Стихотворица, поэтка и поэтесса

В XVIII веке мы встречали стихотворцев и стихотвориц. В начале следующего столетия полурусское стихотворец (первый корень от древнегреческого στίχος – ряд, строй, строка, стих) вытесняется заимствованием поэт. С феминитивом происходит та же история, только с запозданием. Собственно, он и куда менее частотен.

• Поэтка появилось раньше поэтессы. Поэтку впервые использовала Александра Зражевская в уже знакомой нам статье “Зверинец” в 1842 году. Таким образом, поэтка – слово старое, но очень редкое, и, похоже, серьезно его использовала только Зражевская в великосветской повести. В XIX веке постепенно в качестве основного феминитива утверждается поэтесса. Поэтка остается редким и маркированным, экспрессивным, ироническим.

Короче, слово не прижилось. Не полюбилось. Вот два, с сегодняшней точки зрения, вброса двух классиков, причем оба относятся к 1843 году.

Первый содержится в саркастически-злобном описании усадебных барышень совсем молодого тогда Ивана Тургенева:

 

Я не люблю восторженных девиц…

По деревням встречаешь их нередко;

Я не люблю их толстых, бледных лиц,

Иная же – помилуй бог – поэтка.

Всем восхищаются: и пеньем птиц,

Восходом солнца, небом и луною…

 

(Поэма “Параша”)

Второй принадлежит критику Виссариону Белинскому. Это тоже ироническое описание великосветского романа “сочинительницы г-жи А. Зражевской” под названием “Женщина, поэт и автор”, где “действуют все князья и княжны, графы и графини; имена героев самые романические – Лировы, Альмские, Сенирские, Минвановы, Днестровские, Пермские… тут изображена поэтка, выражаясь языком сочинительницы которая пишет и читает вслух, впрочем, довольно плохие стихи”.

Только не надо думать, что великий критик был сексистом и презирал женщин-литераторов. Это вовсе не так. Белинский неустанно хвалил произведения Александры Ишимовой, создавшей жанр популярной исторической литературы для детей и получившей в 1841 году престижную негосударственную Демидовскую премию за развитие наук (по разделу “педагогика”). Кстати, именно Ишимовой послал последнее в своей жизни письмо Пушкин. В день дуэли с Дантесом 27 января 1837 года он писал “милостивой государыне Александре Осиповне”: “Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение… Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!”

Так что, похоже, слову поэтка не повезло по иным причинам.

• То, что поэтку вытеснила поэтесса (из французского poétesse), не случайность. Можно предположить фонетические ассоциации. Так вышло, что в русском языке обозначения женщин на -етка не нейтральны, у них особая аура. В этом сочетании звуков суффикс -ка будто вспоминает о том, что он ещё и уменьшительный. Точнее, это чувствует говорящий.

Особенно ярко это чувствовалось в XIX веке, когда французские заимствования на -ette, ставшие русскими словами кокетка, субретка, гризетка, лоретка, были у всех на слуху. Помните кокету из XVIII века? Французское coquette действительно сначала, в 1740-е годы, вошло именно в таком виде и лишь спустя несколько десятилетий было вытеснено фактически уменьшительным кокетка. Та же история произошла со словом брюнетка, и его первоначальная уменьшительность должна была какое-то время ощущаться.

Остальные подобные заимствования, видимо, сразу оформлялись на -ка, но во всех общий кусок значения подсвечивал уменьшительную роль суффикса. Что-то хорошенькое, несерьезное, очень женское, забавное. Субретка – актерское амплуа, от французского soubrette. Находчивая служанка, помогающая устраивать счастье в любви. “Это была бы превосходная субретка… живость в разговоре, свобода в телодвижениях, очень выразительная, простодушно-плутовская физиономия”, – описывает одну из актрис московский театрал Степан Жихарев в самом начале XIX столетия. Русские, частенько живавшие в Париже, прекрасно знали разнообразные типажи француженок небогатого происхождения. Гризетка от grisette – парижская швейка, обитательница мансард, неунывающая подружка бедных студентов. Лоретка от lorette – парижанка легкого поведения. Потом появлялись ещё и мидинетки (бегавшие на свидания в обеденный перерыв, полдень – midi), после определенного возраста переходившие под покровительство Святой Екатерины и становившиеся катринетками.

Так что неслучайно уже в 1916 году Александр Вертинский, используя фонетические ассоциации, назовет свою “одинокую глупую деточку” кокаинеткой. И, видимо, неслучайно suffragette, первоначально адаптированное по традиции на -етка – суфражетка, – в русском языке быстро вытеснилось фонетически более серьезным суфражистка (сначала это слово писалось по-русски с двумя “ф”). Воительница за права женщин – это не какая-нибудь субретка.

Получается, что суффикс женскости -ка, идущий после -ет, почти обречен ассоциироваться с уменьшительным -ка (как в детка, конфетка, газетка и проч.). И где только не эксплуатировалась эта ассоциация звука и смысла! “Ранетки”, например, – девичья поп-группа. Переосмысление разговорного названия сорта яблок ранет как названия девушек с намеком на раннесть и живость. Не говоря уж о нимфетках и старлетках.

Но именно несерьезным словом поэтка, уже забытым в XX веке, а не благополучно победившим поэтесса предпочла называть себя правозащитница и узница совести, одна из семерых, вышедших на Красную площадь 25 августа 1968 года с протестом против вторжения в Прагу, Наталья Горбаневская. Говорят, что в этом самоназвании была и самоирония, и отсылка к польскому языку. И вообще слово подходило ей, маленькой, похожей на девочку.

Неожиданно в наше время пристального внимания к феминитивам и идеологического приоритета, которым стал пользоваться суффикс -ка, старая конкуренция оживилась, подстегнутая переносом в русский ряда польских феминитивов, в том числе и поэтка. Оказывается, некоторым больше нравится это слово за “оттенок хулиганистости”. “А по мне так очень боевое слово, созвучное с «танкетка», «авиэтка». То есть девушка с активной позицией”; “Если речь идет о молодежном фестивале актуальной поэзии – то там поэтки, а если о собрании местечкового поэтического кружка «Белая березка», то там почти наверняка поэтессы” (из соцсетей). Кому-то слово поэтесса представляется слишком возвышенным, вычурным, пафосным, старомодно-серьезным – а возвышенность и пафос в нашем представлении часто балансируют на грани комичности. Тут в воображении и возникают участницы литобъединений.

Впрочем, авиэткой и девушкой с активной позицией готовы стать не все: “Мне в слове поэтка слышится некое подтрунивание: а, детка, ну ты пиши, пиши… если делать больше нечего”. Получается, в основе борьбы феминитивов может неявно лежать не дихотомия мужского и женского, а совсем другие противостояния – культурные, возрастные, – гораздо менее проявленные в дискуссиях, но подспудно ассоциирующиеся с теми или иными способами выражения женского.

• Постоянно вижу в дискуссиях утверждения: женщин не публиковали, женщинам не давали творить, поэтому не было и феминитивов – названий творческих профессий. Язык с этим не согласен. Отрицая реально употреблявшиеся тогда и попавшие в письменные источники реальные слова, мы перечеркиваем реальную историю женщин, женских занятий, творчества, достижений. Да просто искажаем реальную картину прошлого.

Вот и пример: “Супруга Хераскова, Елизавета Васильевна, была и сама стихотворица: она печатала в журналах; есть ее стихи в «Аонидах». Она была очень добра, умна и любезна. Ее любезность много придавала приятности их дому, уравновешивая важность и некоторую угрюмость ее мужа” (М. Дмитриев. “Мелочи из запаса моей памяти”. 1869).