Хозяин «ядерной помойки»

Вольно или невольно, но сразу же рождается где-то в глубинах души протест: мол, нельзя ли выбирать слова не столь резкие, как разные там «катастрофы», «помойки»? Русский язык богат на синонимы, может быть, лучше использовать «происшествия», «нештатные ситуации», «отходы производства», «нерасчетные сбросы» и так далее, – в общем, слова более мягкие и необидные можно отыскать в избытке! Но и мы, и множество других людей, именующих зачастую себя «зелеными», да и сам Евгений Дрожко, предпочитаем говорить остро, принципиально, по существу дела… Только в этом случае можно не только верно оценить случившееся, но и наметить реальные выходы из сложившейся ситуации, а она ведь ох как тяжела…

Впрочем, добавим еще одно: у Евгения Гордеевича Дрожко должность уникальная. Пожалуй, даже единственная не только в атомной промышленности, но и в России. Он – заместитель директора комбината «Маяк». Это чрезвычайно высокий ранг в иерархии отечественной промышленности. Но еще более удивительное: его главная обязанность – отвечать на комбинате за экологическую безопасность! Не за производство, не за кадровую политику, не за «общие» вопросы или секретность, а только за сохранение природной среды, за экологию. Такого, поверьте, на других предприятиях, даже близких по масштабу «Маяку», вы не встретите, Уже сам по себе этот факт говорит о многом…

– Евгений Гордеевич, вы известный в стране ученый и одновременно заместитель директора. Будем говорить с вами как с ученым или как с администратором?

– К счастью, то и другое в моей должности сливается воедино.

– В таком случае постараемся понять, что же происходит… Есть такое неприятное понятие – «ядерная помойка Урала». Отбросим эмоции, обратимся только к фактам. Что имеется в виду, когда так говорят о комбинате?

– Мы первое предприятие атомной промышленности, и поэтому нам достались все «болячки» прошлого. Прежде всего, это сброс радиоактивных отходов в гидросистему Урала через реку Теча. Здесь работали очень мощные реакторы, и часть отходов сбрасывалась в водоемы. Второе – озеро Карачай, куда сбрасывались отходы радиохимических производств. И, наконец, третье – авария 57-го года и последующий ветровой перенос активности… Мы в основном занимаемся сегодня подземными водами и гидросферой. Что касается ветровых переносов, то тут опасность меньшая, так как площадка комбината была выбрана очень хорошо, и роза ветров не направлена ни на один крупный населенный пункт. А вот по гидросфере и подземным водам ситуация, к сожалению, очень сложная, так как наши реки и озера связаны практически со всей системой водоснабжения Южного Урала и в конце концов «дотягиваются» до Северного Ледовитого океана.

– Правда ли был документ, подписанный именитыми учеными, о безопасности сброса отходов в реку Теча? Мне рассказывали, что такая комиссия была создана по указанию Берии, и он демонстрировал сей документ?

– Я слышал об этом, но сомневаюсь, что такое было… Никаких заключений крупных ученых я не видел, а вот некоторые документы тех лет мне попадались. Ясно, что оценки и прогнозы специалистов были весьма осторожные, многое неясно, а потому никто никаких гарантий не давал. На первом этапе большинство все-таки думало, что радиоактивность «размешается», разнесется на большие расстояния, разбавится в океане. Так бы и случилось, если бы не было разделения между жидкой и твердой фазами… Механика проста: сброшены радионуклиды, часть из них ушла с водой и «разбавилась», а вот другие осели неподалеку. И они начинают «работать» – накапливаться, активно влиять на природную среду. Чтобы как-то с ними бороться, пришлось создать систему водоемов. И практически вся активность – порядка 90 процентов по стронцию и цезию – сосредоточена в каскаде водоемов.

– Сколько их у вас?

– Всего у нас восемь промышленных водоемов. Основная «болевая точка» – это третий, четвертый и десятый… Два водоема с отходами средней активности, и известный из них – Карачай… Но, конечно, у всех на устах каскад водоемов по реке Теча: они настолько велики, что практически сток по реке прекращен.

