Глава 40
Валентин вошел в кабинет Сталина ровно в четырнадцать ноль-ноль. Через десять минут после того, как вождь приехал сюда с Ближней дачи, веселый, отдохнувший, прокатившийся с ветерком на бронированном «Паккарде» по метельной загородной дороге и замершему в страхе, через метр обставленному охранниками Арбату.
– Что скажешь, товарищ Лихарев? – раскуривая первую сегодня трубку, поинтересовался Иосиф Виссарионович.
– Ничего, кроме того, что Николай Иванович, похоже, не выполнил ваше поручение.
– Какое, да?
– Вы же хотели, чтобы он сегодня представил вам наркома Шестакова.
– Слушай, а зачем нам Шестаков? Может быть, его и стоило посадить? – Сталин лукаво улыбался, проверяя, насколько готов помощник отстаивать позицию, обозначенную (что не исключено) под чьим-то посторонним влиянием.
– Может быть, и стоило. Это не ко мне вопрос, товарищ Сталин. Моя задача – вовремя докладывать вам о делах, которые способны повредить вашей политике, и принимать необходимые меры во исполнение ваших решений.
– Молодец. Умеешь формулировать. Тогда скажи – зачем нам нарком Шестаков и почему нам больше не нужен товарищ Ежов?
– Ничего нет проще. Нарком Шестаков нужен вам потому, что он совершенно верно проводил в жизнь вашу политику в отношении поддержки Испанской Республики, проявил себя смелым и честным человеком, а нарком Ежов дискредитировал вашу политику. Многие простые люди начали задумываться, почему Советская власть сажает в тюрьмы тех самых людей, которые отдали все, чтобы ее установить и укрепить.
– Вы имеете в виду Тухачевского и других? – недобро сощурился Сталин.
– Отнюдь. Тех крестьян и рабочих, которые сначала поддержали нас против белых в гражданской войне, потом исполняли установку Политбюро «обогащайтесь«, развивали интенсивное хозяйство, сеяли хлеб, заводили скот, а теперь в соответствии с распоряжением НКВД репрессируются как «чуждый элемент».
– Такое распоряжение действительно было? – удивился Сталин.
– Так точно. За номером… От такого-то числа 1937 года. О ликвидации и выселении в северные районы страны лиц, злоумышленно дискредитирующих колхозную систему высокой продуктивностью единоличных наделов. Кроме этого, у меня имеется подборка очень интересных материалов о, так сказать, параллельной деятельности товарища Ежова.
– Ну-ка, покажите.
Сталин быстро пролистал папку, над содержимым которой старательно трудился Заковский, за пару секунд прочитывая и запоминая содержание целой машинописной страницы. Валентин видел, как моментами у него сжимались челюстные мышцы, хотя лицо оставалось бесстрастным.
– Хорошо, пусть товарищ Ежов войдет.
«Железный нарком» вошел. Смотреть на него Лихареву было неприятно. Интеллигентской составляющей личности Валентина зрелище раздавленного страхом человечка удовольствия не доставляло, хотя сам факт уже состоявшейся победы не мог не радовать. Зато Сталин явно испытывал наслаждение.
– Ну-с, товарищ Ежов, вы, конечно, сдержали свое слово? Мы вас ценим именно за это. За то, что на вас можно положиться. Я всегда говорю товарищам: «Берите пример с «железного наркома», он не подведет, как какой-нибудь Ягода». Не томите нас, скажите скорее, чем товарищ Шестаков объясняет свой поступок? Вы уже успели его допросить или предоставите это нам?
Лихареву показалось, что Ежов сейчас повалится на колени и поползет к сталинским сапогам по длинной бордовой дорожке.
– Товарищ Сталин! Мы не успели. Совсем немного. Мы обязательно возьмем Шестакова. Мы уже нащупали след. Сообщники арестованы и дают показания. Дело двух-трех дней.
