Книга: Пока мы были не с вами
Назад: Глава 2 Мэй Крэндалл Айкен, Южная Каролина Наши дни
Дальше: Глава 4 Рилл Фосс  Мемфис, Теннесси  1939 год

Глава 3
Эвери Стаффорд
Айкен, Южная Каролина
 Наши дни

Ничто так быстро не превращает меня из тридцатилетней женщины в тринадцатилетнюю девчонку, как голос мамы:
— Эвери! Ты нужна внизу!
Он эхом скачет по ступеням лестницы, словно теннисный мяч после удара справа.
— Иду! Сейчас спущусь.
Эллиот усмехается на другом конце линии. Знакомый и успокаивающий звук. Он вызывает воспоминания, которые уходят глубоко в детство. Под пристальным надзором наших матерей мы с ним никогда не выходили за рамки дозволенного, нам не приходилось увиливать от расправы за проступки, как это случается с другими подростками. Мы были обречены на правильную жизнь. Совместную жизнь.
— Судя по всему, ты очень занята, милая.
— Семейная рождественская фотосессия, — наклонившись к зеркалу, я расческой убираю от лица светлые завитки, но они снова падают на место. После того как мы вернулись из дома престарелых, я забежала в конюшню — в итоге волосы снова закрутились в локоны, доставшиеся мне от бабушки Джуди. Конечно, я подозревала, что так и будет, но пошла на риск: прошлой ночью ожеребилась племенная кобыла, и мне очень хотелось посмотреть на жеребенка. Теперь я за это расплачиваюсь. Ни один созданный людьми выпрямитель для волос не справится с влажным ветром, дующим с реки Эдисто.
— Рождественская фотосессия в июле? — Эллиот покашливает, и я обнаруживаю, что сильно соскучилась по нему. Тяжело жить так далеко друг от друга, а ведь прошло всего два месяца.
— Мама волнуется из-за химиотерапии. Врачи сказали ей, что с этим лекарством отец не облысеет, но она все равно этого боится.
На всей планете не найдется врача, который смог бы успокоить мою мать по поводу папиного диагноза — у него нашли рак толстой кишки. Мама всегда стремилась взять под контроль все на свете и не собирается слагать с себя эти полномочия. Если она говорит, что папины волосы поредеют, они, скорее всего, вынуждены будут ее послушаться.
— Очень на нее похоже,— снова знакомый сухой смешок. Эллиоту ли не знать: его мама, Битси, и моя — одного поля ягоды.
— Она просто до смерти боится потерять отца,— на последнем слове у меня перехватывает горло. Прошедшие несколько месяцев буквально вывернули нас наизнанку; там, внутри, под привычной маской спокойной уверенности, мы тихо истекаем кровью.
— Ее нетрудно понять,— Эллиот замолкает, и эти мгновения, кажется, тянутся целую вечность. Я слышу, как щелкают клавиши клавиатуры, и напоминаю себе, что он управляет новорожденной брокерской фирмой и ее успех значит для Эллиота всё. Вряд ли ему помогут беспредметные разговоры с невестой посреди рабочего дня.— Хорошо, что ты с ними, Эвс.
— Надеюсь, от меня есть толк. Порой мне кажется, что из-за меня общее напряжение только нарастает, а не снижается, как того бы хотелось,
— Тебе нужно быть там. Тебе необходимо прожить в Южной Каролине хотя бы год, чтобы восстановить резидентство штата... Просто на всякий случай,— этими словами Эллиот останавливает меня каждый раз, когда я борюсь с искушением сесть на ближайший рейс в Мэриленд и вернуться к своей работе в офисе Федеральной прокуратуры США, где мне придется беспокоиться о чем угодно, только не о лечении рака, преждевременных рождественских фотографиях и избирателях, среди которых немало странных людей, вроде той женщины с отчаянием в глазах, что схватила меня за руку в доме престарелых.
— Слушай, Эвс, погоди минутку. Извини. Сегодня утром творится какое-то безумие,— Эллиот ставит вызов на удержание, чтобы ответить на другой звонок, а мои мысли возвращаются к событиям сегодняшнего утра. Я вижу, как женщина в белом свитере — Мэй — стоит в саду. Затем она уже возле меня: ростом едва мне по плечо, тонкие костлявые ладони сжимают мое запястье, трость свисает с руки. Даже в воспоминании ее взгляд преследует меня. В нем сквозит узнавание. Она уверена, что знает, кто я.
