2

– …Что же, следовательно, мы знаем о противнике?.. – негромко, и не то спрашивая, не то размышляя вслух, произнес после долгой паузы Жданов. – Известно, что немцы наступают силами двух армий – шестнадцатой и восемнадцатой. Правильно, товарищ Евстигнеев?

– Так точно, – ответил начальник разведывательного отдела штаба фронта комбриг Евстигнеев, небольшого роста, светловолосый, лобастый человек лет сорока. Он только что закончил свой доклад и все еще стоял, не отрывая взгляда от лежащей перед ним на столе разведывательной карты.

– Нам пока что неизвестны ни численность этих армий, – продолжал Жданов, – ни номера частей, ни вооружение. А все это нам знать необходимо, и как можно скорее!

Евстигнеев слегка развел руками.

– Мы предпринимаем все возможные меры. Вчера заслали дополнительно наших людей с радиосредствами в районы соприкосновения противника с войсками Северо-Западного фронта. Аналогичные меры приняты по линии НКВД.

Жданов нажал кнопку звонка и сказал вошедшему дежурному секретарю:

– Попытайтесь еще раз соединить меня с Северо-Западным фронтом. С командующим. Используйте все средства военной и гражданской связи.

– Плохо получается, товарищи, очень плохо! – сказал Жданов, когда секретарь вышел.

Все молчали, потому что собравшиеся в кабинете Жданова люди – секретарь горкома Васнецов, командующий Северным фронтом – так стал теперь называться Ленинградский военный округ – Попов, его заместитель Пядышев, начальник штаба Никишев, его заместитель Королев, начальник разведотдела Евстигнеев и начальник инженерных войск Бычевский – сказали уже все, что могли.

Было ясно одно: наступающие на Северо-Западном направлении немецкие войска имеют несомненное численное превосходство, и части Красной Армии, обороняющие Прибалтику, несмотря на отчаянное сопротивление, не выдерживают их рассекающих ударов.

Из далеко не полных данных, полученных из разведывательного управления Генштаба, а также из штаба Северо-Западного фронта, связь с которым отсюда, из Ленинграда, уже к вечеру первого дня войны стала крайне неустойчивой, вытекал другой грозный факт: немцы обходят прибалтийскую группировку советских войск с юго-востока, стремясь отрезать ее от остальных частей Красной Армии, они форсировали Западную Двину и движутся к Пскову.

На финской границе пока спокойно. Но сколько времени продлится это спокойствие? Часы? Дни?..

Было также известно, что на Крайнем Севере стоит, готовая к прыжку, немецкая армия «Норвегия», включающая в себя и финские соединения. Ей противостоит наша 14-я армия. Следовательно, ее трогать с места нельзя.

К северу и западу от Ладожского озера и Карельского перешейка сосредоточились две финские армии. Им противостоят 7-я и 23-я наши армии. Значит, связаны и они.

И кто знает, что предпримут в эти часы и дни немцы? Высадку десантов? Массированные воздушные налеты на Ленинград? Намерен ли враг ограничиться разгромом прибалтийской группировки и сосредоточить основной удар в центре фронта – на Москву? Или лавина немецких войск продолжит свое движение с юга на север, то есть непосредственно к Ленинграду?

Таков был главный, неумолимый вопрос, который возникал сейчас перед каждым, кто сидел в кабинете секретаря ЦК и Ленинградского обкома партии Жданова за этим длинным, узким столом для заседаний, покрытым тяжелым темно-зеленым сукном. И никто из них не мог ответить на этот и многие другие вопросы, касающиеся ближайших намерений противника.

Они не могли ответить на эти вопросы, потому что меньше недели прошло с того дня, как началась война, и требовалось время, чтобы точно определить, с какими силами врага на том или ином участке гигантского фронта приходится иметь дело.

Но тем не менее никто из присутствующих не сомневался в том, что необходимо принять экстренные меры на случай, если немцам удастся и в дальнейшем развивать свое наступление.

