Философский вопрос
Редакция «Подводника Заполярья» располагалась на первом этаже здания Дикой дивизии. Так ее звали в базе за количество залетов. Только редакция была не с той стороны, где плац и вход в штаб и казармы экипажей, а с обратной.
Хотя с обратной – это как посмотреть. Из окон штаба был виден только плац и казармы других дивизий на следующих сопках. Зато с крыльца «Подводника Захолустья» (ну, что тут поделаешь, во всех гарнизонах Советского Союза местные многотиражки звались именно так: менялось только первое существительное – «подводник», «надводник», «крылья», в крайнем случае – «защитник» или даже «воин») открывался замечательный вид на Большую Лопатку со стоящими у пирсов лодками и на Андреевку на той стороне залива.
Наверное, именно поэтому Анатолий Деревяненко предпочитал больше времени проводить в редакции, чем в собственном экипаже. В общем, его можно было понять: на родной лодке он был всего лишь доктором. И капитаном медслужбы. Зато в редакции…
В редакции он был поэтом. А поэт в России, как всем давно хорошо известно, больше, чем поэт. Именно об этом поздним вечером рассуждали за чашкой шила Толя Деревяненко и его тезка, ответственный секретарь «Подводника Заполярья», старший лейтенант Толя Лобановский.
– Я поэт и публицист, – оповестил приятеля Деревяненко.
Лобановский поперхнулся:
– Ну, поэт ты, прямо скажем, хреновый. Но – какой уж есть. А публицист-то почему?
– Как почему? Я же публикуюсь…
Какая-никакая логика в заявлении поэта-медика была. Странная, но была.
Он вообще был странный. Кому-то из офицеров нравилось во время дружеских посиделок показывать фотографию любимой жены. Кому-то – детей. Толик Деревяненко любил показывать шарж на него самого, нарисованный еще во время учебы в Военно-медицинской академии имени Кирова. Он считал, что шарж – дружеский. Остальные, правда, сомневались: на изрядно помявшемся от времени листке бумаги был нарисован пенек, из которого тянулся к свету один-единственный листок.
– Смешно ведь, правда? – приставал он ко всем.
– Еще как, – отвечали сослуживцы, которым он изрядно надоел.
Но обижать Толю никто не хотел: был он хоть и странным, но невредным. Да и медицинский спирт играл свою роль: иногда хотелось полакомиться им после надоевшего шила. Хотя нет. Шило надоесть не может. Так что меркантильные причины можно убрать. Но все равно: медицинский – он сладенький.
Да, еще одна маленькая деталь. В те времена уйти с флота было совсем непросто. А потому желающие снять погоны изгалялись кто во что горазд.
…Воскресный день никаких неприятностей не предвещал. Все неприятности уже случились: вместо того, чтобы получить давно заработанный выходной, старшему лейтенанту Лобановскому пришлось подменять заболевшего коллегу. Но никаких мероприятий в гарнизоне не намечалось, поэтому дежурный по политотделу флотилии был намерен почитать книгу и подремать всласть.
Увы. Не сложилось. К обеду в штаб нелегкая принесла члена Военного совета. Что уж он собирался делать в своем кабинете в воскресенье, Лобановский даже не догадывался, а объяснить ему свой приезд контр-адмирал не удосужился. Просто кивнул в ответ на доклад и сообщил, что будет у себя.
– Ясен пень. Было бы странно, если бы вы были у меня, – смело ответил старший лейтенант. Про себя, естественно.
А еще через час в кабинете дежурного по политотделу раздался телефонный звонок.
– Зайди, – коротко бросил адмирал.
В приемной ЧВС сидел Деревяненко. Лобановский на ходу пожал ему руку.
– Видел? – мотнул головой в сторону приемной начальник политотдела флотилии.
– Видел, товарищ адмирал, – подтвердил дежурный. Он не стал рассказывать адмиралу, что видит капитана медслужбы почти ежедневно.
– Попросил немедленно принять его. Сказал, что вопрос очень важный, – задумчиво произнес ЧВС. – Политический, говорит. Ладно, послушаем. Зови.
Деревяненко вошел в кабинет, представился.
– Давайте сразу к делу, – не стал тянуть резину адмирал. – Говорите.
– Видите ли, – слегка замешкавшись, начал капитан медицинской службы, поэт и публицист. – Я хотел бы, чтобы вы, товарищ контр-адмирал, как член Военного совета флотилии и начальник политотдела ознакомились с моей докторской диссертацией по философии и стали моим официальным рецензентом.
Товарищ контр-адмирал был опытным политработником, к тому же совсем не глупым. Да-да, такое тоже случалось в советском военно-морском флоте, хоть, к сожалению, и не слишком часто.
