Пролетка свернула с Большого проспекта на Гатчинскую и, миновав несколько домов, остановилась. Кунцевич расплатился с извозчиком и вошел в услужливо распахнутую дворником калитку. Рядом уже семенил местный сыскной надзиратель.

– Мужчина, лет сорока, два ножевых – в бок и по горлу. Ни денег, ни часов, ни документов. Апаши, ваше высокоблагородие, чтоб им пусто было!

– Убитого дворник нашел?

– Да-с. В половине шестого.

– Здешний жилец?

– Нет, дворник его не узнал.

– А как же он мимо него прошмыгнул?

– Да тут через дворы, стройки и пустыри до Ждановской дойти можно.

– Значит, в эти ворота он не входил?

– Дворник божится, что нет.

– Следователь прибыл?

– Так точно-с. Они неподалеку проживать изволят.

Труп лежал в закоулке, образованном стенами дома и надворного флигеля. Частный врач статский советник Таганский вытирал руки белоснежным платком, следователь Амбросимов раскуривал сигару. Рядом стояли дежурный помощник пристава, околоточный и четверо городовых. Кунцевич со всеми поздоровался.

– А! Вот и вы, – сказал, протягивая руку, следователь. – Я практически закончил, черновик протокола набросал, набело в камере перепишу, а сейчас поеду досыпать. Соблаговолите распорядиться, чтобы эти господа, – коллежский асессор кивком показал на стоявших немного поодаль двух понятых из фабричных, – прибыли ко мне сегодня к трем дня, им надобно будет в протоколе расписаться.

– К трем никак невозможно, ваше высокоблагородие, – подал голос один из представителей общественности, – потому как мы ишшо на заводе об эту пору будем.

– Я вам повестку напишу, – бросил следователь.

– А куда идти-то надоть? – спросил второй понятой.

– На Литейный, в суд, – сказал Амбросимов.

Мужики начали причитать – идти было далеко.

– Ну не хотите ноги топтать, тогда подписывайте пустые листы и ступайте с богом, только если кто спросит, чур говорить, что протокол вы внимательнейшим образом прочитали!

Обрадованные работяги дружно закивали, поставили в указанных им местах свои корявые подписи и чуть не вприпрыжку покинули место происшествия.

– Ну-с, – следователь сложил бумаги в щегольской портфель и вновь протянул коллежскому секретарю руку, теперь уже для прощания, – ищите да обрящете! Попросите кого-нибудь найти мне извозчика.

Держа портфель под мышкой и пуская в воздух клубы сигарного дыма, представитель Министерства юстиции удалился вслед за бросившимся ловить извозчика городовым.

Кунцевич проводил его недобрым взглядом, молча покачал головой и опустился перед трупом на корточки. В ходе осмотра убитого перевернули на спину. Грудь у него была залита кровью, горло пересекала страшная зияющая рана.

– Часов пять-семь, как он богу душу отдал, – сказал врач. – Следов борьбы нет, смерть быстрая, убийца ему артерию пересек.

– Получается, в промежуток с двенадцати до двух все это случилось. Коли артерия перерезана, на убийце много крови должно быть, ваше высокородие?

– Да, если он стоял прямо перед жертвой, то должен был весь изляпаться.

– Ясно. Гаврилов, слышали? – обратился Мечислав Николаевич к сыскному надзирателю. – Примите к сведению. А костюмчик-то на убитом не из дешевых. Да и ботиночки не польской выделки. Какая нелегкая его сюда занесла? Гаврилов, живут здесь мамзели?

– Тута, ваше высокоблагородие, они везде живут.

– А то я не знаю. Полированные, говорю, живут?

– Есть пара квартир неподалеку.

– Узнайте, не их ли гость.

– Слушаюсь! – Надзиратель бросился выполнять приказание.

Чиновник для поручений стал шарить по карманам пиджака убитого.

– Действительно пусто, – сказал он разочарованно, поднимаясь. – Вы его сегодня вскрывать будете?

– Да, – доктор открыл крышку часов, – позавтракаю и начну.

– Я к вам в прозекторскую фотографа пришлю, надобно снять покойника при хорошем освещении.

– Присылайте, только пусть он поторопится, а то у меня нынче дел много.

Ни девицы мадам Смысловой, стоившие пять рублей за ночь, ни мамзели Эммы Францевны Эппель, продававшие себя по три рубля за сеанс, после оглашения им примет убитого своего клиента в нем не признали. Фрау Эппель не побрезговала лично прибыть на место происшествия и осмотреть тело. «Нет, такой импозантни мущин не быть у меня», – сказала она категорично и удалилась, переполненная чувством выполненного долга. Гаврилов подрядил районного смотрителя врачебно-полицейского комитета и пробежался вместе с ним по живущим поблизости проституткам-одиночкам и «кабинетным», но это никаких результатов не дало. Днем Кунцевич вызвал к себе одного из руководителей «рощинских» – Кольку-Ногу. Предводитель апашей клялся и божился, что фраера записали не они. «Сукой буду, ваше благородие, не мои это! Нешто мы не знаем, что за такие кренделя бывает? Кому же под раздачу попадать хочется? Да и не гайдовские это, и не ждановские. Можа, кто с Васьки к нам пробрался? Коли так, то мы всенепременно найдем падлу и вам в лучшем виде предоставим!» Мечислав Николаевич дал на поиски три дня, пообещав после этого срока самые жестокие репрессии. Хулиган еще раз поклялся разыскать злодея, сдвинул картуз на левое ухо, перебросил длинный белый шарф через плечо и ушел.

Одновременно принимались все возможные меры к установлению личности потерпевшего. Чинам наружной полиции было строго-настрого приказано извещать Сыскную обо всех поступивших к ним заявлениях о пропаже лиц мужеского пола, сходных по приметам с убиенным, а участковые сыскные надзиратели опросили на этот предмет содержателей гостиниц и меблированных комнат на своих участках. Но ни у кого хорошо одетый мужчина с короткой черной бородкой, магометанского или иудейского вероисповедания (как установил доктор), не пропадал.

С момента обнаружения трупа прошло трое суток, но личность убитого так и не была установлена. Чулицкий пенял об этом Кунцевичу на каждом вечернем совещании.

На четвертый день прибегли к крайнему средству: голова убитого была отделена от уже начавшегося разлагаться тела, помещена в большую банку с формалином и выставлена на всеобщее обозрение в прозекторской Обуховской больницы. Народ, оповещенный о необычном зрелище через газеты, шел нескончаемым потоком. Результат был получен незамедлительно – в половине пятого вечера 19 мая 1902 года к начальнику сыскного отделения явился директор-распорядитель Киевского товарищества сахарных заводов Лев Соломонович Забродский и заявил, что опознал в убитом своего сотрудника – инженера-химика Минея Горянского.