Еще накануне возвращения Жданова члены Военного совета решили внести предложение, не предусмотренное мобилизационным планом, предложение, которое не только накануне войны, но и в первые часы после того, как она разразилась, могло бы показаться необоснованным и даже паническим.

Это предложение было решено высказать Жданову на первом же заседании Военного совета с его участием.

И вот теперь, когда каждый из находящихся в этой комнате людей внутренне решил, что не уйдет, пока не выскажет того, что считает сейчас самым главным, они ждали, что же скажет Жданов.

Но Жданов молчал…

Этот невысокий человек, с одутловатым, болезненного цвета лицом, на котором выделялись своим живым блеском умные карие глаза, вообще ничего не делал поспешно.

Многие из людей, знавших Жданова не близко, считали его, в отличие от Васнецова, человеком спокойным, никогда не теряющим равновесия, и самому ему очень хотелось не только казаться, но и быть именно таким. Однако на самом деле Жданов был человеком горячим, вспыльчивым и безмерно требовательным и к себе и к людям.

Именно эта требовательность заставляла его в полной мере сознавать ту величайшую меру ответственности за Ленинград, за миллионы живущих в городе людей, которая лежала на нем лично.

И вот теперь, в те долгие минуты, когда всем собравшимся здесь людям казалось, что Жданов просто ждет, когда его соединят с командующим Северо-Западным фронтом, он напряженно размышлял о том, какое единственно правильное решение следует принять перед лицом грозных фактов.

Именно Ленинграду совсем недавно, во время войны с Финляндией, пришлось в течение нескольких месяцев быть не только прифронтовым городом, но и тем центром, из которого осуществлялось непосредственное руководство боями на Карельском перешейке. Поэтому теперь, когда началась большая война, Жданов с особой остротой ощутил нависшую над страной опасность.

По дороге в Ленинград из Сочи, где его застала война, Жданов остановился в Москве, чтобы заехать в Кремль. Сталин показался ему спокойным и уверенным, хотя с нескрываемой горечью говорил о том, что врагу удалось в первые часы войны уничтожить много наших самолетов непосредственно на аэродромах. В его голосе проскальзывали тревожные нотки, когда он касался положения на Минском направлении. Тем не менее, судя по всему, Сталин не сомневался, что в ближайшие дни общая ситуация на фронте резко изменится к лучшему. О судьбе Ленинграда вопрос вообще не поднимался, поскольку бои шли в Прибалтике и городу еще ничто не угрожало.

Но за то короткое время, что прошло с момента беседы Жданова со Сталиным, многое изменилось. И Жданов, с одной стороны, все еще находящийся под впечатлением этой беседы, а с другой – под воздействием новых, неотвратимо надвигающихся грозных событий, сейчас думал о том, какое же решение, вытекающее из этих событий, следует принять.

Молчали и все остальные. Прежде чем внести то важное предложение, о котором договорились накануне приезда Жданова, они хотели быть уверенными, что секретарь ЦК и обкома партии, член Военного совета фронта высказал все, что должен был им сообщить.

Однако молчание затянулось, и, когда наконец дверь распахнулась и в комнату снова вошел дежурный секретарь, все присутствующие невольно с облегчением вздохнули.

Секретарь поспешно пересек большой кабинет, подошел к Жданову и, чуть наклонившись, сказал вполголоса, но так, что слышали все:

– Удалось соединиться. Но командующего в штабе нет. Отвечают, что генерал в войсках и связь с ним в настоящее время установить невозможно.

В первое мгновение людям показалось, что Жданов не слышит обращенных к нему слов, потому что какое-то время он сидел по-прежнему неподвижно, чуть опустив голову.

Затем он сказал:

– Хорошо. Спасибо. Идите.

