Глава 14
Рилл Фосс
 Мемфис, Теннесси
1939 год

Праздник потихоньку затихает, на улице становится темно, и работницы начинают собирать детей, чтобы рассадить их по машинам и отвезти обратно. Уходить мне в общем-то не хочется. Весь день — печенье, мороженое, лакричные леденцы, пирожные, молоко, сэндвичи, раскраски, коробки с новыми цветными карандашами, куклы для девочек и машинки для мальчиков.

Я так объелась, что мне тяжело ходить. После трех недель впроголодь здешнее угощение показалось мне вкуснее всего на свете.

Мне жаль, что Камелия все это пропустила, но ей трудно было бы выдержать этот праздник. Она не любит, когда ее обнимают или дотрагиваются до нее. Я стащила для нее печенье и надежно спрятала его в кармане платья. Надеюсь, нас не станут обыскивать перед уходом.

Все вокруг обращаются к нам «душечка», «золотце» и «о, какая прелесть!». И мисс Танн тоже — пока мы у всех на виду. Как и тогда, рядом с передвижной библиотекой, она говорит всем неправду. У нее блестят глаза, и она улыбается так, будто радуется, что ложь сойдет ей с рук.

Как и тогда, рядом с передвижной библиотекой, я никому не говорю, как на самом деле обстоят дела.

— Они идеальны во всех отношениях,— снова и снова, повторяет мисс Танн гостям.— Прекрасно физически развиты, а умом значительно превосходят свой возраст. Многие попали к нам от родителей с талантами к музыке и искусству. Чистые листы, которые только и ждут, чтобы их заполнили. Они станут такими, какими вы захотите их видеть.

— Ну разве не прекрасный малыш? — спрашивает она у пары, которая весь день возилась с Габионом. Они играли в мяч и машинки, мужчина подбрасывал Габиона в воздух, а тот хихикал.

Теперь нам пора уходить — но леди не хочет отдавать Габиона. Она идет с ним до входной двери, а мой братишка обвивает руками ее шею, как Ферн — мою.

— Хотю остатя,— ноет Габби.

— Нам пора,— я пересаживаю Ферн на бедро — миссис Пулник торопится выдворить нас на крыльцо. Я не виню Габби за то, что он так тянет с расставанием. Мне тоже ужасно не хочется снова возвращаться в дом миссис Мерфи. Я бы лучше посмотрела, как Ферн читает книжки с доброй леди, но та леди уже ушла вместе с мужем. Она поцеловала Ферн в макушку и сказала; «Скоро мы увидимся с тобой, дорогая», а потом передала Ферн мне.

— Габ...— я прерываюсь, чуть не назвав его настоящее имя — если бы это слышала миссис Пулник, в доме миссис Мерфи мне размозжили бы голову.— Робби, тебе нельзя здесь остаться. Пойдем. Нам нужно узнать, что произошло с Гекльберри Финном и Джимом, когда они приплыли в Арканзас, помнишь? — я протягиваю к нему руку, придерживая другой Ферн. Но Габби не идет ко мне, и женщина тоже не собирается его отдавать. — Мы почитаем книгу, когда вернемся в дом миссис Мерфи. Скажи доброй леди «пока».

— Тише! — мисс Танн бросает в мою сторону испепеляющий взгляд, и я отшатываюсь, отдергивая руку так быстро, что она громко шлепает мне по ноге.

Мисс Танн улыбается женщине, затем треплет Габби по вьющимся волосам,

— Разве наш Робби не золотце? Очаровательный малыш,— она мгновенно переходит от грубости к дружелюбию.— Мне кажется, вы с ним поладили.

— Да, мы очень подружились.

Мужчина подходит ближе. Он резким движением поправляет ворот пиджака.

— Возможно, нам стоит поговорить. Я уверен, все можно организовать таким образом, чтобы...

— Вполне возможно,— мисс Танн не ждет, пока он закончит фразу.— Но должна предупредить вас: этот очаровательный малыш чрезвычайно популярен. Я получила на него уже несколько заявок! Эти прекрасные голубые глаза с темными ресницами и золотые кудри... Такая редкость. Словно маленький ангелочек. Он способен заворожить сердце любой матери.

