Они вдосталь помесили колесами тандемов дорожную грязь, пока добирались до корта, а затем в стилизованном под бревенчатую хижину домике взяли напрокат мячики и ракетки у чрезвычайно прыщавого юноши. Он отправил их на корт «Б», где Мидори разбились по двое, чтобы сыграть пара на пару. Поскольку раньше они теннисом не занимались, мячик постоянно улетал в аут, да и длинные розыгрыши тоже не получались, но четыре подруги все равно веселились и верещали от восторга, словно школьницы на соседних площадках по обе стороны от них. Корт был арендован на два часа, однако уже через час бесконечных прыжков и воплей радости, когда хоть кому-то из них удавалось попасть по мячу, Мидори утомились и расселись по скамейкам, где принялись поглощать энергетические напитки и болтать. Кумушки даже не успели вспотеть, но зато осуществили свою мечту поиграть в теннис на берегу озера и были крайне довольны собой. Томияма Мидори вперилась взглядом в смутные очертания горы Фудзи и произнесла:

– Нет, вы только подумайте… Когда я была маленькой, я приезжала сюда. Не ради тенниса, конечно. Мне очень нравилось озеро Яманака. Странно, почему я потом совсем забыла об этом… Мой отец работал в банке, который на время отпусков бронировал места для своих служащих в одном из местных отелей. Судя по расположению Фудзи, отель, похоже, находился вон в той стороне, у дальнего берега Яманаки. Если идти пешком отсюда, то надо обойти вокруг половины озера. Кажется, мы сюда приезжали каждое лето, но мой папа был всего-навсего простым клерком, так что оставался только на три дня, а то, помнится, и всего на сутки. Так или иначе, мы часто здесь бывали. Интересно, сколько же мне было лет, – папа тогда носил меня на плечах, значит, я была совсем малышка, в первом или втором классе, не старше. Помню наш номер, не роскошные апартаменты, а довольно скромный домик, гостиная и три-четыре спаленки наверху с двухъярусными кроватями, зато он стоял на склоне холма, а в саду был мангал для барбекю, самый простенький, кирпичный, с тяжелой железной решеткой сверху, и я помню, что перед отъездом мы обязательно готовили лапшу якисоба, хотя вообще-то мы много чего там жарили – всевозможные овощи, стейки, картошку, гамбургеры, креветок, и взрослые пили пиво, а нам, детям, наливали апельсиновую шипучку, а вечером перед сном всегда запускали фейерверки. Папа обычно брал отпуск сразу после праздника Бон то есть примерно в то же время, как сейчас, и разве не забавно, что я вдруг вспомнила об этом? Как-то раз мы купили фейерверк под названием «Фонтан радуги», который выпускает огромный сноп разноцветных огней, но запал отсырел и не загорелся. Обычно мы начинали с небольших петард и бенгальских огней, а дальше по нарастающей, и тот «Фонтан» я припасла на самый конец, и когда он не загорелся, я очень огорчилась и заплакала, а папа подбежал ко мне и спросил: «Что такое?» – и я указала ему на дымящийся фейерверк, и отец присел на корточки и потянулся к нему – и представляете, чертова штука сработала! Отцу удалось спасти левую руку и лицо, но правую он не успел отдернуть и получил очень серьезный ожог. Знаете, эти фейерверки при горении имеют очень высокую температуру, выше, чем обычный огонь, и рука у папы совсем побелела, но он не хотел меня пугать, поэтому пытался улыбнуться, хотя от боли прикусил губу, чтобы не закричать. Он подержал руку под струей холодной воды, а после наложил мазь от ожогов, но вскоре рука все равно раздулась вдвое против прежнего размера. А он продолжал уверять меня, что ему совсем не больно, и все это ерунда. В последний раз я вспоминала об этом случае много лет спустя, когда пыталась сварить похлебку с черепаховым мясом, которое мне принесла сотрудница. Нагревая воду, я случайно дотронулась до кастрюли и обожгла палец. Совсем чуть-чуть, но боль была адская, и я сразу вспомнила об отце: он сжег всю ладонь, и я даже представить не могла, как он мучился, и все-таки пытался сделать вид, что ничего особенного не случилось, лишь бы не расстраивать меня! И тогда я подумала: а ведь он действительно заботился обо мне. И все-таки забавно, не правда ли? Я и правда об этом совсем позабыла и только теперь почему-то вспомнила…

– Да потому что твое сердце только теперь открылось, – промолвила Сузуки Мидори.

Томияма Мидори согласно кивнула. И то же сделали остальные две Мидори. Но почему же их сердца открылись именно сейчас? Только потому, что они следовали своим истинным желаниям. Раньше они не понимали, чего хотят. Раньше они вообще ничего не хотели.

– Когда я была замужем, то все время витала в облаках, думала о всяких разных вещах, и сейчас я начинаю понимать, почему так было.

Подруги крутили педали катамарана, медленно пересекая мерцающую дорожку от заходящего солнца, а их волосы подхватывал и развевал вечерний бриз.