Резко поднял голову, нахмурился, точно упрекая самого себя за столь долгое молчание, и твердо проговорил:

– Итак, товарищи, запомним главное: юг может стать для нашего фронта важнейшим театром военных действий. Следовательно, подробные данные о группировке немцев, наступающих на Остров, должны быть получены нами как можно скорее. И еще…

Жданов помедлил немного и продолжал:

– Будем говорить прямо: на сегодняшний день к встрече врага на юге мы, ленинградцы, еще не подготовлены. Не только с военной точки зрения, но и психологически. Мы всегда ждали потенциального противника с севера. Боюсь, что сегодня кое-кто видит в этом факте повод для внутреннего самооправдания. Я думаю, что с этим надо кончать. На объективные причины можно было ссылаться в мирное время… А сейчас нужно исходить из реального положения дел, нужно действовать.

Он снова умолк. И хотя никто из присутствующих на эти объективные причины вслух не ссылался, каждый из них понимал, что Жданов прав. Утешать себя мыслью, что никто не виноват в том, что враг появился там, где его не ждали и не могли ждать, то есть с юга, было сейчас не только бесполезно, но и вредно, потому что дело теперь заключалось не в оправданиях, не в чьем-то личном престиже, но в страшной, хотя еще и отдаленной угрозе, нависающей над городом.

Именно об этом думал и командующий фронтом Попов, слушая Жданова.

Он понимал, что совещание близится к концу, что сейчас Жданов предложит всем разойтись, потому что через час в его кабинете должно начаться совещание секретарей райкомов, к которому еще необходимо подготовиться.

Но именно это обстоятельство и тревожило Попова. Тревожило потому, что никто из присутствующих, в том числе и он сам, так и не высказал еще Жданову того важного предложения, с которым было решено обратиться к нему, как только он вернется в Ленинград и ознакомится с положением дел. Об этом же думал начальник инженерных войск фронта полковник Бычевский. Эти же мысли владели и заместителем начальника штаба полковником Королевым. Его длительный военный опыт, участие в финской кампании подсказывали ему, что Ленинград может оказаться перед лицом серьезной опасности. И, готовый сурово подавить любое проявление панических настроений, он считал своим долгом до конца настаивать перед командованием на том, что ему, кадровому командиру и коммунисту, казалось нужным для пользы дела.

Но сейчас молчал и Королев, мысленно ругая себя за то, что годами воспитанное в нем, кадровом военном, чувство субординации не позволяло ему опережать своих непосредственных начальников на столь ответственном совещании.

И вот теперь, когда Королев едва сдерживал себя, чтобы не заговорить, а Попов с тревогой думал о том, что с минуты на минуту Жданов закроет совещание, и внутренне уже был готов взять слово, раздался голос Васнецова.

– Андрей Александрович, – произнес он, слегка наклоняясь к Жданову и выдвигая вперед свои узкие, острые плечи, – не знаю, удалось ли вам встретить в Москве Мерецкова – он прибыл сюда в качестве представителя Главного командования в воскресенье двадцать второго и был вызван обратно в Москву, в понедельник, – но перед отъездом Кирилл Афанасьевич высказал одно важное сообщение, которое мы считаем необходимым вам доложить.

Васнецов произнес все эти слова быстро, как бы не подчеркивая их чрезвычайного значения.

– Какое предложение? – настороженно спросил Жданов, поворачиваясь к Васнецову.

– Речь идет о выборе и рекогносцировке оборонительных рубежей между Псковом и Ленинградом, – на этот раз уже медленнее произнес Васнецов.

– Где?! – переспросил Жданов и обвел взглядом присутствующих, как бы спрашивая, не ослышался ли он, и ожидая, что кто-либо из них подтвердит или опровергнет то, что сказал сейчас Васнецов.

– Между Псковом и Ленинградом, – твердо повторил Васнецов и, взяв карандаш, провел его тупым концом по лежащей на столе карте. – Товарищ Мерецков советует немедленно вслед за рекогносцировкой развернуть на этих рубежах оборонительные работы и привлечь для этого не только инженерные части, но и местное население. Нам кажется, что к совету бывшего начальника Генерального штаба стоит прислушаться. Это наше общее мнение.

Он с легким стуком положил карандаш на стол, откинулся на спинку кресла.