Ежов плел ерунду, все подготовленные слова мгновенно вылетели у него из памяти, им опять владело единственное желание – еще раз выйти живым из этого кабинета, еще хоть немного подышать воздухом свободы. А послезавтра – это так невероятно далеко.
– Ох, как неудачно получилось. А я уже пригласил к себе членов Политбюро, чтобы обсудить поведение товарища Шестакова и принять решение – наказать его или все же простить.
Сталин при этом ходил по кабинету, причем в сторону Ежова переступал ногами медленно, глядя ему в лицо, в двух шагах от обмершего наркома разворачивался и обратно к столу шел быстро, опустив глаза к полу и что-то про себя шепча. Слов слышно не было, только губы шевелились.
На третьем круге он наконец остановился, очевидно, приняв решение.
– Знаете что, товарищ Ежов? Вы, как нам кажется, немного утратили бдительность. Слишком увлеклись поиском врагов там, где их нет, и совсем запустили другие участки, где врагов и заговорщиков, наоборот, недопустимо много. Это касается прежде всего вашего близкого окружения. – Говоря это, Сталин словно дирижировал сам собой плавными взмахами руки с зажатой в ней трубкой. – Наверное, вы исчерпали свои возможности на доверенном вам посту.
Ежов ждал завершения тирады с абсолютно мертвым взглядом и отвисшей челюстью.
Насладившись паузой, Сталин продолжил:
– Поэтому мы думаем предложить вам должность наркома Военно-Морского Флота.
Лихарев представил себе Ежова в адмиральской форме на мостике линкора «Марат» или крейсера «Киров» и чуть не фыркнул. Хорош сталинский юмор. Ягоду он перед арестом назначил наркомом связи, а этому решил доверить военный флот.
Похоже, злой юмор ситуации дошел и до Ежова.
– Товарищ Сталин, я готов служить на любом посту, но я ведь совсем не знаю морского дела.
– Не знаете? А что там знать? Книжки почитаете: Мэхен, «Теория владения морем», Макаров, «Рассуждения о морской тактике». Были бы хорошие помощники. Ну, как хотите. – Однако идея дать главному чекисту попробовать себя в иной, чем земная твердь, стихии овладела Хозяином прочно. – Не нравится вам морское дело – пойдете наркомом водного транспорта. Там у нас тоже вакансия. Река не море – берега видно. – И рассмеялся собственной шутке. Как будто Ежову действительно предстояло самому управлять буксирами, тянущими караваны барж по Волге или Беломоро-Балтийскому каналу имени товарища Сталина. – Вы свободны, товарищ Ежов. Решение Политбюро вам доставят.
Ежов вышел из кабинета, почти счастливый от мысли, что он больше не отвечает за безопасность государства, поимку наркома Шестакова и прочие каверзные дела, и ближайшие дни, а то и месяцы сможет прожить спокойно. Пока примет дела, пока вникнет в суть, мало ли что случится.
И совершенно не задумывался Николай Иванович об участи своего предшественника, которому довелось поруководить почтами и телеграфом очень и очень недолго.
Но то ведь был Ягода, враг народа, троцкист и отравитель, а он, Николай Ежов, истинный пролетарий, верный сталинец, при повседневном руководстве ЦК показавший врагам, что такое железная метла и рукавицы собственного имени.
– Вот так, товарищ Лихарев, – обернулся Сталин к Валентину, когда дверь кабинета навсегда закрылась за опальным «Торквемадой». – Вы довольны? Товарищ Сталин хорошо исполнил вашу рекомендацию?
Вопрос был риторическим и ответа не требовал.
– Что у нас следующее по программе? У вас есть мнение, кого назначить на свободное место? Да, кстати, вам идет форма военюриста. Больше, чем инженера. Может быть, вас и назначить?
– У меня нет мнения, товарищ Сталин. У меня, как всегда, есть лишь рекомендация на основе анализа. Одна из возможных.
– Говорите.
– Если позволите, я сначала все же хотел бы довести до логического конца предыдущую тему.
– Какую тему? Об этом, что ли, – он указал трубкой на место, где только что стоял Ежов, и брезгливо сморщился.