– Когда мы с мужем беседовали за обедом или просто болтали во время прогулки, я почему-то всегда думала о другом. Но тогда мне даже не приходило в голову, что так нельзя, – продолжала Сузуки Мидори, покосившись на скрывающееся за горизонтом солнце. – Ведь с мужем приходится разговаривать о многих вещах, верно? А поскольку детей у нас не было, муж постоянно рассказывал мне о своих сослуживцах: что один из его коллег, который как-то заходил к нам в гости, оказывается, болен раком; что парня, поступившего на службу одновременно с ним, обманула хозяйка некоего клуба, повесив на него огромный кредит, и теперь жизнь бедолаги превратилась в настоящий ад, ну и прочие подобные истории. А еще у нас была кошка по имени Фу Минь, мы дали ей китайское имя, потому что она была наполовину сиамская; мне тогда только перевалило за двадцать, и я совсем не желала выглядеть скучной домохозяйкой, у которой только и разговоров, что о передачах по телику, так что я в основном старалась рассказывать о Фу Минь, но даже когда мы вместе смеялись над проделками нашей кошки, я все равно думала о чем-нибудь другом. «Вот сегодня, – рассказывала я мужу, – Фу Минь погналась за мухой, вспрыгнула на кофейный столик, но нечаянно приземлилась на видеокассету, поскользнулась и чуть не свалилась на пол!» И в это самое время мыслями я витала совсем в другом месте, думала обо всяких глупостях. Например, о том, как утром, когда я провожала его до станции, мимо прошла высокая женщина в костюме, и он несколько секунд на нее глазел, и я решила: «Так вот какой тип женщин ему действительно нравится!» Подобные мысли превращались в своего рода навязчивую идею, которая все больше и больше укреплялась в сознании, и в конце концов я начинала ненавидеть собственного мужа. Мне было не с кем поговорить о таких вещах, так что оставалось только жалеть себя и тянуть лямку дальше. И даже когда мы сидели рядом и смеялись над историями о Фу Минь, эти мысли продолжали крутиться у меня в голове. Каждый раз в присутствии мужа меня одолевали сомнения, и наконец я начала думать, что сама виновата, что я плохая жена, но и об этом не могла ни с кем поговорить. А потом, через полгода или год. Фу Минь заболела этим самым гидро-пери-что-то, когда в животе скапливается вода, и умерла, а после ее смерти мне стало не о чем разговаривать с мужем. Не то чтобы я так уж горевала из-за Фу Минь, но будто голова сделалась абсолютно пустой. Я хочу сказать, кошка была ни при чем. Беда в том, что я никогда не рассказывала мужу, о чем думаю на самом деле. Да, пожалуй, я сама виновата, но у меня вечно так. Я не умею заниматься чем-то одним и думать только об этом. Даже, простите, во время секса у меня появляются посторонние мысли. Я понимаю, это просто ужасно, и в конце концов мне стало так противно, что я подала на развод. И даже расставание не решило проблему. Зато теперь… самое удивительное, что теперь все изменилось.

В лучах заходящего солнца западный склон Фудзиямы окрасился лиловым, почти лавандовым цветом.

– Все изменилось…

Ветер стих, и по стеклянной поверхности озера протянулась длинная тень лебединого катамарана, словно предвещая скорый приход темной ночи.

– Есть на свете место, – задумчиво произнесла Сузуки Мидори, вспомнив фразу из какой-то книги, – где ночь считается живым существом, фантастическим зверем. Не день теряет свои краски, а приходит зверь по имени ночь и пожирает весь мир.

Маленький бар, который они искали, притулился в узком проулке между станцией велопроката и сувенирной лавкой. Заведение, зажатое между кофейней и прилавком с лапшой, можно было опознать только по старомодной вывеске над незастекленной дверью.

Нужный им человек уже был здесь и угощался виски «Сантори олд» со льдом и содовой. Когда Мидори отворили дверь и заглянули внутрь, он помахал им рукой и произнес: «Привет! Сюда, сюда идите!» От самой макушки и до подошв лакированных штиблет он излучал, наряду со слабым запахом пота, ауру человека, которому не везло с дамами, не везло абсолютно и бесповоротно.

Бар оказался совсем крошечным: коротенькая стойка да три столика. Других посетителей, кроме мужчины, не было. Как только подруги вошли, их поприветствовала хозяйка, которая пренебрегла помадой и прочей косметикой, однако густо накрасила веки синими, зелеными и коричневыми тенями – не самое лучшее решение. При ней была круглолицая девочка среднего школьного возраста, но с интеллектом явно ниже среднего. Обе проблеяли: «Ирассэймасэ!»

Сузуки Мидори, сообразив, что никто из подруг не захочет сидеть рядом с мужчиной, героически приняла удар на себя. Их новый знакомый, видимо, выбрал лучшие вещи из своего гардероба, нимало не заботясь о том, как они сочетаются друг с другом. На нем были желтая рубашка, брюки в розово-серую клетку, лиловые нейлоновые носки и коричневый пиджак в черную полоску. Костюм дополнял ярко-красный шейный платок.

– Меня зовут Сакагучи, – представился мужчина.

Он служил в вооруженных силах.