Глава 16

О рогатках и подвигах

…предопределенность, заложенная преобладанием Света или Тьмы при рождении – условна. Двуединые оставили своим детям путь к свободе. Каждый темный шер может возвыситься над судьбой и избежать Бездны.

Ману Одноглазый, трактат «О свободе», запрещенный к прочтению, распространению и хранению.

Вечер того же дня. Южный тракт, где-то между Кардалоной и Суардом

Дамиен шер Дюбрайн

Сумерки застали их в дороге, на подъезде к какой-то деревеньке: белые домики, зеленые виноградные холмы, апельсиновые сады, оливы… Идиллия, шис ее дери.

– За вами Мертвый гонится, мой светлый шер? – впервые за весь день заговорил с ним Бастерхази.

Его утренние попытки легкого приятельского трепа (целых две) не считались, все равно Дайм на них не отвечал.

Дайм мысленно выругался: темный был непозволительно близок к истине. Не то чтобы за ним гнался именно Мертвый, но…

– Достаточно вас, мой темный шер, – холодно ответил Дайм.

Белый коршун на его плече недовольно заклекотал, чувствуя его настроение. Тот самый коршун, который принес от Аномалии ответ в целых, шис их дери, две строчки. Очень вежливые, обтекаемые и недоверчивые две строчки. Которые Дайм, разумеется, не показал Бастерхази, но совершенно не был уверен в том, что Бастерхази не в курсе, что там написано. Никогда нельзя недооценивать темного шера. Так же, как никогда нельзя доверять темному шеру. Азы, написанные кровью и выученные Даймом еще на заре его службы в Магбезопасности.

– Вы так спешите обрадовать ее высочество Ристану, мой светлый шер? – не пожелал отвязаться Бастерхази.

– Оставлю эту честь вам, Бастерхази. – Дайм с ненавистью глянул сначала на пылающие закатом облака, затем на уходящую за горизонт стрелу Южного тракта. – У меня нет времени на дипломатические танцы.

– О, так вас ждет прекрасная дама в Метрополии… – насмешливо протянул темный.

Дайм еле сдержался, чтобы не запустить в него чем-нибудь тяжелым, вроде запрещенной «серой гнили» или хотя бы «молота раскаяния». Нельзя, Бастерхази при исполнении. И вообще не виноват. Вот если бы «раскаянием» можно было приложить августейшего братца Люкреса!..

– Хм… похоже, я ошибся, вас ждет не дама, – темный шер продолжал нарываться. – Юный прелестный адепт? Помнится, среди светлых целителей попадаются весьма, да, весьма.

– Шли бы вы в Бездну, Бастерхази.

– Предпочту вон ту таверну. Вы как хотите, мой светлый шер, а я буду ночевать под крышей. И в кровати.

Шисом драный Бастархази дал шенкелей своей химере и вырвался вперед. Он успел опередить Дайма всего на полкорпуса – еще не хватало уступить ему и здесь! Так что к таверне Дайм пришел первым. Всего на четверть корпуса, но – первым! Правда, разгоряченный Шутник попытался укусить химеру, та зашипела и плюнула какой-то едкой дрянью… В общем, им с Бастерхази пришлось еще и растаскивать зверюг, и самим загонять в конюшню, в денники на противоположных ее концах. И ставить щиты, чтобы разгоряченные зверюги не разнесли конюшню по бревнышку.

– Надеюсь, ваша тварь не подпалит здесь все, темный шер.

– Ну что вы, мой светлый шер, без приказа – никогда! Кстати, вы уверены, что ваша тварь не пытается закусить конюхом? А, нет, всего лишь его рубахой! – И темный заржал на зависть всей конюшне.

– Не подходи близко, если жизнь дорога. – Проигнорировав насмешки Бастерхази, Дайм бросил монету конюху, осеняющему себя светлым окружьем. – Насыпь Шутнику овса и проваливай.

Поймав серебряную «сестрицу» на лету, – монету прозвали так за изображение солнца на реверсе, – конюх поклонился, быстро высыпал в ясли полмешка овса и сбежал заливать шок вином и рассказывать свежайшую сплетню о конях-людоедах. И шис с ним. Слухом больше, слухом меньше, Магбезопасности плевать.

Дайм бы тоже не отказался залить утренний разговор со Светлейшим чем-нибудь крепким. И ведь ничего неожиданного Светлейший не сказал. Всего лишь выслушал отчет о ликвидации стихийной аномалии, предварительной аттестации дара и передал приказ императора:

– Ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы ее высочество Шуалейда сама захотела замуж за его императорское высочество Люкреса. Чтобы она влюбилась в него, как весенняя кошка. Его высочеству нужны ее верность и безусловное доверие.