Все смотрят на моего братика. Мужчина протягивает руку и треплет Габби по щеке, а тот заливается детским, очаровательным смехом. Он так не смеялся с тех пор, как полицейские забрали нас с «Аркадии». Я рада, что он счастлив — пусть даже счастье продлится всего один день.

— Выведите остальных детей наружу,— голос мисс Танн становится тихим и ровным. Она склоняется к миссис Пулник и шепчет сквозь зубы: — Посадите их в машины. Ждите пять минут, затем командуйте водителям выезжать, — еще тише она добавляет: — Но не думаю, что вы мне еще понадобитесь.

Миссис Пулник прочищает горло и дружелюбным, радостным голосом, который мы никогда не слышали от нее в доме миссис Мерфи, говорит:

— Дети, все по машинам. Идемтте.

Ларк, Стиви и другие дети высыпают на крыльцо. Ферн пинает меня по ноге и вертится на-бедре, словно пытаясь заставить упрямого пони выйти из конюшни.

— Но Га... Робби,— мои ноги словно прирастают к земле, и я сначала даже не понимаю почему. Эти люди просто хотят еще раз обнять и поцеловать Габби на прощание. Они любят играть с маленькими мальчиками. Весь день, когда мне удавалось ускользнуть от мужчин, настойчиво интересовавшихся, кто я такая и почему в таком возрасте оказалась на детском празднике, я следила за Габби, Ларк и Ферн. Бегала из комнаты в комнату, от окна к окну, чтобы убедиться, что малышей никто не обижает.

Но на задворках сознания вертится мысль о сестре Стиви, которая пропала из дома миссис Мерфи и больше никогда не возвращалась. Я знаю, что происходит с сиротами, и знаю, что Шерри и Стиви сироты, но мы-то нет! У нас есть мама и папа, которые придут нас забрать.

А женщина, которая сейчас играет с Габионом, знает об этом? Ей сообщили или нет? Неужели она думает, что он сирота?

Я делаю еще шаг к своему братику.

— Я могу взять его на руки.

Женщина отворачивается.

— С ним все хорошо.

— Выходим! — миссис Пулник с силой сжимает мне руку, и я понимаю, что случится, если не послушаюсь.

Я дотрагиваюсь до маленькой ножки Габби и говорю:

— Все в порядке. Леди хочет попрощаться с тобой: «Пока-пока!»

Он поднимает маленькую пухлую ручку и машет мне.

— Пока-пока! — повторяет он и широко улыбается, показывая молочные зубки. Я помню, как резался каждый из них.

— В машину! — пальцы миссис Пулник погружаются мне в кожу. Она дергает меня, я спотыкаюсь на пороге и чуть не роняю Ферн на крыльцо.

— О Боже. Она его сестра? — беспокойно спрашивает женщина с Габионом на руках.

— Нет, конечно же, нет,— говорит мисс Танн и снова лжет. — Маленькие дети в наших домах очень привязываются к старшим. Вот и все. Тут ничего не поделаешь. Они, конечно же, также быстро их забывают. Единственная сестра этого малыша — маленькая девочка. Новорожденная. Ее удочерила очень известная семья. Да вы и сами видите — он необычный мальчик. Вы выбрали одного из самых лучших наших воспитанников. Его мать была выпускницей колледжа, невероятно умной девушкой. К несчастью, она умерла при родах, а отец бросил детей на произвол судьбы. Но ведь их это никак не портит. И разве он не будет прекрасно смотреться на фоне ваших калифорнийских пляжей? Конечно, чтобы усыновить ребенка из другого штата, необходимы дополнительные взносы...

Тут миссис Пулник стаскивает меня со ступеней крыльца, обещая мне вполголоса страшные кары, которые достанутся мне от миссис Мерфи, если я не потороплюсь. Но больше я ничего не слышу. Она стискивает мне руку все сильнее и, наверное, скоро просто ее сломает, но мне все равно. Больше ничего не доходит до моего сознания: ни высушенная солнцем трава, которая хрустит у меня под ногами, ни тесные туфли, которые выдали мне работницы этим утром, ни душный, липкий вечерний воздух, ни слишком тесное платье, которое трет кожу, когда Ферн брыкается, ерзает, тянется ко мне через плечо и всхлипывает:

— Габби... Габби...

Мне так холодно, словно я зимой упала в реку и вся кровь ушла глубоко внутрь, чтобы не дать мне замерзнуть насмерть. Руки и ноги словно чужие. Они двигаются, но только потому, что так положено, я им не хозяйка.

