Глава 7

От рассвета до заката

23 день холодных вод, Риль Суардис

Дамиен шер Дюбрайн

О важном деле Дайм вспомнил лишь к концу завтрака. Неторопливого, почти домашнего завтрака на плоской крыше башни Рассвета. К завтраку, кроме шамьета и разнообразных вкусностей с королевской кухни полагался роскошный вид на Королевский парк, разноцветные городские крыши и бескрайнюю синюю гладь Вали-Эр с белоснежными лепестками парусов.

Корабли и напомнили Дайму о подарке от Ястребенка, позабытом во внутреннем кармане камзола.

– Ты зовешь султана Ястребенком? – поднял бровь Роне.

– Я не говорил этого вслух, – не в силах злиться на беспардонность темного шера, но и не желая пропускать ее мимо ушей, сказал Дайм. – Ты мог бы хоть сделать вид, что не гуляешь по моим мыслям. Из вежливости.

– Ну что ты, мой светлый шер. Я не суюсь, куда меня не приглашали. Но о Ястребенке ты подумал слишком громко. Он в самом деле похож на меня?

– Ты ревнуешь, Бастерхази.

– Нет.

– Это был не вопрос. – Дайм насмешливо улыбнулся и налил себе еще шамьет из серебряного кувшинчика.

– А на вопрос ты не ответил.

– Похож, – кивнул Дайм и неторопливо отпил горячего, изумительно пахнущего корицей шамьета.

Этот запах нравился ему почти так же, как запах ревности темного шера. Дайм бы ни за что не признался вслух, но что-то в этом было бодрящее. Почти как запах притаившегося в древних развалинах мантикора – быстрого, непредсказуемого, ядовитого, смертельно опасного и прекрасного.

– Сколько комплиментов, и все – мне, – раздул ноздри Бастерхази. – Но в отличие от мантикора, я не нападаю из-за угла.

– Ты не представляешь, как меня это радует, мой темный шер. Кстати, очень любезно с твоей стороны передать мне подарок от Ястребенка. Благодарю.

– Не за что, мой светлый шер. Кстати, я добавил кое-что от себя.

– Ну кто бы сомневался… – Все прочие колкости, так и просящиеся на язык, Дайм придержал.

Да, темный шер – беспардонная сволочь, он даже не думает скрывать, что совал нос в шкатулку. Но ведь это лучше, чем если бы он просто забрал ее содержимое. Шис. Нет, он не стал бы. Только не Роне.

Проклятье. Почему так хочется доверять тому, кому доверять нельзя?!

– Ты доверил мне свою жизнь, мой светлый шер, – в голосе Роне не было и намека на улыбку. И ни следа того сияния и расслабленности, что утром, когда они проснулись рядом. – А теперь боишься за сохранность каких-то старых бумажек.

– Я не боюсь.

– Это был не вопрос. – Роне вернул Дайму насмешливую ухмылку. – Но если ты спросишь, Дюбрайн, я отвечу правду.

Первое, что просилось на язык, Дайм проглотил. Второе – тоже. Вообще ему пришлось отвлечься на шамьет, чтобы не высказать Бастерхази все о лживых порождениях Ургаша. Не стоит. Бастерхази пока не сделал ничего ужасного и непоправимого.

Может быть, и не сделает дальше? Могут же Двуединые явить чудо?!

Ведь вчера, да и сегодня утром, пока не вспомнили о важном – им было так хорошо вместе! Как будто и не светлый с темным.

Вернув пустую чашку на стол, Дайм призвал шкатулку из гостиной. Именно там он вчера оставил свой камзол, а с ним и шкатулку. Зря, конечно, оставил – от того, что Бастерхази предложил ему с утра свой халат, они не стали друзьями. И сейчас, в сибаритском шелке, расписанном цветами и птицами, Дайм чувствовал себя неуютно. Надо было надеть мундир. Он же приехал в Суард не чтобы распивать с темным шером шамьет.

Шис. Как же не хочется слышать от Бастерхази ложь! Почти так же, как неприглядную правду, будь прокляты муторные политические игры! И где уже эти проклятые ментальные шиты?! Хватит Хиссову сыну бродить в его мыслях, как в собственной гостиной.