— Ферн?
— Простите?
— Ферни, это я, — слезы выступают у нее на глазах.— О, моя дорогая, как я по тебе скучала. Они сказали, что ты умерла. Но я знала, что ты никогда не нарушишь наш договор.
На секунду я хотела стать Ферн и порадовать ее — дать ей передышку, чтобы она больше не стояла в саду, бездумно глядя на глицинии. Она казалась такой одинокой. Такой потерянной.
Меня спасают от необходимости объясняться: вмешивается работница заведения, красная как рак, очевидно, из-за волнения. «Я извиняюсь,— шепчет она,— миссис Крэндалл совсем недавно здесь». Она крепко берет старушку за плечо и отдирает ее пальцы от моего запястья. Пожилая женщина сжимает его неожиданно крепко. Она сдается медленно, дюйм за дюймом, и медсестра тихо произносит: «Пойдемте, Мэй, я отведу вас в вашу комнату».
Я смотрю, как ее уводят, неожиданно понимая, что должна ей помочь, вот только не знаю как,
Эллиот снова на линии, и я возвращаюсь в реальность.
— В любом случае не падай духом. Ты справишься. Я видел, как ты выступаешь на суде против столичных адвокатов. После такого Айкен не может испортить тебе жизнь.
— Знаю,— я вздыхаю.— Прости, что потревожила тебя. Просто... думаю, мне нужно было услышать твой голос,— я заливаюсь краской. Обычно я не настолько зависима даже от самых близких. Но сейчас — наверное, на меня слишком сильно повлияли папин кризис со здоровьем и проблемы с бабушкой Джуди — никак не могу избавиться от болезненного ощущения смертности. Оно обволакивает меня, словно поднимающийся над рекой густой туман. Я с трудом прокладываю сквозь него путь, даже не подозревая, на что могу натолкнуться.
Раньше я жила будто в сказке. И, похоже, не осознавала этого вплоть до сегодняшнего дня.
— Не будь так строга к себе, — голос Эллиота смягчается.— У тебя слишком много забот. Со временем все образуется. Тревожиться о чем-то в далеком будущем совершенно непродуктивно.
— Ты прав. Ты абсолютно прав.
— Можешь подтвердить это в письменном виде?
Мне становится смешно.
— Никогда!
Нужно как-то собрать волосы. Я беру со стола сумочку, вытряхиваю содержимое на кровать и нахожу две серебряные заколки-невидимки. Сойдет. Зачешу волосы от лба к затылку, закреплю по бокам — и пусть на фотографии они будут волнистыми. Бабушке Джуди точно понравится. В конце концов, мне достались ее волосы — именно их я сейчас укладываю,— а она всегда носила локоны.
— Вот и хорошо, Эвс.
Пока я укладываю волосы, Эллиот приветствует кого-то, кто только что зашел к нему в кабинет, и мы наскоро прощаемся. Я в последний раз бросаю взгляд на отражение в зеркале, поправляя зеленое платье-футляр, которое надела для фотосессии. Надеюсь, мамин стилист не станет проверять лейблы на ткани, ведь этот наряд я купила в одном из отделов торгового центра. А волосы и в самом деле выглядят достойно. Даже стилист одобрит... если она здесь... а она, скорее всего, здесь. Она и Лесли сходятся во мнении, что надо мной нужно «немного поработать», по их собственному выражению.
Слышится тихий стук в дверь.
— Не входи! У меня в туалете осьминог! — предупреждаю я.
Моя десятилетняя племянница Кортни просовывает в дверь светловолосую кудрявую голову. Она тоже похожа на бабушку Джуди.
— В последний раз ты говорила, что у тебя там медведь гризли,— возражает она, закатывая глаза, — похоже, пытается объяснить, что в девять лет эта шутка была хороша, но сейчас, когда ее возраст официально достиг двузначного числа, так шутить просто глупо.
