Глава третья
Всюду жизнь
* * *
ПЕРВЫЕ ФЕРМЕРЫ НЕ ТОЛЬКО СОВЕРШЕНСТВОВАЛИ сельскохозяйственные культуры: тысячи лет назад они также начали делать еще кое-что, что неожиданным и странным образом изменит окружающую среду, – они стали приручать животных. Вообще говоря, самое первое животное совершенно точно было одомашнено раньше, чем начало развиваться земледелие, – раньше на тысячи лет. Впрочем, может статься, что это скорее было счастливой случайностью, чем продуманным поступком. Первыми были приручены собаки, и кажется, что это случилось от 40 до 15 тысяч лет назад то ли в Европе, то ли в Сибири, то ли в Индии. А может, и в Китае или где-то еще (причина неопределенности – «лохматая» ДНК собак, которые имеют обыкновение сношаться с любыми другими собаками, которые встречаются им на пути). Но также возможно, что некий предприимчивый охотник и собиратель из числа наших предков проснулся однажды утром и произнес: «Я собираюсь подружиться с волком, и он будет паинькой». Хотя куда более вероятно, что собаки (во всяком случае поначалу) приручились сами. Наиболее вероятная теория происхождения собаки такова: волки стали следовать за людьми, потому что у тех была еда и они имели привычку выбрасывать объедки. Со временем те волки привыкали к людям все больше и больше, а люди между тем стали осознавать, что довольно удобно иметь под рукой дружелюбного волка, потому что он помогает обороняться и охотиться. А еще они были такими пушистиками, да-да. Когда земледелие приняло серьезные масштабы, люди поняли, что то, что они проделали с растениями, может сработать и в случае с животными, и тогда им вовсе не придется ходить на охоту. Примерно 11 тысяч лет назад козы и овцы были одомашнены в Месопотамии. Через 500 лет после того крупный рогатый скот приручили в Турции и на территории современного Пакистана. Свиней приручали дважды, около 9 тысяч лет назад – в Китае и снова Турции. В степях, где-то в районе современного Казахстана, человеку удалось приручить лошадей – около 6–5,5 тысяч лет назад. Между тем в Перу примерно 7 тысяч лет назад люди одомашнили морскую свинку. Это, конечно, звучит не так впечатляюще, но это и вправду было здорово. Одомашнение животных и вправду имело массу положительных сторон: запасы белка, которые всегда под рукой, шерсть, из которой можно изготовить одежду, и навоз для удобрения почв. Разумеется, не все было так гладко, как уже упоминалось в предыдущей главе. Когда животные живут так близко к людям, болезням проще распространяться; обладание лошадьми или коровами, кажется, породило имущественное неравенство; использование лошадей и слонов в военных целях сделало войну куда более… войноподобной.
Кроме того, одомашнение животных дало нам понять, что мы хозяева природы и что отныне растения и животные будут подчиняться нашим желаниям. К сожалению, как мы увидим дальше, все устроено немного сложнее. Святая уверенность человечества в том, что оно может заставить все прочие живые существа делать то, что пожелает, как правило, выходит нам боком.
Итак, год 1859-й, Томас Остин заскучал по дому. Он был англичанином, но приехал с колонистами в Австралию еще подростком. Теперь, по прошествии пары десятилетий, он был преуспевающим землевладельцем и овцеводом, который распоряжался участком почти в 120 квадратных километров поблизости от Виктории. Он с энтузиазмом отреагировал на зов, который ему посылали унаследованные от предков просторы: будучи увлеченным спортсменом, он разводил и дрессировал беговых лошадей, а большую часть своих владений он обратил в заказник, где привольно чувствовали себя дикие звери и где он любил охотиться. Его имение приобрело такую хорошую репутацию в австралийском высшем свете, что даже герцог Эдинбургский всегда навещал его, когда ему доводилось бывать в Австралии. На его кончину через много лет газеты отозвались некрологом, где говорилось, что «нельзя отыскать более благородного представителя старого английского поместного дворянства ни здесь, ни на родине».
Твердое намерение Остина вести образ жизни, традиционный для поместного сквайра, на обратной стороне Земли заставляло его принимать все возможные меры, чтобы хотя бы в мелочах скопировать старую добрую Англию. Здесь-то он и опростоволосился.
И все потому что Томас Остин решил, что охота станет куда более приятным занятием, если импортировать некоторых классических обитателей английских лесов (местные сумчатые, очевидно, были ему не слишком по душе). Он заставил своего племянника на корабле доставить куропаток, фазанов, зайцев, черных дроздов. И – что и погубило дело – он распорядился привезти 24 английских кроликов. «Едва ли кролики принесут хоть сколько-нибудь вреда, – рассуждал он, – но они точно будут напоминать мне о родине, не говоря уже об английской охоте».
И он был очень, очень неправ насчет количества вреда. Однако он попал в яблочко, когда говорил об охоте.