И хотя в первые мгновения после того, как Васнецов умолк, никто не произнес ни слова, все почувствовали какое-то внутреннее облегчение. Над всеми ими еще довлел годами складывавшийся образ военного мышления, не допускавший даже предположения, что какой-либо из крупных советских городов может оказаться под угрозой приближения к нему врага. И хотя уже в первые дни войны такая угроза стала тяжелой реальностью и люди практически делали уже все от них зависящее, чтобы эту угрозу предотвратить, отбить натиск врага, тем не менее еще далеко не все решались говорить вслух о ее размерах.

И поэтому предложение строить оборонительные сооружения севернее Пскова, означавшее, что, несмотря на отчаянное сопротивление советских войск, врага можно ожидать в столь близком от Ленинграда районе, при всем своем страшном смысле придало нависшей опасности более четкие очертания и, следовательно, большую определенность и ясность тем задачам, которые стояли перед командованием фронта.

Но если собравшиеся здесь военные руководители, а также секретарь горкома Васнецов уже имели время для того, чтобы свыкнуться с этой мыслью, то для Жданова, хотя он отдавал себе отчет в масштабах нависшей над страной опасности, она явилась неожиданной.

– Значит, вы полагаете, что враг может подойти столь близко?.. – медленно, как бы задавая вопрос не только присутствующим, но и самому себе, начал было Жданов, но в этот момент Попов, внутренне осуждавший себя за то, что не он все-таки внес это предложение, поспешно прервал его:

– Да, Андрей Александрович! Немцы, как известно, уже перешли Западную Двину. А ведь она на полпути между госграницей и Псковом.

– Так… – задумчиво сказал Жданов, придвинул к себе пачку «Северной Пальмиры» и закурил. Он курил молча, и людям, сидевшим за столом, казалось, что Жданов просто хочет отдалить момент принятия столь серьезного решения. А Жданову в эти минуты мучительно хотелось предугадать замыслы тех немецких генералов, которые где-то там, далеко, в неизвестно где расположенных штабах, склонялись сейчас над картами, планируя дальнейший ход военных операций против Советской страны. Жданов знал, что Гитлер и расчетлив и импульсивен, что успехи кружат ему голову и успешное продвижение немецких войск на Северо-Западном направлении может толкнуть его на новые, неожиданные, авантюристические решения.

Он с тревогой думал о том, что происходит в Прибалтике, о том, что его уже не первая попытка связаться с командующим Северо-Западным фронтом заканчивается безрезультатно.

«В войсках… в войсках… Связи не имеем…» – мысленно повторил он про себя стереотипный ответ, который и на этот раз дали ему из штаба.

Можно ли надеяться на то, что в ближайшие часы и дни обстановка кардинально изменится и войска Северо-Западного фронта станут надежным щитом на пути немецких полчищ?..

Военную целесообразность внесенного Васнецовым предложения Жданов оценил мгновенно. Однако он столь же быстро оценил и другую его сторону, связанную с привлечением к строительству широких слоев населения.

Сразу же по возвращении в Ленинград Жданов убедился, что в городе царит спокойствие. Кроме объявлений и военных плакатов на стенах домов, очередей у военкоматов, он не заметил никаких других внешних признаков особого положения.

Магазины торговали бесперебойно, народу в них было не больше, чем обычно, и улицы выглядели по-прежнему оживленными, хотя в скверах, парках и на бульварах люди рыли щели, оклеивали окна домов узкими бумажными лентами на случай воздушных налетов.

Но с мыслью о возможности таких налетов ленинградцы свыклись еще во время финской войны, когда с первых же дней боев в городе была введена светомаскировка. Тем более оправданными и закономерными должны были показаться людям мероприятия на случай проникновения вражеских самолетов теперь, когда началась большая война.

Однако из предложения, внесенного Васнецовым при несомненной поддержке командования фронтом, вытекало нечто другое. Одобрить его – значило обратиться с призывом к населению и, следовательно, открыто заявить, что немцы могут угрожать Ленинграду отнюдь не только с воздуха, признать возможность приближения армии врага к городу.