– Не совсем. Но с ним связанную. В приемной ждет нарком Шестаков.
Буквально за пятнадцать минут до выхода из дома в ухе Шульгина вновь ожил динамик капсулы.
– У тебя все нормально? – привычно-заботливо, как семейный врач, спросил Антон.
– Так точно, благодетель, – ответил Сашка.
– Тогда слушай. Я не могу передать тебе меморандум для Сталина сюда, блок по-прежнему непреодолим, но постараюсь сунуть его по дороге. Только будь настороже и не удивись, когда случится. В машине садись сзади. Когда будешь говорить со Сталиным – не торопись, не нервничай, если потребуется, я подскажу вовремя.
– Как бы я вообще без тебя жил.
Нельзя сказать, что Шульгин совсем не испытывал волнения, готовясь к встрече с «вождем всего прогрессивного человечества». Но эмоции значительно сдерживались очевидной фарсовостью происходящего.
Не событие всемирно-исторического значения, а «комедия дель арте» какая-то. Сам он в чужом теле, один инопланетянин – в роли советника диктатора, другой – его собственного, а вдобавок мешает проникнуться должным пиететом воспоминание о том, что и сам Сталин успел побыть марионеткой, управляемой Сашкиным школьным другом.
Достаточно, чтобы принимать происходящее не слишком всерьез.
Более же всего успокаивало, что Сталин, даже впавший в ярость, ничего им с Валентином не сможет сделать. Есть достаточно способов его обезвредить, не убивая, а потом уйти через внепространственный канал. И Антон поможет, если что.
Обещанное Сашка получил, как и планировалось, по дороге от Столешникова к Кремлю.
Легонько дунуло теплым воздухом в затылок, и на сиденье рядом с ним легла тоненькая кожаная папка. Сидевший за рулем Валентин ничего не заметил. Шульгин, выбрав момент, сунул ее за отворот пальто.
Дождавшись приглашения, успев за это время еще раз обдумать предстоящее, прочитав подготовленную Антоном записку, нарком Шестаков вошел в знакомый (Шульгину – по фотографиям и кинофильмам) кабинет.
Деликатно щелкнул каблуками, представился, преданно, но без подобострастия глядя в тигриные глаза диктатора.
Сашке приходилось читать, что мало кому удавалось выдерживать сталинский взгляд. Однако у него это получилось без всяких усилий. Более того – Сталин отвел глаза первым, с отчетливым впечатлением, что нарком Шестаков человек честный, надежный, на которого стоит сделать ставку.
Каганович, Микоян, Хрущев – все они слишком уж подобострастные. Прав Хозяин или ошибается (как любой человек может ошибаться), не подскажут ведь вовремя, не предостерегут, дрожа за собственное благополучие. Значит – объективно тоже вызывают сомнение. Услужливый дурак опаснее врага. А этот, похоже, готов говорить то, что думает, невзирая на последствия. Полезный человек.
Сталин вернулся на свое обычное место у стола заседаний, молча указал Шестакову трубкой на стул напротив.
Без всякого ерничества предложил тихим голосом:
– Рассказывайте. Все и подробно.
Самое смешное, что врать Шульгину почти не пришлось. Так только, по мелочи и в деталях. О многом он умолчал, разумеется, но на связность изложения это не повлияло.
Он сразу понял, что судьба убитых им чекистов Сталина не интересует совершенно. Как истинный политик, вождь мыслил глобальными категориями.
– Так вы в самом деле уверены, что деятельность НКВД в Испании приносит больше вреда, чем пользы?
– Не могу судить в целом, товарищ Сталин, но в пределах собственной информированности. Достаточно такого факта – чтобы ослабить позиции руководителя военных формирований анархистов Дурутти (кстати – стойкого революционера, абсолютно преданного идеям Республики человека, вроде нашего князя Кропоткина), сотрудники Ежова выдали франкистам время и место выгрузки двух транспортов с оружием и боеприпасами, закупленных моими людьми.
