Словообразование как дыхание

В жизни существуют вечные загадки. Почему, если человек не стремится специально придумать феминитив, не ломает голову, а просто, например, предлагает в объявлении услуги по коррекции (а то и архитектуре) бровей, то все получается нормально. “Бровистка). Помогаю восстановить и поддерживать природную красоту бровей”.

• Лишь только человек осознанно поставит себе цель повысить видимость женщин и сконструировать какой-то идеальный во всех отношениях феминитив – эстетичный, идеологически выдержанный, лингвистически правильный и т. п., – у него/нее получается гомункулус, вызывающий удивление: ну как можно так с родным языком?

“Как образовать феминитив от бровист? Мне нравится бровииня…” – наслаждается звуком и юная студентка филфака.

С другой стороны – то же самое. Издеваясь над “безумными затеями”, противники феминитивов рождают самые дикие предположения о том, как они могут выглядеть: писулька или писателька при живом писательница, педагогика как феминитив от педагог и т. п.

В первом случае руль речевого поведения в надежных руках внутреннего, подсознательного лингвиста. Как отключивший сознание нинзя, он бьет точно в цель, он мгновенно выдергивает единственно возможный способ образования феминитивов от бровист и водитель из сотен хранящихся в памяти пар: пианист – пианистка, хорошист – хорошистка, тракторист – трактористка, специалист – специалистка, коммунист – коммунистка, филателист – филателистка, учитель – учительница, родитель – родительница, житель – жительница, посетитель – посетительница, воспитатель – воспитательница, писатель – писательница…

Во втором случае сознание отнимает руль у подсознания, и итог примерно такой, как если бы мы сознательно, например, осуществляли движение ходьбы. Выбирали, на какую высоту поднять ногу, куда ее поставить…

• Поэтому словообразование как речевая практика отдано не сознанию, а непосредственно навыкам, программам, большому речевому компьютеру с невероятной интуицией. Поэтому даже филологи не могут выдумывать феминитивы, но и самые обычные люди легко их образуют, когда они вообще об этом не думают.

Страх бабищи и легенды о женах

Тем не менее использование идеологических феминитивов на -ка продолжается и стало, например для СМИ, определенным маркером принадлежности к продвинутому лагерю. Недавно слово миллиардерка употребила “Медуза” – несмотря на устоявшееся миллиардерша. В далекие 50-е в СССР пользовался успехом фильм “Миллиардерша из Милана”…

Почему же сторонницам новых феминитивов нужны именно они, а не устоявшиеся слова? Дело в том, что к авторше, комментаторше и т. п. у них свои претензии. Их тоже две: основная: “-ша – суффикс жены”; и не слишком оригинальная: “феминитивы на -ша пренебрежительны”. Мы где-то это уже видели…

С первым легко: идея, что какие-то суффиксы означают исключительно жен, относится к т. н. наивным представлениям о языке. Короче, является городской легендой. Правда, крайне живучей. Одна юная комментаторша ВКонтакте “своими глазами читала”, что авторшей называлась жена автора. Может, и в редакции “Медузы” думают, что миллиардерша – это обязательно жена миллиардера?

В XIX веке среди образований на -ша действительно было много званий женщин по мужу хотя бы потому, что многие мужские чины, звания и профессии относились к словам на -ор, -ер, -арь. Конечно, это не авторша. Это унтер-офицерша, которая сама себя высекла, это коллежская секретарша Коробочка, это бригадирша у Фонвизина и капитанша Василиса Егоровна у Пушкина, это лермонтовская тамбовская казначейша, генеральша Епанчина у Достоевского, чеховская докторша, сама стиравшая на речке белье… Все эти жены унтер-офицеров, генералов и т. п. перевесили таких обыденных и незаметных современных работниц: парикмахерш, кондукторш, библиотекарш, секретарш вместе с редакторшами. И даже перевешивают совсем современных хейтерш и риелторш. Человек при этом может вполне употреблять эти слова, но не рефлексировать их структуру. Русская культура литературоцентрична. “Образ суффикса -ша”, по крайней мере у старшего поколения, сложился из литературных впечатлений, из чтения Гоголя, Пушкина, Чехова, из гимназических и школьных сочинений и ответов на экзамене.