Обо всем этом напряженно думал сейчас Жданов. Он старался мысленно охватить, предусмотреть все возможные последствия шага, решиться на который ему предлагали.

Васнецов как будто угадал его мысли и сомнения.

– Андрей Александрович! – сказал он. – Еще до того, как официально была объявлена мобилизация, в военкоматы поступили тысячи заявлений от ленинградцев. После речи Молотова я объехал ряд военкоматов. И в каждый попадал с трудом из-за очередей. В моральном духе ленинградцев мы не сомневаемся ни минуты!

Последние слова Васнецов произнес громко и даже запальчиво.

– Никто не сомневался в состоянии морального духа ленинградцев, товарищ Васнецов, – строго заметил Жданов.

– Я понимаю, Андрей Александрович, все понимаю, – усилием воли заставляя себя успокоиться, произнес Васнецов. – Я только хочу сказать, что чем больше конкретных задач по обороне будет поставлено перед людьми, тем выше будет их боевая готовность.

Он сделал паузу и, наклонясь через стол к Жданову, продолжил уже совсем негромко:

– А вот если мы создадим у народа впечатление, что все сделает только армия и людям беспокоиться нечего, а потом выяснится, что враг прет на Ленинград, – вот тогда за моральное состояние будет трудно поручиться!

Он встал, сделал несколько шагов по комнате, потом остановился перед Ждановым и сказал уже обычным, будничным голосом:

– Кстати, горвоенком и секретари Кировского и Московского райкомов просят решить на бюро вопрос, что делать с добровольцами. Их записалось огромное количество, каких-либо определенных директив нет.

Жданов молча, напряженно слушал Васнецова.

– Каково мнение оперативного управления штаба? – спросил он, когда Васнецов кончил.

Встал Королев.

– Товарищ член Военного совета, – сказал он, заметно волнуясь, – я служу в округе, как и товарищ Евстигнеев, уже двадцать лет. Здесь же, под Ленинградом, воевал в Гражданскую…

– Вам нет необходимости напоминать свою биографию, товарищ Королев, – перебил его Жданов, – обком ее знает…

– Я позволил себе сказать об этом, товарищ член Военного совета, – чуть громче произнес Королев, расправляя плечи и одергивая гимнастерку, – чтобы напомнить о другом. О том, что Остров и Псков – это, так сказать, традиционное направление любого вражеского наступления через Прибалтику к Питеру. Вспомните Юденича, интервентов, историю Гражданской войны… Товарищ Васнецов прав. Надо строить…

Жданов снова взял папиросу, закурил, сделал несколько торопливых затяжек и, положив папиросу на край пепельницы, твердо сказал, обращаясь к Пядышеву, в компетенцию которого еще в мирное время входило общее руководство разработкой планов строительства укрепленных районов на территории округа:

– Покажите точно район предполагаемого строительства.

Все сидящие за столом оживились, торопливо сдвигая в дальнюю сторону стола разведывательную карту, в то время как полковник Бычевский поспешно расстилал новую, с уже нанесенными рубежами предполагаемых укреплений. Все склонились над картой. В тишине раздался голос Пядышева, докладывающего, где намечается создать линию обороны и какого рода необходимо строить укрепления.

– Товарищ Пядышев, – прервал его Жданов, – мы сейчас говорим о строительстве. Но есть другой вопрос, не менее важный: кто будет оборонять рубежи? – Он придвинул к себе карту, взял карандаш и продолжал: – До сих пор основные силы нашего фронта сосредоточивались на северном фасе обороны Ленинграда, от Карельского перешейка до Мурманска. Верно? – обратился он к Попову, но вопрос этот был уже чисто риторическим, поскольку все хорошо знали, что дело обстоит именно так.

Попов молча кивнул.

– Следовательно, – продолжал Жданов, – мы сможем перебросить какую-то часть войск на новое, южное направление, только изъяв их откуда-то с северного участка. Вы отдаете себе в этом отчет? – Он снова обратился к Попову.

