Мири

– Ты как-то упоминала отца Фатимы.

– Да.

– Я не знал, что ее отец был в курсе дел.

– Да, он знал. Родители Фатимы развелись, когда она была маленькой, как и мои родители. Из-за этого я чувствовала в ней родственную душу. На самом деле у нас много общего. Фатима сказала мне, что у детей разведенных родителей повышенная жизнестойкость, потому что мы вынуждены полагаться только на себя, а другие ребята все время оглядываются на своих предков.

– Понимаю. Ты видела отца Фатимы?

– Нет. Но однажды он позвонил Фатиме, когда мы были у нее в гостях. Она включила громкую связь. Разговор у них вышел напряженный. Мы слышали, как он кричал на нее. Доктора Роу нельзя назвать деликатным человеком, и это еще мягко сказано.

– Что он говорил?

– Он думал, что Фатима уже закончила новую книгу, напоминал о дедлайне и о контракте на два романа. Типа, если она серьезно думает о писательской карьере, ей нужно плотно взяться за дело. Называл ее графоманкой, однодневкой. Никак не мог понять, как можно так долго возиться с книгой. Фатима ответила, что она и не ожидает от него понимания. Ее отец – доктор. К нему приходят пациенты, говорят, где у них болит, и он лечит их, используя средства и лекарства, которые выучил еще в университете. Совсем не то же самое, что сотворить целый мир из ничего. Никто не приходит к писателю и не говорит, что ему писать. А он давай орать, что у нее ипотека. «Тебе нужно наконец вырасти! Ты и так потратила почти все деньги из фонда твоей матери на этот убогий дом; так больше не может продолжаться. Я не собираюсь тебя содержать!»

– Ничего себе.

– Фатима забралась с ногами в кресло, закрыла голову руками и стала кричать в ответ: «Я не лентяйка! Я работаю над книгой! Я потому сюда и приехала – чтобы писать. Нет, я не дрыхну целыми днями и не клублюсь по ночам. И вообще, «клубиться» – так уже никто не говорит, – сказала она. – Не надо называть меня «кумиром для малолеток»! Я помогаю своим читателям, только тебе этого не понять! Я меняю жизнь людей. Может, я и не кардиолог, но это не значит, что я не помогаю людям. Ты даже представить себе не можешь, сколько добра я делаю».

– Вот это да.

– По-другому и не скажешь. Ее отец – высокомерный говнюк. Фатима заявила ему: если он будет называть ее «графоманкой» и «однодневкой», она не станет писать быстрее, поэтому, если он хочет звонить ей, чтобы поддержать, – всегда пожалуйста. А если не готов ее поддерживать – пусть вообще ей больше не звонит.

– Тебе не кажется странным, что та книга, о которой они говорили, на самом деле о тебе?

– Нет! (Вздыхает.) Она не обо мне. Господи, да хватит уже говорить о том, что эта книга обо мне и моих подругах. На самом деле она о Джоне. Джона сам хотел, чтобы Фатима написала о нем. Неужели непонятно? Он хотел переписать себя заново. И Фатима помогла ему.

Фатима разговаривает по телефону со своим отцом. Ее папа – врач. Моя мама тоже врач. Мы с Фатимой, как дети врачей, хорошо понимаем друг друга, – наши родители живут в убеждении, что мы не сможем ничего добиться в жизни, если не станем врачами, как они. Даже если ты достигаешь успеха в другой области, даже если ты – Фатима Роу, в их глазах все твои достижения ничего не значат, они несравнимы с окончанием медицинского вуза. Для нас с Фатимой это еще одна вещь, которую мы разделяем. Когда Фатима плачет, все просто в шоке, – все, кроме меня. Я лучше других понимаю, с чем ей приходится бороться. Фатима стала писательницей из чувства протеста. Таким образом она противостоит своему отцу. И никакая она не графоманка. И тем более не однодневка. Она докажет ему, что он ошибается. Я в ней не сомневаюсь.