Воздушными налетами снаряжение было уничтожено, потеряно пятьдесят тысяч винтовок, тысяча пулеметов, свыше десяти миллионов патронов. Бригады анархистов, конечно, оказались разгромлены в боях, но Республика потеряла Астурию и свой последний порт в Бискайском заливе – Хихон.
Через сухопутную границу Франция наши грузы больше не пропускает, а подходы к Барселоне и Картахене блокирует итальянский флот. Это только один пример.
– Ваши сведения точные?
– Абсолютно точные.
– Почему вы не доложили нам своевременно? Мы бы приняли меры…
– Не успел, товарищ Сталин, – сокрушенно ответил «Шестаков». – Кроме того, я же не разведчик. Информация поступает ко мне по коммерческим каналам. Все это я узнал опосредствованно, через детективов страховых компаний, которым пришлось выплачивать большие призы фрахтерам и формальным владельцам груза. Готов понести наказание.
– Об этом позже. Ты слышишь, Валентин? Черт знает что творится, а мы не знаем! Ежов плетет интриги, а выигрывают Франко, Гитлер и Троцкий.
Как всегда, Сталин уже «забыл», что сам дал команду все силы бросить на борьбу именно с троцкизмом и анархизмом, в результате чего внутри республиканского лагеря развернулась вторая гражданская война, едва ли не затмевающая своим накалом и жестокостью настоящую войну, против Франко.
– Кто за все это отвечает? Конкретно?
– Конкретно – Ежов, Фриновский, Андре Марти, Шпигельглас. Рядовые исполнители не в счет.
– Хорошо, займемся. Всеми займемся. Вот только подберем нового наркомвнудела. А вы не хотите себя попробовать на этом посту, товарищ Шестаков? У вас может получиться.
«Откажись, – прозвучал в мозгу голос Антона. – Намекни, что готов на другое назначение, с более широким кругом возможностей».
«Ага, щас!» – подумал Шульгин, но ответил аккуратнее:
– Не по профилю работа, товарищ Сталин. Я в своей области специалист, а здесь дров наломаю побольше Николая Ивановича.
– Ну что за люди, понимаешь! – обратился Сталин к Лихареву. – Все хотят своим делом заниматься, никто не хочет нужным делом заниматься. Один флотом командовать не хочет, другой врагов ловить не хочет. Товарищ Сталин все сам делать должен, так, да?
– Есть на примете подходящий человек, – осторожно сказал Валентин. – И специалист, и надежный, и Ежов его оч-чень сильно не любит.
– Об этом мы поговорим немножко позже. Скажите лучше, товарищ Шестаков, а где вы так хорошо сумели спрятаться, что весь НКВД вас целую неделю искал, а найти так и не смог? Если не секрет, конечно.
– Какие от вас секреты, товарищ Сталин? Английский писатель Честертон говорил: «Где лучше всего спрятать песчинку? На морском берегу. Где спрятать лист? В лесу». А я скрывался у себя дома. На собственной квартире. Когда чекисты закончили обыски, опечатали дверь, я открыл своим ключом дверь черного хода, вошел. Вот и все.
– Так просто? – не то удивленно, не то восхищенно Сталин хлопнул себя ладонями по коленям. – Вы совершенно правы, товарищ Лихарев, и Ежова нужно гнать, и две трети его сотрудников. Назовите свою кандидатуру.
Лихарев назвал Заковского.
Сталин поморщился, будто у него вдруг заболел недавно запломбированный зуб.
«Ну, Саша, сосредоточься, как ты умеешь, – зашептал в ухо Антон. – Подскажи Хозяину, что Заковский будет ему вернее Аракчеева и безопаснее Берии. Нарисуй, если сможешь, картинку марта пятьдесят третьего. Я поддержу».
Шульгин сосредоточился.