Почему-то при этом у всех выветрилось из памяти, что полковница, чиновница, прапорщица и даже сановница с прекрасными суффиксами -ница и -щица отнюдь не командовали полками, канцеляриями и частями, а разве что своими мужьями – полковником, чиновником, прапорщиком и сановником. Так же как дьяконица, протопопица и пономарица проповедовали не прихожанам, а разве что своим мужьям – дьякону, протопопу и пономарю. Что стремление персонажа ещё одного произведения Достоевского – “Дядюшкин сон” выдать дочь за дряхлого князя объясняется тем, что дочь после венчания станет княгиней. Что одна из трех девиц в сказке Пушкина стала царицей после того, как ее взял в жены царь Салтан. Что солдатка в царской России – это жена солдата, а морячка – моряка. Допетровская каштелянка – тоже именование по мужу, от полонизма каштелян, то есть комендант крепости.

Вот про сановницу Надежда Тэффи не даст соврать. “Как-то встретилась я у моей матери с ее старой приятельницей Л-ой, вдовой сановника… – Хочу почитать “Пулэмэт”, – говорила сановница, выговаривая почему-то это страшное слово через оборотное “э”. – Но сама купить не решаюсь, а Егора посылать неловко. Я чувствую, что он не одобряет новых течений. Егор был ее старый лакей” (Н. Тэффи. “Моя летопись”. 1929).

Известный журналист пишет в Фейсбуке, что -ша означает “принадлежность жены мужу”, а вот -иня – “самостоятельный персонаж” (княгиня). Правда, он лишь повторяет дословно сентенции героев Ефремова. Трудно представить большую путаницу, ведь как раз княжеский титул и право зваться княгиней женщина получала в результате брака с князем. Титул княжеской дочери звался иначе: княжна – и к мужу не переходил. Впрочем, графиня – это и графская жена, и графская дочь, но в любом случае не то звание, которое женщина имеет сама по себе. В отличие от современной инструкторши, авиаторши Серебряного века, музыкантши – современницы Пушкина и петровской “камедианши Анны”. У Лермонтова тамбовская казначейша – жена казначея, но у Даля это слово толкуется и как “мать-казначейша или казначея, монахиня, заведующая всем хозяйством, приходом и расходом обители”.

Собственно, то, что образования на -ша давным-давно – с момента их появления в русском языке – образуют названия деятельниц, доказывать не надо, мы это видели.

• Страшный секрет русских суффиксов женскости состоит в том, что все они по ситуации склонны к образованию названий как жен, так и деятельниц.

Среди образований на -есса есть как жены – баронесса и виконтесса, так и деятельницы – поэтесса и стюардесса. На -иха – Кабаниха и мельничиха, с одной стороны, сторожиха, ткачиха и портниха – с другой.

Допетровская дохтурица-докторица, докторша XVIII–XIX веков – жена доктора. Но когда девушки отвоевали право на медицинское образование и работу врачом, докторша превратилось в название деятельницы… Как и докторица, сохранившееся в современных южнорусских диалектах. Сейчас именование жены по мужу – функция безнадежно устаревшая, и беспринципные суффиксы легко с ней расстались.

Язык только и знает, что наливает новое вино в старые мехи, и в израильском русском солдатка – это девушка-солдат, а чиновница в современной России – госслужащая.

Бесконечно пережевываемая версия “авторша – жена автора” бессмысленна не только в свете советских и дореволюционных кассирш, библиотекарш и парикмахерш, она вообще ни в какую эпоху не была осмысленна, то есть в русском языке значения деятельницы и жены не различались грамматически никогда. И важное добавляет научный редактор этой книги Михаил Ослон: нынешние противницы -ша на самом деле ни разу не слышали в живом языке слов типа офицерша в значении “жена офицера”, т. к. они вымерли ещё в советское время. “В современном языке у суффикса -ша нет значения жены. О нем сейчас узнают даже в основном не из школьной программы по литературе, а из нового феминистического фольклора. Таким образом, возрождается старинное значение -ша, оживляется давно мертвый враг, чтобы снова убить труп. Получается совсем постмодерн”.