Дайм чуть не поперхнулся. Вот так просто, да? Верность и безусловное доверие! От параноидальной менталистки – безусловное доверие! А подвязку Светлой не надо? Твою же…

– Его высочеству плевать, что Аномалия не светлая и никогда не будет светлой? Да она Люкреса раздавит и не заметит, с его-то жалким огрызком дара!

– Не твоя забота, Дюбрайн. – Светлейший, разбуженный на рассвете, был не особенно любезен. – Тебе сказано – делай. И не забудь, она ни в коем случае не должна получить темную категорию. Головой отвечаешь.

– Она сумрачная, мой светлейший шер, и сумрачной останется. И кроме того – неадекватная менталистка. Люкрес не понимает, на ком собрался жениться!

– Понимает или нет, не твое дело.

– Вы… – Дайм проглотил вертевшиеся на языке ругательства и медленно выдохнул, так же медленно вдохнул и спросил совершенно ровно: – Я могу сопроводить Аномалию в крепость Сойки?

– Еще чего. От основной службы тебя никто не освобождал. Через неделю ты должен быть в Метрополии, а через две – на границе с восточными княжествами. Там завелась какая-то дрянь, надо разобраться.

– И как, по-вашему, я буду…

– Как хочешь! – оборвал его Светлейший. – Письма пиши, на ушах танцуй. Приказ слышал, наизусть выучил – выполняй, полковник Дюбрайн!

– Слушаюсь, мой генерал! – рявкнул Дайм в гаснущее зеркало, от чего зеркало треснуло и со звоном осыпалось, длинно выругался…

Хорошо, что он надежно запер комнату двойным защитным контуром. Бастерхази не мог слышать, как он лается со Светлейшим Парьеном и как потом воет от боли. Печать не одобряет ни таких эмоций, ни таких слов в адрес августейшего папеньки, да живет он вечно. Правда, за завтраком, где Дайм с трудом заставил себя хотя бы выпить шамьет, Бастерхази смотрел на него очень понимающе. Почти сочувственно. Его счастье, что только почти – посмей темный его пожалеть, Дайм бы убил. На месте. И плевать, что потом с ним сделал бы Конвент за нападение на полпреда при исполнении.

Полчаса медитации и упражнений по методу Тхемши (да, и от темных бывает польза!) помогли Дайму прийти в себя, выровнять эмоции и избавиться от выворачивающей наизнанку боли. Он даже смог написать Шуалейде вполне пристойное любовное письмо… ладно, писал он вполне искренне, она же менталистка, вранье почувствует на раз. Потому и не подписался, только поставил оттиск собственного кольца с кугуаром. И торжественно поклялся сам себе, что спасет несчастного неразумного брата, а с ним и обожаемого папочку от страшной ошибки и ужасного кошмара в лице Аномалии. Он же верен императору? Верен! Всегда, во всем, и никаких собственных интересов. Все – только во благо империи и Элиаса Брайнона лично.

Пойманную прямо в саду птицу он зачаровал на совесть, вплетя в нее тончайшим намеком манок на императорскую кровь. Не приворот, упаси Светлая! Всего лишь обещание тепла, понимания и доверия. И восхищение. Свое собственное, неподдельное восхищение Аномалией. А что драгоценнейший братец Люкрес обоссался бы, увидев прошлым вечером столь желанную невесту – не проблемы Дайма. Совершенно не его. Ему сказано делать все возможное и невозможное, вот он и делает. И еще добавит. Столько, сколько потребуется.

…А вечером, в таверне неподалеку от Суарда, они с Бастерхази напились. Темный ни о чем не спрашивал, не подначивал – ничего. Просто молча принес в комнату Дайма четыре бутылки крепчайшего гномьего самогона на можжевеловой ягоде, три поставил на стол. С четвертой сам уселся на дальний от Дайма конец кровати, единственное место в комнате, где вообще можно было присесть.

Жареная рыба на закуску уже стыла на столе, Дайм к ужину так и не притронулся. Тошнило. Весь этот шисов день. И было противно от самого себя. Обманывать Аномалию… Светлая, ей всего пятнадцать! Девочка всю жизнь проторчала в богами забытой крепости, собственного отца видела от силы три раза, никогда и никому не была нужна – и рискнула собой, отбила перевал у зургов. И вот ей достойная награда – стать оружием в руках шисова интригана Люкреса. Оружием, племенной кобылой и…

Нет, Дайм даже думать не хотел о том, что будет, когда она все поймет. Не с ним самим будет. Он-то наверняка выберется даже из-под гнева Аномалии, а у Люкреса и всех, кто окажется рядом, вряд ли шансов уцелеть больше, чем было у зургов. Возможно, не только у Люкреса, но и у всей Метрополии. Там, конечно же, Конвент – но успеет ли Конвент, вот в чем вопрос.

