Книга: Линии
Назад: XVIII. Сугино
Дальше: XX. Другие

XIX

Юко-2

Сугино подумал, что ствол в Бангкоке все-таки стоило купить. Ту поездку он запомнил очень хорошо. «У меня еще не всю память отшибло. Этот парень вряд ли припрется прямо сейчас, даже если ему захочется помучить меня. А если он грохнет меня на месте… что ж, тогда прощай, удовольствие! К тому же ему трудно будет найти кого-нибудь другого…» – пробормотал он. Потом снова поднес к глазам бинокль и стал изучать улицу, на которую выходили окна его квартиры.

Сугино жил в клоповнике, приютившемся на задворках старого торгового квартала, недалеко от развязки, что соединяла дороги на Иокогаму, Кавасаки и Токио. Из окон была видна железнодорожная линия, по которой стремительно проносились красные, как фасоль, поезда. Пути были проложены в непосредственной близости от стен дома, так что до поезда можно было дотронуться рукой. Каждый раз, когда мимо проходил очередной состав, все стены ходили ходуном. Полгода назад Сугино ушел с фабрики музыкальных инструментов, где он проработал шесть лет. Он бросил работу по субъективным причинам. Когда его перевели из отдела технического развития в отдел продаж, он понял, что ему ничего не остается, как уволиться. Он никогда не считал себя продавцом. В конце концов вместе с ним ушло еще около сотни работников. Профсоюз, боровшийся за улучшение условий труда, посчитал Сугино предателем и шкурником. Тем не менее ему выплатили страховку, которая могла помочь продержаться на плаву года два, если он, конечно, переедет в более дешевую квартиру. Вдобавок из-за своего увольнения он потерял лучшего друга, с которым не расставался со студенческой скамьи. Друг был представителем профсоюза на его фабрике. Разумеется, Сугино больше переживал из-за разрыва с товарищем, а не из-за глупого увольнения. Они познакомились в электротехническом институте, ходили в один и тот же джазовый клуб, а потом оба поступили на работу на это предприятие. Тогда Сугино верил, что они останутся друзьями на всю жизнь.

Они были совершенно разными по своим характерам, и Сугино полагал, что именно в этом и заключалась причина их необычайной дружбы. Друг происходил из очень богатого токийского семейства. Он обладал ярко выраженной индивидуальностью, а в джазе больше всего любил импровизации под босанова и белых исполнителей с Западного побережья.

Сугино был сыном профессора Тосиги. В противоположность своему приятелю, он был человеком сдержанным, почти незаметным, причем эта сдержанность воспитывалась в нем с начальной школы. Его единственным увлечением был джаз. Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, все записи студии «Блю Хот». Больше всего ему нравились те музыканты, что входили в моду. Приятель часто заходил к нему и оставался ночевать. В это время Сугино снимал комнатку в четыре с половиной татами недалеко от храма в Коэндзи. Бо́льшую часть времени они проводили в джазовых клубах. Сугино сразу же полюбил такое времяпрепровождение: болтать обо всем и ни о чем, попивая виски, которое его друг таскал у своих родителей. Как-то Сугино заикнулся о том, что было бы неплохо снять квартиру или дом в Токио, но его товарищ попросил не говорить подобных глупостей: это могло ограничить его свободу. «Терпеть не могу подрабатывать. Вообще я думаю, что мне придется жить со своими предками до тех пор, пока я не начну работать. Вот ты-то более удачливый». Если для Сугино институт, где они учились, был просто второсортным заведением, то его друг оценивал его как настоящее унижение. «У меня больше нет сил сдавать экзамены, чтобы поступить куда-нибудь еще, так что ничего не поделаешь», – постоянно твердил он. После знакомства с этим человеком Сугино понял, что на земле никогда не существовало абсолютно счастливых людей. Этого никак не могли понять его знакомые, которые остались жить в деревне, и Сугино думал о них с чувством некоторого превосходства.

Его друг всегда хотел съездить в Бангкок. «Там живет… – говорил он, – там живет старик-пианист, настоящая легенда. Он слинял из Гарлема года четыре тому назад и теперь играет в баре отеля „Ориентал“». После того как его вынудили уйти с работы, Сугино все же съездил в Бангкок, главным образом потому, что его товарищ еще там не был. Перед отъездом он успел переехать на новую квартиру, где ему сразу стало не по себе. Его постоянно преследовало ощущение потери. Когда стены начинали трястись от проезжающего поезда, ему вспоминались последние слова его друга: «Ты поступил не лучшим образом».

