Глава вторая,

в которой Меган отказывается от пирровой победы

Нет ничего приятнее, чем запах лошади, особенно твоей собственной лошади, которая любит тебя безоговорочно и позволяет тебе висеть на шее и ни на что не жалуется. Когда я уткнулась лицом в гриву Банджо и глубоко вздохнула, то почувствовала, как рыдания отступают и я уже не бьюсь в истерике, а лишь тихонько всхлипываю. Теперь я всем настоятельно рекомендую поступать именно так, если ваша жизнь разбивается вдребезги.

Я сбежала в конюшню, чтобы спрятаться и подумать. Была суббота, поэтому Сильвио и другие рабочие ранчо отдыхали, и я осталась наедине с моим верным другом Банджо и дюжиной других лошадей.

Ссора закончилась, но я бы никогда не признала, что мама была права насчет сборной. Мой поезд, скорее всего, ушел – если ты не попадаешь в команду до двадцати лет, твои шансы попасть до двадцати трех практически равны нулю, а если ты не в команде, то… можешь идти играть в футбол с дворовыми собаками.

Хуже всего то, что я провалилась на региональном смотре и так и не показала тренерам свои реальные возможности. Причем другие девушки тоже были хороши… То есть я хочу сказать, они были ничем не лучше меня. Я до сих пор не понимаю, что тогда произошло, но я получила целый ворох плохих тренерских отзывов, совершила все возможные ошибки, какие обычно совершают новички. В общем, выставила себя полной дурой, как, например, сегодня. Я отчаянно надеялась получить от судьбы еще хоть один шанс, и наш тренер Нэш стала моим лотерейным билетом – она была дважды тренером национальной младшей лиги и была тесно связана с национальной командой.

Но следующим летом мне бы представилась возможность прорваться сборную только в одном-единственном случае: в этом сезоне я должна была играть как звезда. Такие промашки, как сегодня, и без того делали мою мечту все более призрачной, а теперь еще и мама хотела, чтобы я ушла на целый сезон… Да она вообще меня знает? Впрочем, я задавалась этим вопросом не в первый раз.

По иронии судьбы для меня шанс попасть в настоящую женскую сборную, которая играет на чемпионате мира и Олимпийских играх, был больше, чем шанс стать дебютанткой «Блубонет». Двадцать три женщины входят в состав национальной команды, и в любое время их могут заменить любой из нескольких сотен тысяч запасных. А вот на бал «Блубонет» приглашают всего семь, максимум восемь дебютанток в год, а в Техасе живет несколько миллионов девушек, которые готовы буквально на все, чтобы стать одной из них.

В любом случае ты не можешь просто взять и попросить, чтобы тебя пригласили. Купить приглашение тоже нельзя. Тебя выбирает совет, состоящий из действительно богатых и влиятельных людей, которые превыше всего ценят традиции. Если твоя мать некогда дебютировала на балу, то это играет на руку. Может помочь дебютировавшая тетя или бабушка. Джулия и я были наследницами уважаемой техасской семьи. Когда бабушка Роуз Элис умерла несколько лет назад, даже в ее некрологе, размещенном в «Далласских утренних новостях», сообщалось о дебюте на балу «Блубонет» в 1964 году. Все остальное в ее жизни – родители, колледж, муж, дети, благотворительные организации и социальные клубы – было на втором месте. Разговоры о нашем дебюте начались еще в детском саду, но до сегодняшнего дня я считала, что мы с родителями договорились: дебютировать будет Джулия, а я с удовольствием пропущу это светское мероприятие.

Сквозь всхлипы я услышала тарахтение дизельного двигателя, затем хлопнула водительская дверца, а потом стукнула щеколда на двери конюшни. Я еще сильнее зарылась лицом в гриву Банджо и услышала только тихий хруст соломы под чьими-то ногами. Задолго до того, как раздался голос, я поняла, что это был папа.

– Наверное, я проедусь верхом. Хочешь со мной? – Его голос звучал совершенно беззаботно.

– Да, – тихо ответила я, стараясь не показывать, насколько горько я плакала.

Пока папа седлал Джаспера, а я готовила Банджо, были слышны лишь шелест попон, скрип кожи, фырканье лошадей и стук копыт, но никто из нас не сказал ни единого слова – мы просто занимались каждый своим делом. Прежде чем мы вскочили в седла, папа подхватил ружье со стойки в своем грузовике, проверил затвор и сунул его в мою седельную кобуру. У меня тоже было свое оружие – Ремингтон 870 Вингмастер Компетишн, настоящий красавец, – которое папа преподнес мне на мой тринадцатый день рождения, прекрасное помповое ружье двенадцатого калибра с прицелом на двадцатидюймовом стволе и магазином на восемь патронов, сбалансированное к стволу для лучшего прицела. Приклад был выполнен из темной вишни, ствол и фурнитура – из черненой стали, а на ручке выгравирована марка Абердина. Но если мы столкнемся с гремучей змеей, папино ружье тоже подойдет, и мне было приятно, что папа разрешил им воспользоваться, если что.