– Несомненно, – подтвердил тот. – Если нельзя рассчитывать на то, что при вашем содействии, Андрей Александрович, Ставка выделит нам что-то из своих резервов… – Он увидел, как нахмурился Жданов, слегка развел руками и уже тише сказал: – Тогда нам придется перебросить на юг хотя бы две дивизии с Петрозаводского направления. Рискованно, но на это придется пойти…

– Есть еще один вариант, – вступил в разговор начальник штаба Никишев, – согласно мобплану, мы формируем сейчас две дивизии – стрелковую и горнострелковую. Формирование закончится дня через два. Мы можем бросить их не на север, как предполагалось по плану, а на новую, южную позицию, Некоторые ресурсы придется, видимо, черпать и за счет военно-учебных заведений. Если, разумеется… – Никишев сделал паузу.

Жданов настороженно и вопросительно посмотрел на него.

– Если… – нерешительно сказал Никишев после короткой паузы, – если не произойдет другое…

– Что? – быстро спросил Жданов.

– Ну… если не произойдет перелома и войска Северо-Западного не остановят противника, – произнес, не глядя на Жданова, Никишев.

– Так… – проговорил Жданов. Потом спросил: – Скажите, товарищ Попов, и вы, товарищ Никишев, словом, все вы, товарищи, скажите, со всей откровенностью, как коммунисты и военные люди: как вы считаете, у нас есть основания надеяться на такой перелом в ближайшее время?

Наступило молчание.

– Хорошо, – как бы подводя итог этому молчанию, сказал Жданов. – Пусть, как на военных советах старого времени, слово возьмет младший по званию. Ваше мнение, товарищ Королев?

Королев встал.

– Товарищ член Военного совета, – произнес он громко и решительно, – оперативные данные, которыми мы располагаем, не дают оснований надеяться в ближайшее время на такой перелом.

Он одернул гимнастерку и сел.

– Так… – снова повторил Жданов. – Как остальные?

– Это наше общее мнение, Андрей Александрович, – негромко сказал Попов.

Жданов встал, подошел к висящей на стене карте Ленинградской области и долго на нее смотрел. Потом вернулся к столу и, не садясь, спросил, обращаясь к Пядышеву:

– Значит, вы полагаете, что со строительством укреплений одним войскам не справиться, даже если мы пойдем на срочную переброску двух дивизий с севера?

– Воинские части смогут решить эту задачу, – ответил Пядышев, – только в том случае, если Ставка даст нам дополнительно военно-инженерные войска из резерва. – Он сделал короткую паузу и добавил: – Однако, насколько могу судить, на это надежды нет.

– Да, на это надежды нет… – задумчиво повторил Жданов. – Что ж, придется привлечь население, – решительно и твердо сказал он.

Неожиданно резким движением он повернулся и направился к письменному столу, возле которого был маленький низкий столик со стоящими на нем в два ряда телефонами. Сняв трубку одного из них, он медленно набрал четыре цифры на диске.

– Товарищ Поскребышев? – спросил он через мгновение. – Жданов. Хотел бы поговорить с товарищем Сталиным.

И хотя уже в тот момент, когда Жданов положил руку на трубку телефона, в кабинете воцарилась тишина, теперь, после первых его слов, она стала еще ощутимей, весомей.

Все, кроме Васнецова и Попова, чуть приподнялись, как бы спрашивая, следует ли им уйти, но Жданов сделал им знак рукой, предлагая остаться. В течение какого-то времени, показавшегося всем очень долгим, Жданов молча прижимал трубку к уху. Потом слегка склонился над столиком и сказал:

– Товарищ Сталин, Военный совет полагает необходимым срочно начать строительство оборонительного рубежа в районе Луги.

Жданов произнес все это не поздоровавшись, без всяких вступительных слов, точно продолжая начатый разговор.

Несколько секунд он молчал, слушая ответные слова Сталина и прикрывая левой рукой микрофон трубки. Потом сказал:

– Нет. Речь идет о строительстве рубежей в полутораста километрах к югу от Ленинграда… Вы имеете перед собой карту?.. По реке Луге, почти на всем ее протяжении, а затем…

Он сделал едва заметное движение головой в сторону длинного стола, и Пядышев поспешно перенес карту на письменный стол, возле которого стоял теперь Жданов.

