Не только с Севера на Юг

Как мы уже говорили, на Юге в 2019 году находилось более 32 000 беженцев с Севера. Однако есть и те, кто бежит в обратном направлении – с Юга на Север. В период 1945–1953 годов миграция в Корее носила массовый характер. Левые бежали на Север, а правые перебирались на Юг, причем речь идет о сотнях тысяч мигрантов. С окончанием Корейской войны миграция не прекратилась полностью. В отличие от беженцев с Севера, которые в своем большинстве сейчас являются не столько политическими, сколько экономическими мигрантами, беженцы с Юга в последние десятилетия руководствуются в основном политическими и идеологическими соображениями, хотя есть среди них и те, кто надеется путем побега решить свои личные проблемы. В этом смысле они похожи на тех жителей Севера, которые бежали на Юг до начала 1990-х.

Ни одна из сторон никогда не называла общее число перебежчиков с Юга на Север, но, как представляется, до 1970-х годов на Север бежали примерно так же часто, как и на Юг. В 1995 году Вооруженные силы Республики Корея обнародовали данные о количестве солдат, дезертировавших на Север. За 1953–1969 годы таких набралось 391. В 1970-х годах число дезертировавших солдат сократилось до 42, в 1980-х – до 17, в период 1990–1995 годов – до трех человек. Эти цифры относятся только к армии, но, очевидно, отражают общую тенденцию: количество побегов сокращается. Причем все большую часть среди беглецов составляют не выходцы из народа, а интеллигенты.

В 1950-х годах Северная Корея опережала Юг как по объему промышленного производства на душу населения, так и по темпам экономического роста. Успехи в области образования, здравоохранения, науки и техники – вполне реальные, но вдобавок умело приукрашенные пропагандой – делали Север привлекательным для многих южнокорейцев. Усугубляли ситуацию и тяжелейшее экономическое положение Южной Кореи, некомпетентность и коррупция в правящих кругах. Большинство южнокорейцев были готовы мириться с этим, но среди них немало и таких людей, которым Север казался привлекательной альтернативой – и для этого, повторяю, тогда были основания. Следует помнить, что и в самой Северной Корее кимирсеновская модель в то время пользовалась популярностью.

С течением времени ситуация стала меняться. Экономика Юга росла рекордными темпами, в то время как экономика Севера сначала стагнировала, а затем оказалась в состоянии нарастающего кризиса. Хотя Юг и был диктатурой, но с конца 1950-х южнокорейские силовики существенно уступали своим северокорейским коллегам в свирепости при работе с собственным населением. Тем не менее Север (или, скорее, миф о Севере) сохранял притягательность довольно долго – не столько для простых жителей Юга, сколько для южнокорейской интеллигенции. Увлечение марксизмом в корейских университетах достигло пика в конце 1980-х годов, и некоторые из молодых студентов-активистов, начитавшись Ленина, Мао и Грамши, всерьез задумывались о побеге на Север, а некоторые даже реально осуществляли этот план.

Любопытно, что на многих революционных идеалистов соприкосновение с реальной жизнью Севера действовало отрезвляюще. Мой сосед по университетскому корпусу в свое время, в начале 1970-х, будучи аспирантом, активно работал над созданием в вузах революционных групп и в этом качестве даже сам совершил конспиративную поездку на Север. Для него эта поездка оказалась шоком. Он обнаружил, что северокорейские философы, встречи с которыми были организованы для него, не имеют ни малейшего представления о современной марксистской философии и не только не слышали ни об Альтюссере, ни даже о Грамши, но и явно боятся обсуждать темы, связанные с современной мировой философией. Пхеньян тоже не показался ему раем для рабочего класса, а восхваления Ким Ир Сена, сначала казавшиеся просто чрезмерными, вскоре заставили его задуматься о характере режима. У моего будущего коллеги хватило ума не показывать кураторам своего разочарования и не задавать им лишних вопросов, однако, вернувшись домой, он тут же прекратил трудиться на благо южнокорейской коммунистической революции и полностью переключился на занятия наукой.

Впрочем, подобное благоразумие проявляли не все. О Киль-нам, молодой ученый-экономист радикально левых взглядов, во время своей учебы в аспирантуре в Западной Германии установил контакты с северокорейскими дипломатами и оперативниками и в итоге в 1985 году уехал на Север вместе с женой и двумя детьми. Он быстро разочаровался в своем решении и в 1986 году, будучи отправлен за границу на свое первое задание по линии северокорейской разведки, немедленно запросил политического убежища в Дании. В Южную Корею он вернулся много позже, в 1990-е, уже после падения военной диктатуры и установления демократического режима. При этом он оставил в Северной Корее жену и детей, судьба которых, как можно предположить, была довольно печальной: времена в Пхеньяне стояли еще очень суровые.

По большому счету до начала 2010-х годов Север относился к перебежчикам так же, как и Юг. Им гарантировали жилье, старались по возможности хорошо обеспечить материально. Дополнительное вознаграждение ждало тех, кто предоставлял важные разведданные или образцы военной техники. Многие высокообразованные перебежчики оказались на работе в учреждениях, занимающихся изучением Юга или разного рода деятельностью – от разведывательной до коммерческой, связанной с Югом. Среди них есть дикторы, редакторы и авторы текстов на радиостанциях, ведущих вещания на Южную Корею, а также научные сотрудники Института южнокорейских исследований и иных аналогичных учреждений.

