Глава 5
Эвери Стаффорд
Айкен, Южная Каролина
Наши дни
Я ненадолго,— говорю я стажеру Лесли, Яну, когда он паркует машину под портиком дома престарелых.
Похоже, парень собирался пойти со мной, но теперь он убирает руку с ручки на дверце.
— О... ладно. Тогда я посижу здесь, напишу несколько писем, — похоже, Ян расстроился, когда узнал, что мне не нужно сопровождение. Я выхожу из машины и иду через вестибюль, а он провожает меня взглядом, полным любопытства.
Директор ждет в своем кабинете. Браслет бабушки Джуди лежит у нее на столе. Я надеваю потерянное сокровище на запястье, драгоценные камни в глазах стрекоз поблескивают.
Некоторое время мы обсуждаем утренний праздник, а затем директор извиняется за доставленное неудобство.
— У нас возникают некоторые трудности с миссис Крэндалл,— признается она.— Бедняжка. Она почти ни с кем не разговаривает. Просто... бесцельно ходит по коридорам и саду, пока их не закрывают на ночь.
А иногда часами сидит в своей комнате и выходит, лишь когда приезжают волонтеры, чтобы сыграть на пианино. Похоже, она любит музыку, но даже на хоровом пении мы не уговорили ее присоединиться к другим нашим жильцам. Горестные и перемена места часто становятся слишком большими потрясениями для тела и ума.
Мне сразу живо представляется, как кто-то говорит то же самое о бабушке Джуди. Сердце начинает болеть от сочувствия к этой бедной женщине, Мэй.
— Надеюсь, она не очень расстроилась. Я уверена, что браслет она взяла по ошибке. Я даже оставила бы ей это украшение, но оно очень давно хранится в нашей семье.
— О боже, конечно, не надо! Хорошо, что она отдала его. Наши жильцы иногда очень болезненно воспринимают, что не все их личные вещи оказались здесь вместе с ними. Они могут заметить какую-то вещицу и решить, что это их собственность, которую кто-то присвоил себе. Нам довольно часто приходится возвращать владельцам пропавшие вещи. Миссис Крэндалл все еще привыкает к тому, что ей пришлось оставить свой дом. Она в замешательстве, нервничает — но это естественно.
— Я знаю, это трудный период. Дом моей бабушки на Лагниаппе-стрит закрыт вместе со всем ее имуществом. Мы еще не готовы к тому, чтобы решить, как поступить с сувенирами, собранными за целую жизнь, и бесчисленными семейными реликвиями. Конечно, рано или поздно дом перейдет к следующему поколению, как это всегда бывает. Надеюсь, в него переедет одна из моих сестер и все старинные вещи останутся на своих местах. Ау миссис Крэндалл есть родные? Они ее навещают? — я специально не упоминаю об истории с мертвой сестрой. Я уже чувствую себя виноватой из- за того, что мы обсуждаем миссис Крэндалл так, будто она не личность, а что-то вроде... клинического случая. Но она тоже человек, как и бабушка Джуди.
Директор качает головой и хмурится.
— Поблизости — никого. Ее сын умер много лет назад. У нее есть внуки, но их мать повторно вышла замуж за мужчину со своими детьми, и никто из них не живет поблизости, так что это сложный случай. Они всеми силами стараются помочь миссис Крэндалл, но, честно говоря, та не пытается облегчить задачу. Сначала ее поместили в заведение по соседству с ее домом, но она попыталась оттуда сбежать. Семья перевела ее сюда в расчете, что наше заведение находится довольно далеко от ее дома. Но за две недели она пыталась сбежать от нас трижды. Некоторая дезориентация и трудности с привыканием обычны для новых жителей. Мы надеемся, что когда она немного освоится, дела пойдут лучше. Я не хотела бы переводить ее в отделение для пациентов с болезнью Альцгеймера, но...— директор прерывается и плотно сжимает губы. Похоже, она с запозданием поняла, что не должна была мне все это рассказывать.
— Мне очень жаль, — я не могу отделаться от ощущения, что только ухудшаю и без того плачевную ситуацию.— Могу ли я ее увидеть... просто чтобы поблагодарить за то, что она вернула браслет?
— Она вообще-то... не возвращала его. Браслет у нее нашла медсестра.
— Я хочу по крайней мере выразить ей признательность за то, что браслет все-таки вернулся ко мне,— меня очень беспокоит, что директор относится к случаю миссис Крэндалл так... формально. Что, если я втянула Мэй в неприятности? — Он был одним из любимых украшений моей бабушки.
