Какая-то пышная дама долго не решалась сойти по лестнице на дебаркадер, несмотря на то что ей в помощь тянули руки и обер-кондуктор, и сопровождавший даму тщедушный господинчик. Поэтому, когда сыскному чиновнику наконец-то удалось выйти на перрон, Гаврилов и Кислов, ехавшие в третьем классе, уже успели подрядить для него извозчика.

– Отвезете мой багаж в гостиницу «Лион», Фундуклеевская, пять, возьмете мне номер, сами остановитесь в меблирашках по соседству – в первом нумере по этой же улице, сидите и ждите меня или моей записки. Не пить! Понятно?

– Поняли-с! – сказал Гаврилов.

– Вы старший, – определился Кунцевич. – Я скатаюсь в здешнее сыскное и к сахарозаводчикам, а потом решим, что делать. Вопросы?

Кислов открыл было рот, но «старший» не дал ему и слова сказать, рявкнув:

– Никак нет, ваше высокоблагородие!

Кунцевич поморщился, хотел было поменять старшего в команде, но передумал, сел в дрожки и велел везти себя на Большую Житомирскую.

Коллежскому секретарю показалось, что Рудый обрадовался его визиту.

– Мечислав Николаевич! Быть вам богатым!

– Спасибо, конечно, только позвольте спросить, с чего это вы так решили?

– А примета, примета есть такая – коли о человеке, особенно если он откуда издалеча, вспоминаешь и он внезапно появляется, так непременно быть ему богатым. А я об вас вот-вот вспоминал. Я ведь последние сутки только вашим-то вопросцем и занимаюсь.

– Вот как? Что, насущных делишек поубавилось?

– Да куда там! Дел столько, хоть вообще домой не уходи. Да я и не ухожу, считай. Вот, на днях банду «фоферов» изобличил.

– Кого, простите?

– Ну поджигателей, которые застрахованные дома жгут.

– А! «Кипера» по-нашему. Поздравляю!

– Всю шайку изловил и до полного сознания довел, – похвалился Рудый. – Но и для вашего дельца у меня время нашлось – уж очень господин Веккер просил, а он больно человек хороший, такому грех отказывать. Правда, быстро дело сделать не получилось, приходится все-таки местными делами в первую очередь заниматься. Но лучше поздно, чем никогда, ведь так? Я сегодня вам и господину Веккеру писать собирался, а вы вдруг сами явились!

– Раз писать хотели, значит, есть о чем?

– Есть, – растянул губы в улыбке сыскной пристав…

Изучив личные дела конторщиков, Мечислав Николаевич счел заслуживающими пристального внимания только пятнадцать из сорока двух служащих товарищества. Первым делом он выбросил из списка подозреваемых тех, кто прослужил в товариществе менее девяти лет, – ведь со слов почтового чиновника выходило, что по крайней мере столько времени приходили телеграммы Абакумову. Затем вычеркнул низший персонал – сторожей, дворника, кучеров, подумал и исключил совсем уж мелких сошек – простых писцов и младших конторщиков. Оставшихся разбил на две группы. В первую входили те, кто казался наиболее подозрительными: старший бухгалтер, его помощник, все три члена ревизионного отдела, агроном, двое самых опытных бухгалтеров. Оставшиеся восемь были включены в число подозреваемых по формальным основаниям – только в силу долгого срока службы в товариществе. Кунцевич попросил киевских сыщиков проверить именно первую группу, прекрасно осознавая, что для проверки второй времени и желания может и не хватить. Но в дело вмешался Веккер, и шустрый Рудый, почуяв меркантильный интерес, проверил всех.

– Проверяли мы их не спеша, по очереди, потому что, как я уже сказал, других дел выше крыши. Дошли до господина Лолейки, – начал рассказывать сыскной пристав.

– Это их делопроизводитель, который кадрами заведует?