– У тебя такое лицо, словно ты собрался на Мертвого с одной рогаткой, – тихо, словно в никуда, сказал Бастерхази.

– Рогатка – страшная сила, – пожал плечами Дайм, отхлебнул самогона и заставил себя улыбнуться, чтобы не показывать Бастерхази, до чего ж ему погано.

Рогатка. Когда-то у него была. В детстве. Когда он понятия не имел, что это такое – быть бастардом императора. Когда у него были любящие родители, младшие братья и мечта выучиться в Магадемии, стать великим магистром и совершить подвиг.

М-да. Желай осторожнее, как любит говорить учитель. Мечта-то сбылась – и учеба в Магадемии, у самого Светлейшего Парьена, и служба в легендарной Магбезопасности, и до шиса лысого подвигов во славу империи.

– Тебе никогда не хотелось все бросить и смотаться на край света, Дюбрайн? – так же, в никуда, продолжил Бастерхази. – Просто почувствовать себя свободным. От всего этого. Светлые, темные, интересы империи, судьбы мира… Ты не представляешь, как меня это все достало. Идти туда, куда тебя тянут за ниточки. Делать то, что нужно кукловодам. И ждать, бесконечно ждать, когда же им надоест в тебя играть, о тебе забудут и позволят просто жить.

– Никогда им не надоест, – едва слышно отозвался Дайм и отхлебнул еще самогона: его оставалось на донышке.

– Никогда, – согласился Бастерхази. – А мне надоело. Выпендриваться, бодаться с тобой, делать вид, что все это мне зачем-то нужно… Боги, какая чушь!..

– А что же тебе нужно на самом деле, Бастерхази?

– То же, что и тебе, Дюбрайн. Свобода. – Темный улыбнулся одной стороной рта. Выглядело это жутко, словно трещина в ритуальной маске зуржьего шамана. – Всего лишь свобода.

– Еще один Ману, – хмыкнул Дайм, щелчком пальцев зажигая свет, то есть рассыпая по комнате светящиеся шарики. – Свобода, равенство и братство, а, Бастерхази?

Почему-то светлячки получились не шариками, как обычно, а глазами. Моргающими, безумными разноцветными и разнокалиберными глазами, которые порхали по всей комнате. Жуть.

– К Мертвому равенство и братство, Дюбрайн. – Бастерхази отмахнулся от самого наглого глаза, решившего рассмотреть его поближе. – Я хочу свободу лично для себя, а все прочие могут и дальше развлекаться… А, к Мертвому! Надо выпить еще!

– Надо, – согласился Дайм. – За свободу лично для себя, Бастерхази. За шисом драную недостижимую мечту!

– А… недостижимую… – Бастерхази отрывисто засмеялся, сжимая горлышко бутылки, словно в уличной драке. – Светлые… вы, светлые, полные идиоты. Вы – свободны, вас после смерти не ждет Бездна.

– Зачем ей ждать? – Дайму вдруг стало весело. Глупый Бастерхази, куда ему понимать, что Бездна – она уже тут, что только сегодня утром Дайм выбрался из нее. Ненадолго. Она ждет, терпеливо ждет единственной ошибки, единственного неверного шага. – У каждого она своя, Бастерхази. За Бездну!

Он потянулся с почти пустой бутылкой вперед, навстречу такой же бутылке в руке Бастерхази – и тут светящиеся глаза вокруг него закружились, Дайм потерял равновесие…

Шисов темный поймал его, и почему-то его черные, полные пламени глаза оказались совсем близко, а его руки на плечах Дайма – горячими, крепкими, почти как гномий самогон.

– Ты видел Бездну, ты знаешь, – совершенно непонятно чему улыбнулся Бастерхази и прижался лбом ко лбу Дайма. – Ты тоже не хочешь туда, мой светлый шер.

– Вербовать меня – дурная идея, Бастерхази, – непослушными губами ответил Дайм.

Слишком близко. Слишком! Нельзя так, он же темный… враг… да пошел он…

Но вместо того, чтобы оттолкнуть Бастерхази, Дайм положил руки ему на плечи. Горячие, словно весь он, темный шер, был из огня. Манящего, ласкового, ручного огня…

Двуединые, какой же бред лезет в голову, кто-то слишком много пил!..

