Руководящая и направляющая…

Государственная машина КНДР выстроена вокруг правящей партии, которая именуется Трудовой партией Кореи (ТПК) и по своей структуре и функциям в целом похожа на правящие коммунистические партии, которые существовали во всех странах социалистического лагеря. В 1980 году было официально объявлено, что ТПК насчитывает около 3 млн членов. Считается, что с тех пор число партийцев увеличилось примерно до 4 млн, но точная численность ТПК по каким-то причинам считается государственной тайной. Как бы то ни было, в 1980 году членом партии был каждый шестой северокореец (или каждый четвертый взрослый житель КНДР). Это необычно высокий показатель, ведь в большинстве социалистических стран доля членов партии среди населения не превышала 7–8 %.

Почему люди вступают в ТПК? Официальная идеология с готовностью объясняет, что они движимы горячим желанием работать и сражаться за страну и ее Великого Вождя. На людях члены ТПК, конечно, подтверждают, что их в ряды партии привели именно любовь к Вождю, Полководцу и Руководителю, равно как и горячий патриотизм. Вероятно, искренняя преданность стране действительно играет определенную роль в решении вступить в партию, однако куда более важными являются причины вполне прозаические и прагматические. Членство в ТПК – необходимое, хотя и недостаточное, условие любой карьеры: только член партии может рассчитывать на какую-нибудь руководящую должность. Даже некоторые самые престижные рабочие специальности недоступны для беспартийных. Мне доводилось слышать, что и профессиональным водителем может стать только член ТПК. В отдельные периоды членство в партии требовалось от любого корейца, который выезжал на работу за границу (относилось это и к тем штукатурам и лесорубам, которых иногда можно видеть в России). Сейчас членство в ТПК во многих случаях перестало быть обязательным, но оно по-прежнему повышает шансы отправиться во Владивосток или Хабаровск.

Ошибочно, однако, распространенное на Западе (да и среди некоторых россиян младшего поколения) представление о том, что все члены партии пользуются какими-то привилегиями. Членство в ТПК действительно необходимо для начала успешной карьеры, но его одного при этом недостаточно. Большинство членов ТПК не относится к начальству, и их жизнь почти ничем не отличается от жизни их коллег и сослуживцев. В каком-то смысле она даже тяжелее, ведь пресловутая «организационная жизнь», которая отнимает пять – семь часов в неделю, продолжается в ячейках ТПК в полном объеме, в то время как у беспартийных она во многом превратилась в формальность.

Теоретически в ТПК может вступить каждый гражданин КНДР, достигший возраста 18 лет. Кандидат должен представить рекомендательные письма от двух членов партии, которые потом будут нести личную ответственность за его поведение. Затем кандидатура будущего партийца обсуждается в ячейке ТПК, к которой он будет относиться. После официального утверждения кандидат в члены партии проходит испытательный срок, а затем получает членский билет, который необходимо беречь как зеницу ока. Иначе говоря, система приема в партию почти полностью совпадает с той, что была в КПСС в советские времена. На практике же основную роль играют квоты на прием в партию, которые распределяются сверху. Секретарь местной партячейки подбирает кандидатов для заполнения квоты. Во внимание принимаются происхождение и родственные связи человека – тот самый сонбун. Квоты на прием в партию особенно велики в армии, поэтому многие северокорейцы пытаются вступить в ТПК в период армейской службы, чтобы обеспечить себе дополнительные карьерные перспективы после демобилизации. Именно поэтому до конца 1990-х армейская служба, несмотря на ее продолжительность и связанные с ней тяготы, была так популярна в КНДР. На заводах, и особенно в государственных учреждениях, квоты гораздо жестче, так что люди ради вступления в ТПК дают взятки.

Власти рассчитывают, что членов ТПК легче контролировать, да и вообще предполагается, что члены партии более благонадежны. Действительно, они должны участвовать в собраниях гораздо чаще, чем беспартийные коллеги, с которыми они работают бок о бок. Требования по соблюдению предписанных норм поведения к членам партии тоже обычно жестче, чем к беспартийным: члена ТПК могут наказать за проступки, которые для беспартийных вполне допустимы. Многих читателей старшего поколения не удивит, что для членов ТПК существует своя система взысканий «по партийной линии». Они могут получить выговор или строгий выговор, а самым суровым наказанием считается исключение из ТПК. На практике в наши дни исключение из партии – событие редкое и обычно входит в «дисциплинарный пакет» в качестве дополнения к аресту и судебному приговору. Уголовный срок за политическое или уголовное преступление всегда означает исключение из партии.

Можно ли считать 4 млн членов Трудовой партии преданными сторонниками режима, как часто утверждают и друзья, и враги Пхеньяна? Я не уверен. Некоторые из них действительно искренне преданы Ким Чен Ыну, а для других важнее всего преданность стране, которая для них далеко не всегда тождественна Семье Ким. Однако для большинства членство в партии имеет лишь прагматическую ценность, так что вряд ли наличие в кармане партийного билета отражает реальные взгляды человека. Рожденные в СССР отлично знают, как это все работает.