Возвращать на место ментальные щиты было нетрудно, но почему-то больно. Как будто Дайм рубил по живому связавшие их с Роне нити – и каждая из них, даже самая тонкая и неважная, рвалась с обиженным звоном и била отдачей, словно лопнувшая гитарная струна.

Хорошо, что Дайм больше не чувствовал Роне – хотя все равно знал, что ему тоже больно. Может быть, даже больнее, ведь он-то щитов не ставил.

– Дюбрайн, довольно тянуть. – Голос Бастерхази был идеально ровен. – Открывай уже и убедись, что все на месте.

Не отвечая, Дайм открыл шкатулку. Дотронулся до четырех старых тетрадей, проверил на свежие воздействия, но ничего, кроме того, что их недавно читали, не обнаружил. Взял их в руки, заглянул внутрь, даже сумел с разобрать, что написаны они на старосашмирском и что писал их светлый шер.

Светлый? Очень странно. И это не Бастерхази намудрил, это так и было.

Достав и бегло просмотрев четыре старые тетради, Дайм осторожно коснулся еще одной, новой, лежащей на дне шкатулки. На ее обложке было написано хорошо знакомым почерком, на современном едином: «Дневники с. ш. Джета Андераса. Перевел т. ш. Рональд Бастерхази».

В горле образовался комок, никакого отношения не имеющий к завтраку. И, пожалуй, к с. ш. Андерасу.

Не поднимая взгляда на Роне, Дайм вернул старые тетради на место и раскрыл новую, прочитал несколько строк, даже провел по ним пальцем – чтобы убедиться, что ему не мерещится. Это в самом деле было написано вчера вечером, и тот, кто это писал, применил сразу полдюжины сильнейших ментальных и некрозаклятий, а кроме них – мерзость под названием «длинное время». Очень полезную для дела и очень вредную для самого шера мерзость.

– Зачем, Роне? – спросил Дайм и тут же пожалел о глупом вопросе. Он вовсе не хочет услышать в ответ подколку или ложь и тем более не хочет услышать правду. Проклятье, да что с ним такое творится?! – Можешь не отвечать, Бастерхази. Я… я благодарен тебе.

Да, вот так – правильно. Бастерхази ничего не присвоил и сделал перевод для него. И несмотря на то, что Дайм чувствовал себя униженным, он оценил подарок. Восстановить и перевести эти дневники – долгая, сложная работа. Без помощи некроманта Дайм бы провозился с ней не меньше месяца. Именно это и было унизительным. То, что у Дайма бы заняло месяц (которого у него, как обычно, не было), темный шер сделал за несколько часов.

– Могу, но не буду, – покачал головой Бастерхази. – Я хотел знать, что в дневниках Андераса. Ты вряд ли бы предложил мне их прочитать.

Дайм нехотя кивнул: да, он бы не дал их Бастерхази. Вообще бы не показал. И не потому, что считает их содержимое такой уж опасной тайной. А потому что дневники – для императора, еще одно подношение в надежде купить свободу. Наверняка тщетной надежде. И упаси Двуединые, чтобы темный шер догадался об этом! Это слишком лично. Слишком… унизительно. Одно дело, когда Бастерхази дразнит его цепным псом, не зная, насколько он близок к истине, и совсем другое – если знает точно, как сильно жмет Дайму строгий ошейник и как коротка его цепь.

– И если ты спросишь, какого екая я вообще сказал, что видел эти дневники, я тоже отвечу, Дюбрайн, – продолжил Бастерхази с тем же высокомерно-непроницаемым видом. – Я не хочу тебе лгать и не хочу ничего от тебя скрывать. Мне надоели глупая вражда и ложь.

– Мне тоже, Бастерхази. Но это не я вскрываю чужие письма.

– Это письмо настолько важно, Дюбрайн? Важнее, чем… – невозмутимое высокомерие дало трещину, и сквозь эту трещину полыхнуло такой болью, что у Дайма сбилось дыхание. А Бастерхази осекся, не договорил…

– Нет. – Дайм подался к нему, накрыл его руку своей. – Нет, Роне. Не важнее.

Что не надо было его касаться, Дайм понял сразу – но поздно. Ментальные щиты снова слетели к шисовой бабушке, и на Дайма хлынула чужая боль, чужое одиночество, чужая обида… Или не чужая? Ведь он сам ощущал то же самое. Он так же привык прятать одиночество, боль и зависть к тем счастливчикам, которым повезло не носить строгого ошейника, к тем, кто был свободен любить или ненавидеть кого вздумается.