Со второй претензией – по поводу пренебрежительности – сложнее. Коннотации новых слов типа байкерша, каякерша, лайфхакерша, фикрайтерша, руферша, судя по контекстам, в основном нейтральны. Хороший симптом – можно сказать: я лайфхакерша. А вот что касается старых, можно заглянуть в словари.

Исторический словарь галлицизмов русского языка считает слово авторша разговорным или шутливым, Современный толковый словарь русского языка Татьяны Ефремовой (2012) – разговорным, Толковый словарь Сергея Ожегова (1949) – просторечным. Насчет слов лекторша и редакторша все словари согласны: эти слова – разговорные. Пометы “пренебрежительное” у них нет. Их окраску лексикографы считают чисто стилистической, а не оценочной. Принадлежность к разговорному стилю, кстати, не противоречит нормативности слова, разговорный стиль – один из стилей литературного языка. Просто такое слово не употребляется в официальных, формальных текстах.

Но дело ведь не только в словарях. Да и совсем не в словарях – если мы говорим о живой речи, то вовсе не в словарях мы справляемся о коннотациях употребляемых слов.

А откуда же берутся коннотации?

В обсуждениях традиционных феминитивов время от времени всплывает, что поэтесса – нехудая тетя, участница поэтического кружка; что директриса – это злобная школьная грымза; мизантропша – “это что-то толстое такое, принимающее билеты” (видимо, ассоциация с билетёршей). Но всех превзошла участница дискуссии на странице ещё одного журналиста, задавшего вопрос, как правильно назвать девушку – компьютерного игрока: геймерша или геймерка. Она откровенно выразила то, о чем, в принципе, и раньше можно было догадываться: “Гримёрша уже останется гримёршей (потому что гримёрка занята комнатой), но даже парикмахерша становится парикмахеркой, чтоб уйти от этой совковой бабищи в халате”.

• Бабища. Вот и отсюда тоже растут коннотации традиционных феминитивов. Из отношения к соотечественницам, отличающимся культурно, принадлежащим к другому поколению и социальному слою. Ко всем этим парикмахершам, кондукторшам, контролёршам, бухгалтершам. Страх, что тебя примут за них, языковое отгораживание.

Да, увы, у традиционных, прижившихся феминитивов тоже есть нежелательные ассоциации. Но это не ассоциации с названиями неодушевленных предметов, как в предыдущем случае, – зданиями, шапками, куртками, едой, учебными предметами. Это ассоциации с названиями людей. Со слишком реальными, телесными, халатными людьми женского пола.

Натяжка, навет? Увы, нет. Вот опять: “Суффикс “-ш(а)” вообще неприятный – тут и кондукторша (сразу представляется грузная ворчливая женщина), и кассирша с обязательной фразой “пакетик брать будете?”, и ещё некоторые пейоративы, к которым и привычную докторшу отнести можно”. Опять статья про феминитивы, опять защита женских прав путем унижения реальных женщин – грузных (мы ж не фэтфобы какие, но лишний вес – зашквар и позор, ясное дело), работающих не на тех работах (поэтому кассирша превращается в пейоратив).

Кстати, геймерша в неидеологических контекстах вполне популярное и оценочно нейтральное. “Я геймерша. Ну как, играю редко, но метко”. Есть и паблики с названием “Типичная Геймерша”.

Мы видели, что до революции феминитивы авторша, лекторша, лидерша и даже авиаторша свободно употреблялись в газетах, статьях, воспоминаниях и никаких негативных коннотаций не содержали. А как насчет более современных источников?

Полностью нейтрально употребляет слово авторша Владимир Набоков, но он носитель законсервированного русского языка. У соотечественников же может звучать легкая снисходительность. “Молодая авторша запальчиво обругала его и ещё двух достойнейших драматургов на их встрече-беседе с молодыми драматургами Ленинграда” (С. Алешин. “Встречи на грешной земле”. 2001). Вот журналистка описывает “комическое впечатление”, которое производят большие бисерные картины, и в тексте возникают “анонимные авторши” (Э. Порк. “Эпоха бисера” в Музее имени Пушкина. Картинка с выставки”. “Известия”. 15.08.2002).