— Оборотень-мутант медведь гризли, спасибо, что напомнила,— говорю я, краем глаза заглянув в видеоигру, которой она слишком уж увлекается. Дом заняли неугомонные тройняшки, а Кортни большую часть времени предоставлена сама себе и своим гаджетам. Подобная свобода ничуть не тяготит девочку, но я за нее беспокоюсь.
Она упирает руку в бедро и начинает мне выговаривать:
— Если ты не спустишься, медведь гризли тебе точно понадобится, потому что Пчелка спустит на тебя всех собак.
Пчелка — так ласково называет маму мой отец.
— Ой-ой-ой, теперь я точно испугалась! — здесь, в Дрейден Хилле, живут шотландские терьеры, и они настолько избалованы, что если в дом вломится грабитель, скорее всего будут ждать от него лакомства премиум-класса из собачьей пекарни.
Я взъерошиваю Кортни волосы и проскальзываю мимо нее.
— Эллисон! — кричу я и срываюсь на бег.— Твоя дочь задерживает семейную фотосессию!
Племяшка визжит, и мы наперегонки мчимся вниз по лестнице. Кортни побеждает, потому что она — проворная мелкая девчонка, а мне мешают каблуки. Нет, роста мне прибавлять не нужно, но мама не обрадуется, если на рождественском снимке я буду в обуви на плоской подошве.
В комнате для официальных приемов уже вовсю работают обслуживающий персонал и фотограф. Начинается рождественская фотомания. Когда все завершается, дети-подростки моей старшей сестры еле держатся на ногах, а я не отказалась бы вздремнуть. Но вместо этого я хватаю одного из младших племянников и устраиваю шутливую борьбу с щекоткой на диване. Остальные быстро присоединяются к игре.
— Эвери, ради всего святого! — возмущается мать.— Ты сейчас будешь вся помятая и растрепанная, а вам с отцом через двадцать минут нужно уезжать!
Лесли кидает в мою сторону взгляд, в очередной раз демонстрируя способность смотреть сразу в двух направлениях, как игуана, и указывает на мое зеленое платье.
— Слишком официальный вид для конференции, а утренний вариант на ней будет официален недостаточно. Надень синий брючный костюм с кантом по низу. Представительно, но не слишком. Ты поняла, о чем я говорю?
— Да, — я лучше бы повозилась с тройняшками или поболтала с детьми сестрицы Мисси — они говорили, что в летнем лагере хотят стать помощниками воспитателей, — но эти варианты мне никто не предлагает.
Я перецеловала племянниц и племянников на прощание и торопливо поднялась к себе, чтобы переодеться. Скоро я отправлюсь вместе с отцом в очередную поездку на лимузине.
Он вытаскивает телефон и просматривает список мероприятий на остаток дня. Благодаря Лесли, многочисленному штату помощников и сотрудников здесь и в Вашингтоне и газетам, он всегда хорошо информирован. Ему приходится быть в курсе. При нынешней политической ситуации есть реальная опасность изменения в балансе Сената, если борьба отца с раком заставит его сложить полномочия. Папа скорее умрет, чем позволит этому случиться. Доказательством служит то время, когда он игнорировал симптомы болезни и оставался в Вашингтоне на сессии Конгресса, и то, что меня вызвали домой для подготовки и восстановления резидентства, как напоминает мне Эллиот, «просто на всякий случай».
В Южной Каролине любую политическую конфронтацию связывали с фамилией Стаффорд, но общественный резонанс вокруг скандала с домами престарелых заставил всех вспотеть, как туристов летним днем в Чарльстоне. Каждую неделю вскрываются новые подробности: старики, которые умерли от пролежней, заведения с неквалифицированным персоналом и те, где совсем не соблюдалось федеральное законодательство — в нем прописано, что каждому пациенту положены минимум час и двадцать минут ухода в день,— но которым государство исправно платило по счетам бесплатной медицинской помощи и социальной помощи для неимущих. Безутешные семьи, которые верили, что отдали своих дорогих родственников в хорошие руки. Их истории ужасны, от них разрывается сердце. И политические оппоненты отца пытаются связать его имя с этими событиями с помощью эмоционально заряженных высказываний в прессе и соцсетях. Они хотят, чтобы все поверили: за достаточно большую взятку мой отец, используя свое влияние, добьется того, чтобы его друг сохранил прибыль, полученную на страданиях людей, и избежал за это наказания.