– Точно так-с. Живет он за городом, в Святошине, на даче. Послал я к нему агента, тот нанимателем представился и аккуратненько лолейкинских соседей расспросил, но они ничего путного сказать не могли – все дачники, каждый сезон новые. Выяснил только мой человек, что Лолейко живет затворником, никаких дачных развлечений не посещает – ни в летний театр не ходит, ни на концерты, даже в пруду не купается! Как со службы придет – сразу домой и сидит там сычом безвылазно, а в девять вечера уже огни тушит. Служит у него одна кухарка, да и та глухонемая баба. Решил мой Остапенок домой возвращаться несолоно хлебавши. А день, надо вам сказать, жаркий был, и захотелось Лекоку моему искупаться. Купальных принадлежностей он при себе не имел и потому на дачный пруд не пошел, а пошагал на речку, она рядом там протекает. Искупался Остапенок голышом, просушился, огляделся и решил, что сподручнее ему будет сесть на поезд на станции Борщаговка, которая находится в одноименной деревне. Идет он по деревенской улице и среди мазанок видит огромные свежесрубленные хоромы в два этажа. Стало ему интересно, кто это такой дом себе отгрохал. Спросил он обывателей, а те ему и рассказали, что дом этот местного крестьянина Андрея Черняги. Черняга этот был гол как сокол, потому как имел, да и поныне имеет слабость к казенке и работать не может. Не было у него ничего, кроме красавицы дочки. И вот дочка эта приглянулась одному святошинскому дачнику. Тот стал за ней ухаживать, ее и все ее семейство кормить-поить, в шелк и бархат одевать, избу им выстроил, мебеля модные из самого Киева привез и даже попугая в клетке. Софья-то эта, Черняга, и ребятенка от дачника имеет. Третий годок ему пошел.

– А милый дружок у этой Софьи Андревны – господин Лолейко?

– Точно так-с. «Бухалтер с сахарного заводу», как о нем говорят борщаговские обыватели.

– Григорий Матвеевич, большущее вам спасибо! Я сейчас поеду к Веккеру и непременно доложу ему о вашем рвении. Впрочем, поедем вместе, вы сами доложите. Только сначала нам нужно кое-что обсудить.

Астанина арестовали за полчаса до обеденного перерыва. Арестовывали шумно, с помпой. В контору явилось несколько чинов сыскной и наружной полиции, помощник Рудого коллежский регистратор Розенкампф зачитал вслух постановление следователя, после чего на секретаря директора-распорядителя надели малые ручные кандалы. Тот вел себя достойно – не кричал, не возмущался, не пытался бежать.

Когда огромные напольные часы, установленные на межэтажной площадке парадной лестницы, пробили час, к Забродскому заглянул Лолейко:

– Лев Соломонович, расхворался я что-то – голова болит, мочи нет. Дозвольте домой уехать?

– Конечно, конечно, Александр Иванович! – проникся директор-распорядитель. – Я сам не в своей тарелке после сегодняшнего происшествия. Быть может, вам доктора позвать?

– Нет, нет, не нужно. Я дома полежу, и все пройдет.

– Езжайте, езжайте.

Делопроизводитель вышел на улицу и кликнул извозчика. Поехал он не на станцию железной дороги, а к Триумфальным воротам – городской достопримечательности, у которой была первая станция трамвая Святошинской линии. Сегодня Лолейко решил восемь копеек не экономить. Вместе с ним в вагон среди другой публики зашел и коллежский регистратор Кислов.

До дачи делопроизводителя путь был неблизким – трамвай преодолевал расстояние от города до Святошина за 35 минут, но Александр Иванович всю дорогу простоял, хотя свободных мест было предостаточно. Трамвай еще не успел остановиться на конечной станции, как Лолейко выпрыгнул из вагона и помчался на дачу. В доме он пробыл не более четверти часа, вышел, неся в руках тяжелый, по-видимому фанерный чемодан, обмотанный для крепости веревкой.

На трамвайной станции народу было мало – дачники не сильно желали возвращаться в душный город в эту пору, – на скамейке сидел какой-то усатый господин в рубашке-вышиванке и пиджаке, возле которого стояло еще трое мужчин, похожих на мастеровых. Александр Иванович приподнял шляпу, приветствуя потенциальных попутчиков, и примостился рядом. Не успел он сесть, как на станции появился еще один пассажир, личность которого делопроизводителю была знакома.