– Прости, Дюбрайн. Ты прав, эти дневники не стоили… – Бастерхази снова замолк, и лишь одними губами закончил: – Тебя.

– Не стоили, – едва совладав с непослушным голосом, отозвался Дайм и сжал его руку. – Бастерхази… если тебе что-то нужно, просто скажи об этом.

– Да, мне нужно, Дюбрайн. – Так же подавшись к нему над столом, Бастерхази зло сверкнул глазами. – Мне нужно, чтобы ты не подозревал меня Мертвый знает в чем!

– Ну так скажи, что не ты сделал амулет, который Шуалейда нашла у мастера теней! Давай, Бастерхази!

Дайм так и не разорвал контакта, несмотря на обжигающий гнев Бастерхази – физически обжигающий, не хуже огня в камине. Но сейчас Дайму нужна была эта боль, нужны были все его эмоции, чтобы шисом драный мозгокрут не смог ничего скрыть.

И сам он не желал скрывать, насколько больно было ему обмануться.

– Я не собираюсь тебе врать, тем более так по-идиотски. – Бастерхази чуть сбавил накал гнева, и из-под него проступила все та же обида. Он доверился, а его предали. Прямо как в зеркале. – Амулет и еще два таких же сделал я четыре года назад по заказу Тодора. В архивах Конвента есть завизированная Светлейшим заявка. И если тебе очень любопытно, можешь проверить, один из них пропал, и брал их не я.

– Проверю, не сомневайся. Но это не говорит о том, что ты ни при чем.

– Ты уж договаривай, Дюбрайн – при чем? Что я, по-твоему, сделал?

– Покушение на Каетано, Бастерхази.

Бастерхази криво и зло усмехнулся:

– Ты попустил одно слово, Дюбрайн. Ключевое слово. Знаешь какое?

– И какое же?

– «Неудачное», Дюбрайн. Ты сам веришь, что если бы я хотел убить Каетано, мальчишка был бы до сих пор жив?

О да. Это был аргумент. Единственный веский аргумент, когда речь шла о таком хитром и сильном мерзавце, как Бастерхази. Подделать улики, замести следы, обмануть всех и вся он бы мог. Легко. Но ошибиться и проиграть? Нет. Но это может значить лишь одно: Бастерхази на самом деле не хотел убивать Каетано или Шуалейду. Но чего тогда он добивался?

– Так скажи мне, чего ты хотел, Хиссов ты сын? Скандала? Смерти Тодора?

– Представь себе, Дюбрайн, ничего. Ни-че-го! Я вообще не знал, что Ристана затевает эту глупость.

– И ты хочешь, чтобы я поверил, что покушение на Каетано прошло мимо тебя?

– Я узнал о нем на следующее утро, Дюбрайн. Как ни отвратительно это признавать, но Ристана провернула всю интригу без меня. И знаешь почему?

– Ну?..

– Потому что знала, я ее не поддержу. Мало того, я бы не позволил ей этой феерической глупости. Подумай сам, за каким екаем мне смерть Каетано или Тодора и тем более смерть Шуалейды? Чтобы Магбезопасность пришла по мою душу? Или чтобы Конвент снял меня с должности только за то, что я темный и виноват во всем по определению? Да к Мертвому Конвент, ты серьезно считаешь, что я бы стал мешать тебе получить шисову корону или надеть ее на ту голову, на которую ты хочешь ее надеть? Что какая-то мышиная возня может быть важнее тебя? Ты… ты идиот, Дюбрайн.

Это прозвучало так, словно Дайм и в самом деле был идиотом. Идиотом, готовым поверить темному шеру. Не просто готовым, а мечтающим поверить. В то, что Дайм может быть важен. Что кто-то может не плевать на его интересы. Что он может быть не инструментом для достижения чьих-то целей, а сам быть целью.

Или же он – все равно инструмент, просто цель Бастерхази где-то близко, ее достижение зависит от Дайма. Ритуал единения по Ману?