Правда, «адаптационный шок», который является серьезнейшей проблемой для северян, бежавших на богатый и относительно либеральный Юг, попавшие на Север южане переживали с еще большим трудом. К новым правилам поведения и жизни следовало привыкнуть, тем более что эти правила часто противоречили всему предшествующему опыту. Вдобавок следовало контролировать свое поведение, ведь пара неосторожных слов была чревата серьезными неприятностями. К этому трудно было поначалу приспособиться молодым идеалистам, привыкшим к относительному либерализму Юга даже в период военных диктатур (и при Пак Чон-хи, и при Чон Ду-хване студент сеульского университета мог сходить на оппозиционную демонстрацию, даже побросать там камни в полицейских и на следующий день без особых последствий для себя появиться на занятиях). Впрочем, человеку свойственно учиться, так что можно предположить, что значительное количество перебежчиков освоилось с новыми правилами игры – вне зависимости от того, что об этих правилах они думали про себя.

Однако с такими проблемами скорее сталкивались «политически незначительные» перебежчики – недовольные солдаты, движимые революционно-романтическими мечтаниями аспиранты или рыбаки из бедных поселков на восточном побережье. Те же, кто занимал на Юге видные посты, имели больше шансов на процветание на Севере (то же самое относится к северокорейским перебежчикам в Сеуле). Так, Кан Тхэ-му, офицер южнокорейской армии, перешедший на сторону КНДР со всем своим подразделением незадолго до начала Корейской войны, в Северной Корее дослужился до генерал-лейтенанта. Профессор Пусанского университета Юн Но-бин, который бежал в КНДР относительно недавно – в 1983 году, в настоящее время работает журналистом в системе пропагандистского вещания, направленного на Юг.

Наиболее заметным из всех южных перебежчиков был Чхве Ток-син, бывший министр иностранных дел Южной Кореи, который, вступив в конфликт с тогдашним южнокорейским диктатором Пак Чон-хи, эмигрировал из Южной Кореи в 1976 году и в итоге в 1986-м переселился на Север, где и умер в 1989 году. Его побег стал одной из главных тем северокорейской пропаганды и лег в основу кинофильма. Другим заметным перебежчиком был один из основателей тхэквондо генерал-майор Чхве Хон-хи, судьба которого напоминала судьбу Чхве Ток-сина: конфликт с Пак Чон-хи, эмиграция из Южной Кореи в Канаду и оттуда – в Северную Корею. Правда, судьба их детей оказалась различной: в 2019 году сын Чхве Ток-сина, до этого живший на Юге, решил уехать на Север, а сын Чхве Хон-хи, наоборот, прожив на Севере около десяти лет, в 1991 году вернулся в Канаду. Любопытно, что по возвращении ему там пришлось немного отсидеть в тюрьме за былые дела: в начале 1980-х он вяло готовил в Канаде покушение на Чон Ду-хвана (или, скорее, говорил о таком покушении).

Однако речь здесь идет о политических фигурах, которые пользуются значительными привилегиями. Если говорить о рядовых перебежчиках, то около 2005 года стало ясно, что отношение Севера к прибывающим туда жителям Юга изменилось. Любопытно, что эти перемены очень походили на те перемены в отношении к беженцам на Юге, что произошли несколькими годами раньше. Северная Корея тоже изменила отношение к перебежчикам: теперь принимались лишь те, кто представлял политическую ценность, а остальных отправляли восвояси.

Критерии политической ценности будущих перебежчиков с течением времени меняются. В этом убедился южнокорейский врач, который с 1990-х годов активно занимался в Южной Корее распространением материалов о величии идей Чучхе, а в 2010 году решил бежать на Север. Он прилетел в Швецию и там встретился с представителем посольства и заявил о своем желании жить в стране, которой мудро руководит Полководец. Скорее всего, появись он в Швеции десятилетием раньше, его бы ждал восторженный прием. Однако времена изменилась, и северокорейские дипломаты посоветовали доктору С. возвращаться в Южную Корею и вести там борьбу за революционное преобразование общества и объединение страны.

Это изменение в позиции и Сеула, и Пхеньяна отражает новую ситуацию на Корейском полуострове: эпоха острой идеологической конкуренции между двумя правительствами закончилась. Их отношения остаются в целом враждебными, однако это все больше враждебность двух соседних государств, а не двух политических сил, которые борются за власть в одной стране. Ни Север, ни Юг более не горят желанием продолжать взаимные демонстрации собственного превосходства и собственной, так сказать, «исторической правоты». Поэтому и там и там рады тем перебежчикам, которые сообщают важную информацию, равно как и тем, кто имеет реальный или потенциальный политический вес (помогать оппозиционным силам во враждебном государстве – дело святое). Однако обычные, ничем не примечательные беженцы куда менее интересны сейчас властям.