Миссис Пулник швыряет нас с Ферн в машину к остальным детям и садится рядом со мной. Я сижу прямо, не двигаясь, смотрю на большой дом и жду, что дверь откроется и кто-нибудь поведет Габиона через двор. Мне так сильно этого хочется, что даже больно.

— Где Габби? — шепчет мне на ухо Ферн, а Ларк наблюдает за мной большими, тихими глазами. Она почти ничего не говорит с тех пор, как попала в дом миссис Мерфи, и сейчас не скажет, но я все равно ее слышу. «Ты должна вернуть Габиона»,— говорит она мне.

Я представляю, как он идет через двор.

Я надеюсь.

Я смотрю.

Я пытаюсь думать,

«Что мне делать? »

Тикают наручные часы миссис Пулник: «Тик-так, тик-так».

Слова мисс Танн вертятся у меня в голове, разбегаются, как водомерки, если в воду бросить камень, — сразу во все стороны.

«Умерла при родах...»

Моя мама умерла?

«...бросил детей на произвол судьбы...»

Брини не вернется за нами?

«Единственная сестра этого малыша — маленькая девочка. Новорожденная».

Один из младенцев не умер в больнице? У меня есть еще одна маленькая сестренка? Мисс Танн кому-то ее отдала? Или это ложь? Это все ложь? Мисс Танн лжет так легко и свободно, будто сама верит в свое вранье. У Габби нет мамы — студентки колледжа. Куини умная, но она доучилась только до восьмого класса, когда встретила Брини, и он увез ее на реку.

«Все это ложь,— говорю я себе.— Все, что она говорит — ложь. Иначе и быть не может.

Она пыталась порадовать гостей на празднике, но они должны отдать Габби назад, потому что мисс Танн знает — наш папа вернется за нами сразу, как только сможет. Брини никогда нас не бросит. Он никогда не позволил бы женщине вроде мисс Танн забрать мою новорожденную сестренку, если бы она у меня появилась. Никогда. Никогда-никогда. Он скорее бы умер.

Неужели Брини и вправду умер? Поэтому он и не приходит за нами?»

Машина трогается с места, а я сдвигаюсь к окну, спихивая Ферн с коленей — она соскальзывает на сиденье, — и берусь за ручку дверцы. Я побегу к дому и расскажу тем людям всю правду. Я скажу, что мисс Танн — лгунья. И мне плевать, что они со мной потом сделают.

Но прежде чем я успеваю открыть дверь, миссис Пулник хватает меня за большой, красивый бант, который одна из работниц вплела мне в волосы утром. Ферн протискивается между нами и шлепается на пол, где сидят Стиви и Ларк.

— Ты будешь слушчаться,— губы миссис Пулник касаются моего уха, дыхание у нее горячее и кислое. От нее пахнет виски миссис Мерфи, — а если нет — миссис Мерфи отправит тебя в чулан. И не только тебя. Мы всех вас свяжем веревкой и оставим там, будетте висетть, как ботинки на шнурках. В чулане холодно. И темно. Понравится малышам темнота, как думаешь?

Сердце бешено колотится, когда она дергает за бант, и голова у меня откидывается назад. Шея хрустит и щелкает. Волосы выдергиваются с корнями. От резкой боли темнеет в глазах.

— Ты все поняла?

Я изо всех сил пытаюсь кивнуть.

Она швыряет меня к двери, и моя голова стукается об стекло,

— Вот уж не думала я, что именно от тебя будут неприятностти.

Глаза заполняются слезами, и я зажмуриваюсь, чтобы не дать им выйти. Я не буду плакать. Не буду.

Сиденье прогибается, из-за чего я приваливаюсь ближе к тучному телу миссис Пулник. Она испускает довольный, мурлыкающий вздох, словно кошка на солнцепеке.

— Водитель, отвези нас домой. Нам пора.

Я отползаю от нее и смотрю в окно, пока белое здание с большими колоннами не исчезает вдали.

Никто в машине не произносит ни слова. Ферн снова забирается ко мне на колени, и мы сидим неподвижно, словно каменные.

