Книга: Пока мы были не с вами
Назад: Пролог Балтимор, Мэриленд 3 августа 1939 года
Дальше: Глава 2 Мэй Крэндалл Айкен, Южная Каролина Наши дни

Глава 1
Эвери Стаффорд
 Айкен, Южная Каролина
Наши дни

Когда лимузин тормозит на раскаленном асфальте, я перевожу дух, сдвигаюсь к краю сиденья и поправляю пиджак. На обочине, подчеркивая важность на первый взгляд безобидной утренней встречи, ожидают набитые журналистами фургоны.
Впрочем, ни одно событие этого дня не случайно. Последние два месяца, которые я провела дома, в Южной Каролине, ушли на проработку мельчайших деталей; теперь, чтобы сделать правильный вывод, достаточно намека.
Но окончательных заявлений не будет. По крайней мере, пока. Надеюсь, если я поведу себя верно, вскоре все будет решено.
Мне хотелось бы забыть причину, по которой я вернулась домой, но даже то, что отец не читает свои записи и не советуется по поводу брифинга с Лесли, своим сверхэффективным пресс-секретарем, настойчиво напоминает о ней. От врага, который безмолвно едет вместе с нами, не убежать. Он здесь, на заднем сиденье, прячется под серым костюмом классического покроя, который чуть свободнее, чем следует, висит на широких плечах моего отца.
Папа смотрит в окно, склонив голову набок. Он отправил помощников и Лесли в другую машину.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — я протягиваю руку и убираю с сиденья длинный светлый волос — свой волос, — чтобы он не зацепился за брюки отца, когда тот будет выходить из машины. Мама, если бы она поехала с нами, уже вовсю орудовала бы щеткой, но ей пришлось остаться дома и готовиться ко второму сегодняшнему мероприятию — семейной рождественской фотосессии, которую решено провести за несколько месяцев до Рождества... на случай, если состояние папы ухудшится.
Он садится прямее, поднимает голову. Его густые седые волосы стоят торчком из-за статического электричества. Мне хочется их пригладить, но я не стану этого делать. Нарушать протокол ни к чему.
У всех своя роль. Мама принимает непосредственное участие в мельчайших аспектах нашей жизни, беспокоится из-за волосков на одежде и планирует семейную рождественскую фотосессию в июле, папа — ее полная противоположность. Он сдержанный — островок стойкости и мужества в семье, полной женщин. Я знаю, что он очень любит маму, моих сестер и меня, но редко выставляет чувства напоказ. Еще знаю, что я — не только его любимица, но и ребенок, который больше всего сбивает его с толку. Отец — продукт той эпохи, когда девушки ходили в колледж лишь для того, чтобы удачно выйти замуж. Он не совсем понимает, что делать с тридцатилетней дочерью, которая с отличием закончила факультет права Колумбийского университета и чувствует себя как рыба в воде в почти лишенной кислорода атмосфере Федеральной прокуратуры США.
Не важно, по какой причине — возможно, только потому, что роли идеальной дочки и милашки в нашей семье были уже заняты, — я избрала амплуа «умница».
Я любила учиться и по общему молчаливому согласию должна была стать знаменосцем нашей семьи, заменить сына, повторить успех отца. Но мне как-то всегда думалось, что когда придет пора, я буду старше, успею подготовиться.
А сейчас я смотрю на отца и урезониваю себя: « Эвери, прекрати сейчас же! Подумай, ведь ради этого он работал всю жизнь. Вспомни — к этому стремились поколения Стаффордов со времен Американской революции!»
Наша семья всегда крепко держалась за рычаги управления государственной власти. Папа не исключение. Отставной военный летчик — школу в Вест-Пойнте закончил еще до моего рождения, — он всегда уверенно и с достоинством поддерживал высокую репутацию нашей семьи.
«Конечно, ты этого хочешь,— решительно напоминаю я себе.— Всегда хотела. Только не ожидала, что это случится так скоро и таким образом. Вот и все».
Но в глубине души я всеми руками и ногами за самый лучший исход: победу над врагами на обоих фронтах — политическом и медицинском. Отца вылечат с помощью операции, из-за которой ему пришлось сократить время пребывания на летней сессии Конгресса, и помпы с препаратами для химиотерапии, которую ему придется пристегивать к ноге каждые три недели. Мой переезд в Айкен окажется временным.
Рак исчезнет из нашей жизни.