Сугино отправлялся за границу впервые в жизни. Он очень надеялся, что путешествие успокоит его смятенный дух. Родители были того же мнения. После увольнения он будто бы «сдулся», его голос несколько ослаб, и отец с матерью забеспокоились. Но Сугино не предусмотрел, что на проживание в отеле «Ориентал» времени фактически не будет. Едва прилетев в Бангкок, группа в полном составе отправилась в Паттайя-Бич. Сугино яростно набросился на сопровождающего и учинил скандал. После этого никто из их группы не захотел делить с ним номер, и он оказался в одной комнате как раз с этим самым сопровождающим. Тот делал вид, что не замечает Сугино, который, в свою очередь, ни разу так и не вышел ни на пляж, ни в ресторан. Он сидел на койке и повторял про себя слова своего друга, слушая, как шумят волны.

После возвращения в Бангкок Сугино первым делом бросился в «Ориентал». Но за роялем в тот вечер сидела какая-то белая барышня. По-английски Сугино не говорил, и ему оставалось только сидеть и слушать девичьи экзерсисы на фортепьяно, от которых его вскоре затошнило. В этом выпендрежном баре он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Вдруг ему померещилось, что он различает голос своего друга в обрывках чужих разговоров, из которых он не понимал ни слова. Его бывший товарищ, смеясь, говорил, что он всегда считал Сугино самым ничтожным в мире человеком. Сугино охватил гнев. Внезапно он почувствовал сильный жар, при этом по спине у него потек ледяной пот и стал собираться под мышками. В сердце медленно вползал страх. Не могло быть ни малейшего сомнения: его друг был где-то рядом, в этом баре. Сугино почудилось, что он уже бывал здесь, сама атмосфера этого заведения показалась ему знакомой. С каждой минутой эта уверенность все больше крепла в нем. Голоса вокруг него мешались в невообразимую какофонию, в которой чувствовалась враждебность. Вдруг в его мозгу всплыли картины далекого детства, которые он считал надежно погребенными в глубинных пластах своей памяти. Взор его помутился, в ушах послышался неотчетливый шум… Вот его мать пылесосит пол, а он, совсем еще грудничок, привязан к ее спине. Отец что-то кричит пронзительным голосом. Мать закрылась в комнате, чтобы не слышать криков. Ее глаза округляются от ужаса, а отец с видом буйнопомешанного снова ломится в дверь. Сугино не может понять, о чем говорит отец. Его голос был похож на шум ненастроенного радиоприемника, который кто-то включил на полную громкость. В ту же минуту Сугино пришел в себя и с ужасом огляделся. Он опять сидел в баре, а в уши лилась противная музыка. Вернувшись в Японию, он много раз звонил своему другу. «Почему ты отправился за мной в Бангкок? Если тебе тоже хотелось туда, ты мог мне об этом сказать? Я уже извинился перед тобой за то, что уволился с работы, так что перестань, пожалуйста, преследовать меня. Я понял. Я все понял. Да, ты прав, я не могу сопротивляться. Ты кого-нибудь нанял? Так скажи ему, чтоб убирался от моих дверей! Сколько их? За мной следит каждый раз новый человек. Зачем тебе это надо? Какое ты имеешь право? Да, я знаю, что это была моя ошибка. Но прошло уже два месяца, и, как я полагаю, можно уж и забыть обо всем. И к тому же я попросил бы тебя не говорить ничего моим родителям. Им не обязательно столько знать обо мне. Так что прекрати доставать их с тем, чтобы я вернулся домой в деревню! Оставь меня в покое, перестань ходить за мной!» – вопил он. Друг молчал все время, а потом печальным голосом посоветовал ему успокоиться. Сугино звонил ему еще раз пятьсот, и на пятисотый раз его бывший товарищ рекомендовал ему обратиться к врачу. После чего он перестал поднимать трубку, хотя Сугино звонил ему и на работу.

Скоро до Сугино через третьи руки дошла информация о том, что его друг бросил фабрику музыкальных инструментов и теперь работает на недавно открывшейся радиостанции, вещающей в FМ-диапазоне. Он настроил свой приемник на эту волну и дни напролет вслушивался в тексты радиопередач. Он был убежден, что все они прямо-таки напичканы сообщениями для него, Сугино, и что количество новых друзей его друга теперь, несомненно, возросло. Все, что говорили диджеи, дикторы или специально приглашенные гости, все было одним сплошным оскорблением, адресованным только ему. Если в эфире смеялись, то это был издевательский смех. Если обсуждали данные опроса по теме «Любовь и ее место в вашей жизни», то достаточно было заменить слово «любовь» на «Сугино», как все тотчас же становилось на свои места.