На обратном пути к дому миссис Мерфи я смотрю на реку и погружаюсь в легкую дрему. Ферн висит у меня на шее, Ларк прислонилась к коленям, а Стиви съежился возле моих ног, сжав в пальчиках застежки на туфлях. Мне представляется, что, когда мы проедем мимо реки, там будет стоять «Аркадия» и Брини увидит машину.

В моем сне он бежит по берегу, останавливает машину, открывает дверь и вытаскивает нас всех, даже Стиви. А когда миссис Пулник пытается ему помешать, он бьет ее по носу, словно воришку, который пытался у него что-то стащить в бильярдной. Брини похищает нас, как отец Гекльберри — самого Гека, но папа Гека — плохой человек, а Брини — хороший.

Он возвращается в большой дом с колоннами, забирает Габиона у мисс Танн и увозит нас далеко-далеко.

Но это просто сон. Река появляется за окном и снова исчезает. На ней нет ни следа «Аркадии», и достаточно скоро на машину падает тень дома миссис Мерфи. От меня осталась кожа, под ней пусто и холодно, как в индейских пещерах, куда однажды водил нас Брини, когда мы ходили в поход на обрывистый берег. В пещерах были кости. Сухие кости людей, которые давно уже умерли. Во мне сейчас тоже остались только мертвые кости.

Рилл Фосс не может тут дышать. Ее здесь нет. В этом доме живет только Мэй Уэзерс. Рилл Фосс живет па реке. Она принцесса королевства Аркадия.

Только на тротуаре возле дома миссис Мерфи я вспоминаю про Камелию. Мне стыдно за то, что я представляла, как Брини спасает нас из машины и увозит далеко-далеко без нее.

Я боюсь услышать, что она скажет, когда узнает, что я не привезла обратно Габиона и надеюсь, что он вернется чуть позже. Камелия скажет, что я должна была драться за него, кусаться, царапаться и кричать так, как она. Может, она и права. Наверное, я заслужила ее ругань. И возможно, я просто трусиха, но мне страшно оказаться в чулане. И я не хочу, чтобы туда отправляли моих младших сестер.

Когда мы заходим в дом, на меня накатывает страх. Такой страх испытываешь весной на разбухшей перед ледоходом реке, когда лед начинает таять и ты видишь, как льдины плывут прямо на лодку. Иногда они такие большие, что ты знаешь — оттолкнуть их багром не получится. А если льдина ударит прямо в борт, ударит так сильно, что пробьет в нем дыру, тогда лодка потонет, и ты вместе с ней.

Я едва сдерживаюсь, чтобы, стряхнув с себя малышей, не развернуться и не выбежать на улицу, пока дверь дома миссис Мерфи не закрылась за нами. В нем воняет плесенью, гнилыми тряпками и дешевым мылом, а еще духами и виски миссис Мерфи. Мне перехватывает горло, я хватаю губами воздух и радуюсь, когда нам приказывают выйти наружу, потому что детей еще не запускали в дом на ужин.

— И чтобы на одежде не было ни пятнышка! — кричит нам в спину миссис Пулник.

Я ищу Камелию там, где просила ее остаться — в безопасных местах. Ее там нет. Мальчишки не отвечают, когда я спрашиваю, где она. Они только пожимают плечами и продолжают играть в каштаны, которые собрали возле изгороди на заднем дворе.

Камелия не копается в земле, не качается на качелях, не играет в дочки-матери под деревьями. Все дети здесь, кроме Камелии,

Второй раз за день мое сердце колотится так, что готово выпрыгнуть из груди. А если они куда-то ее увезли? Вдруг она закатила истерику после нашего отъезда и попала в беду?-

— Камелия! — кричу я, затем жду, но вокруг раздаются только голоса других детей. Сестра не отвечает.— Камелия!

Я иду к боковой части дома, где растут кусты азалий, — и вижу там ее. Она сидит на углу крыльца, сжавшись в комок — ноги притянуты к груди, лицо спрятано в коленях. Черные волосы и загорелая кожа серые от грязи. Она выглядит так, будто подралась с кем-то, пока нас не было. Рука исцарапана, на коленке ободрана кожа.

Может, именно поэтому старшие мальчишки не сказали мне, где она. Наверное, они с ней и сцепились.

Я оставляю малышей под хурмой, прошу вести себя тихо и не разбегаться, а сама поднимаюсь по лестнице и по длинному крыльцу иду к Камелии. Стук каблуков тесных туфель эхом отдается по деревянным половицам: клак, клак, клак, но сестра не двигается.