– …а затем, – повторил он, склоняясь над картой, – по линии Мшага – Шимск, до озера Ильмень.

Жданов снова умолк. Каждому из присутствующих больше всего хотелось сейчас услышать, что говорит в ответ Сталин, но из трубки, которую плотно прижимал к уху Жданов, до них не доносилось ни единого звука.

Наконец Жданов сказал:

– Проблема, товарищ Сталин, заключается в том, что для строительства рубежей такой протяженности у нас не хватит свободных воинских частей… Нет, нет, я понимаю, на это мы не рассчитываем. Есть предложение привлечь к строительству широкие слои населения и…

Жданов неожиданно умолк.

И тогда все увидели, как его бледное, одутловатое лицо стало розоветь. Он медленно выпрямился.

И опять прошло несколько бесконечно долгих мгновений, прежде чем Жданов снова заговорил:

– Мы все понимаем, товарищ Сталин. И тем не менее обстановка требует пойти на это. Немцы находятся примерно на полпути между госграницей и Псковом. По данным, полученным из Генштаба, и сведениям нашей разведки…

По-видимому, Сталин опять прервал Жданова, потому что он умолк, не закончив фразы. Его короткие пальцы, сжимающие трубку, побелели.

– Я убежден, – снова заговорил Жданов настойчиво, – что партийная организация нас поймет. И население тоже. Нам легче будет объяснить все это сейчас, чем тогда, когда люди спросят, почему не было принято необходимых мер. Мы уверены, что…

Он снова замолчал. Стало слышно его тяжелое, астматическое дыхание.

Неожиданно Жданов произнес громко и даже резко:

– Мы все же полагаем и просим вас…

И опять Жданову не удалось закончить фразу.

Он стоял молча, потом отнял трубку от уха, медленно положил ее на рычаг.

Все напряженно смотрели на него.

Жданов понимал: они ждут. Но не было, пожалуй, ни одного человека, которому Жданов счел бы возможным в точности повторить все то, что говорил ему сейчас Сталин.

Жданов был в дружеских, даже в близких отношениях со Сталиным, его решения и мнения считал единственно правильными, а отрицательных его сторон или не замечал, или никогда не считал их таковыми. Жданов всегда брал пример со Сталина. Во всем.

Сталин с дружеским доверием относился к Жданову. Но на этот раз разговаривал с ним неожиданно резко.

Однако не в этом заключалась причина того, что Жданов решил никого не посвящать в детали их разговора, – вопросы самолюбия не играли для него никакой роли, когда дело касалось Сталина.

И не поэтому молчал сейчас Жданов, что Сталин не сразу дал согласие на привлечение гражданского населения к строительству оборонительных рубежей, – в конце концов, его возражения совпадали с теми, которые мысленно выдвигал сам Жданов, когда тщательно взвешивал все «за» и «против».

Главное состояло в том, что он впервые почувствовал в голосе Сталина, в его необычно резком тоне особую встревоженность, которой не ощущал во время недавней личной встречи. «Плохо с Минском! – бросил, повысив голос, Сталин. – Положение очень серьезное… а ты еще хочешь устроить панику в Ленинграде».

И в этих словах «Плохо с Минском!» и «Положение очень серьезное…» Жданову послышалось тревожное обобщение: за то короткое время, которое прошло с момента, когда они виделись, положение резко ухудшилось.

Обо всем этом думал сейчас Жданов, стоя у столика с телефонами.