Проклятье. Что-то здесь не сходится. Бастерхази не похож на сумасшедшего фанатика. Да что там, если бы ему нужен был Дайм для такого ритуала, сегодняшняя ночь подошла бы идеально. Дайм настолько потерял бдительность, что уснул не просто рядом с темным шером, а в его доме, в каких-то локтях от алтаря Хисса. Но Бастерхази ничего не сделал… то есть… ничего, чего не хотел сам Дайм.

Проклятье. Бастерхази же может говорить правду? Пожалуйста, Светлая, пусть это будет правдой.

– Поклянись, что ты не причастен, Бастерхази, – устало попросил Дайм.

– Я клянусь, Дюбрайн, драконьей кровью в моих венах и моей жизнью. Я понятия не имел о покушении, пока оно не провалилось. Видят Двуединые!

Вспышка Света и Тьмы ослепила Дайма, пронизала миллионом ледяных игл, и показалось – кто-то посмотрел на них обоих с насмешливой укоризной.

Плевать. На слепоту, на иглы, на укоризну, на все плевать, пусть только, когда Дайм снова сможет видеть, Бастерхази по-прежнему будет жив. Пожалуйста.

– Ты… ты идиот, Дюбрайн, – послышалось тихое, и сухие теплые пальцы коснулись его скулы. – Параноик шисов. Вы все в Магбезопасности такие?

– Нет, – Дайм с трудом улыбнулся, – намного хуже.

Из разноцветных пятен наконец-то поступило лицо Роне.

– А знаешь, мне нравится твоя паранойя. Ты же мне не доверяешь ни на динг, не так ли, мой светлый шер… Чш-ш, не отвечай. Мы сегодня договорились говорить только правду, а ты уже готов вежливо соврать. – Бастерхази понимающе и грустно улыбнулся. – Так вот, мой светлый шер. Так как ты не доверяешь ни на динг этому хитрому и опасному мерзавцу, тебе следовало бы внимательно за ним присматривать. Держи друзей близко, а врагов еще ближе, хорошо ведь сказано, а?

– Отлично сказано, – кивнул Дайм, накрыв ладонь Бастерхази своей ладонью и прижавшись к ней щекой.

– Ну вот, ты можешь быть близко. Совсем близко. В моем доме, в моей постели. В моем сердце. Ты можешь узнать обо мне все, что захочешь. Главное, не оставляй меня без присмотра надолго, вдруг я затею что-нибудь ужасно коварное и опасное для безопасности империи? Отечество тебе не простит, если ты что-то упустишь.

– У тебя на чердаке полный сквозняк, Бастерхази.

– Да. Очень опасный сквозняк. Ты даже не представляешь насколько.

– И ты всерьез предлагаешь мне…

– …спать в моей постели. Держать твой шисов мундир в моем шкафу. Надевать утром этот халат и пить со мной шамьет. Спорим, ты у себя в Метрополии так и не завел шелкового халата? А я буду рассказывать тебе обо всех своих коварных планах и спрашивать совета. Кто, как не будущий глава МБ, лучше всех разбирается в коварстве и интригах? Думаю, тебе тоже будет интересен мой богатый опыт. Кстати, если ты позовешь меня поохотиться на упырей или заговорщиков, я даже составлю тебе компанию. Ну, знаешь, втереться в доверие к коллегам и все такое.

– Втереться в доверие вампирам, о да, ты сможешь.

– Конечно. Для тебя, мой светлый шер, хоть к зуржьим шаманам. – Бастерхази бережно поднес руку Дайма ко рту, прижался губами к костяшкам пальцев. – Любой каприз.

– Тогда еще два вопроса, Бастерхази, раз уж сегодня день правдивых ответов. Что за ритуал ты начал с Шуалейдой перед тем, как убил мою птицу, и что было потом?

– Это не было ритуалом, Дюбрайн. Я всего лишь хотел, чтобы она понимала, с кем целуется, и произнесла вслух, что мы можем быть вместе.

– Ты и Шуалейда?

– Ты, я и Шуалейда. Она, безусловно, прекрасна, я бы сказал – единственная женщина, ради которой я готов бодаться с Пауком, и единственная, кого я готов учить всему, что знаю. Но без тебя это не то, Дюбрайн.

– Сиренам можно у тебя учиться чарующим песням, Бастерхази.