С этим не согласится ни один человек, знающий отца. Ну и в конце концов, разве он может заставить спонсоров своей избирательной кампании предоставлять всю финансовую отчетность по своим предприятиям? Даже если отец сумел бы уговорить их пойти ему навстречу, правда все равно оказалась бы погребена под слоями подставных юридических лиц с безупречной репутацией.
— Давай-ка еще раз пройдемся по списку,— говорит отец и нажимает кнопку play на диктофоне. Он держит телефон между нами, наклоняется, и неожиданно мне кажется, что я — девочка семи лет. Меня затапливает теплое чувство, которое я всегда испытывала, когда мама вела меня через священные залы Капитолия, останавливалась перед дверью папиного кабинета и разрешала мне войти внутрь одной. Очень величайшей серьезностью я подходила к столу секретаря и заявляла, что у меня назначена встреча с сенатором.
— Хорошо, только позвольте мне проверить,— миссис Деннисон говорила так каждый раз, приподнимая бровь и едва сдерживая улыбку. Она брала трубку внутреннего телефона и говорила: — Сенатор, здесь... мисс Стаффорд, она желает с вами встретиться. Можно ли ее впустить?
После того как меня успешно признавали, отец встречал меня рукопожатием, хмурился и говорил:
— Доброе утро, мисс Стаффорд. Как хорошо, что вы пришли. Вы готовы сегодня выйти на встречу с общественностью?
— Да, сэр, я готова!
Его глаза всегда сияли гордостью, когда я кружилась, демонстрируя, что одета подобающим образом. Лучшее, что отец может сделать для дочери, — показать, что она оправдала его надежды. Мой отец всегда гордился мной, и я перед ним в неоплатном долгу. Ради пего и мамы я сделаю все что угодно.
А сейчас мы сидим плечом к плечу и слушаем описание мероприятий на остаток дня, темы, которые требуется осветить, и вопросы, которых следует избегать.
Нам дают заготовки осторожных, уклончивых ответов на вопросы о случаях плохого обращения с подопечными в домах престарелых, о неисполнении судебных решений и о подставных фирмах, которые волшебным образом обанкротились перед тем, как настала пора выплачивать возмещение ущерба. Что мой отец намеревается сделать? Он станет выгораживать своих знакомых, защищать спонсоров и старых друзей от цепких рук правосудия? Или воспользуется своим положением, чтобы помочь тысячам пенсионеров, которые не могут найти качественный уход? А что насчет тех стариков, которые все еще живут в своих домах, пытаются справиться с последствиями недавнего масштабного наводнения и выбирают между возможностью отремонтировать жилье и обеспечить себе пропитание, оплату счетов за электричество и лекарства? Что, по мнению отца, нужно сделать, чтобы им помочь?
Вопросы все не заканчиваются. К каждому прилагается хотя бы один хорошо продуманный ответ. Иногда проработаны несколько вариантов — нужно выбрать подходящий, опираясь на контекст разговора и возможные возражения. Пресс-конференция в городской администрации тщательно регламентирована, но вероятность, что к микрофону проберется лазутчик от оппозиции, есть всегда. Ситуация может накалиться.
Нам даже сказали, как следует отвечать, если кто-то раскопает сведения о бабушке Джуди. Почему мы отправили ее в учреждение, оплата в котором за день в семь раз больше, чем могут позволить себе по медицинской страховке пенсионеры с низким доходом? Только по одной причине: врач посоветовал поместить ее в «Магнолию Мэнор», поскольку пожилой женщине хорошо знакомо это место. До того как в здании разместился дом престарелых, там жил один из друзей ее детства, так что оно может считаться ее вторым домом. Мы хотим сделать все возможное, чтобы бабушке Джуди было комфортно, кроме того нас беспокоит ее безопасность. Мы, как и многие другие семьи, столкнулись с тяжелой проблемой, и принять правильное решение очень сложно.
«С тяжелой проблемой... принять правильное решение...»
Я прокручиваю в голове эту фразу — вдруг об этом спросят меня? Когда затрагиваются настолько личные вопросы, лучше обойтись без импровизаций.