Я опускаю взгляд на затейливо украшенных золотых стрекоз с рубиновыми глазами и разноцветными спинками.
— Мы не ограничиваем посещение наших пациентов, но лучше вам к ней не ходить. Миссис Крэндалл вряд ли станет разговаривать с вами. Мы сообщим ей, что вернули вам браслет и что все в порядке.
Разговор заканчивается приятным обсуждением прошедшего дня рождения, затем мы прощаемся с директором на пороге ее кабинета. По пути к выходу я замечаю указатель с именами жителей дома престарелых и номерами комнат, аккуратно вставленными в металлические пазы.
«Мэй Крэндалл, 107». Я заворачиваю за угол.
Сто седьмая комната находится в конце коридора. Дверь открыта, кровать в передней половине комнаты пуста, а занавеска в середине отдернута. Я захожу и спрашиваю шепотом:
— Есть кто-нибудь? Миссис Крэндалл? — Воздух кажется застоявшимся, свет отключен, но я слышу хрипловатый звук, будто кто-то дышит.— Миссис Крэндалл?
Еще один шаг — и я вижу, что из-под одеяла на другой кровати высовывается ступня, высохшая и скрюченная,— ей давным-давно не приходилось переносить чей-то вес. Это не она.
Я изучаю часть комнаты, которая, несомненно, при-надлежит Мэй Крэндалл. Она небольшая, обставлена без намека на индивидуальность и потому нагоняет тоску. Если в мини-квартире бабушки Джуди есть диван, кресло, стол для игр, она украшена множеством любимых фотографий — сколько мы смогли туда вместить,— то эта комната выглядит так, будто ее обитатель не планирует задержаться здесь надолго. На прикроватном столике есть только одна личная вещь — фоторамка с выцветшей, пыльной вельветовой подпоркой сзади.
Я знаю, что нельзя быть настолько любопытной, но будто наяву вижу ярко-голубые глаза Мэй: она смотрит на меня, будто ей что-то очень нужно. Отчаянно нужно. А если она пыталась отсюда сбежать, потому что с ней плохо обращались? Федеральный прокурор не может не обратить внимания на ужасающие случаи плохого обращения со стариками. Если в федеральных преступлениях задействованы мошенничество по телефону, хищение персональных данных и противоправные действия сотрудников служб социального обеспечения, то они попадают под нашу юрисдикцию. Слишком часто случается, что молодые люди только и ждут, как бы присвоить деньги стариков. Возможно, у миссис Крэндалл и правда замечательные внуки, но мне трудно понять, почему они поселили ее здесь, когда в их власти подобрать другое учреждение, где они смогли бы следить, как за ней ухаживают.
«Я просто хочу проверить»,— убеждаю я себя. Во мне говорит врожденное чувство долга Стаффордов. Из-за него я чувствую себя ответственной за жизнь незнакомых людей, особенно — слабых и обездоленных. Моя мать тоже все свободное время посвящает благотворительности, это ее вторая, неофициальная работа.
К сожалению, рамка с затейливым узором повернута к стене. Она отлита из перламутрового целлулоида — из подобного делали пудреницы, расчески, щетки и крючки для застегивания пуговиц в тридцатых-сороковых годах прошлого века. Даже наклонившись поближе, я не могу разглядеть фотографию.
В конце концов я поворачиваю рамку к себе. На фотографии оттенка сепии, выцветшей по краям, изображена юная пара на берегу озера или пруда. На мужчине надета потрепанная фетровая шляпа, в руке он держит удочку. Различить его лицо сложно — видно только, что у него темные глаза и волосы. Мужчина красив, а его поза — он поставил одну ногу на поваленное дерево, узкие плечи расправлены — свидетельствует о его уверенности в себе; она даже немного вызывающая. Будто он бросает вызов фотографу — ну же, попробуй сделать снимок.
Женщина беременна. Ветер раздувает платье с цветочным рисунком, облегая живот, слишком большой для ее длинных тонких ног. Густые светлые волосы длинными локонами ниспадают почти до талии. Спереди они приподняты потрепанной лентой, как у маленьких девочек. Неизвестная женщина выглядит словно девочка-подросток, одетая для театральной постановки. Возможно, для «Гроздьев гнева». И это поражает меня.
Второе, что бросается мне в глаза, — женщина со снимка похожа на мою бабушку. Я моргаю, склоняюсь ближе и думаю о фотографиях, которые мы совсем недавно развешивали в комнате бабушки Джуди. Точнее, об одной из них — о фотографии из ее поездки после окончания школы. Она сидит на пирсе в Кони-Айленде и улыбается.