«Мы не можем жить без Сугино. Это то, что позволяет нам существовать в этом мире, это самая большая наша радость. Думать каждую минуту о Сугино – это, конечно, перегиб… Тот, кто только и может, что думать о Сугино, просто не знает Сугино. Но попытайтесь представить себе мир без Сугино! Это был бы мир без радости, совершенно серый мир, мир без единого цветка. Многие из нас потеряли Сугино, и многие знают, как жестоки нанесенные им раны. В одном дамском журнале как-то было сказано, что Сугино есть первейшая причина расстройств у юных девушек. Многие из нас замыкаются в себе из-за страха встретить Сугино. Тем не менее бояться с ним встретиться – верное средство остаться на всю жизнь без Сугино. Нужно общаться с людьми. Только так ваши шансы найти Сугино повышаются. Не нужно бояться. Ибо, сочувствуя другим, вы получаете возможность обрести своего Сугино. Так, и только так!»

Сугино записывал почти все выпуски на кассеты, а потом прослушивал их еще раз, предварительно обработав на компьютере. Он заменял какое-нибудь имя именем своего приятеля или школьного товарища и тут же убеждался, что и в этой передаче содержались выпады и намеки в отношении его.

Ну почему друг не оставит его в покое? Сугино все же удалось найти ответ на этот вопрос, и ему сразу же стало лучше. Он написал и отправил на радиостанцию письмо следующего содержания:



И вот настало время, когда деревья одеваются осенним багрянцем. Я желаю всем вам доброго здоровья. Я, Осами Сугино, написал вам это письмо лишь потому, что испытываю глубокие сомнения в добросовестности одного из ваших сотрудников. Имени его я сознательно не называю, ибо вы все знаете, о ком идет речь. Этот человек своими личными выпадами и оскорблениями в мой адрес пытается привлечь к моей персоне широкое внимание. Я знаю, что он, пользуясь своим служебным положением, готовит к эфиру передачу, которая будет называться «Lady Song». Я и так уже слишком натерпелся от вашего с ним сговора, и это не считая бесконечных насмешек ваших дикторов и ведущих над безработными людьми. За мной круглосуточно следят, и я не могу даже спокойно выйти из дома! Мои родственники и знакомые на вашей стороне, и мне известны ваши планы о том, как бы засадить меня в сумасшедший дом. Я потерял всех моих друзей… У меня почти нет средств к существованию, и вряд ли мне удастся быстро найти работу. Короче, выхода у меня нет. Я надеюсь, что вы соблаговолите отнестись к моей просьбе с должным вниманием и прекратите оскорблять меня в прямом эфире. Если же в ближайшие сорок восемь часов, к своему великому сожалению, я увижу, что ситуация не изменилась, я буду вынужден прибегнуть ко всем известным вам законным средствам защиты.

Желаю вам всяческих успехов.

Ответа он не получил и написал еще раз. Письма возвращались ему в нераспечатанных конвертах, и тогда он стал рассылать свои сообщения во все газеты, еженедельники, на все радиостанции и телеканалы, во все издательства, писателям и журналистам, – всем, кого знал. И опять никакой реакции. К тому же содержание передач не изменилось ни на йоту. Сугино понял, что без юридической поддержки ему теперь не обойтись, и стал приискивать работу, чтобы оплатить адвокатский гонорар. Он отправил свое резюме во множество компаний, но не прошел ни одно из собеседований. С каждым разом он все больше убеждался, что и здесь его друг приложил руку. Все служащие, общавшиеся с ним на собеседованиях, были в курсе последних выпусков радиопередач, и за их спинами маячила тень его друга. «Он рассказал им обо мне», – думал Сугино. Куда бы он ни обращался: в залы «пачинко», в курьерские службы, в фирмы, занимающиеся дорожным строительством, – везде витал дух его приятеля, и он был совершенно беззащитен. В конце концов он обратился к адвокату, о котором говорили, что он помогает и самым бедным, – и адвокату успел промыть мозги проклятый друг. Юрист посоветовал Сугино лечь в клинику, а когда тот попытался настаивать, пригрозил сдать его в полицию.

Сугино больше не мог есть и перестал спать. Бо́льшую часть времени он проводил у окна со своим биноклем. Он потерял около двадцати килограммов: друг сговорился со всеми продавцами и официантами кафе, и теперь ему подсовывали только тухлые или отравленные продукты. Сугино уверился в этом, увидев, в какой гнев впал один из продавцов, когда он сунул ему под нос купленный батон, требуя доказательств того, что хлеб не отравлен. «Что ж, правда глаза колет», – злорадствовал Сугино. Но наступил день, когда он уже не мог доверять даже «Калори Мейт» и витаминизированным напиткам, которые продавались в уличных автоматах. Он обнаружил, что один из техников, обслуживающих эти автоматы, также связан с его другом. Его выдавало поведение – бинокль не мог лгать. Этот техник вел себя так, словно был не на работе: то на небо посмотрит, то перекинется парой слов с детишками, что бегают по улице, то скажет какую-нибудь глупость своим товарищам и потом смеется с ними, а то ногой камушек пнет. Нормальный человек ни за что не стал бы так себя вести…

Когда от голода начинало подводить живот, Сугино воровал продукты прямо с прилавков. Но он оставался бдительным: крал только там, где его друг еще не догадался или куда не успел подложить отравленную пищу. Обычно он таскал выпечку или овощи, когда их привозили рано утром.