Остин был не первым, кто привез кроликов в Австралию, но именно его кролики несли весомую долю ответственности за ту катастрофу, которой суждено было грянуть. Проблема кроликов в том, что они размножаются… как кролики. Масштаб бедствия позволяет оценить один тот факт, что в 1861 году, всего через пару лет после отгрузки первой партии ушастых, в письме Остин хвастал «тысячами диких английских кроликов во владениях». Но и на этом их популяция не остановилась. Уже через десяток лет после того, как на волю была отпущена первая партия, каждый год в Виктории отстреливали два миллиона кроликов, причем даже это не могло сдержать роста их численности. Вскоре кроличья армия распространилась по всей Виктории, продвигаясь, по некоторым подсчетам, на 125 километров в год. К 1800 году они достигли Нового Южного Уэльса, к 1886-му – Южной Австралии и Квинсленда, к 1890-му – Западной Австралии, к 1900-му – Северной территории. В 1920 году, на пике кроличьего нашествия, численность популяции этих животных на материке оценивалась в 10 миллиардов. На каждые 2,5 квадратных километра приходилось примерно 3000 кроликов. Вполне можно было констатировать, что Австралию покрывали кролики.
Кролики не только плодились, они еще ели (в конце концов, плодясь, недолго и проголодаться). Они поели всю растительность, обнажив землю и поставив на грань вымирания многие виды растений. Борьба за пропитание грозила подвести под монастырь также многие виды австралийских животных. Кроме того, корни растений уже не могли удерживать почвы, а потому начались их эрозия и выветривание.
Насколько далеко все зашло, стало ясно к 1880-м, и местные власти перепробовали все возможные хитрости. Ни один из способов, к которому они прибегли, не мог остановить яростное вторжение травоядных. Администрация Нового Южного Уэльса выступила с отчаянным призывом – разместила объявление в газете Sydney Morning Herald, пообещав выплатить «25 000 фунтов тому или тем, кто сообщит о методе или процессе, до того в колонии неизвестном, который поспособствует эффективному уничтожению кроликов».
В последовавшие десятилетия австралийцы отстреливали их, травили и ставили ловушки. Они поджигали и окуривали места их обитания, загоняли в их норы хорьков, которые выгоняли их наружу. В 1900-е они построили забор длиной более полутора тысяч километров, чтобы не допустить засилья кроликов в Западной Австралии. Но это не помогло: оказалось, что кролики умеют рыть тоннели и, судя по всему, сигать через изгороди.
Австралийская кроличья проблема – одно из наиболее ярких доказательств того, что соображаем мы довольно долго: экосистемы устроены чрезвычайно сложно, и вмешательство в них сопряжено с огромными рисками. Животные и растения не станут играть по вашим правилам, если вы вдруг решите перевезти их с одного места на другое. «Всюду жизнь, – как сказал однажды один философ. – Она покоряет новые территории, сметая барьеры на своем пути, и это может принести кому-то страдания и даже поставить под угрозу. Но все так, как оно есть». (Ладно, это был Джефф Голдблюм из «Парка юрского периода». Великий философ, как я уже упоминал.)
В общем, жизнь сыграла злую шутку – дважды. В первый раз австралийцы наломали дров, когда привезли на континент кроликов, а во второй – когда попытались поставить точку в этом вопросе. Несколько десятков лет австралийские ученые экспериментировали с биологическим оружием против кроликов: в 1950-е в надежде прикончить их они распространяли разнообразные заболевания, в частности миксоматоз. Какое-то время это отлично работало, и кроличья популяция заметно уменьшилась. Но метод не прижился, поскольку переносчиком вируса были москиты: оружие не работало в тех областях, где москиты не обитали, и в конце концов выжившие кролики выработали иммунитет к болезни. Их численность снова поползла вверх.
Но ученые не сдавались и разрабатывали новые биологические агенты. В 1990-е они работали над вирусом геморрагической болезни у кроликов. Эксперименты с вирусами – опасная штука, а потому ученые занимались исследованиями на острове у южного побережья, чтобы сократить риск распространения вируса на материке. Так вот. Угадайте, что было дальше.
Таки да. В 1995 году вирус своевольно покинул лабораторию и распространился на материке. Жизнь вырвалась на свободу, в этот раз оседлав мух особого вида. Однако нечаянно выпустив в мир смертельный (для кроликов) патоген, ученые не без удовлетворения отметили, что… он работает. За 20 лет, которые прошли со времени того инцидента, благодаря геморрагической болезни численность кроликов в Южной Австралии снова снизилась, тогда как растения заколосились, а животные, оказавшиеся на грани вымирания, получили возможность размножаться. Так будем же надеяться, что вирус геморрагической болезни у кроликов не обнаружит каких-нибудь побочных эффектов.