Возможно, мне просто кажется, что они похожи. Судя по одежде, это фото слишком старое, на нем не может быть запечатлена бабушка Джуди. Да моя модная бабуля никогда бы не нацепила на себя эти тряпки! Но я напряженно всматриваюсь в снимок, и в голове у меня бьется только одна мысль: «Возможно, это она». Я даже улавливаю сходство этой женщины с моей племянницей Кортни и, конечно, с собой.
Я достаю телефон и, несмотря на тусклое освещение, пытаюсь навести камеру на фото.
Сфокусироваться на изображении никак не удается! Я фотографирую, но картинка размыта. Я перехожу к кровати, пробую снова. Почему-то мне кажется, что, включив лампу, я перейду границы дозволенного, а встроенная вспышка бесполезна: я испорчу изображение бликами, только и всего. Но я хочу сделать фотографию. Кто знает, может, папа знает кого-то из этих людей... или, может, если я доберусь до дома и посмотрю на женщину со снимка свежим взглядом, то пойму, что преувеличила сходство. Изображение очень старое и не такое уж четкое.
— Как невежливо врываться в чужой дом без приглашения.
Я резко выпрямляюсь еще до того, как камера делает следующий снимок, и телефон выскальзывает из руки. Он кувыркается в воздухе, а я пытаюсь поймать его, но двигаюсь словно в замедленной съемке, хватаюсь за воздух, как персонаж из мультфильма.
Мэй Крэндалл входит в комнату, а я вытаскиваю телефон из-под кровати.
— Простите, пожалуйста. Я…— правдоподобного объяснения у меня нет. Совсем.
— Что ты собиралась сделать? — Я поворачиваюсь к Мэй, а она, явно не ожидая этого, отстраняется. Ее подбородок вжимается в шею, затем она снова медленно выдвигает его вперед.
— Ты вернулась,— взгляд старушки перемещается на фотографию в рамке, будто сообщая мне, что она знает — ее двигали. — Ты одна из них?
— Из них?
— Из этих людей, — она машет рукой, адресуя свои слова персоналу дома престарелых, и склоняется ближе ко мне.— Они удерживают меня здесь насильно.
Я думаю о той истории, что рассказала мне Лесли — дом, тело мертвой сестры. Может, дело не только и горе и дезориентации? Я ведь ничего не знаю об этой женщине.
— Я смотрю, у тебя мой браслет, — она показывает мне на запястье.
Я вспоминаю слова директора. «Она почти ни с кем по разговаривает. Просто... бесцельно ходит по коридорам и саду...»
Но со мной она заговорила!
Я невольно прижимаю руку с браслетом к груди, накрыв его ладонью другой руки.
— Сожалею, но браслет — мой. Похоже, он соскользнул у меня с запястья, когда вы за него держались... сегодня утром... на празднике в честь дня рождения, помните?
Она моргает, будто совершенно не понимает, о чем я говорю. Возможно, она уже забыла о празднике?
— У вас было что-то похожее? — спрашиваю я.
— На ту вечеринку? Нет, конечно же, нет, — ее обида, сильная, ядовитая, готова вновь прорваться наружу.
Возможно, директор недооценивает проблемы этой женщины? Я слышала, что деменция и Альцгеймер могут проявляться в виде паранойи и тревожности, по никогда с этим не сталкивалась. Бабушку Джуди ее состояние приводит в замешательство и расстраивает, но она такая же милая и добрая, как и всегда.
— Вообще-то я спрашивала о браслете — у вас был похожий?
— Да, конечно, у меня был такой... Пока они не отдали его тебе.
— Нет. Когда мы пришли сюда сегодня утром, он был у меня на запястье. Это подарок моей бабушки. Одно из ее любимых украшений. Если бы не это, я...— я замолкаю. «Если бы не это, я разрешила бы вам его оставить». Мне кажется, что относиться к Мэй как к ребенку бестактно.
Она пристально смотрит на меня. Неожиданно она кажется совершенно разумной, даже настороженной.
— Думаю, я могла бы встретиться с твоей бабушкой, чтобы обсудить этот вопрос. Она живет неподалеку?
Атмосфера в комнате резко меняется. Я это чувствую, и перемена никак не связана с вентилятором, вращающимся над головой. Мэй Крэндалл что-то от меня нужно.
— Боюсь, это невозможно. По независящим от меня причинам.
