11

– Ваня! Ваня! Погнали, срочно! – Колобков, молодой парнишка, которому очень подходила его фамилия, кругленький, румяный и весь какой-то озорной, влетел в палатку, где Лопухин, сжав зубы, старательно драил щеки тупой бритвой. Густой слой мыльной пены помогал не сильно. Щетина у Ивана росла жесткая, колючая, сбривалась с трудом и только при хорошей распарке. В полевых условиях бритье превращалось в натуральную пытку.

– Погоди, – пробормотал Иван. – Погоди, Дима…

Он с трудом обработал только одну щеку, теперь предстояло заняться второй.

– Да потом добреешься, тоже мне нашелся щеголь! – возмутился Колобков. – Я тебе дело нашел! Можно сказать, золотое дело!

Иван тяжело вздохнул.

– Лучше бы ты нашел мне того, кто бритву может выправить. Ну что там?

– Танк! – Колобков развел руками и сделал страшные круглые глаза. – Немецкий танк!

Лопухин хмуро покосился на товарища.

– Ну и?..

– Ну и тупица ты, Лопух! – Колобков хлопнул себя по бедрам. – Наши танк приволокли! Взяли! Трофей! Понимаешь?! Сечешь? Товарищ старший политрук!

– Секу… – Иван зажмурился и одним движением закончил бритье. Щеки обожгло как огнем, и он тут же погрузил лицо в таз с холодной водой.

Из палатки Лопухин выскочил отфыркиваясь и тряся головой. Колобков был уже за рулем редакционного грузовичка и дернул с места, как только Иван запрыгнул на сиденье.

– Э! – Лопухин ухватился за борта. – Ты думай, что делаешь! Колобок! От бабушки ушел…

– Ладно, ладно! – На «колобка» Дима не обижался, привыкнув к этому прозвищу еще в детстве. – Зато будем на месте самыми первыми! Представляешь?! Танк!

– А где это? – Иван, поправил ремень, гимнастерку и сдвинул в сторону, чтобы не мешала, кобуру с «наганом».

– Да недалеко вообще, в районе Слонима уже…

– Погоди! – Иван вздрогнул. – Как около Слонима? Это ж рядом совсем, еще вчера под Гродно бои шли! Ты не путаешь?

– Может, и путаю чего, – легко согласился Дима. – Ты ж понимаешь, слухи. Фронт рядом. Все меняется постоянно. Наши наступают. План товарища Павлова подразумевает быстрый, – Колобков выбросил руку вперед, словно демонстрируя стремительность контрнаступления, – переход от войны оборонительной к войне наступательной и перенос боев на чужую территорию. Так что все меняется постоянно. Потому надо спешить, чтобы успеть.

– Так ведь… – Иван вытащил портупею, разложил на коленях карту. – Все равно Слоним рядом… А фронт дальше… Я чего-то не понимаю, Дима.

– Ну, Сафронов говорил, что вроде на тягаче притащили. Может, захватили и приволокли. Да не важно это, Ваня. Ты пойми, танк сейчас в Слониме. Я вот слышал, наша «двадцатьшестерка» приволокла с собой наш подбитый танк и еще немца.

– Не приволокла, а подбила… – пробормотал Лопухин.

– Ну, не знаю. Может, и подбила, но Сафронов говорил, что приволокла.

– Враль твой Сафронов, – скривился Иван.

– Это тоже, – легко согласился Колобков. – Но почему-то новости у него всегда свежие.

Иван ничего не ответил.

Он прибыл на фронт совсем недавно. Успел сделать несколько очерков, расспросить бойцов, но на передовой пока не был. Любое начальство, к которому обращался Иван, футболило его с глаз долой из сердца вон. Поняв, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и с некоторым смущением чувствуя мальчишеское «так и повоевать не удастся», Лопухин со своим коллегой и другом принялись колесить из части в часть, стараясь все больше и больше сдвигаться в сторону передовой.

Они даже не предполагали, с какой стремительностью война двигалась в их сторону.