Австралийские кролики – отнюдь не единственное подтверждение того правила, что животных лучше оставить там, где мы их обнаружили. Например, так стоило поступить с нильским окунем, прожорливым хищником, достигающим двух метров в длину, который, как вы догадались, родом из вод Нила. Однако британцы-колонизаторы Восточной Африки имели на него определенные виды. Они посчитали, что все только выиграют, если переселить эту рыбу в озеро Виктория, самое больше озеро в Африке. В нем на тот момент уже водилось множество самой разной рыбы, и местные рыбаки были вполне счастливы, вылавливая ее. Но британцы решили, что нет предела совершенству. Самую большую группу рыб в озере в те времена образовывали разнообразные цихлиды, эти маленькие симпатичные рыбки, которых так любят аквариумисты. К сожалению цихлид, в колониальной администрации их терпеть не могли и считали мусором. И чиновники постановили улучшить озеро Виктория, запустив в него крупную рыбу помоднее. И рыбалка тогда станет сущим удовольствием, рассудили они. Многие биологи предупреждали их, что это плохая идея, но в 1954 году они все-таки выпустили нильского окуня в озеро. И нильский окунь сделал то, что сделал бы любой окунь на его месте: он прогрыз себе дорогу в начало пищевой цепочки, поедая вид за видом.
Британцы оказались правы в одном: в том, что рыбалка на озере и вправду стала отменной. Рыболовецкий промысел процветал, окунь оказался популярным и у коммерсантов, которые продавали улов как продукт питания, так и у рыбаков-спортсменов. Но тогда как оборот в рыболовецкой отрасли вырос в пять раз, обеспечив работой сотни тысяч человек, число видов рыб в озере Виктория в разы сократилось. Более 500 видов стали вымирающими, включая примерно 200 видов несчастных цихлид.
Но выйти из-под контроля могут не только животные. Кудзу, или пуэрария дольчатая, – вьющееся растение, распространенное в Азии, которое массово завозили в США в 1930-е годы, чтобы решить проблему, о которой мы уже упоминали – проблему пылевых облаков. Власти надеялись, что быстро растущий вьюн поможет укрепить почву и остановить эрозию почв. И кудзу справлялась с этим вполне успешно. К несчастью, не хуже у нее получалось опутывать другие растения, даже деревья, а также дома, машины и вообще все, что попадалось на пути. Она так распространилась на юге США, что о ней даже стали говорить: «вьюн, который съел юг».
Справедливости ради нужно сказать, что кудзу – совсем не демоническое растение наподобие триффида, как рассказывается в некоторых городских легендах. А последние исследования и вовсе установили, что вьюны покрывают меньшую площадь, чем было принято думать. И все же там, где 80 лет назад кудзу не было и в помине, теперь дикие заросли, и это растение входит в официальный правительственный список злостных сорняков. Впрочем, самое время пожалеть кудзу: на назойливое растение нашлась управа в виде назойливого насекомого. Примерно в 2009 году японскому полушаровидному щитнику удалось пересечь Тихий океан. Должно быть, он был весьма обрадован, приземлившись в Атланте и обнаружив, что здесь все заросло кудзу, которую он так любит. В течение трех лет он распространился по трем штатам, поглотив примерно треть всей вьющейся биомассы. Если вы вдруг подумали, что это хорошо, что проблема кудзу решена, спешу предупредить: все не так просто. Щитники также уничтожают урожаи сои, главный источник дохода в некоторых затронутых штатах. Нечаянное решение одной проблемы создало новые сложности.
Наше неистребимое желание поселить новые виды там, где они не имеют права быть, не ограничивается даже имеющимся набором видов: иногда нам удается создать целый новый вид. Именно это произошло в 1956 году, когда бразильский ученый Уорик Эстевам Керр привез из Танзании несколько пчелиных маток, чтобы скрестить их с европейскими пчелами: он рассчитывал, что совокупность особенностей тех и других даст в результате вид, лучше приспособленный к бразильским условиям.
К сожалению, через год генетических экспериментов случилось то, что всегда случается в таких случаях. Хранитель пчел и сотрудник лаборатории в Риу-Клару, города к югу от Сан-Паулу, умаялся. Двадцать шесть африканских пчелиных маток вылетели за пределы лаборатории в сопровождении их личных роев европейских пчел, и все они обосновались в Бразилии. Пчелиные матки стали без особого разбора спариваться со всеми пчелиными особями мужского пола, создав таким образом несколько гибридных веток разных видов. Эти «африканизированные» пчелы стали быстро распространяться по всей Южной Америке, затем Центральной Америке и наконец по США. Они мельче и несут меньше яда, чем те пчелы, что были до них, но они куда агрессивнее обороняют свои ульи и могут жалить до десяти раз. Около тысячи человек погибло от их жал, а потому этих насекомых окрестили «пчелами-убийцами». Что немного несправедливо. Их просто неправильно поняли.
Между тем две истории особенно выделяются на скрижалях истории о том, как люди пытались постигнуть сложность экосистем и осознать, как опасны могут быть последствия нарушения хрупкого равновесия в природе. В разных уголках планеты с разницей в несколько тысячелетий фанатичный диктатор и эксцентричный любитель литературы совершили зеркальные ошибки, которые имели глубокое влияние среду. Ошибки и того, и другого имели одно и ту же причину: они категорически недооценили птиц.