На самом деле я не хотела бы показывать свою милую бабушку этой странной, резкой женщине. Чем больше она говорит, тем легче представить, как она скрывается от людей, сидит рядом с остывшим телом своей сестры.
— Значит, она умерла? — неожиданно старушка кажется огорченной, беспомощной.
— Нет. Но ей пришлось перебраться из собственного дома в специальное учреждение.
— Давно?
— Около месяца назад.
— О... ох, какая жалость. Она там хотя бы счастлива? — за словами следует умоляющий, отчаянный взгляд, и я чувствую пронзительную жалость к Мэй.
На что была похожа ее жизнь? Где ее друзья, соседи, коллеги... те люди, которые должны приходить ее навещать хотя бы из чувства долга? К бабушке Джуди, по крайней мере, всегда приходит хотя бы один посетитель в день, а иногда два или три.
— Думаю, да. Сказать по правде, дома ей было одиноко. Сейчас ей есть с кем поговорить, там бывают дни для игр, она может посещать вечеринки. Они мастерят разные поделки, там замечательная библиотека,— скорее всего, в этом доме престарелых тоже есть подобные развлечения. Может, у меня получится немного помочь Мэй — уговорить ее по-настоящему попробовать новую жизнь, прекратить войну с персоналом. Перемена в разговоре заставляет меня подозревать, что она не настолько безумна, как пытается показать.
Старушка пропускает мимо ушей мои доводы и мягко меняет тему.
— Должно быть, я ее знала. Твою бабушку. Думаю, мы ходили в один бридж-клуб,— она выставляет костлявый, крючковатый палец в мою сторону.— Ты очень на нее похожа.
— Люди часто так говорят. Да. Я унаследовала ее волосы, в отличие от моих сестер.
— И ее глаза,— разговор становится более задушевным. Мэй словно видит меня насквозь.
Что происходит?
— Я... я спрошу ее о вас, когда снова с ней встречусь. Но, возможно, она вас не вспомнит. У нее бывают как хорошие, так и плохие дни.
— Как и у нас всех, правда? — губы Мэй чуть изгибаются, а я понимаю, что нервно хихикаю в ответ.
Переступив с ноги на ногу, я задеваю прикроватную лампу локтем, а пока ловлю ее, сшибаю рамку с фотографией. Я успеваю ее поймать, держу в руках и пытаюсь побороть искушение рассмотреть ее повнимательней.
— Девочки, что здесь работают, всегда ее роняют.
— Я могу переставить рамку на шкаф.
— Я хочу держать ее поближе к себе.
— Ладно... — мне хотелось бы украдкой сделать еще снимок. Я смотрю с другого ракурса, где ничего не отсвечивает, и лицо девушки кажется еще больше похожим на бабушкино. Неужели это действительно она... просто одета для спектакля? В средней школе она была президентом театрального клуба.
— Вообще-то я именно о ней думала, когда вы вошли.— Я кручу в руках снимок. Теперь, когда мы общаемся более дружелюбно, мне хочется прояснить ситуацию.— Женщина на фотографии немного напоминает мою бабушку.
Гудит телефон — после форума в городской администрации он все еще работает в беззвучном режиме, — и я вспоминаю, что все это время Ян ждет меня в машине. Хотя сообщение пришло от матери. Она хочет, чтобы я ей перезвонила.
— Те же волосы,— вежливо соглашается Мэй Крэндалл. — Но они не так уж редко встречаются.
— Да, полагаю, вы правы.
Мэй молчит. Я неохотно возвращаю фотографию на прикроватный столик. Старушка смотрит на мой телефон — он снова гудит, сообщение от матери настойчиво требует внимания. Я знаю, что лучше не оставлять его не отвеченным.
— Было очень приятно с вами познакомиться,— я пытаюсь вежливо попрощаться.
— Тебе пора уходить?
— Боюсь, что так. Но я спрошу бабушку, знакомо ли ей ваше имя.
Она облизывает губы и слегка причмокивает, заговаривая снова:
— Ты вернешься, и тогда я расскажу тебе историю этой фотографии,— она с удивительной ловкостью поворачивается, устремляется к двери, не пользуясь тростью, и добавляет: — Может быть.
Она исчезает еще до того, как я успеваю ответить.
Я делаю более четкий снимок фотографии, затем торопливо ухожу.
В вестибюле Ян с телефона просматривает электронную почту. Похоже, что он устал дожидаться меня в машине.
— Прости, что так сильно задержалась.