Вновь прибывший дотронулся до канотье и спросил:

– Сколько у вас там?

– Что, простите? – Лолейко недоуменно уставился на говорившего. – Сколько сейчас времени, вы спросили?

– Нет, о том, который час, я прекрасно осведомлен. У меня «Буре», подарок градоначальника. Я спросил, сколько в вашем чемодане денег. Миллион?

Лолейко вскочил было, но стоявший рядом попутчик, сильно нажав на плечи, усадил его на скамейку.

– Девятьсот тысяч…

– Десять лет назад я это все придумал. Сейчас с ценами чехарда, а в ту пору еще хлеще было. Почему только мне такая комбинация в голову пришла, до сих пор удивляюсь. Подобрал я людей надежных, чему должность моя немало способствовала, поставил на нужные места и начал купоны стричь. И так все у нас складно выходило! О каждой ревизии я заранее знал – командировочные-то мне оформлять приходилось, так что ни о какой внезапной проверке не могло быть и речи. Десять лет жили мы не тужили да еще столько бы прожили, если бы не этот идиот Хохлов! Сколько раз я его вразумлял, сколько раз говорил! Другие заведующие филиалами не меньше его имеют, а ведь про них никто никогда и не думал! Ладно бы кутил и деньги по ветру бросал, так он вздумал об этом хвалиться, и кому?! Члену правления! Поздно я об этом узнал, а не то б…

– Что «не то б»? – спросил у замолчавшего Лолейко Кунцевич. – Как Горянского – ножом по горлу?

– Я же вам уже говорил – к убийству Минея Моисеевича я не причастен! Я бы просто спровадил Хохлова куда подальше, да и дело с концом. Жил бы он сейчас в Ницце, пропивал бы свои тыщи, а мы бы дело делали. Но Горянского отправили к нему, минуя меня, и о ревизии я узнал только из телеграммы.

– Кстати, а кто такой этот Абакумов? – поинтересовался коллежский секретарь. – И как вы узнавали содержимое телеграмм, если он их ни разу не получал?

– Никакого Абакумова не существует. У меня на почте есть прикормленный сотрудник, который просматривает телеграммы на его имя, вот и все. Телеграммы, которые приходят на адрес самой почтово-телеграфной конторы, складывают в особый ящик, по алфавиту, потому телеграммы на имя Абакумова почти всегда лежат сверху. Мой человек читал их и передавал мне при встрече их содержимое.

– Какой интересный тайный способ сношений! Надо запомнить! – восхитился Кунцевич. – Продолжайте, прошу вас.

– Так вот, как только я узнал о ревизии, приказал Хохлову купить Горянского. У того ничего не получилось. То ли Миней Моисеевич был кристально честен, то ли Назар Титыч ему мало предложил, не знаю. Я грешил на скупость этого идиота и потому велел Павлу повторить попытку подкупа. Ну а тот… Проявил инициативу, так сказать.

– Ну, его ли это была инициатива или ваша, это мы проверим. А как вы сошлись с Астаниным?