– Обычно сравнивают с Чернобылем, мол, столько-то «Чернобылей» находится в тех водоемах, что окружают Озерск…

– Это неверно. В какой-то степени можно сравнивать катастрофу 1957 года и Чернобыльскую, но и то чисто условно… На первом этапе основная составляющая была связана с внешним облучением, а затем начались чисто биологические особенности, в частности изменения в пищевых цепочках. В Чернобыле же ситуация иная, более сложная, так как был весь спектр излучений. Так что подобные сравнения некорректны, особенно в среде специалистов.

– В чем все же главные отличия?

– Чернобыль – это внешнее облучение, цезиевые пятна, есть и стронций, но его сравнительно немного. У нас же в основном стронций, и проблемы гораздо лучше изучены, чем в чернобыльском варианте. У нас уже в 61-м году 80 процентов пораженных земель были предоставлены для пользования, то есть с соблюдением определенных агротехнических приемов эти земли использовались для сельского хозяйства.

– То есть стронций при аварии 57-го года «добавился» к тому стронцию, который распространялся по планете от воздушных ядерных испытаний, не так ли?

– Да. А в Чернобыле появились те изотопы, которых раньше не было. Весь спектр осколков оказался в природной среде…

– И все-таки для более ясного понимания попытаемся выразить активность, лежащую в Карачае, в озерах и водоемах в «чернобылях».

– В водоемах лежит мало – приблизительно одна двухсотпятидесятая часть, в Карачае – около двух с половиной «чернобылей»… Но главное не в том, сколько, главное в том, как это будет влиять на природу, на людей… И что мы делаем, чтобы локализовать это влияние… Давайте сразу четко определим несколько понятий. Во-первых, Карачай – это военный объект. В нем 120 миллионов кюри долгоживущих осколков. Я об этом говорю не случайно, в озере идет, конечно же, процесс «самоочищения» – изотопы распадаются, однако для Карачая он очень медленный, и поэтому мы просто обязаны им заниматься. Первое время при производстве получались высоко засоленные растворы, и они находятся внизу озера. Затем технология изменилась, и состав растворов тоже… Таким образом, среда в Карачае – это «слоеный пирог»… И он лежит в озере в виде соляного купола!..

– Своеобразная радиоактивная гора под землей, точнее – под водой?

– Да. И мы продолжаем подпитывать водоем чистой водой…

– Зачем?

– Чтобы не оголились берега, иначе может быть ветровой перенос активности. А это катастрофа… Мы ведь и засыпаем Карачай для того, чтобы с поверхности не было «срыва активности». Для ликвидации водоема нужно предусмотреть все тонкие процессы, более того, их нужно регулировать таким образом, чтобы не допустить распространения активности. Необходимо закрепить радионуклиды на основных породах, но это весьма непросто, так как их состав весьма разнообразный. Причем обязательно следует учитывать их химические особенности, а это уже целая наука… И, наконец, очень сложная гидрогеология – мы находимся на своеобразной возвышенности и, по сути, оказываем влияние не только на ближайшие районы, но и практически на весь Южный Урал.

– Значит, были неожиданности?

– К сожалению. Очень трудно было предугадать поведение всех компонентов среды, участвующих в этом необычном и непривычном эксперименте. К примеру, попытались мы закрыть водоем: начали отсыпать грунт, и вскоре выяснилось, что те самые илы, которые мы хотели бы «связать» на дне, начали подниматься, то есть активность вышла на поверхность… Этого ни в коем случае нельзя было допустить, и пришлось придумывать специальную конструкцию, которая удерживала бы илы на месте. Теперь сначала мы опускаем в воду специальные бетонные блоки, а затем уже ведем отсыпку, и этот метод сразу же показал, что он весьма эффективен. Поначалу мы не работали зимой, так как не было четкого представления, будут ли вытесняться те же самые илы или нет. И вновь была разработана весьма оригинальная методика, которая позволяет нам сейчас работать круглый год. Правда, зимой нужно работать очень аккуратно, чтобы сильно не ломать лед, а вести наступление на Карачай фронтально, не торопясь.

– Конечная идея?