— Утреннее выступление в доме престарелых прошло отлично, Уэллс,— заметила Лесли, когда снова села в машину после остановки на кофе в нескольких кварталах от места встречи.— Мы подавим их наступление в зародыше, — сегодня она еще эмоциональнее, чем обычно.— Пусть Кэл Фортнер со своей командой попытаются проехаться по теме ухода за стариками, и они совьют себе столько веревок, что подвесить их не составит труда.
— Да, веревок они заготовили немало,— не слишком удачно шутит отец. У оппозиционного лагеря есть хорошо продуманный план атаки на сенатора Стаффорда, выверенная стратегия, согласно которой они пытаются выставить его оторванным от реальной жизни представителем элиты, вашингтонским политиком, который ничего не знает о проблемах людей в своем родном штате, поскольку бог весть сколько лет проторчал в столице.
— И тем больше мы сможем использовать, — подхватывает Лесли.— Слушайте, план немного меняется. Мы войдем в здание с другой стороны. Через дорогу от главного входа собирается толпа протестующих.
Она переключается на меня,
— Эвери, на этот раз ты тоже поднимешься на сцену. Для создания более непринужденной атмосферы сенатор будет сидеть напротив ведущего. А твое место — на диване, справа от него: заботливая дочь, которая переехала на родину, чтобы следить за здоровьем отца и заниматься семейным бизнесом. Ты единственная из дочерей, кто еще не замужем и у кого нет детей; ты планируешь провести свою свадьбу здесь, в Айкене, ну и так далее, и так далее. Ну ты знаешь. В политику углубляться не нужно, но не бойся показать свою осведомленность: текущие события, их правовые последствия. В таком духе. Сегодня решено не придерживаться строго сценария, так что могут прозвучать более личные вопросы. Будут только местные СМИ, и для тебя это отличный шанс засветиться на телевидении в спокойном режиме.
— Конечно, — последние пять лет я провела на судебных процессах, где судьи придирчиво следили за каждым моим движением, а адвокаты защиты дышали в затылок. Вряд ли меня могут напугать участники заранее расписанного по ролям форума в городской администрации.
Или, возможно, я просто пытаюсь себя успокоить? Почему-то пульс все равно зашкаливает, а в горле пересохло.
— А теперь прими серьезный вид, детка,— папа подмигивает так, как умеет только он. Он излучает уверенность: она густая, словно теплый мед, и ей совершенно невозможно сопротивляться.
Если бы у меня была хотя бы половина отцовской харизмы...
Лесли продолжает инструктаж. Когда мы прибываем на место, она все еще говорит. В отличие от утреннего мероприятия в доме престарелых, нас ожидает личная охрана вместе с сотрудниками управления общественной безопасности. От главного входа доносится шум, а в конце улицы стоит патрульная машина.
Когда мы торопливо выбираемся из лимузина, Лесли выглядит так, будто готова вышибить из кого-нибудь дух. От волнения я начитаю отвратительно потеть под своим классическим синим костюмом.
— Почитай отца твоего и мать твою! — за общим шумом слышны лозунги протестующих.
Я хочу повернуть направо, подойти к ограждению и сказать этим людям, чтобы они уходили прочь. Как они смеют!
— Нет концентрационным лагерям для стариков! — летит нам в спину, когда мы заходим в дверь.
— Они что, совсем рехнулись? — бормочу я себе под нос, и Лесли кидает на меня предупреждающий взгляд, затем легким движением плеч показывает в сторону сотрудников полиции. Мне сказали держать свое мнение при себе, если только оно не было заранее одобрено. Но сейчас я сражаюсь с безумцами... возможно, это и к лучшему. Мой пульс решительно замедляется, и я понимаю, что выражение моего лица полностью соответствует ситуации.
Дверь закрывается, и становится гораздо спокойнее. Нас встречает Эндрю Мур, координатор программы сегодняшнего форума — Комитета политических действий в защиту прав пожилых людей. Эндрю кажется удивительно молодым для такой должности, на вид ему не больше двадцати пяти лет. Тщательно выглаженный серый костюм сочетается с чуть криво сидящим галстуком и небрежно смятым воротником рубашки, из-за чего Эндрю похож на мальчишку-школьника, которому приготовили одежду на утро, но надевал он все это самостоятельно. Он рассказывает, что его воспитали дедушка с бабушкой. Они пожертвовали очень многим, чтобы его обеспечить, и теперь он пытается вернуть им долг. Когда кто-то упоминает, что я была федеральным прокурором, он переводит взгляд на меня и с усмешкой произносит, что Комитету пригодился бы в штате хороший юрист.