– А вы кандидат философских наук? – с неподдельным интересом уточнил он у медика.
– Нет, – честно ответил тот. – Но мне степень доктора присвоят honoris causa.
– Это что, болезнь такая, типа гонореи? – не удержался от вопроса Лобановский.
– Нет, – успокоил эрудированный адмирал. – Это значит – за заслуги.
– Кстати, за какие именно? – обернулся он к Деревяненко.
– Я нашел ответ на главный вопрос фундаментальной философии как науки, – гордо произнес Толик. – Я вывел новое определение смысла жизни.
Похоже, беседа начала забавлять ЧВС. Он сел в кресло и поинтересовался:
– И в чем же состоит, по вашему мнению, смысл жизни? Если в двух словах?
Но Деревяненко не повелся на адмиральское дружелюбие:
– Я бы хотел, чтобы вы прочли все сами.
– Ну, давайте, – вздохнул контр-адмирал.
Анатолий достал из портфеля роскошно переплетенный в ледерин том.
«У нас делал, – автоматически отметил про себя его тезка. – Вот почему переплетчики вчера опять пьяные были».
Тут он был абсолютно прав. В те времена и в том месте переплести диссертацию можно было только в «Подводнике Заполярья». Ну а с универсальной флотской валютой у медика, конечно, никаких проблем не было.
На темно-зеленой обложке золотыми буквами было вытиснено: «Анатолий Деревяненко. Диссертация на соискание степени доктора философских наук. Город Мурманск-150».
– Хм, – кашлянул ЧВС. Вообще-то, название нашего города всуе упоминать не годилось. Но тут уж было не до мелочей.
На титульных страницах все было как обычно. Адмирал быстро перелистал их. Открыл основной текст. И замер.
Лобановский тихонько заглянул через его плечо. На листе было написано следующее:
«Новое определение смысла жизни.
Жить – это значит все время быть коммунистом».
И – все. Больше – ни слова.
– Ну как, – безмятежно поинтересовался Деревяненко. – Будете моим рецензентом?
– Обязательно буду, – медленно произнес адмирал. И повторил: – Буду. Обязательно.
После того как медик вышел, ЧВС достал из сейфа бутылку коньяка, налил в две рюмки и восхищенно покрутил головой:
– Всякое видел. Но этот либо гениально издевается над нами – попробуй только сказать, что он в чем-то не прав, либо гениально от службы косит. В любом случае – крут.
Видимо, адмирал не стал медлить с рецензией. Пару месяцев Деревяненко в гарнизоне не видели. Наверное, диссертацию защищал.
А потом снова появился. С экипажа его списали, торчал в штабе и в редакции. Ждал приказа. Но, как обычно, бумаги шли долго.
И тут Толик снова отметился.
…Экипаж, в котором он раньше служил, уходил в море. Слова все сказаны. Швартовы отданы. Буксиры дали ход, и между пирсом и бортом стала расширяться полоска воды. В этот момент раздался крик:
– Стой! Стой! Пакет из штаба дивизии!
На пирсе и на рубке – немая сцена. Все знают, как относятся моряки к приметам, да еще и в момент выхода…
Но делать нечего. Притормозили буксиры. Передали пакет командиру. Тот его вскрыл. Рев капитана первого ранга был слышен в каждом уголке базы.
Если коротко перевести то, что летело с мостика, на литературный русский, получится следующее:
– Деревяненко, сука, молись, чтобы тебя уволили до моего возвращения. Лично пристрелю…
А потом над сопками эхо долго повторяло завершающий диагноз, поставленный Толику бывшим командиром:
– …рас… ас… ас…
В пакете лежал лист бумаги, на котором было начертано:
«Даю добро на выход. Капитан медицинской службы Деревяненко».
Перепуганный молодой матросик на допросе с пристрастием, учиненном в дивизии, признался, что пакет ему у штаба передал какой-то офицер и потребовал срочно передать командиру уходящей лодки. На очной ставке морячок уверенно опознал не слишком трезвого Деревяненко.
На этот раз даже рецензия ЧВС не понадобилась: и командир дивизии, и командующий флотилией знали, что капраз свое слово держит твердо, поскольку командир он был правильный. Так что уже на следующий день – от греха – Толик в сопровождении начальника политотдела дивизии убыл в Мурманск.
Больше его в гарнизоне никто и никогда не видел. Хотя старший лейтенант Лобановский и утверждал иногда, что читал где-то, кажется в «Знаменосце», стихи о море, подписанные фамилией Деревяненко. Судя по тому, что стихи были все так же плохи, Толик перестал быть военным медиком. Но остался поэтом. И публицистом. И даже где-то – философом.