— Камелия? — я опасаюсь испачкать платье, поэтому опускаюсь рядом с ней на корточки. Может, она просто задремала? — Камелия? Я привезла тебе гостинец. Он у меня в кармане. Давай пойдем за холм, где нас никто не увидит, и я тебе его отдам.

Она не отвечает. Я касаюсь ее волос, и она резко отдергивает голову. Небольшое серое облачко пыли поднимается в воздух. По запаху похоже на пепел, но не как от очага. Я знаю этот запах, но не могу вспомнить, откуда он.

— Во что ты ввязалась, пока нас не было?

Я касаюсь ее плеча, она вздрагивает, но поднимает голову. На губе у нее кровоподтек, а на подбородке — четыре круглых синяка. Глаза опухшие и красные, словно она долго плакала, но больше всего меня пугает ее взгляд. Я будто смотрю через окно в пустую комнату. Внутри ничего, кроме тьмы.

Я принюхиваюсь и внезапно узнаю этот запах. Угольная пыль. Когда мы пришвартовывали «Аркадию» рядом с железной дорогой, мы собирали уголь, упавший с вагонов. Для готовки и обогрева хижины. «Все, что соберете, — бесплатно»,— обычно говорил Брини.

«Неужели он приходил сюда?»

Но чем дольше я об этом думаю, тем больше понимаю, как ошибаюсь. Как все это неправильно. Пока нас не было, случилось что-то ужасное.

— Что произошло? — я сажусь на крыльцо, слишком испуганная, чтобы беспокоиться за платье. Древесные щепки колют мне ноги.— Камелия, что случилось?

Она открывает рот, но не произносит ни звука. Из ее глаза выкатывается слеза и оставляет на припорошенной угольной пылью щеке розовую дорожку.

— Расскажи, — я склоняюсь к ней, чтобы лучше видеть ее лицо, но она отворачивается и смотрит в другую сторону. Рядом со мной ее рука, сжатая в кулак. Я беру его в свою руку и пытаюсь разжать пальцы, чтобы посмотреть, что она держит, и в ту минуту, как у меня получается это сделать, все печенье и мороженое, съеденное на празднике, колом встает у меня в горле. Она сжимала в кулаке грязные, круглые мятные леденцы, сжимала так крепко, что они приклеились к коже.

Я закрываю глаза, мотаю головой и пытаюсь убедить себя, что не знаю, что произошло, — но я знаю. Передо мной возникает подвал миссис Мерфи, темный угол за лестницей, где угольная пыль толстым слоем покрывает корзину для угля и отопительный котел, и там, в углу, кто-то отчаянно кричит и брыкается. Я вижу, как колотят по воздуху тонкие, сильные руки и ноги. Я вижу, как большая ладонь накрывает сведенный криком рот и грязные, потные пальцы так крепко сжимаются, что оставляют четыре круглых синяка.

Я хочу побежать к дому и закричать изо всех сил. Хочу ударить Камелию за то, что она была такой упрямой и пошла к азалиям, хотя я просила ее этого не делать. Я хочу схватить ее и прижать к себе, чтобы ей стало лучше. Я не знаю точно, что Риггс с ней сделал, но понимаю — что-то ужасное. Еще я знаю, что если мьт кому-нибудь пожалуемся, он подстроит так, что Камелия упадет с дерева и ударится головой. И со мной может случиться то же самое. Кто тогда позаботится о малышах? Кто будет ждать возвращения Габиона?

Я беру сестру за руку, вытряхиваю из ладони карамельки и смотрю, как они отскакивают от крыльца, падают на клумбу и исчезают под вьющимися лозами текомы.

Она не сопротивляется, когда я поднимаю ее на ноги.

— Пойдем. Если они увидят тебя в таком виде за ужином, они подумают, что ты с кем-то подралась, и отправят тебя в чулан.

Словно мешок с мукой, я стаскиваю ее с крыльца, веду к бочке с дождевой водой и потихоньку смываю водой всю грязь с ее кожи так тщательно, как только можно.

— Скажешь, что упала с качелей,— я держу ее лицо в своих ладонях, но она не смотрит на меня.— Слышишь? Всем, кто будет спрашивать про синяки и ссадины, ты скажешь, что упала с качелей, вот и все.