Мы вышли из сарая, отъехали от загона и остановились на первом же холме. Папа всегда останавливался здесь, чтобы окинуть взглядом свои владения.

– Хорошо здесь, – сказал он через мгновение.

– Да, – согласилась я, впрочем, так оно и было.

Макнайты занимаются разведением крупного рогатого скота в Абердине с 1873 года, с тех самых пор, как мой прапрапрадедушка Ангус приехал из Шотландии, желая обосноваться в Америке. Долговязый, со следами ветряной оспы на лице, с волосами цвета медной монеты, Ангус взял с собой лишь свою смелость и горстку родной земли, когда покинул Клакманнаншир. Даллас он выбрал случайно, стоя на вокзале в Сент-Луисе. Человек, которого он никогда не встречал и никогда больше не видел, сказал ему, что здесь в изобилии растет сочная трава, да и в воде нет недостатка. Ангусу понравился внешний вид случайного собеседника, поэтому он купил билет и вскоре прибыл на маленькую станцию, стоявшую прямо на берегу мутной реки. Оттуда, на сколько глаз хватало, простирались на юг необъятные пастбища, поросшие густой травой и питавшиеся многочисленными ручьями. И Ангус отдал все свои сбережения за участок земли в двести акров, сарай и четырех коров.

Эти двести акров в конце концов превратились в четыре тысячи, и теперь две тысячи быков и коров бродили по густой траве между кедров и огромных дубов, вдоль бурлящего ручья, весело бегущего у подножия нашего холма. Когда я смотрела на отца, сидящего в седле, пристальным взглядом окидывающего бесконечную прерию, время для меня словно останавливалось, и я видела перед собой старого Ангуса. Эта земля неразрывно связывала нас с нашими предками. Для папы, впрочем как и для каждого Макнайта до него, разведение крупного рогатого скота не было работой – это было призванием.

– Хе-а! – воскликнул он.

Лошадь сорвалась в галоп, и Банджо инстинктивно поскакал следом, и вскоре мы мчались бок о бок. Землю здесь изрядно размыло, и я крепко вцепилась в поводья, направляя лошадь. Копыта стучали так, что поговорить не было никакой возможности. Мы перепрыгивали через канавы, ныряли под ветки деревьев и шумно мчались по холмам, решив остановиться только тогда, когда достигнем дальней западной границы.

Там бескрайняя прерия заканчивалась. За нашим забором лежал город Эльдорадо, начиналась промышленная застройка, а за ней – дома в испанском стиле, теснившиеся на узких улицах, словно фасолины в консервной банке. Названия улиц здесь были донельзя поэтичными: Авенида-де-лас-Флорес, Ломо-Альто и Эль-Камино-Реал. Все они напоминали о непростой истории этой земли, на которой первые поселенцы основали свои ранчо. Главный бульвар и переулки, некогда уложенные булыжниками, теперь были закатаны в черный асфальт, ровный, как сукно бильярдного стола. Сейчас это был современный город, в котором немногое напоминало о бурном ковбойском прошлом: ярко освещенные тротуары с пожарными гидрантами, стоящими над ливневыми стоками, линии электропередач и оптоволоконный кабель, детские площадки, фитнес-центр, место для пикника с газовым грилем – приносите свой собственный баллон с пропаном и просто подключайте. Был даже аквапарк с бассейнами, взрослым и детским. А паутина пыльных тропинок, которыми некогда пользовались коровы, теперь превратилась в мощеные пешеходные и прекрасно обустроенные велосипедные дорожки. То тут, то там в тени дубов, выращенных в специальном питомнике, стояли скамейки.

Мы напоили лошадей из ручья и отдышались. Семья из четырех человек проехала мимо на велосипедах, двое маленьких детей пользовались тренировочными колесами. Все четверо были в блестящих крепких шлемах.

– Добрый день, – поприветствовал их папа и снял шляпу.

– Здравствуйте, – отозвались они. – Отличный денек, а?

– Отличный, – крикнул им вдогонку папа.

Велосипедисты скрылись за поворотом. Дети все это время смотрели на моего отца со смесью удивления и восхищения, словно прямо к ним с телевизионного экрана сошел герой вестерна.

– Мне позвонили на днях, – сказал отец после того, как семья уехала.

– Да? Ты перезвонил? – спросила я.

– Нет, – признался он смущенно.

– Мама знает?

– Пока нет…

Эх, ничего не меняется.

– Папа, – сказала я чуть серьезнее, – почему она хочет продать ранчо?

Он сделал паузу, прежде чем ответить.

– Это сложно… Она знает, что мы больше не конкурентоспособны. Вот уже десять лет, а то и больше, мы поддерживаем коров, а не наоборот.

Для моих родителей это была рутинная шутка. По мере накопления долга папа продавал небольшие участки земли, чтобы на время договориться с банком. Но он никогда не уменьшал стадо, и мама периодически высказывала мысль: мол, в конце концов у нас останутся только дом и несколько акров земли и тысячи коров.

– Не нужно иметь степень магистра, чтобы понять: в наши дни лучше содержать ранчо, чем крупный рогатый скот. – Отец с тоской посмотрел вдаль.

– Так… дело в деньгах?