– Она похожа на создание мощного «слоеного пирога», где будет собрана вся активность. Сейчас идет отсыпка скального грунта, далее перекрытие щебенкой, чтобы убрать капиллярный подъем, потом гидроизоляция и почвенный слой.

– Так будет реализована заманчивая идея о «зеленой лужайке»?

– Сейчас в здании, что находится рядом с Карачаем, приходится защищать окна свинцовыми пластинами – столь высокий уровень радиации; теперь уровни вполне допустимые – в трехстах метрах от Карачая норма «рабочая».

– Что будет дальше?

– Исключить подпитку Карачая из гидросистемы, и, по сути, будет создано гигантское хранилище радиоактивных отходов… Есть хорошая фраза: «Ничего в природе не надо менять кардинально!» Это имеет прямое отношение к Карачаю. Так уж случилось, что водоем превратился в хранилище вредных отходов, и у него есть свои достоинства и свои недостатки. Вот эти самые «недостатки» нам и нужно «прижать». Те же самые водоразделы – их нужно изменить, чтобы не допускать воду в озеро… Ну а достоинства? Это прежде всего то, что направление миграции идет на север, где уже есть загрязненные водоемы. Значит, они нас подстраховывают… Рано или поздно мы будем заниматься их восстановлением, а следовательно, и будет идти очистка тех вод, которые будут идти от Карачая. В общем, это еще одна система защиты.

– Вы сегодня можете дать какие-то гарантии?

– Могу сказать, что в ближайшие полвека Карачай не доставит особых хлопот людям. А потом, конечно, им придется заниматься, то есть «убирать» разные его «составляющие» – ведь это 20 миллионов кюри, и в озере есть все – от америция до стронция. И за Карачаем придется следить постоянно, и не одну сотню лет…

– Это автоматически подтверждает одну простую мысль: «Маяку» суждено теперь жить сотни лет?

– Безусловно.

– И главная причина – Карачай?

– Одна из трех. Вторая – каскад водоемов по реке Теча. Третья – отходы, накопленные при производстве оборонного заказа, то есть при производстве оружия. Каскад водоемов для меня сегодня – основная головная боль. Напор есть, идет постоянная фильтрация через дно и тело плотин, вынос активности весьма значителен, а потому мы не можем стабилизировать радиационную обстановку в районе реки Теча. Идет вымывание активности, а комбинат подпитывает водоемы нуклидами. И процесс сегодня можно прогнозировать лишь в одну сторону – в сторону ухудшения. Значит, единственное, что мы можем сделать, – это несколько снизить уровень водоемов, но это не решает проблему, так как там в основном долгоживущие изотопы. В общем, эту массу, находящуюся в водоемах, необходимо перерабатывать – ведь, как известно, стронций очень хорошо переходит в водную фазу. Надо «перелопачивать» водоемы, из всего объема воды извлекать стронций, но это возможно только методом выпарки… Вам будут говорить, что созданы специальные смолы, но вы не верьте особенно, потому что они могут «работать» только с небольшими объемами воды. Надо строить атомную станцию, потому что для выпаривания нужна энергия, причем дешевая… Не будет АЭС – значит, останется только рассчитывать на бога или ждать, когда водохранилище неожиданно переполнится, вода перельется через край, то есть создастся аварийная обстановка. И тогда, убежден, деньги сразу же найдутся и «ударными темпами» атомная станция начнет строиться.

– И третья проблема – оружие?

– Да, это жидкие отходы. Они находятся в «банках»… Авария 1957 года произошла с одной из таких «банок», в которых находились азотнокислые отходы. Это очень агрессивная среда. Мы не можем подать отходы в существующую печь по очень простой причине: она моментально выйдет из строя из-за очень сильной коррозии. А перерабатывать надо. У нас есть философия «замкнутого цикла», она и родилась на «Маяке». Суть ее такова: есть возможность выделять стронций и цезий, другие осколочные элементы, переводить их в состояние «средней» активности и потом уже отправлять на остекловывание. В общем, есть у нас такая установка… Она пока опытная, проведены лишь первые исследования… Если удастся нам ее запустить по-настоящему, то проблема и этих отходов будет решена.