— Я это запомню, — парирую я.
До начала пресс-конференции мы болтаем о всяких пустяках. Эндрю кажется приятным, искренним, энергичным и преданным своей идее. Моя уверенность в том, что обсуждение будет честным, неуклонно повышается.
Потом нам представляют и других участников. Мы знакомимся с местным репортером, который выступит в роли ведущего пресс-конференции, продеваем под пиджаками микрофоны, цепляем их на отвороты, закрепляем передатчики на поясах и ждем.
Сцену постепенно заполняют участники мероприятия, звучат благодарности в адрес организаторов, затем всем напоминают формат пресс-конференции, и только потом представляют нас. Аудитория аплодирует, мы выходим на сцену, приветливо помахивая руками. Публика настроена дружелюбно, хотя я заметила несколько человек, выражения лиц которых свидетельствуют об их крайней обеспокоенности, недоверии и даже враждебности. А большинство смотрит на сенатора с обожанием, будто на героя.
Сначала отец отвечает на простые вопросы, вежливо отклоняя те, что требуют более глубокой проработки. В самом деле, нет однозначного решения проблемы финансирования пенсионных лет, которые сейчас длятся намного дольше, чем у предыдущих поколений, не менее сложны и вопросы разделения семей — все меньше детей могут обеспечить пожилым родителям достойный уход дома — и культуры профессионального ухода за стариками в спецучреждениях.
Несмотря на хорошо продуманные ответы, я вижу, что отец сегодня немного не в форме. Некий молодой человек задает следующий вопрос:
— Сэр, я хотел бы услышать ваш ответ на обвинение Кэла Фортнера. Он говорит, что цель сети домов престарелых, принадлежащих корпорациям, — получение прибыли, поэтому на стариков заложен самый минимум затрат, но эти же люди, а именно Л.Р. Лаутон и его инвестиционные партнеры, постоянно оказывают спонсорскую поддержку вашей избирательной кампании. Означает ли это, что вы тоже поддерживаете их бизнес-модель «деньги важнее людей»? Вы знаете, что в этих заведениях за пожилыми людьми ухаживали — если это вообще происходило — сотрудники на минимальной оплате, почти не обученные или вовсе без специального образования? Ваш оппонент призывает издать закон о том, чтобы все, чьи доходы так или иначе связаны с этими домами престарелых или с компаниями, владеющими ими, понесли личную ответственность за бесчеловечное отношение к беспомощным людям и возместили весь ущерб, присужденный им в судебном порядке. Фортнер также призывает обложить специальным налогом состоятельных граждан — вроде вас, — чтобы финансировать повышение социальных выплат для беднейшей части пожилого населения. Поддержите ли вы инициативу Фортнера в Сенате, и если нет, то почему?
Я почти слышу, как Лесли скрипит зубами за занавесом. Этих вопросов не было в сценарии, и не сомневаюсь, что их нет и в карточке, которую держит ведущий.
Отец медлит, он в замешательстве. «Ну давай же»,— думаю я. Пот заливает спину, мышцы напрягаются; я вцепляюсь в подлокотник дивана, чтобы не ерзать.
Тишина мучительна. И, кажется, длится бесконечно долго. Но я знаю, что пауза затянулась на минуту, не больше.
И отец пускается в пространные объяснения. Он говорит о том, какие федеральные законы сейчас регулируют деятельность домов престарелых, рассуждает о налогах и государственных трастовых фондах, которые оплачивают страховку для малоимущих. Отец выглядит компетентным и невозмутимым. Он снова на коне. Из его слов следует со всей очевидностью, что в одиночку он не сможет изменить правила финансирования страховок, налоговый кодекс и условия содержания обитателей домов престарелых, но на следующей сессии Сената уделит этим вопросам максимум внимания.
Затем пресс-конференция вновь входит в заранее обозначенное русло.
