60

В себя Викерс пришел к вечеру.

Он просто открыл глаза, будто включился. Сильно болела голова.

Некоторое время он приходил в себя, пытался перевернуться на спину. Но тело слушалось плохо. К тому же что-то тяжелое навалилось, прижимало к земле, да так, что невозможно было даже приподняться. Только впереди виднелся какой-то свет, и Викерс, цепляясь за камни и остатки травы здоровой рукой, пополз туда.

Еще рывок. Еще. На каждое движение острой болью отзывалась раненая рука. Перед глазами начинали прыгать черные мушки. Контуженому Роману казалось, что какие-то руки, чьи-то скрюченные пальцы хватают его, не дают ползти туда, где свет, где закат и свежий вечерний воздух. Что-то держит его! Не пускает! Старший лейтенант вырывался, отбрыкивался от этих рук и жадных пальцев. Потому что надо было ползти! Вперед!

И наконец, задыхаясь от тяжелого запаха земли, от густой потной вони, Викерс вырвался на волю.

И только тут понял, насколько тяжело, невозможно было дышать.

Он захрипел, закашлялся и изо всех сил заработал ногами, чтобы окончательно выбраться из ловушки, в которую попал.

Когда наконец непонятная тяжесть перестала давить на него, он откатился в сторону. Отдышался, сумел перевернуться и посмотреть назад. Туда, откуда вылез.

Викерса замутило. Он отвернулся, тяжело задышал, стараясь унять рвотные позывы.

В этот момент Роман понял, что остался один. Нету больше группы Викерса. Полегла. Вся подчистую. Остался от нее только старший лейтенант. Да и тот контуженый, с простреленной рукой.

Некоторое время Викерс лежал, лицом вниз, как мертвый. Собственно, он себя таковым и считал. Даже чувствовал себя мертвым. Внутри было пусто. Ни единой мысли. Двигаться не хотелось. Жить тоже.

Хотелось издохнуть. Прямо тут. На сухой, выгоревшей траве. Роман даже закрыл глаза.

Но тело упрямо отказывалось умирать.

Викерс снова открыл глаза. Тяжело заворочался. Толкаясь единственной рукой, встал, осмотрел себя. В грязной, покрытой кровавой коростой форме, без оружия и даже без ремня, с разбитым, изуродованным лицом, он походил на чудовище.

Роман похлопал себя по поясу. Карманам. Ничего. Пусто. Не было даже спичек. Об оружии и говорить не приходилось.

Викерс сделал несколько шагов прочь от деревни. Вдруг что-то вспомнил. Наклонился, пошарил за голенищем сапога и вытянул нож. Старую, еще отцовскую финку, с широким лезвием и тяжелой, набранной из кусочков кожи рукоятью.

Нож, надежный, тяжелый, лег в руку, как ложится на чашку весов увесистая гиря. Раз! И все переменилось!

Старший лейтенант, единственный оставшийся в живых, наполовину оглушенный, раненный, изуродованный, стоял с ножом в руке, посреди сожженной врагом деревни. И ему больше не хотелось умирать.

Он обернулся, стараясь поточнее, явственней запомнить. Навсегда отложить в памяти этот кошмар, кровь и мучение.

Чтобы жить. И убивать.

Потом Роман Викерс отвернулся и потопал в лес.

Он остановился только один раз. Чтобы посмотреть на дерево, где совсем недавно висел человек, а теперь ветер колыхал только три оборванные веревки.

Больше Викерс не останавливался.

Карту он помнил отлично. Стороны света определять умел. Остальное не имело значения.