— Ой, да ничего страшного. У меня как раз появилась возможность навести порядок в письмах.
Мимо проходит директор дома престарелых, она хмурится, заметив меня, — наверное, ей интересно, почему я все еще здесь. Если бы моя фамилия была не Стаффорд, она задержалась бы и принялась задавать вопросы. Но она просто отводит взгляд и уходит. Как странно из-за фамилии чувствовать себя кем-то вроде рок-звезды! Даже сейчас, спустя два месяца после возвращения домой, в Южную Каролину. В Мэриленде люди месяцами общались со мной и лишь случайно узнавали, что мой отец — сенатор. Здорово, что у меня был шанс доказать, что я чего-то стою сама по себе.
Мы с Яном усаживаемся в машину, едем и вскоре увязаем в пробке из-за дорожных работ, так что у меня есть время перезвонить маме. Дома она не сможет ответить на мои вопросы — ведь у нее там проходит встреча Общества дочерей американской революции. А вечером она примется расставлять все фарфоровые тарелки и стаканы для пунша по своим местам. Такова Пчелка — она эксперт по организации всего и вся.
А еще она никогда не забывает имен.
— Тебе знакомо имя Мэй Крэндалл? — спрашиваю я после того, как она требует, чтобы я «случайно» посетила их встречу: нужно засветиться среди ее знакомых, пожать им руки и заработать несколько очков во влиятельном женском обществе. «Если женщины за тебя — то выборы тоже твои, — всегда говорит мой папа.— Только глупые мужчины недооценивают силу, которую представляют собой женщины».
— Не помню такого,— Пчелка задумывается.—
Крэндалл... Крэндалл...
— Мэй Крэндалл. Возрастом она примерно как бабушка Джуди. Может, они когда-то встречались за бриджем?
— О боже, нет. Бабушка Джуди играла в бридж только с подругами,— под «подругами» мама имеет в виду старых знакомых семьи, многие поколения которых связаны с нами. Людей нашего социального круга.— Луи Хартстейн, Дот Грили, Мини Кларксон... ты всех их знаешь.
— Понятно,— возможно, Мэй Крэндалл действительно просто выжившая из ума старушка с ворохом беспорядочных воспоминаний, лишь отдаленно напоминающих реальность. Хотя это не объясняет, почему на ее прикроватном столике стоит та самая фотография.
— А почему ты спрашиваешь?
— Просто интересуюсь. Я познакомилась с ней сегодня в доме престарелых.
— Очень мило с твоей стороны! Поговорив с ней, ты совершила доброе дело. Людям там бывает очень одиноко. Она, скорее всего, просто наслышана о нас, Эвери. Очень многие нас знают.
Я съеживаюсь от неловкости, надеясь, что Ян не слышит голос матери из трубки.
Вопрос о фотографии все еще крутится где-то на задворках сознания.
— Кто сегодня поедет навестить бабушку?
— Я планировала зайти к ней после встречи общества ДАР, если будет не слишком поздно,— мама вздыхает.— А твой отец поехать не сможет.
Мама неукоснительно выполняет за папу семейные обязанности, когда он сам из-за работы или из-за скверного самочувствия сделать это не в силах.
— Почему бы тебе не остаться дома и не отдохнуть после встречи? — предлагаю я.— Я сама схожу к бабушке.
— Но ты же сначала придешь на встречу? — настаивает мама. — Битси вернулась из поездки на озеро Тахо. Она до смерти по тебе соскучилась.
Внезапно я чувствую себя диким животным, загнанным в клетку; меня охватывает ужасное чувство безысходности.
Неудивительно, что мама хочет видеть меня на встрече, Битси вернулась в город. Я знаю, кто посещает их встречи, и могу поклясться, что меня будет ждать перекрестный допрос. Всем захочется знать, назначили ли мы с Эллиотом дату свадьбы, выбрали ли фарфор и серебро для праздничного стола, продумали ли место и время проведения торжества — в помещении или на открытом воздухе, зимой, весной или следующим летом?
«Нам некуда торопиться. Сейчас мы оба очень заняты, а потом подумаем, как все лучше устроить», — этот ответ вряд ли устроит Битси.
Леди из общества ДАР припрут меня к стенке и не отпустят до тех пор, пока не опробуют на мне все инструменты из своего пыточного арсенала, стремясь добыть требуемые ответы.
У меня появляется нехорошее предчувствие, что я сегодня так и не доберусь до «Магнолии Мэнор» и не смогу спросить бабушку Джуди о той фотографии.