Но вскоре пришлось оставить и этот способ: наверняка друг уже навел на его след полицию и на него готовится засада.

К нему часто приходили родители и брат. Они хотели заставить его лечь в больницу, а один раз им даже удалось заманить его на прием к врачу. После этого Сугино исчезал из квартиры, как только замечал их в свой бинокль. Он был уверен, что они готовились внезапно напасть на него… Это продолжалось третий месяц, и наконец Сугино нашел верное средство. Он заранее собрал и держал наготове свой рюкзак, куда сложил припасов на несколько дней. После того как ему удавалось ускользнуть от родственников, он какое-то время не приходил домой, а ночевал в дешевых отелях-капсулах или околачивался в ночных кафе. Его поразила одна мысль: в этих местах он чувствовал себя в безопасности. Там не было никого из тех, кому его друг уже промыл мозги, и никто за ним не следил – ни в отелях-капсулах, ни в ночных барах, ни в парках. Он стал прекрасно высыпаться, у него наконец появился аппетит. Жизнь изгнанника позволяла ему собраться с силами. Он понял, что все эти места, где он находил убежище, и были как раз предназначены для изгоев. И его друг должен был осознать, как глупо посылать своих шпионов и соглядатаев в подобные места. Он выбрал его, Сугино, мишенью для своих насмешек и острот. Наверно, он расходовал сумасшедшие деньги, чтобы заставить его окончить свои дни в каком-нибудь из этих мест… Вот поэтому он и не предпринимал ничего, пока Сугино торчал в капсуле. Но сам Сугино не желал провести остаток своих дней в пчелиных сотах гостиницы для бедняков. Жить там означало бы поражение. Все равно что добровольно сесть в тюрьму…

Сугино поднес к глазам бинокль и внимательно обследовал темную улицу. Кто мог звонить ему так рано? Нельзя терять бдительность. «Да, надо было бы купить тот ствол… С ним я мог бы сам перейти в нападение. А так я вынужден прятаться. Если я не смогу атаковать их первым, это будет продолжаться до бесконечности. За небольшим исключением, мой друг опутал своей паутиной все общество. И это реальность. Да, для меня это истина. Такова жизнь. Правила игры просты. И я принимаю их. Это единственное средство к спасению. И это доказывает, что я еще существую. Враг контролирует всех, кроме нескольких бродяг, вонючих и грязных. А вот все его сообщники: телепрограммы, все теле- и радиоканалы, вся реклама, газеты и журналы, издательства, книги, электроприборы, музыкальные инструменты, различные группировки и ассоциации, адвокаты, суды, распространители продукции, модные бутики, булочные, галантерейные лавки, магазины обуви, зоомагазины, салоны нижнего белья, видеосалоны, пекарни, часовые мастерские, фотоателье, цветочные магазины и магазины оптики, сети магазинов «секонд-хэнд», универмаги, туристические агентства, филиалы, производители автомобилей, лыжные курорты, плавательные бассейны, площадки для гольфа, теннисные корты, гимнастические залы, такси, автобусы, железнодорожные компании, авиакомпании, морские перевозчики, общества автолюбителей, строительные подрядчики, жилые дома, консьержи, импортеры и экспортеры, автоматы с газировкой, рестораны, дорогие кафе, бары, закусочные, отели, рёканы, все фабрики и заводы, банки, инвестиционные компании, пожарные, полиция, почта, детские сады, школы для детей с замедленным развитием, министры и муниципальные власти, все религии на планете, служители искусства и артисты, семья, политики, правительство и, наконец, государство. Я буду сражаться против всех. У меня больше нет друзей. Все это напоминает мне фильм про партизанскую войну в Афганистане. У афганцев месть – это святое. Это долг. И они никогда не откажутся от борьбы. Они убивают всех своих врагов. Никакой пощады. Я убью их всех. Я буду жить так же, как партизаны, под землей, в укрытиях. Я буду бороться. В один прекрасный день я перейду в наступление: я разнесу его задницу в клочья, а заодно и задницы всех его сыщиков. – Что, за птичками наблюдаешь? – раздался снизу девичий голос.

Сугино посмотрел на нее и понял, что она – такой же беглец, как и он сам. А все беглецы не желают плясать под дудку его друга.

– Я поджидаю кое-кого, кто собирается напасть на меня. Так что будь осторожна.

– Хорошо. Я постараюсь, – откликнулась Юко и зашагала дальше.

Назад: XVIII. Сугино
Дальше: XX. Другие