– О! Тут целая история! Несколько лет назад он набедокурил у себя в Петербурге, и ему срочно пришлось уехать из города. Паша думал, что его ищет полиция, и потому перешел на нелегальное положение. Каким-то ветром его занесло в Киев, где он, не имея ни друзей, ни знакомых, ни гроша за душой, принялся добывать хлеб насущный известным ему способом – грабя и воруя. Я раньше домик снимал в самом Киеве, на окраине, в Лукьяновке. И вот Пашка как-то ночью почтил меня своим присутствием. А я, видите ли, храня при себе известный капиталец, всегда был готов к обороне – без заряженного револьвера под подушкой не засыпал. В общем, встретил я незваного гостя достойно. Сначала было хотел его в полицию сдать, но потом передумал. Разговорились мы, Павлик мне о своей несчастной жизни поведал, и решил я его простить и к себе приблизить – человек с такими навыками всегда в хозяйстве пригодится. Отмыл я его, откормил, одел-обул и устроил в товарищество на службу – мальчиком на побегушках. А надо вам сказать, что Пашка с дружками и подругами своими питерскими связь поддерживал, переписывался. Они-то ему и сообщили, что то, что он натворил, мимо полиции прошло и что его никто не ищет. Стал Паша по карьерной лестнице подниматься, а вскорости я его к Льву Соломоновичу приставил – глазами и ушами моими он стал при директоре-распорядителе. Думал, как ловко все получилось, а оно вон чем обернулось! Я, как об убийстве узнал, на службе больным сказался, а сам – на скорый поезд и в Петербург. Там встретился тайно с Пашкой, поругал его, ну а потом стали мы следы заметать. Подложный отчет я еще здесь, в Киеве изготовил и за Горянского расписался. Навыков в подделке подписей у меня нет, потому я сначала подпись поставил – несколько листов пришлось испортить, а потом текст набрал. Представляете, Веккеру как-то об этом удалось узнать!

– Научные методы сыска, – важно заметил чиновник для поручений, – мы теперь и не то можем! Мы даже определили, на какой машине вы печатали!

– Неужели и это можно определить? – изумился делопроизводитель.

– Конечно! Отчет вы фабриковали на «Ундервуде» бухгалтерии.

– Точно! Вечером, когда все ушли. Вот это да!

– Продолжайте.

– Да почти все и рассказал. Свалить все на одного из апашей придумал Павел – он нашел человека, которому светила бессрочная каторга, и уговорил за весьма умеренную сумму оговорить себя. Признаться честно, я думал, что все будет шито-крыто. Если бы я знал, что Веккер начнет сличать подписи! Да-с, перестарался я… Но я все равно не могу понять, как вы узнали, что я – это я? Ну не мог Пашка меня так быстро выдать!

– Я же говорю – наука не стоит на месте. Я на одних кроликов уйму денег истратил.

На допросе у следователя подельники Лолейко признались, что, кроме игры с ценами на сахар, их предприятие имело еще один серьезный источник дохода: пустовавшие после продажи урожая склады заполнялись другим товаром – на хранение брали все, от синьки до картошки. Купцы исправно платили арендную плату, вот только Киевское товарищество сахарозаводчиков ни копейки из этих денег не получало: все прибыли поступали в полное распоряжение другого товарищества – «Лолейко и Ко».

Астанин взял всю вину в убийстве на себя, и его должны были судить за эксцесс исполнителя. Остальным членам шайки грозили относительно небольшие сроки, но им пришлось больше года провести в предварительном заключении, до тех пор, пока не поймали Хохлова.

Выправив себе подложный паспорт, Назар Титович уехал в Париж, а оттуда переместился в Италию. На месте ему почему-то не сиделось, и, поколесив по континентальной Европе, он оказался в Лондоне, где был опознан и задержан по запросу российских судебных властей.

Когда из Лондона пришло сообщение о том, что Хохлов арестован и содержится в тюрьме «Брикстон», Кунцевич выехал в столицу Британской империи. На его поездку Киевское товарищество выделило 300 рублей.

После того как Мечислав Николаевич привез Хохлова в Петербург и сдал в пересыльную тюрьму, к нему явился невзрачный господинчик в клетчатом костюме. Господинчик отрекомендовался репортером газеты «Саратовский вестник» и попросил об интервью. Коллежский секретарь был польщен проявленным к его персоне интересом, но откровенно отвечать на вопросы не стал, обрисовав дело в общих чертах.

– Скажите, а как вам удалось разыскать Хохлова в Лондоне? – задавая очередной вопрос, репортер не переставал строчить в блокноте.

– Да я его там и не разыскивал. Он был арестован английской полицией. Мне осталось только забрать его из тюрьмы и привезти в Петербург.

Репортер поднял глаза от блокнота, на секунду остановил свою писанину, потом кивнул и застрочил с удвоенной скоростью.