только не хуже, но и лучше других! Северян этих, язычников, невежд в Законе. У него, между прочим, своя южная гордость ого-го! Галилеянин любит славу, а иудей — деньги? Отвяжитесь, остроумцы, попробуйте накормить кого-нибудь своей славой, тогда посмотрим, кому смешно будет.

Хотя Христа он искренне любит. И верно служит Ему, и ходит с Ним, не отходя в самых критических ситуациях: когда над Ним смеются, гонят, хотят убить, когда завтрашний день не обещает ничего хорошего. И деньги, эти чертовы деньги — они же все равно для Него! Может быть, он даже и раздает пару раз все сбережения, когда Он велит — но все равно собирает снова: надо же на что-то рассчитывать.

Денег в какой-то момент становится достаточно: у Христа много почитателей, многие щедро Ему жертвуют. Но периоды спокойной жизни сменяются периодами буквального бегства, когда Ему приходится уходить из городов и селений, где Его пытаются убить. Возможно, вторая касса их выручает где-то. Скорее, нет, до крайностей не доходит; но в любом случае это не та жизнь, которая позволяет расслабиться и раздать все, что есть на руках.

Даже если так велит Учитель.

Отвлечемся ненадолго от евангельской истории, заглянем в другую часть Нового Завета — в Деяния апостолов. Есть там один любопытный рассказ с грустным концом:

Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех, слышавших это. И встав, юноши приготовили его к погребению и, вынеся, похоронили. Часа через три после сего пришла и жена его, не зная о случившемся. Петр же спросил ее: скажи мне, за столько ли продали вы землю? Она сказала: да, за столько. Но Петр сказал ей: что это согласились вы искусить Духа Господня? вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух. И юноши, войдя, нашли ее мертвою и, вынеся, похоронили подле мужа ее (Деян. 5: 1–10).

Этот отрывок из Деяний очень часто приводит читающих в смущение. Что такого особенного сделали эти несчастные, что Господь покарал их немедленной смертью? Ну, утаили немного денег, но поделились же с Церковью, за что их было убивать-то? Какое-то неправдоподобно жестокое наказание за не такую уж великую провинность. Да еще с такими громкими обличениями: ложь Духу Святому, утаенные деньги, сатана вложил мысли в сердце… стоп, а не читали ли мы этого немного раньше, в Евангелии?

В чем изначально грех Анании и его жены? Да ровно в том же: в желании не положиться всецело на волю Бога, а утаить некую часть полученного для себя, про запас, чтобы иметь возможность отступить, если что-то пойдет не так.

Скажи Анания откровенно: «Вот вам половина цены моего имения», — не умерли бы они. Возможно, их с женой не взяли бы в общину, где принято было отдавать все — но они сохранили бы жизнь и возможность покаяться. Но они солгали Духу: «Вот все, что у нас есть!» — в то время, как было нечто, утаенное от Духа, и утаенное не просто так, а прямым сатанинским внушением.

Боюсь, что с этой историей мы уже сталкивались, сами того не зная. И Петр так жестко говорит с Ананией и Сапфирой, потому что своими глазами видел, как подобного рода сатанинские внушения доводят человека до самых страшных последствий. Петр в Деяниях — это уже не горячий, порывистый апостол со страниц Евангелия; он первоверховный из Двенадцати, уже была Пятидесятница, и он просвещен Духом. И он просто видит.

И от того, что он видит, нетрудно и в панику удариться.

Анания и Сапфира попросту повторяют путь Искариота: те же мотивы, то же поведение. И сатана тоже в этом деле замешан.

Поэтому то, что говорит Петр — не проклятие, не приговор. Это бессилие перед тем, что будет, и уже бесполезное «зачем?!». Петр просто знает, чем дело кончится, потому что уже видел, чем такое кончается: предательством.

И попробовать спасти их, посмотрев сквозь пальцы, Петр не мог. Потому что в той части нашей жизни, куда мы не пускаем Бога, начинает хозяйничать дьявол. Вложив сегодня в сердце мысль солгать Церкви, завтра он вложит мысль предать Церковь на смерть.