В конце концов мне тоже задают вопрос о том, прочат ли мне отцовское кресло в Сенате. Ведущий смотрит на меня снисходительно. Я даю заранее согласованный ответ: не говорю ни «да», ни «нет, никогда», а радую слушателей продуманной сентенцией: «В любом случае мне рано даже задумываться об этом... если только я не хочу пойти на конфронтацию с ним самим. А кто будет настолько безумен, чтобы на такое решиться?»
В аудитории раздаются смешки, я подмигиваю весельчакам — точно так же, как отец. Он очень доволен, что придает ему сил. Звучат еще несколько бодрых ответов на несложные вопросы, и обсуждение постепенно сворачивается.
Я готова к тому, что Лесли одобрительно похлопает меня по спине, когда мы будем спускаться со сцены. Но она выглядит обеспокоенной и, когда мы выходим из зала, наклоняется ко мне:
— Звонили из дома престарелых. Похоже, ты потеряла там браслет.
— Что? Браслет? — я неожиданно вспоминаю, что надевала его сегодня утром. Но на запястье ничего не чувствуется. Действительно, браслета там нет.
— Его нашла одна из обитательниц этого заведения. Директор просмотрела фотографии с мероприятия на своем телефоне и выяснила, что он твой.
«Женщина в доме престарелых... та, что схватила меня за руку...»
И теперь я вспомнила, как золотые лапки трех маленьких стрекоз царапали мне запястье, когда медсестра отцепляла пальцы от моей руки. Значит, украшение осталось у нее?
— Ох, похоже, я знаю, что произошло.
— Директор принесла глубочайшие извинения. Это новая пациентка, она еще не освоилась. Две недели назад ее нашли в доме возле реки рядом с мертвой сестрой. И еще с десятком кошек.
— Какой ужас! — мне поневоле живо представилась эта мрачная, жуткая сцена.— Я уверена, что все произошло по чистой случайности — я имею в виду историю с браслетом. Она схватила меня за руку, пока мы слушали речь папы. Сиделке пришлось приложить некоторые усилия, чтобы освободить меня.
— Возмутительно!
— Ничего, Лесли. Все в порядке.
— Я пошлю кого-нибудь за браслетом.
Я вспоминаю голубые глаза Мэй Крэндалл и отчаяние, которое читалось у нее во взгляде. Представляю, как она уходит с моим браслетом, как в одиночестве рассматривает его в своей комнате, надевает себе на запястье и с восторгом любуется им. Если бы браслет не был семейной реликвией, я бы оставила его ей.
— Знаешь что? Я, пожалуй, сама съезжу за ним. Браслет принадлежал моей бабушке,— судя по расписанию, наши с отцом дороги дальше расходятся. Он проведет некоторое время в офисе, затем поедет ужинать с одним из избирателей, а мама в Дрейден Хилле проведет встречу общества ДАР — Дочерей американской революции. — Меня кто-нибудь сможет подвезти? Или мне лучше взять одну из машин?
Глаза Лесли пылают огнем. Я опасаюсь серьезной перепалки и потому добавляю еще одну, более убедительную причину:
— Мне нужно забежать к бабушке Джуди на чай, раз появилось немного свободного времен. Она будет рада видеть браслет.
На пресс-конференции в администрации я вспомнила, что не навещала бабушку почти неделю, и мне стало совестно.
Челюсть Лесли подергивается, но она мне уступает, всем своим видом давая понять, что считает мое поведение непрофессиональным, а желание поехать в дом престарелых расценивает, как глупый каприз.
Ничем не могу ей помочь. Я все еще думаю о Мэй Крэндалл и помню содержание многочисленных газетных статей об издевательствах над стариками в домах престарелых. Я хочу убедиться, что Мэй не пыталась попросить меня о помощи, оказавшись в беде.
Возможно, мое любопытство подогревает грустная, ужасающая история старушки: «Две недели назад ее нашли в доме возле реки рядом с мертвой сестрой...»
Интересно, как звали ее сестру? Ферн?
Назад: Глава 2 Мэй Крэндалл Айкен, Южная Каролина Наши дни
Дальше: Глава 4 Рилл Фосс  Мемфис, Теннесси  1939 год

Georgepak
adult cam sites adultcamsites1 shemale cam sites.