– В некотором роде. Это наше будущее, и твое, и Джулии. – Он перевел на меня внимательный взгляд. – Твоя мама хочет остаться на плаву после продажи ранчо. И, если это только будет возможно, оставить вам как можно больше.

– Собираешься заняться гольфом? – нарочито весело улыбнулась я.

– Может быть. А может, стану просиживать дни напролет перед телевизором с банкой пива.

Мы повернули лошадей к дому, но позволили им идти шагом.

– Ты собираешься перезвонить тому парню?

– Нет.

Я глубоко вдохнула через нос. Нужно остыть. Вздохнула еще раз, наслаждаясь ароматами травы и воды, с небольшой примесью запаха грязи, которой тут было в изобилии. Лимонная мята, колокольчики, седельная кожа, пот… Все эти запахи были знакомы мне с детства. Ничто не пахло лучше, чем согретая жарким солнцем земля родного Техаса.

– Надеюсь, мы никогда этого не сделаем, – вздохнула я.

– Понимаю.

Мы с папой знали, что мама, когда выходила замуж за папу, не собиралась потом долгие годы проводить в борьбе за каждый цент. Она была из богатой семьи, но отец женился на ней самой, а не на деньгах. Он не представлял себе жизнь без работы, был ковбоем до мозга костей, и все, что он умел, так это управлять ранчо. Конечно, он мог продать Абердин, получить мешок с деньгами и купить дом в престижном районе города, но какого черта он тогда станет делать? Папа был деревенским жителем, а не завсегдатаем престижного городского клуба, и останется таким уже навсегда.

Мы уже почти вернулись домой, а папа все еще не затрагивал волновавшую меня тему. Я знала, что он пришел за мной не просто так, не потому, что ему вдруг захотелось совершить конную прогулку. Когда в конце дороги уже показалась крыша нашей конюшни, я принялась гадать, какой вариант он выберет: станет ли уговаривать, убеждая воспользоваться «уникальным» шансом, или просто прикажет делать то, что велела мама?

Но после того, как мы повесили седла, попону и уздечки и накормили лошадей, он обратился ко мне с единственно верными словами, от которых я не могла просто взять и отмахнуться.

– Меган, ты знаешь, как сильно я тебя люблю и что я не могу жить спокойно, когда ты несчастна, – начал он, стоя у двери конюшни. – И мне жаль, что ты узнала об этом таким некрасивым способом. Понимаю, что известие было для тебя как гром среди ясного неба…

Я застыла, приготовившись к удару.

– Эти последние несколько лет, с тех пор как вы, девочки, переехали в город, мы с вашей матерью… мы были, ну… Скажем так: никому не будет покоя, пока твоя мама не добьется своего, и поэтому я прошу тебя… Нет, я умоляю тебя, сделай мне одолжение, стань дебютанткой.

«О боже, – с ужасом подумала я, – он что, собирается заплакать? О, пожалуйста, папа, только не плачь!»

Я вдруг поняла, что бал – это нечто большее, чем дурацкая вечеринка.

– Это действительно так важно для нее?

– Ты понятия не имеешь насколько, – вздохнул он и пнул носком ботинка комок грязи.

– Почему?

– Постарайся понять. Для нее это… ваше право по рождению. Она беспокоится о том, что вы прожили здесь, в деревне, всю свою жизнь, были вдали от общества, а значит, многое упустили. Я, по правде сказать, не очень понимаю что именно, но все же. И если вы не будете участвовать в этом балу, то больше такого шанса вам не выпадет. И имеет ли это значение для тебя или нет, но мама многое сделала для вашего участия, так что сейчас ты не можешь просто взять и бросить ей отказ в лицо. В любом случае, руганью ты ничего не исправишь.

Все то время, что папа говорил, я отчаянно искала выход, но он не находился.

Папа – крутой парень. Я не могу вспомнить, чтобы он хоть раз меня о чем-нибудь просил. Но теперь он умолял меня оказать ему – семье – услугу и сделать то, что мне делать совершенно не хочется. Тогда я поняла, что он действительно был в отчаянии и что его слова «покоя не будет» были лишь верхушкой огромного айсберга, который представляла собой семейная жизнь моих родителей.

Уже понимая, что сдамся, я решила разыграть свою единственную оставшуюся козырную карту:

– Я не откажусь от футбола, папа. У меня остался всего лишь год. – Я посмотрела на него со всей серьезностью, какую только могла изобразить. – Но я могу заниматься и тем и другим. Мне просто нужно приложить больше усилий.

– Звучит справедливо, – улыбнулся он, и я выдохнула, понимая, что все это время не дышала. – Я обсужу условия с твоей матерью. – И он одарил меня своей обаятельной, чуть печальной улыбкой, которую я так любила.

– Удачи, – вздохнула я.

Папа махнул рукой и пошел к своему грузовику с грязным номером F-350. Он положил ружье обратно на стойку, а затем, приоткрыв дверцу, оглянулся:

– Эй… спасибо!

Прямолинейный. Честный. Добрый. Мой любимый папа.

Я еле-еле сдержала слезы, когда он уезжал.