Женское дело

Беженка из Северной Кореи, типичная плотно сбитая корейская тетушка с характерным «перманентом» на голове, с улыбкой отвечала на мой вопрос о роли мужчины в северокорейских семьях: «Ну, знаете, где-то в 1997–1998 годах мужчины стали бесполезными. Они ходили на работу, но делать там было нечего, так что они просто возвращались домой с пустыми карманами. А вот женщины мотались по самым захолустным уголкам, приторговывали чем могли – и зарабатывали деньги для семьи».

Действительно, с середины 1990-х годов в Северной Корее стала быстро возрождаться рыночная экономика, то есть, проще говоря, капитализм. Однако новый северокорейский капитализм с самого начала демонстрировал одну любопытную особенность: у него было женское лицо. Среди лидеров растущей рыночной экономики женщин изначально было гораздо больше, чем мужчин, – по крайней мере, так обстояли дела на низовом уровне, среди рыночных торговцев и мелких предпринимателей. Именно женщины доминировали в этом мире переполненных рынков, забитых тюками поездов и газогенераторных грузовиков, маленьких мастерских и крохотных торговых точек. Это обстоятельство частично отражает модель роста нового капитализма в КНДР. В отличие от бывшего СССР или Китая, «постсоциалистический капитализм» в Северной Корее не пытались насаждать сверху. Скорее, это был капитализм низовой, который возник в основном стихийно, вопреки желаниям правительства, и большую часть времени рос и развивался невзирая на периодические попытки правительства остановить этот процесс и повернуть время вспять (до прихода к власти Ким Чен Ына, который показал себя покровителем этого стихийного перехода к рынку).

После распада СССР Северная Корея внезапно лишилась иностранной помощи, и экономика страны стала разваливаться. Значительная часть промышленности оказалась парализована, так что общий объем промышленного производства за 1990–1999 годы сократился примерно в два раза. Однако мужчины и женщины отреагировали на новую ситуацию совершенно по-разному. Мужчины в своем большинстве по-прежнему появлялись на своих рабочих местах – отчасти из чувства долга, а главным образом из-за того, что они, да и члены их семей, считали, что формальную свою работу надо сохранять до тех пор, пока не кончится кризис и все не вернется на круги своя. Кроме того, в соответствии с корейским законодательством любой трудоспособный мужчина обязан иметь официальную работу: нарушителей этого правила могут в административном порядке задержать как «тунеядцев» и отправить на несколько месяцев в таллёндэ, местную тюрьму с мягким по северокорейским меркам режимом.

Позиция властей в годы кризиса была недвусмысленной: считалось, что всему персоналу необходимо регулярно появляться на рабочих местах, даже если никакого производства на данном предприятии не ведется уже несколько лет. Работникам говорили, что, регулярно появляясь на своих рабочих местах, они таким образом «охраняют социализм, охраняют оборудование». На практике, персонал часто отправляли на различные общественные работы, заставляли убирать территорию или сидеть на политзанятиях. В любом случае в 1990-е годы ожидалось, что мужчины будут ходить на официальную работу, даже если им на этой работе фактически ничего не платят.

Женщины пользовались куда большей свободой. Главное их преимущество заключалось в том, что даже в кимирсеновские времена женщина, выйдя замуж, могла не ходить на работу, официально зарегистрировавшись в качестве домохозяйки. В отличие от многих других социалистических стран, в Северной Корее с 1960-х годов во многом была свернута кампания по вовлечению женщин в общественное производство. Иначе говоря, там стали официально считать, что в положении домохозяйки нет ничего постыдного или отсталого. Более того, хотя теоретически вступление в формальный брак (неформальных «отношений» в КНДР, впрочем, до «Трудного похода» не бывало вообще) и было условием регистрации, на практике женщина в возрасте 23–25 лет иногда могла заявить, что она, дескать, «скоро собирается замуж» – и стать домохозяйкой, скажем так, до положенного срока. Таким образом, когда около 1990 года начался экономический кризис, именно женщины первыми занялись всевозможными видами рыночной деятельности, так как в их распоряжении был важнейший ресурс – время. В результате мужчины по-прежнему с утра отправлялись на свои остановившиеся заводы, а женщины начинали искать средства к существованию и, как правило, находить их в рыночной экономике.

Иногда они начинали с продажи тех предметов домашнего обихода, без которых могли бы обойтись, или с продажи продуктов домашнего приготовления. Большой популярностью стала пользоваться торговля – благо цены в разных районах страны очень отличались, и перепродажа пары тюков с товаром в те времена могла принести доход, сравнимый с годовым доходом целой семьи. Стали появляться и частные мастерские, где шили одежду, тачали обувь, производили предметы домашнего обихода – и почти всегда и владельцами, и работниками этих мастерских были женщины. Наконец, не остались женщины в стороне и от контрабандной торговли с Китаем, которая буйно расцвела в конце 1990-х, хотя в этом рискованном виде деятельности все-таки всегда преобладали мужчины. С течением времени у некоторых из наиболее удачливых тетушек эта деятельность переросла в средний и даже крупный (по меркам Северной Кореи) бизнес.