– Сам дурак, – в голосе Бастерхази прорезались рокочущие нотки, словно ревущее пламя. – Ты вообще представляешь, что могут светлый и темный вместе? Да этот Мертвым драный Конвент…

Не Конвент, отчетливо понял Дайм. Темнейший Паук лично. Незабвенный учитель, оставивший на теле Бастерхази несколько десятков шрамов и дюжину плохо сросшихся переломов. Тростью. В основном – тростью. Пару раз Дайм даже видел, как именно Паук это делает, тот не стеснялся лупить учеников прилюдно.

– Драный Конвент, говоришь.

– К шисовым дыссам драный Конвент. Ты… мы с тобой вместе… Они не сунутся в Валанту… ты будешь отличным королем, я – твоим придворным, Мертвый дери, магом… Шуалейда – королевой. Нашей королевой, Дамиен.

– А как же свобода, равенство и… – Дайм хотел с насмешкой, а вышло с тоской.

– В Бездну братство, – прорычал Бастерхази. – Трое, Дамиен, нас может быть трое.

Дайм дрогнул от того, как шисов темный произнес его имя. С какой страстью. Так просто поверить, правда же? Темный мозгокрут, не зря Парьен предлагал амулет… или зря? Трое – свет, тьма и сумрак… шис… это даже не Конвент-радуга, это… даже у Ману в школе Одноглазой Рыбы не было сумрачного шера…

– Ты с ума сошел, Бастерхази. – Дайм попытался его все же оттолкнуть, но руки сами вцепились в его плечи, не желая отрываться.

– Ты давно мечтаешь показать шисовы хвосты своим братцам… – горячечно шептал Бастерхази. – Ну же, светлый, подумай головой! Головой подумай… хочешь, забирай Ристану себе… ну?

– Что ну, кретин ты темный? Хочешь ритуал Ману? Веришь, что эта дрянь сработает как надо, а не разнесет здесь все, как в Ирсиде? Еще одни Багряные Пески, твою мать!

– К Мертвому ритуалы, Пески и Конвент! Всех к Мертвому! Нам хватит силы без всяких ритуалов, ты же видел, ты же сам видел…

О да. Еще как видел. И чувствовал. Пил дармовую силу, прекрасную и первозданную, как в день, когда родились Драконы. И отдать ее, эту силу – темному шеру? Тому, кто полсотни лет проучился у Темнейшего Паука? Сумасшедшему маньяку? Хотя почему отдать-то, взять самому, снять к шисовым дыссам печать…

Острая, словно раскаленный прут, боль прошила его насквозь, до искр из глаз, до стона через закушенную губу. Нельзя было думать о печати, какой же он дурак, злые боги, какой же!..

Додумать эту ценную мысль Дайм не успел. Его закушенной губы коснулись горячие пальцы, вытягивая его боль.

Без ошеломляющей боли в голове вдруг стало легко и пусто – ровно настолько пусто, что единственный вопрос «почему бы и нет?» словно повис под куполом черепа, написанный горящими буквами… Боги, какой же бред…

– Дайм… – выдохнул Бастерхази, внезапно – мягко, почти нежно.

К шисам. Он просто не будет ни о чем думать. Вообще. Ни ритуалов, ни печатей, ни-чего! Достаточно просто ощущать чужие руки на своих плечах, биение чужого сердца и послушную, ласковую тьму. И почему-то безумно захотелось тоже назвать темного по имени:

– Роне.

Странно, непривычно. Правильно. Словно на самом деле они – братья, а не враги. Словно нет ничего естественнее, чем вот так сидеть, прислонившись головой к плечу темного шера.

В пустой голове порхали какие-то глупые обрывки мыслей, а тело – тело наслаждалось и пело. Каждое касание света к тьме, кожи к коже, осторожное, словно к незнакомому артефакту, к шкатулке с чумой… Темный Бастерхази, Роне, чума и холера… полет и пламя… мягкое и уютное, словно камин осенним вечером, словно…

Бездна. Ему в спину дышит Бездна, а они оба стоят на самом краю и смотрят вниз, в бездонную изначальную тьму. И Дайм знает, что там – нет ничего. Никакой страшной Бездны. Только Свет и Тьма, Брат и Сестра – два лика единого целого, как он сам и…

– Совсем не страшно, Роне, там совсем ничего нет, – поделился он со своим темным братом самым важным открытием…

И провалился в сон.

Наверное, если бы Дайм не уснул, он бы услышал, как Бастерхази сказал:

– Спи, Дайм, мой светлый шер. Спи. У нас… могло бы получиться…

Может быть, Дайм бы даже почувствовал, как Бастерхази укладывает его рядом и накрывает одеялом.

Но наверняка бы решил, что ему примерещилось.