Когда поезд подъезжал к городу, то из окна открылась такая чудесная панорама, что Мечислав Николаевич был просто очарован. Кунцевич любовался появлявшимися один за другим величественными фасадами Владимирского собора, университета, крепостными стенами Печерской лавры и ее великой колокольней, видной за много десятков верст.

Когда же поезд остановился и чиновник для поручений вышел на привокзальную площадь, волшебная сказка, созданная видами из вагонного окна, исчезла. Кунцевич сел в одноконные дрожки такой топорной работы, что, езди они по Питеру, их хозяин никогда бы не нашел себе седока, и двинулся по Безаковской в центр города. Эта улица, названная в честь бывшего генерал-губернатора Юго-западного края Безака, состояла из сплошных ям и колдобин, кое-где заделанных крупным кругляком. Сначала ехали мимо каких-то огородов, ряда длинных заборов, испещренных рекламными вывесками, мимо полуразвалившихся и вросших в землю деревянных домиков. Но по мере приближения к центру проплывавшая мимо картина стала меняться в лучшую сторону. Справа появилась красивая решетка громадного Ботанического сада, после которого, миновав памятник графу Бобринскому, экипаж повернул направо, и перед взором столичного гостя открылся прямой, как стрела, уходящий в необозримую даль Бибиковский бульвар, с обеих сторон засаженный пирамидальными тополями – гордостью Киева. Но, несмотря на близость центра, качество дорожного покрытия не улучшилось, и колеса дрожек то и дело попадали в ямы или наезжали на колдобины.

Не заезжая даже в гостиницу, а только отослав туда вещи, сыщик поехал в почтово-телеграфную контору на Андреевском спуске.

Ревизора заманили на Петроградскую прямо с поезда. Об этом говорило то, что ни в одной гостинице он не прописался. Следовательно, убийца знал о результатах ревизии еще до приезда Горянского в столицу. Горянский в телеграмме Забродскому ничего об этом не писал – он только известил директора, когда прибывает. Выходило, что преступника уведомил Хохлов, причем уведомил заранее – встречу ревизора надо было подготовить. Он мог сделать это только посредством телеграммы. Назар Титович, конечно, мог отправить убийцу или убийц в одном поезде с ревизором, но в это коллежский секретарь верил мало – в этом случае Горянского было легче убить в купе или попросту выкинуть из поезда на полном ходу. Оставив эту версию на потом, Кунцевич заставил Лудина взять у судьи постановление на осмотр отправленной из всех почтово-телеграфных контор города корреспонденции и поехал с ним на телеграф, располагавшийся на вокзале. Он нашел то, что искал, быстро. Срочная телеграмма с текстом «Купить не удалось, встречайте, выехал семичасовым» и без подписи была отправлена в день отъезда Горянского. Удивило Мечислава Николаевича другое – депеша адресовалась не в Петербург, а в Киев, в Киево-Подольскую почтово-телеграфную контору, до востребования, господину Абакумову. Получив эти сведения, Кунцевич здесь же, на телеграфе составил запрос в Киевскую сыскную часть и, попросив телеграфиста удостоверить его подпись, отправил его срочной телеграммой.

Ответ он получил уже в Петербурге. Прочитав письмо, он выругался по-польски, пошел к Амбросимову, а вечером уже мчался в Киев.

К удивлению Мечислава Николаевича, почтовый чиновник, отвечающий за выдачу телеграмм, Абакумова вспомнил.

– Этот господин периодически получает различные телеграммы, но ни разу за ними не явился! Представляете?

– Как это? – удивлению чиновника для поручений не было границ. – Не понимаю!

– Я сам ничего не понимаю! Я служу здесь уже десятый год, и за это время Абакумову пришло телеграмм, наверное, пятьдесят. И ни одной он не получил! Мы храним их положенные шесть недель, а потом уничтожаем. И ни разу никто из отправителей не справился об их судьбе! А некоторые, как, например, интересующая вас, были срочные! Люди шлют телеграммы, платят за них три цены, их депеши никто не получает, а они и в ус не дуют. Просто удивительно!

– Да-с…

На Большую Житомирскую в Городское полицейское управление Кунцевич поехал на трамвае. Справившись у дежурного околоточного, где расположена сыскная часть, и отыскав нужный кабинет, питерец постучался и, получив разрешение, открыл обитую рваной клеенкой дверь. В кабинете за столом сидел бритый мужчина с усами, в одной хохлацкой рубашке с вышивкой. На спинке его стула висел серый потрепанный пиджак.

– Здравствуйте! Господин Рудый?

– Да. С кем имею честь?

– Я – чиновник для поручений столичной сыскной полиции коллежский секретарь Кунцевич. Вот мое свидетельство. – Мечислав Николаевич протянул начальнику сыскной части книжку удостоверения в коленкоровом переплете.

Тот, жестом предложив гостю присесть, сначала надел пиджак, а потом внимательно ознакомился с документом.

– Чем могу служить, господин коллежский секретарь?

– Неделю назад я отправил вам из Саратова отношение и просил проверить адресата одной интересующей меня телеграммки. Третьего дня, уже будучи в Петербурге, я получил от вас ответ. Позвольте я его зачитаю. – Сыщик достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и прочитал: «На ваше отношение входящий нумер такой-то от двадцать шестого сего июня». – Коллежский секретарь прервал чтение и посмотрел на Рудого. – Прошу вас особо обратить внимание на эту дату, итак, «от двадцать шестого сего июня, уведомляем вас, что проведенным чинами вверенной мне части розыском добыть интересующие вас сведения не представилось возможным. Примите уверения и прочая». И внизу – ваша подпись.