Наконец он повернулся и глухо сказал:

– Товарищ Сталин дал согласие… Вопрос о привлечении населения поставим сегодня же на совещании секретарей райкомов. Товарищ Сталин предупредил, что, прежде чем начинать такое строительство, надо провести серьезную разъяснительную работу. Я уверен, что ленинградцы нас поймут и поддержат. Кроме того, я хочу вам сообщить, что товарищ Сталин обещал перебросить в район Острова дивизию из резерва. Положение на Северо-Западном фронте ему известно. Далее. Сейчас в ЦК готовится важная директива. Очевидно, мы получим ее через день-два. Речь идет о том, чтобы все, что возможно, эвакуировать из прифронтовых районов в глубь страны. А то, что нельзя вывезти, уничтожать. Ничего не оставлять врагу. Ничего, что могло бы его поддержать, усилить. Ни действующих заводов, ни хлеба на полях, ни скота. Взрывать, сжигать все, что не можем эвакуировать. Скот угонять. Другого выхода нет, пока нам не удастся остановить врага и погнать его вспять… Но мы погоним его! – неожиданно звонко воскликнул Жданов. – Погоним! Не сегодня, не завтра… но погоним!

Он решительно подошел к письменному столу, сел в кресло, подвинул к себе лист чистой бумаги и сказал уже своим обычным тенорком:

– Вопросами строительства оборонительных сооружений по партийной линии будет заниматься Васнецов. Далее. Сегодня вечером мы соберемся и решим, кто будет отвечать за закладку баз для партизанских отрядов и диверсионных групп в тылу врага. – Он посмотрел на круглые настенные часы. – Все. Через двадцать минут начнем совещание секретарей…

Когда все ушли, Жданов нажал кнопку звонка. Вошел его помощник Кузнецов. Он увидел, что Жданов сосредоточенно и быстро пишет что-то на листе бумаги.

Кузнецов с блокнотом в руках подошел к письменному столу.

– Вот что, Александр Николаевич, – откладывая карандаш в сторону, сказал Жданов, – позаботьтесь, пожалуйста, чтобы была обеспечена полная сохранность ленинской комнаты в Смольном… Ну, на случай воздушных налетов. Надо все, к чему имел непосредственное отношение Владимир Ильич, заранее перенести в бомбоубежище.

Он умолк. Кузнецов сделал пометку в блокноте, несколько мгновений ждал, не будет ли какого-либо продолжения, потом спросил:

– Это все, Андрей Александрович?

– Нет, это не все, – не сразу ответил Жданов. – Подготовьте совместно с товарищем Васнецовым проект решения Военного совета…

Он взял карандаш, постучал им по стеклу, покрывающему письменный стол.

– …Проект решения о приостановлении строительства Ленинградского метрополитена и Верхне-Свирской ГЭС. Механизмы передать в распоряжение штаба фронта для использования на строительстве оборонительных рубежей.

Кузнецов торопливо начал делать пометки, но не сводил взгляда со Жданова. Он видел, что на лбу его появились капельки пота, а лицо стало еще более землистым, чем обычно. Жданов тяжело дышал.

– Разве вам что-нибудь неясно? – спросил он, видя, что помощник не уходит, и голос его прозвучал неожиданно тихо.

И в этих словах Кузнецов, много лет проработавший со Ждановым, уловил нечто такое, чего не расслышал бы никто другой: просьбу не задавать никаких вопросов. Но Кузнецов не выполнил этой молчаливой просьбы. Он считал, что имеет на это право не только как многолетний помощник Жданова, но как ленинградец, как коммунист. Поэтому он спросил так же тихо, с трудом произнося слова:

– Значит, положение столь серьезно?

Жданов в упор посмотрел на него. Темные глаза его сузились, брови сдвинулись.

– Это война, Александр Николаевич, – глухо сказал Жданов, – война не на жизнь, а на смерть. Впрочем, смерть нам не нужна. А за жизнь будем драться. Поторопитесь с проектом решения.

Вечером того же дня работники оперативного и инженерного отделов штаба фронта получили указание готовить расчеты строительства оборонительных рубежей на реке Луге.

Среди них был и майор Звягинцев. Как и все остальные работники штаба, он не знал, сколь трудные размышления предшествовали принятию этого, поначалу ошеломившего его задания.

И только поздно ночью, выйдя из кабинета Жданова, куда был столь неожиданно вызван, Звягинцев понял размеры угрозы, нависающей над городом.