Если только не вмешается Божественный Промысел; а на сей раз он вмешивается, и Анания, к ужасу присутствующих, падает мертвым.

К возвращению Сапфиры Петр сидит черный как туча: еще слишком свежа рана и слишком болезненны воспоминания. С ней он говорит коротко.

За сколько вы продали землю, Сапфира?

За столько-то, врет Сапфира.

Ну что ж ты такая бестолковая, думает Петр. Еще одна смерть.

Что это согласились вы искусить Духа Господня?

Искусить — не в смысле спровоцировать. Дух Господень на провокации не поддается. Искусить — испытать, выступить в роли оценщиков и дерзких вопрошателей Духа в соединении с тем, кто уже пробовал искушать Его.

Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола (Мф. 4: 1).

То есть, другими словами, согласились на предложение Врага вместе с ним противопоставить себя Духу. Соединиться с сатаной. Увы, проторенная дорожка, и ведет она прямиком к предательству и к духовной смерти.

К счастью, не в этот раз.

…вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух. И юноши, войдя, нашли ее мертвою и, вынеся, похоронили подле мужа ее (Деян. 5: 9, 10).

Знаете, а это ведь, пожалуй, самая счастливая концовка из всех возможных. Их смерть — не кара, а Божий Промысел о них, сказанное Господом «нет» сатане и его замыслу, единственная возможность уберечь их от избранного про́клятого пути. Потому что иначе сатана их не оставит. И, не оставленные сатаной, они дойдут по этому пути до самого конца: до предательства Церкви.

Господь пресекает их гибель решительным способом: убивая тело, чтобы не дать сатане окончательно убить душу. Смерть в этом случае — милость Господня, а не наказание. Но эта милость стала возможна только после распятия и Воскресения, когда смерть перестала быть состоянием полной богооставленности, и, забрав у сатаны души Анании и Сапфиры, Господь поставил их перед Своим Судом. А это куда как более милостиво, чем оставить их во власти дьявола и дать им дойти до логического конца.

Дойти, как дошел Иуда.

Ужасно, когда протягиваешь Богу часть, а говоришь: «Господи, я отдаю Тебе все!»

А сам про себя думаешь: «А вот что мое, то мое, и Ты сюда не лезь».

Возвращаясь к евангельской истории: стремление Иуды полностью взять в свои руки денежные вопросы и подостлать соломки вело его все дальше и дальше. С какого-то момента вторая касса становится для него не просто перестраховкой, но еще и свидетельством его грамотного и умелого распоряжения деньгами, то есть гарантией того, что в собственных глазах он выглядит хорошо. Чувствовать себя хорошим, а может быть, и лучше других, ему важно: аукается непростое начало ученичества. Он чувствует себя ответственным, но полагает, что в этой ответственности обойдется без Учителя, Которого незачем утруждать денежными вопросами.

И таким образом мало-помалу он собирает целый букет грехов. Тут тебе и гордыня, и маловерие: неумение довериться Христу и понять, что рядом с Ним можно полагаться не на свои заначки, а только на Него. Маловерие, выраженное в желании контролировать все, до чего дотянешься. И, да-да, сребролюбие от этого маловерия, возрастающее желание обладать деньгами, чтобы спать спокойно. Как ему кажется — из самых достойных мотивов; а на самом деле — от того, что такая перестраховка, в которой нет места Богу, не снимает, а, наоборот, увеличивает тревожность.

И да, увы, в какой-то миг это переходит в воровство. Потому что как только утаенные деньги становятся по-настоящему утаенными, как только в какой-то миг Учитель прямо говорит «раздай нищим все», а он идет и раздает не все, и молчит об этом — это мгновенно превращается в воровство у тех, кому деньги в тот день были нужнее, чем ему самому.

Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому?

И здесь-то и завязывается узел самой трагичной евангельской истории.

Потому что Христос не допустит, чтобы ученика разрушал такой явный грех. Он не потерпит рядом с Собой вора, что бы на этот счет ни думали толкователи. Не ради Себя, а ради него.

Он ему на этот грех непременно и сразу укажет.