Мечислав Николаевич протянул губернскому секретарю лист бумаги, но тот на него даже не взглянул.

– Естественно, на ответе моя подпись. Только я уполномочен подписывать исходящие бумаги.

– А вы, прошу прощения, читаете то, что подписываете?

Рудый откинулся на стуле, сложил руки на груди и ухмыльнулся:

– А вы? Почему вы мне такие вопросы задаете? Вы, милостивый государь, что, сюдой из Департамента полиции с проверкой посланы? Собственно говоря, какие у вас ко мне претензии?

– Вы задали мне сразу три вопроса, отвечу на каждый из них по порядку. Да, я всегда читаю то, что подписываю. У нас в столице по-другому нельзя – из-за невнимательности можно или службы лишиться, или, того хуже, в острог загреметь. Сюда я послан не Департаментом полиции и не с проверкой, а столичным градоначальником для расследования совершенного у меня в районе убийства. А претензии у меня к вам следующие: депешу я вам отправил двадцать пятого в шесть часов вечера, получили вы ее, судя по вашему входящему, двадцать шестого и в этот же день состряпали и отправили мне ответ. Выходит, вы агентов никуда не посылали и ничего, о чем я вас просил, не проверили? Знаете что, я думаю, вы такие ответы на пишущей машинке сразу в десять мест через телеграфную бумагу делаете. Уж очень оттиск неясен, да и входящий номер в текст от руки вписан.

Рудый встал, открыл стоявший сзади него сейф, вытащил оттуда толстый журнал и бросил его на стол:

– Вот. Это настольный реестр входящих за июнь. Он начинается с семь тысяч триста двадцать восьмого нумера. А исходящих мы уже отправили десять тысяч. У меня на каждого чиновника по двести дознаний в год! А знаете, кто у меня чиновники? Два околоточных, у которых выбор был – или в сыскную идти, или вон из полиции, и четыре городовых с трехсотрублевым жалованьем! Я уже и не помню, когда последний раз дома спал. Жена от меня ушла! Мы свои преступления регистрировать не успеваем, не то что расследовать, а тут еще вы со всякой ерундой…

Кунцевич поднялся:

– Песня известная. Коли так трудно вам, чего же не уходите?

– Вам легко говорить…

– Это отчего же вы считаете, что мне легче? Вы думаете, я часто дома сплю? Или у нас в Петербурге преступлений меньше случается? От меня тоже, между прочим, жена ушла, точнее, я ее сам выгнал. Вот только, когда коллега меня помочь просит, я вот такой ерундой, – Мечислав Николаевич потряс листком бумаги, – не занимаюсь. Я тридцать пять часов трясся в поезде, чтобы за полчаса узнать то, о чем вас просил и чего вы сделать не удосужились. Ладно, не стану больше утомлять вас своим присутствием, честь имею.

– Жаловаться будете? – крикнул Рудый вдогонку.

Коллежский секретарь остановился на пороге кабинете и повернулся к сыскному приставу:

– Непременно!

«Какого черта я к нему поперся? – Кунцевич, досадуя сам на себя, вышел на улицу и кликнул извозчика. – Чего мне от него надо было? К совести воззвать? Нешто я не понимал заранее, что это бесполезно. Да и мне ли взывать к его совести? Сам ли я намного праведнее?»

– Куды зволыте? – прервал самоуничижающие размышления сыскного чиновника возница.

– До Фундуклеевской много ли возьмешь?

– Фундуклеевская велика, барин.

– Мне нужна гостиница «Лион».

– Полтинничек положите?

– Два пятиалтынных дам.

– Додайте пятачок та сидайте.

Войдя в номер, он прежде всего написал записку: «Милостивый государь, Алексей Феликсович! Я хочу переговорить с Вами по известному Вам делу, в виду чего прошу Вас не отказать принять меня если возможно завтра утром в 9-91/2 ч. ч., или могу быть у вас еще даже сегодня во время, которое Вы мне назначите. Жду ответа в гостинице „Лион“, Фундуклеевская, 5. С совершенным почтением М. Кунцевич». Запечатав послание в конверт и поручив коридорному отправить его адресату, коллежский секретарь стал приводить себя в порядок после долгой дороги.

Не успел он закончить туалет, как в дверь постучали.

– Войдите! – разрешил Кунцевич, повязывая у зеркала галстук.

Дверь открылась, и на пороге он увидел Рудого.

– Примете, господин коллежский секретарь? – тон у сыскного пристава был дружелюбно-примирительный.

– Однако ж, быстро вы меня отыскали! – Столичный чиновник своего занятия не прервал и лицом к гостю не поворотился.

– Дык я за вами вслед агента послал, – не стал скрывать Рудый.

– Вы бы эдакое проворство выказывали, мои запросы исполняя.

– Ну виноват, виноват, каюсь и обязуюсь искупить. Тока не надо жаловаться-то, а? А то погонят меня со службы, а у меня семья…

– Вы же сказали, что жена от вас ушла?

– Я другой обзавелся…

Наконец коллежский секретарь соизволил повернуться к гостю-просителю:

– Ну хорошо, жаловаться я не стану. Но в ответ жду от вас полного содействия в расследовании порученного мне дела.