Разумеется, его можно победить. Раз у других людей получается справиться с ним, значит, сенатор Уэллс Стаффорд точно его одолеет.
Нет на свете человека сильнее и лучше, чем мой папа.
— Готова? — спрашивает он, поправляя костюм.
Я с облегчением вижу, как он приглаживает хохолок на волосах. Я не готова превратиться из дочки в сиделку. Еще не готова.
— Иду сразу за тобой.
Я сделаю ради него все что угодно, но надеюсь, пройдет еще много лет, прежде чем мне придется из ребенка превратиться в родителя. Я поняла, насколько это тяжело, когда увидела, как папа пытается принимать решения за свою мать.
Когда-то моя бабушка Джуди отличалась острым умом и веселым нравом, но сейчас она казалась тенью себя прежней. Несмотря на страдания, которые ее состояние приносило нашей семье, папа никому не мог о нем рассказать. Если в прессу просочится хотя бы намек на то, что мы отправили мать сенатора в дом престарелых, да еще и в заведение высшего класса, которое располагается в замечательной усадьбе в десяти милях отсюда, сложится абсолютно проигрышная с политической точки зрения ситуация. Из-за скандала, который разгорается в нашем штате вокруг принадлежащих крупным корпорациям учреждений по уходу за стариками, где произошла череда насильственных смертей и отмечены случаи плохого обращения с подопечными, политические противники отца либо акцентируют внимание на том, что только толстосумы могут позволить себе приличный уход за родными, либо назовут отца бессердечным скотом, которого не заботят проблемы пожилых людей, ведь он даже родную мать запихнул в дом престарелых. Они скажут, что сенатор с легкостью закроет глаза на нужды беззащитных граждан, если это пойдет на пользу его друзьям и спонсорам избирательной кампании.
На самом же деле решение, которое папа принял насчет бабушки Джуди, никоим образом не относится к политике. Мы,- как и любая обычная семья, столкнулись с ситуацией, когда любой возможный исход вымощен болью, выстлан виной и запятнан позором. Нам было неловко за бабушку Джуди. Мы боялись за нее. У нас сердце кровью обливалось, когда мы представляли, чем может закончится ее мучительное погружение в деменцию. Перед тем как мы отправили ее в дом престарелых, она сбежала от сиделки и домашних слуг, наняла такси и пропала на целый день. Когда ее наконец нашли, она бродила по деловому комплексу, который когда-то был ее любимым торговым центром. Как она сумела это провернуть, если ей не под силу вспомнить наши имена, остается загадкой.
Этим утром на мне одно из ее любимых украшений. Я смутно ощущаю его на запястье, когда выскальзываю из лимузина. Я делаю вид, что выбрала браслет со стрекозой в честь бабушки, но на самом деле он безмолвно напоминает мне, что женщины семьи Стаффорд всегда делали то, что велит им долг, даже вопреки своему желанию. В месте проведения сегодняшнего мероприятия мне неуютно. Я никогда не любила дома престарелых.
«Это всего лишь встреча с избирателями, — напоминаю я себе. — Пресса здесь не для того, чтобы задавать вопросы, — она всего лишь освещает событие». Мы пожимаем руки, проходим по зданию и присоединяемся к его жильцам на торжестве в честь дня рождения женщины, которой исполняется сто лет. Ее мужу девяносто девять. Такое событие и впрямь достойно праздника.
В коридоре пахнет так, будто кто-то выпустил сюда без надзора тройняшек моей сестры, снабдив их баллончиками дезинфицирующего средства. Воздух наполнен искусственным ароматом цветущего жасмина. Лесли принюхивается и одобрительно кивает. Она, фотограф и несколько помощников и консультантов окружают нас с отцом — на этой встрече с нами нет телохранителей. Не сомневаюсь, что они сейчас готовятся к форуму в городской администрации, который пройдет после обеда. На протяжении многих лет моему отцу угрожали смертью группы маргиналов, боевики-националисты и множество психов, которые считали себя снайперами, биотеррористами и похитителями. Он редко относится серьезно к подобным угрозам — в отличие от сотрудников своей охраны.
Мы заворачиваем за угол, и нас встречают директор дома престарелых и две новостные команды с камерами. Мы идем по коридорам, операторы снимают. Мой отец излучает обаяние. Он пожимает руки, позирует для фотографий, успевает поговорить с людьми, склоняется над инвалидными колясками и благодарит персонал за сложную и ответственную работу, которой они ежедневно посвящают себя.