– Нет. – Бастерхази усмехнулся, глядя Дайму в глаза. – У них так не получится. Ни одну сирену ты не подпустишь так близко, Дамиен шер Дюбрайн. Это азарт, да? Обнажить сердце перед тем, кто охотится на тебя. Пройти по самому краю Бездны, зная, что один неверный шаг, и ты упадешь. Но выигрыш слишком велик, чтобы не рискнуть. И ты сейчас чувствуешь себя живым как никогда. Потому что Бездна дышит тебе в затылок.

– Это ты сейчас обо мне или о себе, Бастерхази?

– Разве не очевидно, Дюбрайн, что о нас обоих? Но я обещал рассказать тебе, что случилось дальше. Кстати, я был уверен, что Шуалейда поделилась с тобой в подробностях, как коварно я ее напугал поездкой домой.

– Ты умудрился напугать Аномалию? Я тобой восхищаюсь, мой темный шер.

Бастерхази поморщился.

– Не издевайся. Понятия не имею, с чего она взяла, что я собираюсь ее похитить. И главное, как бы я это сделал, если ее несла ее собственная химера? У ее высочества не пробелы в образовании, а зияющие дыры.

– И кому, как не тебе, их заполнить.

– Ты так хорошо понимаешь меня, мой светлый шер.

– Именно поэтому я проверю, кто взял амулет из сокровищницы, и сам допрошу барона Наба.

– Надеюсь, ты узнаешь что-нибудь полезное.

– Узнаю. А ты узнал что-нибудь полезное из дневников Андераса?

– Да. К примеру, что Андерас – не мужчина, а женщина. Светлая шера Джетта Андерас, по самую макушку влюбленная в Ману. Причем взаимно.

Дайм только покачал головой. Историки сойдут с ума, если это прочитают. Только кто ж им даст-то! Пока все, что Дайм добывал для императора, так и оседало в тайниках – императора или Светлейшего, не суть. А еще Дайм сильно жалел, что большую часть документов сам толком не изучил. В основном – потому что не хватало времени и навыков, он же не некромант, чтобы поднимать старые бумаги. Быть может, если бы он не так надеялся на императорскую милость, а занялся бы изысканиями сам, сейчас он бы гораздо лучше понимал Бастерхази.

Но ведь можно просто спросить? И плевать, что он сам будет выглядеть невежественным щенком. Иногда это не так уж важно.

Вот только время, шис его дери, время! Завтра приедет Шуалейда, и если пустить все на самотек, то есть позволить ей узнать о том, что он – не Люкрес, от кого-то еще, ее реакция непредсказуема. А рисковать он не имеет права.

– Хочешь, я оставлю их тебе на несколько дней, Бастерхази?

– Конечно хочу.

– Я бы с удовольствием занялся ими вместе с тобой, но у меня еще до шиса срочных дел.

– Ну кто бы сомневался, что рабочий день Магбезопасности уже давно начался, – хмыкнул Бастерхази.

– Нет. Это личное. Мне нужно встретиться с Шуалейдой до официальных мероприятий.

– Ты собираешься сказать ей о себе правду? Кстати, мне тоже интересно, зачем эта глупая ложь. Она же все поймет, как только увидит тебя в мундире, полковник Дюбрайн.

– Правду… Это очень опасная штука, правда. – Дайм откинулся на спинку кресла, прищурился на поднимающееся к полудню солнце. – Иногда она убивает, Роне. Кому, как не тебе, это знать.

– Вот как… – еле слышно пробормотал Бастерхази, и Дайм снова ощутил прикосновение тьмы: на этот раз окрашенное менталом, изучающее. – Я бы не хотел, чтобы правда убила тебя, мой светлый шер.

Разумеется, плетений печати Бастерхази не увидел – печать умела отлично притворяться частью естественной ауры. И, пожалуй, сейчас Дайм об этом жалел. Впервые он рискнул и доверился кому-то, но у него не вышло. Может быть, оно и к лучшему.

– Я просто кое о чем умолчу и не отвечу на некоторые твои вопросы. Не потому, что я тебе не доверяю.

– Мне поехать с тобой, Дайм?

– Не в этот раз. Завтра тебе нужно быть здесь и достойно встретить их высочества.

Бастерхази лишь пожал плечами, оставив при себе «екая с два ты мне доверяешь», за что Дайм был ему искренне признателен. Доверие такая штука… Иногда оно убивает. И дай Двуединые, чтобы не на этот раз.