Этих женщин не останавливали ни дальние поездки в кузовах старых грузовиков, ни ночевки на бетонных полах вокзалов. Они давали взятки полицейским и таскали огромные тюки с товаром на собственной спине – самом безотказном «транспорте» северокорейского дикого капитализма. Вдохновленные деловым успехом соседок и подруг, сотни тысяч женщин стали уходить с официальной работы, которая в новых условиях стала совершенно бессмысленной, регистрироваться в качестве домохозяек – и тоже бросаться в рыночную стихию. Некоторым удавалось стать богатыми, но в большинстве случаев речь шла об элементарном выживании – своем и своей семьи. Особенно ярко эта тенденция проявилась среди семей с низким и средним уровнем дохода. Элите карточки отоваривали даже во время голода 1996–1999 годов (хотя и не всегда в полном объеме), так что женщины из высших 3–5 % населения Северной Кореи в целом вели прежний образ жизни. Тем не менее жены высокопоставленных чиновников иногда занимались – и продолжают заниматься – перепродажей товаров, купленных на заводах своих мужей по низким официальным ценам. Примечательно, что в Северной Корее этим занимаются не сами руководящие работники, а именно их жены. Те, кто находится на официальной должности, обязаны проявлять осторожность, ведь «официальная линия партии» по отношению к нарождающемуся капитализму четко не выработана до сих пор. Считалось, что женщинам заниматься этой деятельностью будет безопаснее, поскольку они толком не входили – и до сих пор не входят – в официальную общественную иерархию.

Это привело к изменению гендерных ролей в семьях. Традиционно Северная Корея была страной патриархальной, так что даже в тех семьях, где женщины не были домохозяйками, все равно считалось нормальным, что всю домашнюю работу, равно как и уход за детьми и, если необходимо, стариками, берет на себя женщина. В новой ситуации, когда мужчинам нечего было делать, пока их жены зарабатывали тяжелым трудом деньги для семьи, многие главы семейств изменили свое отношение к работе по дому. Они уже не так склонны считать это занятие недостойным или унизительным для себя. Как сказала одна северная кореянка, ныне живущая в Сеуле, «когда у мужчин была работа и они что-то зарабатывали, они очень этим гордились. Но теперь они не могут похвастаться и стали бесполезными, как уличный фонарь среди бела дня. Так что сегодня мужчина обычно пытается помочь своей жене в ее работе чем может».

Около 2000 года, когда стало очевидным, что возвращение «старых времен» откладывается на неопределенное время, некоторые мужчины тоже набрались смелости отказаться от официальной работы. В этом им часто помогала система «платежей 3 августа». У этой системы долгая и интересная история, но к концу 1990-х «платежи 3 августа» стали означать регулярные выплаты в фонд предприятия, которые делал числящийся на этом предприятии работник в обмен на право не появляться на работе. Иначе говоря, «платежи 3 августа» (пхальсам тон) стали платой за право быть безработным, что на практике означало работу в частном секторе. Формально уйти с государственной работы гражданин КНДР, если он здоровый мужчина, по-прежнему не может, но он может договориться со своим начальством и начать делать взносы в фонд предприятия, на котором он сам больше появляться не будет. Размер таких платежей зависит от ряда факторов, но в любом случае речь идет о суммах, существенно превышающих официальную зарплату. Вместе с тем в рядовых семьях мужчины часто входят в рыночную экономику не сами, а как помощники своих жен, накопивших большой опыт за последние два десятилетия, и неизбежно оказываются в подчиненном положении.

Конечно, было бы сильным преувеличением сказать, что весь частный сектор в КНДР контролируется женщинами. Мужчины доминируют в таких областях, где требуется готовность идти на повышенный риск (контрабанда) или особая физическая сила (мелкое прибрежное рыболовство). Кроме того, поскольку в политическом руководстве страны безраздельно господствуют мужчины, им легче преуспеть в тех видах бизнеса, где тесное взаимодействие с государством и особенно силовыми структурами является важным условием успеха. В результате в высших эшелонах северокорейского бизнеса, среди людей, чьи состояния измеряются сотнями тысяч и миллионами долларов США, мужчины преобладают. Однако средний и мелкий бизнес остается в КНДР делом преимущественно женским. Экономические трудности и изменение схемы получения дохода, а также новый образ жизни женщин и связанные с этим возможности часто провоцируют распад семей. В Южной Корее экономический кризис 1998 года вызвал резкий рост разводов. На Севере случившийся примерно в то же время Великий голод оказал такое же воздействие, даже если во многих случаях развод не оформлялся официально.

Разумеется, «Трудный поход» был катастрофой, которая унесла множество жизней – в том числе и женских. Разумеется, далеко не все женщины, пережившие трагедию, вытянули счастливый билет, став удачливыми предпринимателями. Тем не менее для многих женщин Северной Кореи катастрофа 1990-х открыла немалые возможности.