Возле ступеней нас ждут Ферн, Ларк и Стиви, тихие, как мышки.

— Ведите себя тихо... и не трогайте Камелию, — говорю я им. — Она плохо себя чувствует.

— У тебя болит живот? — Ферн робко подходит ближе, а за ней Ларк, но Камелия с силой их отталкивает. Ларк непонимающе смотрит на меня. Обычно она единственная, кого привечает Камелия.

— Оставь ее в покое, — говорю я.

— У кого рубашка в клетку — тот похож на табуретку! — кричит кто-то из старших мальчишек уже на середине двора. Они всегда подтягиваются к дому пораньше, чтобы оказаться первыми в очереди на ужин. Я не знаю, зачем это им. Все равно нам каждый раз дают одно и то же.

— Молчи, Дэнни-бой,— шикаю на него я и одергиваю платье Камелии, закрывая ей колени. Работницы называют его Дэнни-бой, потому что он ирландец, Рыжие волосы, тысячи веснушек — прямо как у Джеймса. Теперь, когда Джеймса нет, он стал главарем их банды. Но в отличие от Джеймса Дэнни-бой ужасный грубиян.

Он подходит ближе, засовывая руку под веревку, которая придерживает его слишком большие штаны.

— Ну и чего ты так расфуфырилась? Дай угадаю — даже шикарные платьица не помогли вам найти новых маму и папу.

— Нам не нужны новые мама и папа! У нас они уже есть.

— Да кто бы тебя еще взял? — ему на глаза попадаются исцарапанные руки и ноги Камелии, и он придвигается ближе, чтобы лучше рассмотреть.— Что с ней случилось? Кажется, она с кем-то подралась.

Я наступаю на Дэнни-боя. Если мне придется попасть в чулан, чтобы защитить сестру, — пусть будет так.

— Она упала и немного ушиблась. Вот и все. Ты еще что-то хочешь сказать?

Раздается звонок на ужин, и мы выстраиваемся в очередь, пока не случилось еще чего-нибудь.

Похоже, этим вечером мне стоит беспокоиться не о себе, а о Камелии. Она тихо сидит за ужином и ничего не ест, но когда наступает пора мыться, вдруг оживает и закатывает дикую истерику. Она ревет, будто зверь, царапается, пинается и оставляет длинные красные следы от ногтей на руке миссис Пулник.

Только силами трех работниц Камелию удается удержать и отволочь в ванную. В это время миссис Пулник держит меня за волосы.

— А ты будешь молчать. Только одно слово — и ты узнаешь, что бутдет.

Ферн, Ларк и Стиви, обняв друг друга, испуганно вжимаются в стену.

В ванной комнате орет и визжит Камелия. Плещется вода. Разбивается бутылка. Со стуком падают щетки. Дверь ходит ходуном.

— Риггс! — кричит миссис Пулник с лестницы.— Принеси веревку. Принеси мою веревку для чулана!

И после этого Камелия исчезает. Последний раз я вижу сестру, когда работница тащит ее, замотанную в простыню, чтобы она не смогла кого-нибудь пнуть или ударить, по полу коридора.

Этой ночью мы остаемся втроем. Я не читаю книгу, и сестренки не просят меня о продолжении. Ларк, Ферн и я, прижавшись друг к другу, лежим на одной кровати, и я тихо напеваю им одну из старых песен Куини, пока они не засыпают. В конце концов я тоже проваливаюсь в сон.

Перед рассветом Ферн мочится в постель в первый раз с тех пор, как ей исполнилось два с половиной года. Я даже не ругаюсь на нее. Просто убираю все, что могу, и открываю подвальное окно — получается небольшая щель. Я сворачиваю мокрое одеяло и простыни и пытаюсь спрятать их под кустами, надеясь, что никто мой тайник не найдет, а днем мне удастся пробраться под азалии и просушить к ночи все эти тряпки.

Я все еще вожусь с одеялом, когда поднимается сильный ветер; он пригибает кусты и треплет листья, и я успеваю кое-что заметить. Под газовым фонарем на улице стоят два человека и наблюдают за домом. В рассветных сумерках я не могу различить их одежду и лица, только общие черты: сгорбленный старик и высокий, худощавый мальчик.

Они похожи на Зеде и Силаса.

Но листья возвращаются на свои места, закрывая прогал, и люди исчезают из виду.