А вот и признаки бабищи, по крайней мере, кого-то стереотипно и нелепо чувствительного. И толстого, конечно. Быть одновременно толстым и чувствительным – грех непростительный. “Толстая авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку – а мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом” (А. Щеглов. “Фаина Раневская: вся жизнь”. 2003).

С лекторшей и редакторшей примерно то же. “Лекторша была ученая тетка в очках и сером костюме” (В. Аксенов. “Пора, мой друг, пора”. 1963); “Омерзительная старуха соседка Полина Власьевна, редакторша из “Профиздата”, как только выходила на кухню, начинала громко, хорошо поставленным голосом лекторши объяснять второй соседке, вдове шофёра-золотаря Файзуллаева, как в ее время относились к свободной любви” (А. Кабаков. “Сочинитель”. 1991); “Вышедшая из дверей павильона сердитая редакторша в досаде уставилась на них: “Господи, вы уже вместе?! Вы же все испортили! Мы планировали показать зрителям внезапную вашу встречу…” (“Мозаика войны”. “Наш современник”. 2004). В общем, что-то не так. “Гламурная акула, мудрая и циничная редакторша глянцевого журнала” (Алексей Маврин (А. Иванов). “Псоглавцы”. 2011).

Вообще-то, похоже, эти контексты свидетельствуют не столько о пренебрежительном налете самого слова, сколько снова об отношении. О некоторых особенностях не столько языковой единицы, сколько взгляда, падающего на редактора, автора, лектора в юбке.

Впрочем, вполне нейтральных контекстов не меньше. “А чуть ли не за день до отъезда Василий Макарович неожиданно сам ко мне подошел: – Ты свободен после обеда? Сегодня редакторша моя мосфильмовская приезжает, Ира Сергиевская. Будет смотреть в клубе, чего мы тут наработали” (В. Фомин. “Калина красная”. “Родина”. 2010). “Авторша некоей книги, обложку которой я разглядел не сразу, давала автографы. Тонкая, ломкая, большеглазая, с короткой мальчиковой стрижкой Эрота. Лицо вечной юности, нимфа беззаботности и наслаждения. Вся звонкая, изменчивая, как быстрая вода…” (А. Иличевский. “Перс”. 2009).

Еще интересный источник информации о коннотациях феминитивов – неформальное, но заслуживающее уважения исследование блогера kot_kam, проведенное в 2016 году на основе опроса пользователей Живого Журнала об их восприятии феминитивов. Отвечало более 200 человек. Этот опрос касался не только слов на -ша, но и самых разных единиц, традиционных и вновь созданных от таких, как поэтесса, певица, начальница, писательница, учительница, до таких, как экспертичка, комментаторка, магичка, гончарыня.

Варианты ответа включали: “нормальное, нейтральное слово”; “нейтральное, но разговорное, просторечное, есть ситуации, где оно неуместно”; “чисто книжное или устаревшее, сейчас так не говорят”; “пренебрежительное, ироническое или грубое”; “нет такого слова, оно придуманное”; “ни разу не встречала”; “затрудняюсь ответить”. Как и следовало ожидать, лишь певица для 100 % отвечавших стопроцентно нормально. Остальных лидеров нормальности таковыми сочло от 90 до 98 %. Это феминитивы учительница, писательница, преподавательница, аспирантка, лаборантка, начальница.

То, что некоторые считают эти слова разговорными/просторечными и неуместными в каких-то ситуациях – официальных, понятное дело, – тоже закономерно. Неожиданно, что нашлись и те, кто считает их грубыми или пренебрежительными. Так что обольщаться по поводу безупречных респектабельных финалей типа -ница не стоит.

На противоположном конце шкалы лидер по пренебрежительности, тоже ожидаемый, – врачиха. Его сочли таковым 57 %. Правда, для 40 % оно всего лишь разговорное или просторечное, но при этом оценочно нейтральное. На втором месте странное судьиха, дальше физичка и лишь на четвертом – директорша, после них – докторица и с большим отрывом – автоледи (видят пренебрежение 30 %).