Лицо Сталина приобрело задумчивое выражение. Он коснулся мундштуком трубки усов, чиркнул спичкой, поводил огнем над давно уже примятым пальцем табаком. Пыхнул пару раз дымом. Какое-то в нем происходило внутреннее борение. С одной стороны, очевидно, что очень долго он, мудрый политик, ставил не на тех лошадей, очарованный пролетарской демагогией Кагановича и Ворошилова, призвал к жуткой, бесконтрольной власти ничтожного Ежова, жалкую карикатуру на Малюту Скуратова. С другой – ему отчего-то не хочется видеть на этом посту холодного профессионала. Профессионал самодостаточен, он будет спорить, доказывать свое, как Фрунзе, как Тухачевский.
Однако же – с профессионалом все-таки легче. Проще. Вон, Гитлер поставил начальником всех спецслужб Гиммлера и больше не имеет никаких забот. Ладно.
– Мне кажется, товарищ Лихарев, вы сейчас сказали умную вещь. Я помню Заковского еще по девятнадцатому году. Очень хорошо он проявил себя в Одессе. Котовский – хуже. Поэтому Котовского, к несчастью, застрелил любовник его жены. У товарища Заковского есть жена?
– Жена – есть, – усмехнулся Валентин. – Любовника у нее нет. Проверено.
– Это – хорошо. Давайте испытаем товарища Заковского. Он не троцкист?
– Нет, товарищ Сталин. Немножко махновец, но не троцкист.
– Правильно. Хотел бы я посмотреть, как Нестор Иванович побеседовал бы с Львом Давидовичем.
– Сделаем, товарищ Сталин. Нестор Иванович не дожил, к сожалению, но его начальник контрразведки – всегда готов.
Сталин неожиданно взбодрился, посвежел. Разгладились морщины, на губах появилась мечтательная улыбка. «Ах, молодость, молодость».
– Не помнишь, Валентин, какой номер ордена Красного Знамени имел товарищ Махно?
– Номер десять, товарищ Сталин. За решающий удар в тыл наступающей Добровольческой армии.
– Лучше бы мы его назначили вместо товарища Якира. Жаль, тогда от меня зависело не все.
Лихарев удивился, что Сталин назвал расстрелянного Якира, бывшего командующего войсками Украины и Крыма, товарищем. А Шульгин – нет. Новиков не раз ему рассказывал, что вождю нравилось употреблять это обращение по отношению к некоторым бывшим соратникам. Но – только к некоторым. Бухарина, например, он посмертно товарищем не называл никогда.
Сталин положил в хрустальную пепельницу недокуренную трубку.
– Спасибо, товарищи. Не смею вас больше задерживать. Вы, товарищ Шестаков, отдохните. Два дня. После этого мы с вами подробно побеседуем на заседании Политбюро. Подготовьтесь.
– На какую тему, товарищ Сталин? По делам отрасли?
– Вообще подготовьтесь. – Вождь изобразил на лице легчайший намек на улыбку, но те, кто его знал, сразу поняли, что он доволен, очень доволен состоявшимся разговором, и в ближайшее время можно рассчитывать на «высочайшее благорасположение».
– Тогда, если разрешите, я оставлю вам некоторые свои соображения по вопросам текущей промышленной политики. Я на досуге позволил себе рассмотреть некоторые настораживающие ситуации.
Сталин принял папку из рук Шестакова.
Шульгин заметил, как изумленно дернулась бровь Лихарева.
– Я посмотрю, но, предварительно, о чем речь? – по-прежнему благожелательно осведомился Сталин.
– О том, что проявляется крайне неблагоприятная тенденция. Несмотря на все наши усилия, еще четыре года назад совершенно экономически подавленная, демилитаризованная Германия начинает нас обгонять не только в темпах восстановления промышленности, но и в чисто военно-организационных вопросах. А еще хуже – психологически. Я подобрал совершенно достоверные факты.
– Хорошо, товарищ Шестаков, я очень внимательно изучу вашу докладную. Не обидитесь, если передам ее на рецензию специалистам?
«Кому? – подумал Шульгин. – Ворошилову? Ну, попробуй».