Я следую за ним и делаю то же самое. Жизнерадостный пожилой джентльмен в твидовом котелке флиртует со мной. С восхитительным британским акцентом он говорит, что у меня прелестные голубые глаза.
— Если бы мы встретились на полвека раньше, я бы очаровал вас настолько, что уговорил бы пойти со мной на свидание, — шутит он.
— Думаю, что вы уже меня очаровали,— отвечаю я, и мы смеемся вместе.
Одна из сиделок предупреждает меня, что мистер Макморрис — настоящий среброволосый донжуан. Он подмигивает сиделке, подтверждая ее слова.
Пока мы идем по коридору на празднование столетнего юбилея, я неожиданно понимаю, что мне нравится происходящее. Старички выглядят довольными. Этот дом престарелых не так хорош, как тот, куда мы отправили бабушку, но все же на порядок лучше запущенных заведений, о которых рассказывали истцы на недавней череде судебных процессов. Скорее всего, ни один из пострадавших не получит ни цента — независимо от того, какое возмещение им обяжет выплатить суд. Финансисты, открывающие подобные пансионаты для стариков, используют сеть холдингов и подставных фирм, объявить которые банкротами, чтобы не платить пострадавшим, — раз плюнуть. Вот почему, когда вскрылись связи между скандальными богадельнями и одним из старых папиных друзей и спонсоров, едва не разразилась настоящая катастрофа. Мой отец — публичная персона и вполне может оказаться тем политиком, на которого обрушится праведный гнев общественности.
Возмущение и порицание — мощное оружие. Оппозиция это отлично знает.
В общем зале вся толпа гостей дома престарелых и его обитателей направляется к небольшому помосту. Я останавливаюсь в некотором отдалении рядом со стеклянными дверями, ведущими в тенистый сад: несмотря на палящее летнее солнце, он пестрит яркими цветами.
На одной из крытых дорожек в одиночестве стоит женщина. Она смотрит в другую сторону, куда- то вдаль, и, похоже, не замечает ни шума, ни суеты праздника. Ее пальцы охватывают набалдашник трости. На женщине простое хлопчатобумажное платье кремового цвета и, несмотря на жару, белый свитер. Густые седые волосы заплетены в косы и обернуты вокруг головы — из-за них и светлой одежды она кажется похожей на призрака, на тень, явившуюся из давно забытого прошлого. Ветер колышет глицинии, но будто даже не касается женщины, усиливая иллюзию, что она не принадлежит этому миру.
Я переключаю внимание на директора дома престарелых. Та приветствует собравшихся и рассказывает о причине торжества: даже здесь столетние юбилеи случаются не каждый день. И что особенно примечательно, именинница состоит в единственном браке уже много лет — ее любимый до сих пор рядом с ней.
Событие такого масштаба и в самом деле достойно визита сенатора. Не говоря уже о том, что эта пара поддерживает моего отца еще с той далекой поры, когда он входил в состав правительства штата Южная Каролина. Фактически они знают отца дольше, чем я, и почти так же нежно его любят. Наша именинница и ее муж поднимают руки и радостно хлопают, когда звучит имя отца.
Затем директор рассказывает историю этой милой парочки. Трудно поверить, но Люси родилась во Франции еще в то время, когда по улицам ездили конные экипажи. Она помогала движению Сопротивления во время Второй мировой войны, а ее муж, Фрэнк, военный летчик, получил ранение в бою. Их невероятно романтичная история похожа на сценарий фильма. Люси, которая принимала участие в эвакуации, помогла раненому Фрэнку изменить внешность и тайно уехать из страны. После войны он вернулся, чтобы ее найти: семья Люси по-прежнему жила на своей старенькой ферме, правда, в подвале — больше от дома ничего не осталось.
Меня восхищает стойкость, с которой эти люди выдержали чудовищные испытания. Это возможно, только когда любовь настоящая и сильная, когда люди верны друг другу, когда они готовы пожертвовать всем, чтобы быть вместе. Я хотела бы испытать подобное чувство, но порой сомневаюсь, что наше поколение на это способно. Мы слишком часто отвлекаемся, слишком... заняты.
Я опускаю взгляд на обручальное кольцо и думаю, что у нас с Эллиотом шанс все же есть. Мы так хорошо друг друга знаем. Он всегда где-то рядом...
Именинница медленно поднимается с кресла и берет своего кавалера за руку. Они идут вместе; сгорбленные грузом лет спины клонят их вперед. Трогательная, милая сцена.