У остальных феминитивов на -ша репутация лучше. Среди них лидер нормальности – кассирша, оскорбительное по мнению лишь 1 % голосовавших и стопроцентно нормальное по мнению почти 70 %. Слово барменша пренебрежительным сочли уже 7 %, а новомодное фикрайтерша – 10 %. За оскорбительность слова бухгалтерша проголосовало чуть больше десятой части опрошенных, зато более четверти считает слово абсолютно нормальным и применимым во всех ситуациях. Дальше идут диспетчерша, контролёрша и докторша. Последнее считают грубым 27 %, а полностью нейтральным – около 7 %.

В опрос попало только два “феминитива нового типа”: комментаторка и авторка. Больше половины опрошенных сочли эти конструкции придуманными или никогда их не видели (но три года назад!). Около четверти ощущали их пренебрежительными. Полностью нормальными – 7–8 %.

• Первый напрашивающийся вывод – слова, скроенные по одному лекалу, могут иметь очень разный статус. И стилистический (нейтральное/разговорное/просторечное), и оценочный (нейтральное/пренебрежительное). Нельзя по одному образованию на -ша судить обо всех геймершах, риелторшах и биохакершах.

• Второй напрашивающийся вывод – коннотации во многом дело индивидуальное, субъективное. Что для одного полностью нейтрально, то для другого ущербно стилистически или выражает что-то не то. И наоборот. Из дискуссии: “…очень зря на -ш ополчились, так звучит намного элегантнее и уважительнее. Адвокатша и адвокатка – тут даже без каких-либо знаний правил сразу чувствуется разница в статусе”; “Поэтесса такое… создание воздушно-эфирное; длинное платье, подчеркивающее красоту фигуры. Ахмадулина”.

• Третий вывод не менее очевиден – любой феминитив, имеющий коррелят мужского рода (унисекс), сейчас несет на себе хотя бы еле заметную печать второсортного слова. А это все названия профессий с суффиксами женскости. Единственное не второсортное – певица.

Что происходит, когда в семантике какого-то обозначения человека присутствует коннотация второсортности, неполной приемлемости слова? У слова начинают появляться синонимы-эвфемизмы – более приличные, более вежливые слова. Будь то ещё советское “лицо еврейской национальности” или современные политкорректизмы. Волей-неволей мы тем самым признаем, что принадлежать к группе X плохо и называть ее прямым обозначением нельзя. Если отношение к группе X не меняется, эвфемизмы обрастают негативом и их снова приходится заменять. Итог – синонимические ряды: старый – пожилой – в возрасте – возрастной и т. п.

И слова-унисекс, и идеологические феминитивы (при живых феминитивах традиционных) тоже как бы эвфемизмы. Они заменяют неприличные, слишком прямые обозначения бабищ и теток. Обе группы слов вытесняют реальные исторические феминитивы – названия профессий и делают невидимым профессиональный вклад женщин прошлого, тот факт, что ни феминитивы, ни сами деятельницы не появились в начале XXI века. Только вот унисекс выполняет эту роль замены гораздо лучше и последовательнее. Как мы видели, тень негативности все равно распространяется на любой феминитив, вплоть до слов художница и журналистка.

• Помимо стратегии политкорректности, эвфемизации – все нового и нового ухода от языковых единиц, заразившихся отрицательной оценкой, – существует и стратегия реаппроприации, перехвата даже оскорбительных обозначений в качестве самоназваний, после чего оскорбительность испаряется.

“Эксплуатация зашквара”, как сказал кто-то о нейминге кафе “Хачбургер”. Эту стратегию тоже можно назвать естественной. Гёзы, санкюлоты, импрессионисты, хиппи – все эти такие разные движения объединяет перезахват ими насмешливых названий со значениями нищие, бескюлотные, впечатляльщики, понимашки. После чего насмешливые коннотации навсегда остались в истории. Что ж, для использования этой стратегии нужна дерзость и уверенность в нормальности своей группы.