Надеюсь, мои родители доживут до таких же почтенных лет. Надеюсь, они выйдут на заслуженную пенсию... когда-нибудь... через много лет, в будущем, когда отец наконец-то решит отдохнуть. Болезнь не может забрать его у нас всего лишь в пятьдесят семь. Он слишком молод. В нем отчаянно нуждаются и семья, и весь мир. У него много важных дел, а после их завершения мои родители смогут отдохнуть: насладиться обществом друг друга, наблюдая, как за окном тихо сменяются времена года.
Щемящее чувство сжимает мне грудь, и я стараюсь отогнать от себя эти мысли. «Никаких проявлений бурных эмоций на публике, — ежедневно твердит Лесли.— Женщины на политической арене не могут позволить себе излишнюю эмоциональность. Это расценивается как слабость, непрофессионализм».
Будто я раньше этого не знала! В зале суда ничем не лучше. Для женщин-юристов каждое заседание суда — отдельное испытание. Нам приходится играть по другим правилам.
Мой отец салютует Фрэнку, когда они оба оказываются возле помоста. Старик останавливается, вытягивается в струнку и отвечает на приветствие с армейской четкостью. Их взгляды встречаются — прекрасный момент. На камерах это будет выглядеть превосходно, но они не играют на камеру. Отец крепко сжимает губы: он пытается сдержать слезы. Это совсем на него не похоже: такая искренность переживаний на публике.
У меня снова перехватывает дыхание от нахлынувших эмоций. Я тихо выдыхаю, расправляю плечи, отвожу взгляд и смотрю в окно: наблюдаю за женщиной в саду. Она все еще там, пристально вглядывается вдаль. Кто она? Что она ищет?
Громкое «С днем рождения тебя!» проходит даже через стекло, и женщина медленно поворачивает голову в сторону здания. Я чувствую, что нужно присоединиться к хору. Я знаю, что если попаду сейчас на камеры, у меня будет отсутствующий вид, но не могу оторвать взгляд от садовой дорожки. Я хочу увидеть лицо этой женщины. Окажется ли оно безмятежным и пустым, как летнее небо? Она просто не в себе и бесцельно бродит по саду или специально пропускает праздник?
Лесли дергает меня за пиджак, и я спешно переключаю внимание на происходящее, словно школьница, которую застукали за разговорами на линейке.
— С днем рожде... Сконцентрируйся! — поет она мне на ухо. Я киваю, и она отодвигается, чтобы сфотографировать происходящее на телефон под наиболее выигрышным ракурсом — снимки пойдут в Instagram отца. Сенатор присутствует во всех популярных социальных сетях, хотя и не знает, как ими пользоваться. Для этого у него есть гениальный пресс-секретарь.
Церемония продолжается. Мелькают вспышки фотокамер. Счастливые родственники утирают слезы и записывают видео, как отец преподносит имениннице официальное поздравление в рамке.
В зал выкатывают торт, на котором пылает сотня свечей.
Лесли довольна. Счастье и радостное возбуждение заполняют помещение, растягивают его, словно наполненный гелием воздушный шарик. Кажется, еще больше радости — и нас всех унесет под облака.
Кто-то касается моей руки и запястья, чьи-то пальцы сжимают его так внезапно, что я вздрагиваю, затем подбираюсь — не хочу устраивать сцен. Рука, холодная, костлявая, трясущаяся, держит неожиданно крепко. Я поворачиваюсь и вижу женщину из сада. Она выпрямляет согбенную спину и всматривается в меня глазами цвета гортензий в нашем доме в Дрейден Хилле: мягкий, чистый голубой с более светлой дымкой по краям радужки. Ее сморщенные губы подрагивают.
Я не успеваю собраться с мыслями, как появляется сиделка и настойчиво пытается увести незнакомку.
— Мэй,— обращается к ней сотрудница, посылая извиняющийся взгляд в мою сторону.— Пойдем. Нельзя беспокоить наших гостей.
Вместо того чтобы отпустить мое запястье, женщина еще крепче вцепляется в него. Кажется, будто она в отчаянии, будто ей что-то очень нужно, но я понятия не имею что.
Она вглядывается в мое лицо, тянется ко мне и тихо шепчет:
— Ферн?
Назад: Пролог Балтимор, Мэриленд 3 августа 1939 года
Дальше: Глава 2 Мэй Крэндалл Айкен, Южная Каролина Наши дни

Georgepak
adult cam sites adultcamsites1 shemale cam sites.